Подчиненные

Мы уже писали, что если в бюрократической системе человек хочет подчиниться Делу, то он должен иметь очень крепкий характер, а это редкость. Писали, что в делократической системе управления, где человек «привязан» к Делу, нужно иметь либо высокий профессионализм (понимание Дела), либо мужество, чтобы начать его делать тогда, когда оно еще мало знакомо, когда команды его плохо различимы.

В воспоминаниях маршала Рокоссовского рассказывается о случае самоубийства командира, боявшегося не справиться с порученной ему боевой задачей — Делом. Боевая задача — это, безусловно, отвратительная вещь, какое бы решение ни было принято (ведь бой есть бой) в результате приказа командира все равно погибнут вверенные ему люди. Страх, что он не сможет принять лучшее решение и по его «вине» погибнут люди, оказался для этого офицера сильнее страха собственной смерти. Но такие случаи редки. В основном, перетерпев от Дела наказание, человек его изучает, осваивает и потом достаточно свободно его делает.

В бюрократической системе все иначе: подчиненному в принципе не обязателен профессионализм или знания Дела — нужно знать начальство и знать, что делать, чтобы ему понравиться.

В делократической системе честность — норма деловой жизни. Дело обмануть трудно, а если и удается, то только раз, а потом оно накажет и очень сильно. Скажем, делократ — хозяин швейной фабрики — сумел сдать в магазин за хорошую цену низкокачественный товар. Но после этого с ним работать не будут, и это будет наказанием от Дела. В делократической системе быть подлецом накладно.

Другое дело в бюрократической системе. Здесь подлость — норма жизни. Подлость настолько вошла в нас в обюрократившемся СССР, что стала обычной для нас, ее сейчас подлостью и не считают. Вспомните все приведенные выше примеры. Разве все подчиненные глупы и не понимают, что их действия по исполнению приказа начальника наносят вред Делу — тому, что их кормит, поит и одевает? Почему же только единицы отказываются исполнять губительные приказы? Почему остальные прячутся за формулой «приказы не обсуждаются»? Ответ один: подлость — это составная часть бюрократизма, его моральная основа. Бюрократы считают моральным закрыть глаза на суть Дела, считают моральным губить его при наличии указания.

Секретарь целинного обкома в желании отчитаться в запашке плановых площадей земли заставляет пахать и пахать. Разве он ничего не слышал об эрозии земли? Слышал! Ничего не слышал о безотвальных плугах? Слышал! И подлость его в том, что он знает, что губит Дело, но делает то, что приказано. Однако это далеко не яркий пример, формально этот человек не получал никаких других приказов и у него есть возможность сделать невинный вид: «Я не знал".

Наиболее подлой частью в бюрократической системе государства, по моему мнению, являются две сферы человеческой деятельности: пресса и все, что связано с охраной законов. Журналисты получают всю информацию, но выдают только ту ее часть, что им лично выгодна. Юристы занимают первое место по подлости: им в отличие от секретарей обкома подлость официально запрещена законом, и они творят подлость, отлично зная, что являются преступниками. Поэтому примеры того, что может сделать подчиненный‑бюрократ, мы будем брать из области права.

Мой опыт показывает, что 99 % населения не знают даже принципов права, даже того, что абсолютно понятно и нужно знать каждому. Поэтому предварим примеры изложением основ защиты граждан государства с элементарным объяснением того, что и кто должен делать.

Для того чтобы люди жили вместе, жили обществом, они должны придерживаться определенных правил. Общество распадется, и каждый его член останется без защиты, если в этом обществе будет допустимо убивать, избивать, присваивать чужие вещи. Для сохранения себя и общества люди уже очень давно выработали правила:

«Не убий», «Не укради» и т.д. Ответственность за то, чтобы эти правила соблюдал каждый член общества, люди возлагают на высшую власть государства и записывают требования своей защиты в своем договоре с ней — в конституции. Высшая власть конкретизирует эти правила в специальных законах, и опасное для общества нарушение их считает преступлением, а людей, нарушивших эти правила, — преступниками. В этих законах высшая власть устанавливает и наказание для преступников.

Что касается наказания, то надо помнить и понимать, что оно не является местью преступнику — это мера по предупреждению аналогичных преступлений. Ведь Дело высшей власти — защита людей, а не наказание. Наказание — это только способ защиты и является Делом других органов.

Скажем, высшая власть государства ввела наказание за убийство в виде штрафа в 100 рублей. Абсолютно всех убийц ловят и штрафуют. Разве люди должны быть довольны такой властью? Им ведь нужно не наказание убийц само по себе, а чтобы убийств не было вообще! Отсюда следует, что мера наказания зависит от степени заботы власти о безопасности своих граждан. К примеру, государство в окружении врагов, война неизбежна. В войне погибнут граждане и тем больше, чем сильнее противник. В это время государство не может допустить усиления противника за счет своего внутреннего ослабления, которое возможно вследствие предательства, паники, подрыва боевого духа и веры в победу, поэтому безобидная болтовня, на которую в другое время не обратят внимания, может стать агитацией в пользу врага и наказание за нее должно быть чрезвычайно жестоким. Например, во время второй мировой войны руководство США, чтобы не утруждать себя контролем за подрывной деятельностью граждан японской национальности, распорядилось отправить в концентрационные лагеря всех своих граждан, у которых была хотя бы 1/16 японской крови. Эти люди ничего против США не сделали и, наверное, не предполагали сделать, тем не менее были жесточайшим образом наказаны по одному лишь подозрению в возможности совершить преступление. Этот акт можно считать и проявлением гуманизма по отношению к большинству населения США, хотя это звучит странно в связи с арестом невиновных. Но вот мнение Джавахарлала Неру, о котором вряд ли кто скажет, что он не гуманист, а он утверждал, что во имя жизни семьи следует жертвовать жизнью человека, во имя жизни рода — жизнью семьи и во имя государства — родом.

Но это крайний случай проявления заботы высшей власти о безопасности всего народа, в остальных случаях высшая власть не имеет права допустить, чтобы в государстве наказывались люди, не совершившие преступления. Ведь в этом случае она делает все наоборот: взявшись защитить граждан, она их избивает.

Таким образом, наказание должно предназначаться только преступнику, а жестокость и неотвратимость наказания должны остановить подобные преступления.

Но преступник, зная, что он нарушает закон, преступления старается делать тайно. Поэтому у высшей власти появляется необходимость разделить свое Дело защиты граждан на составляющие Дела. Одним из таких Дел является поиск преступника. Казалось бы, что поиском преступника Дело защиты граждан можно и закончить. Сыщики, к примеру, найдут убийцу и, если в качестве наказания убийце высшая власть определила смертную казнь, то его тут же пристрелят. Найдут вора и посадят в тюрьму. Но… Убийца нередко убивает, чтобы получить деньги. Сыщики за свою работу тоже получают деньги. Чтобы оправдать получение денег, они могут убить невиновного, сообщив обществу и власти, что это и был искомый убийца. Дав тем, кто занят поиском преступника, право наказывать, мы резко ослабим защищенность граждан. Поэтому сыщикам высшая власть не дает права наказания, их задача — найти подозреваемого и собрать доказательства его вины. И только. Понимать это очень важно.

Начиная с 50‑х годов, все утверждают, что в период культа личности сотрудники НКВД убили и посадили в лагеря десятки миллионов граждан СССР. Это чудовищная ложь: НКВД, как и милиция, как и следователи прокуратуры, только искали подозреваемых и доказательства. Никто им не давал права наказывать, и они не наказывали. В то время контроль за ними был жестким (достаточно сказать, что два наркома НКВД были расстреляны за свои профессиональные преступления, но ни они, ни их люди никого не убивали и в лагеря не сажали). Если мы действительно не хотим повторения 37‑го года, то мы это обязаны понимать.

Казнить преступника или посадить его в тюрьму высшая власть поручила суду. Это Дело только суда, в каком бы виде этот суд не представал и как бы действительно не назывался: трибуналом, особым совещанием, чрезвычайной тройкой. Предполагается, что судьи не отвечают за уровень преступности в стране и поэтому могут оценить доказательства вины подсудимого более объективно, следовательно, не подведут высшую власть и не накажут невиновных. Однако в жизни все сложнее. Рост преступности дает основание сыщикам и следователям возмущаться работой судей: «Мы, дескать, ищем преступников, а судьи их отпускают». В итоге в росте преступности обвиняют и судей, и они теряют объективность. Чтобы этого не было, в разных странах поступают по‑разному. В одних государствах судей избирают пожизненно, надеясь, что такой судья будет судить объективно, поскольку на его доходы ничего не повлияет. Но ведь и «вечного» судью можно купить, поэтому обычно судью‑профессионала дополняют людьми со стороны, не участвующими в процессе поимки преступников. Делается это по‑разному— Например, в военном трибунале помимо юриста‑профессионала заседает несколько офицеров, для которых это заседание может быть первым и последним. У нас судью дополняют два избранных народом заседателя, для которых это временная работа, но тем не менее им даются равные с профессионалом‑судьей права. На Западе судью часто дополняют двенадцать присяжных заседателей, которых вместе избирают защита и обвинение, но там эти двенадцать должны только оценить виновность подсудимого, наказание ему определяет судья. (Один западный юрист как‑то сказал: «Идея суда присяжных базируется на ошибочной мысли, что один дурак — это дурак, а двенадцать дураков — это что‑то умное», имея в виду, что хитрый участник процесса —прокурор, адвокат или преступник — обманет и двенадцать случайных человек.)

Может кому‑то в наших, советских, судах и везло, но я во всех случаях участия в них в разных качествах видел народных заседателей, у которых на лицах было четко написано, что им плевать на происходящее, их отпустили с работы, теперь им нужно поскорей уйти домой, и поэтому они подпишут председателю суда любой приговор или решение.

Негативный опыт общения с народными заседателями позволяет автору понять и приведенное выше высказывание западного юриста и то, почему в СССР в 30‑х — 50‑х годах в чрезвычайных тройках народные заседатели заменялись высшими должностными лицами государства, республик, областей. Тем не менее, только суд может наказывать, только он может дать команду палачу казнить или начальнику тюрьмы — посадить.

Но высшая власть государства, будучи не совсем уверенной в объективности и суда, и органов дознания, и следствия, создает еще одну инстанцию — прокуратуру. Этим людям поручается контроль за исполнением законов как обычными гражданами, так следователями и судьями. Доказательства вины подозреваемого в значительных преступлениях следователи передают не в суд, а прокурору, он их оценивает и, если считает, что они «пустые», дает команду либо отпустить подозреваемого, не доводя дело до суда, либо собрать новые, более надежные доказательства. Не следователи, а прокурор выступает в суде с этими доказательствами, обвиняя подсудимого, доказывая суду, что подсудимый виновен, и просит суд назначить ему определенное наказание. Если следователи извратили доказательства, подделали их или силой заставили подозреваемого признаться в том, чего он не делал, прокурор тогда может обвинить следователей (обязан обвинять) и потребовать у суда их наказания. В Уголовном кодексе РСФСР, принятом в 1926 году и действовавшем все годы сталинского террора, в статье 115 так и говорилось: «Принуждение к даче показаний при допросе путем применения незаконных мер со стороны производящего допрос лица, а также заключение под стражу в качестве меры пресечения из личных либо корыстных видов — (наказание) лишение свободы на срок до пяти лет». Если же суд вынес, по мнению прокурора, неправильный приговор (неправильно наказал), то прокурор обязан опротестовать этот приговор и потребовать рассмотрения дела новым составом суда. В том случае, если он увидел, что судьи вынесли неправосудный приговор, то прокурор должен возбудить уголовное дело против судей и обвинить их в суде, поскольку тот же кодекс уже тогда предусматривал: «Постановление судьями из корыстных или иных личных видов неправосудного приговора, решения или определения — (наказание) лишение свободы на срок не ниже двух лет».

Заострим особое внимание на следующем. Все три перечисленные категории юристов принуждаются законом к уникальной в бюрократической системе обязанности: им запрещено исполнять в отношении подозреваемых обвиняемых (следователям и прокурорам) и подсудимых (судьям) чьи‑либо указания, кроме указаний своей совести. Законом, высшей властью, указывается, что эти люди принимают решения только исходя из собственных (и ничьих больше) убеждений в виновности.

Это можно понимать как жалкую попытку создать делократов в системе правосудия. Если в армии подчиненному запрещено указывать, как поступать, то в правосудии подчиненным запрещено слушать указание. Но в армии есть Дело, оно наказывает, а для юристов у их Дела наказания нет, и здесь делократизация дальше беспомощных потуг не пошла.

Но вернемся к собственно правосудию. Судью и заседателей могут обмануть свидетель, эксперт, следователь, прокурор, подсудимый, и тогда суд допустит ошибку, назначит не то наказание. Но в этом случае судьи не будут преступниками, если эту ошибку они допустят исходя из своей убежденности в правильности такого решения. (Те, кто обманул, будут преступниками.) Но если суд убежден в одном, а выносит не соответствующий приговор, то он вынес его неправосудно, он преступник. Кем бы этот неправосудный приговор ни был указан: преступником за взятку или начальством из благих побуждений. Точно так же обязаны действовать и прокурор, и следователь. В системе правосудия одни лишь адвокаты (защитники) могут свои убеждения отставить в сторону и руководствоваться только интересами подзащитного.

Мы имеем уникальный случай, когда в бюрократической системе управления начальник (закон) запрещает подчиненным быть подлецами, угрожает им расправой за подлость.

Давайте на примерах рассмотрим, какой из этого толк, и убедимся, что ни в одном Деле не собралось вместе столько подлецов, сколько в Деле правосудия. Ведь читатели уже должны ориентироваться: если наказание в руках начальника, то для Дела оно бесполезно, каким бы суровым оно ни было.

Впервые с подлостью советского правосудия мне пришлось столкнуться при таких обстоятельствах. В начале 80‑х на завод обрушилась эпидемия судебных приговоров по статье Уголовного кодекса, предусматривающей наказание за нарушение должностными лицами правил охраны труда. Менее чем за три года 23 цеховых руководителя от начальника цеха до мастера получили наказание в основном в виде двух лет лишения свободы условно. Среди инженеров началась паника, молодые специалисты начали отказываться от назначения на должность, уже занимающие должности предпринимали попытки перейти в рабочие или в контору. В это время любая тяжелая травма рабочего практически без исключения влекла за собой осуждение от одного до трех инженеров.

Разбор этих дел проходил так. При смертельном исходе или тяжелой травме на завод прибывала комиссия под председательством представителя областного госгортехнадзора. Поскольку эти люди в отличие от заводских специалистов отвечают только за отсутствие травм и каждая травма является для них укором, акт они писали так, чтобы виноватым оказывался обязательно заводской работник. Логика была примитивная и на 100 % надежная: каждый цеховой инженер по должностной инструкции обязан контролировать исполнение рабочими правил техники безопасности, поэтому если рабочий их нарушил и погиб, то, по логике госгортехнадзора, виноват мастер или начальник цеха, который «не проконтролировал рабочего в момент нарушения им правил». Такой акт комиссия отправляла прокурору, тот возбуждал уголовное дело, суд выносил обвинительный приговор. И суд не волновало, что ни один человек не в состоянии находиться одновременно в разных местах рядом с 50 рабочими и целый день «контролировать», не нарушают ли они правила техники безопасности.

Конечно, и инженеры могут быть и бывают виноватыми. Скажем, мастеру присылают для ликвидации аварии рабочих из другого цеха, они не знают опасностей новой работы. Мастер их не инструктирует, не объясняет, откуда может исходить угроза. Рабочий принимается за работу и гибнет. Конечно, этот мастер виноват: ему доверили людей, он проявил халатность, и они погибли.

Но вот другой случай, которым автору пришлось заниматься.

Металлургический цех. Тому, кто его не видел, скажем, что это здание по объему в 2 раза превышает здание Курского вокзала в Москве, но в отличие от вокзала все его площади и этажи заняты мощным оборудованием. Цех работает круглосуточно, ночью на смену выходит человек 50 с начальником смены и мастером во главе. Рабочие места распределены по огромному цеху так, что на некоторых из них руководители бывают только при обходе во время приемки и сдачи своей смены, да и то не всегда.

Руководители смены уже за час до начала работы принимают цех у руководителей, сдающих смену. За полчаса, уже одетые, рабочие собираются в комнате оперативок, где начальник смены и мастер дают им краткий инструктаж и задания. В это время они осматривают экипировку рабочих, их состояние (не пьяны ли, здоровы ли). Минут за 15‑20 до начала смены рабочие расходятся по рабочим местам для приемки их у рабочих закончившейся смены.

Так было и в ту трагическую ночь. Смена началась в полночь, а через час произошла небольшая авария на одном из ленточных транспортеров. Их в цехе несколько десятков, а общая длина составляет несколько километров. Включает и выключает транспортеры один оператор со своего пульта. Получив сигнал аварии, оператор кнопкой отключила транспортер и по телефону послала дежурных слесарей поставить на место сошедшую с рельсов тележку транспортера. Работа эта обычно занимает от двух до десяти минут и настолько обыденна, что руководителям о ней никто не сообщил — не было необходимости в их участии. Бригадир слесарей и слесарь поднялись к конвейеру. Первое, что они обязаны были сделать и о чем им сотни раз говорили на инструктажах, — это отключить рубильник конвейера и повесить на нем табличку: «Не включать! Работают люди!» Впоследствии знающих это дело рабочих больше всего возмущало то, что бригадир слесарей, на расстоянии вытянутой руки от которого был выключатель аварийной остановки конвейера и можно было обесточить конвейер и обезопасить себя, ни первого, ни второго не сделал. Когда слесарь был в ремонтной тележке, с плавильной печи на пульт поступила просьба подать шихту на печь, и оператор, заболтавшись с подружкой, начала нажимать кнопки включения конвейеров, нажала и кнопку конвейера, на котором работали люди. Слесарю оторвало руку, и он умер.

Патологоанатом, делая вскрытие, фактически объяснил, почему слесари вели себя беспечно, — в желудке погибшего содержание спирта было все еще выше, чем в крови, то есть слесари начали смену с распития бутылки.

А вот приговор народного суда: мастеру смены, начальнику электрослужбы и начальнику механослужбы — по два года условно. Последние два инженера — дневные работники, их в это время на заводе не было, но ведь они «не обеспечили безопасной работы механизмов».

Но этим хоть условный срок дали. А в другом цехе с мостового крана сорвалась траверса, внизу, в том месте, где ему стоять нельзя (это знают даже школьники: «Не стой под стрелой»), стоял рабочий. Он получил удар по голове, тяжелое сотрясение мозга и отлежался в больнице. А его мастер отсидел по приговору суда два года: не обеспечил «контроль за соблюдением правил техники безопасности».

Как можно было работать цеховым инженерам в таких условиях? Поэтому среди них и началась паника.

Осужденный мастер, о котором шел рассказ в первом примере, был товарищем автора, и после приговора суда наивный тогда еще автор поражался: как его товарищ не смог объяснить суду свою невиновность в таком очевидном деле?

— Кому объяснять?! — злился осужденный. — Что бы мы ни говорили, как бы ни оправдывались, судья тыкал пальцем в акт госгортехнадзора и говорил: «Тут написано, что вы виноваты, значит, виноваты».

Мне было непонятно: что же это за суд, где живой человек обязан что‑то доказать не людям, а бумажке, написанной заинтересованными людьми? Я начал читать уголовно‑процессуальный кодекс и увидел, что закон грубо попран судом. Согласно кодексу, акт ревизии (а акт госгортехнадзора был именно таким актом), послуживший основанием для возбуждения уголовного дела, не может быть доказательством. Иными словами, судья вообще не имел права использовать этот акт при рассмотрении дела.

Согласно закону, в таком сложном техническом деле прокурор обязан был назначить техническую экспертизу. Технические эксперты, как правило, опытные специалисты с других заводов, предупрежденные об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, должны были предстать перед судом и высказать свое мнение о виновности подсудимых. Но ни прокурор, ни суд экспертизу не назначили и никогда раньше в делах по нашему заводу не назначали. Стала понятна судебная механика превращения инженеров завода в уголовных преступников.

Все еще наивный, я пошел сообщить прокурору города о цепи (как я тогда полагал) судебных ошибок. Прокурор меня выслушал и с присущим юристам тупым апломбом сообщил, что все правильно и что с нарушителями охраны труда надо бороться, как того требует генеральный прокурор СССР, и показал мне приказ своего шефа. Затем, чтобы быть убедительнее, он рассказал об аналогичном деле.

Представьте себе тяжелую стальную балку около 10 м длиной, которая опирается концами на опоры, а ее тело висит над землей в полуметре от поверхности. Балка состоит из двух частей, скрепленных в середине болтами. Мастер дал нескольким рабочим задание развинтить болты и разъединить балку. Один рабочий стал развинчивать, а остальные стояли рядом и курили. Отвинтив верхние болты, рабочий принялся за нижние, для чего он лег на землю под балку. Его товарищи любовались трудовым процессом. Когда он открутил последнюю гайку, обе половины балки упали ему на голову.

— Какие правила техники безопасности нужны были этим идиотам? — спрашивал меня прокурор. — Ведь это даже детям понятно! — продолжал он возмущаться. — Однако мастера мы посадим, — закончил доблестный защитник закона и справедливости.

Так я первый раз столкнулся с откровенной подлостью наших юристов. Закон дал право прокурору поступать по совести, оценивать доказательства вины исходя из собственной убежденности. Этот прокурор был убежден, что мастер не виноват, но абсолютно спокойно делал все, чтобы невиновный был наказан. И все это ради того, чтобы отчитаться перед своим начальником — генеральным прокурором: «Вот смотрите! У меня в городе на каждый случай травмы имеется осужденный. Я хороший работник, я доблестно борюсь с производственным травматизмом!» Когда мой товарищ показал выданный ему на руки приговор суда, у меня улетучились иллюзии относительно судебной ошибки. Судья не ошибался: он хотел осудить невиновных и осудил их!

В констатирующей части приговора, где представлены доказательства вины подсудимых, ссылки на акт госгортехнадзора отсутствовали. Судья знал, что они незаконны! Более того, в этой части один из подсудимых не упоминается вообще, судья не смог придумать, в чем он виноват. Его фамилия всплыла только в резолютивной части, где сообщалось, что он осужден на два года условно.

И никакие последующие жалобы вплоть до писем генеральному прокурору и в Верховный суд ничего не дали. Отовсюду поступали часто безграмотные отписки: вас осудили правильно!

Автор просит прощения у читателей за столь подробное описание примеров — он хочет, чтобы читатели не просто поверили ему, а сами проанализировали эти примеры и действия бюрократов. Но пока мы оставим их в покое и отметим следующее.

Считается, что с 1937 года у нас в стране осуждена масса невинных людей, а со смертью Сталина этот произвол прекратился. На чем основано это убеждение? Неужели на приведенных выше примерах?

Считается, что виновными в произволе были Берия, Ежов — в общем НКВД, то есть люди, которые собирали доказательства вины подсудимых. В приведенных мною примерах нет ни КГБ, ни НКВД, нет даже милиции, а осуждение невиновных есть! И неважно, что они приговорены не к расстрелу. По данной статье просто нет такого наказания, если было бы — был бы и расстрел.

Так кто виноват в осуждении невиновных в 1937 году — НКВД или суды? Вы скажете: «А какая разница, кто виноват! НКВД, суды — все виноваты».

Разница есть. Мы писали, что наказание должно остановить преступление. У правосудия три вида преступления. Получение незаконных доказательств — преступление дознавателей и следователей, это НКВД, это Берия. Возбуждение уголовного дела против заведомо невиновных — преступление прокуроров. И, наконец, самое страшное преступление — вынесение заведомо неправосудного приговора — преступление суда. Именно в результате вынесения заведомо неправосудного приговора и были казнены или посажены в лагеря невинные люди. А мы вину за это возлагаем на работников НКВД, на тех, кто к этому преступлению — убийству не имел отношения. Мы морально наказываем не за Дело, наказываем невиновных, и от такого наказания нет толку: истинные преступники продолжают и сегодня издеваться над невинными, и сегодня сажать их в лагеря и расстреливать. Мы, как идиоты, которые все помнят, но ничему не учатся.

Возьмем еще пример, но из времен «сталинского террора»: дело о гибели Еврейского антифашистского комитета. Его подробно описал журналист А. Ваксберг, и вот что следует из его описания.

В начале 50‑х годов НКВД «обнаружил», что Еврейский антифашистский комитет превратился в «шпионский центр США». Пятнадцать человек из этого комитета «подтвердили» версию НКВД, сознавшись в том, что они американские шпионы.

Сейчас принято говорить, что Сталин давал указание убить тех или других, но посмотрите, как разворачивалось дело.

Когда 34 следователя под контролем пяти прокуроров собрали доказательства шпионской деятельности, им, по закону, необходимо было представить эти доказательства суду. Но они поступили иначе: передали их в политбюро.

По идее, по закону, политбюро обязано было выгнать НКВД‑шников и послать их со всеми их бумагами в трибунал, но ведь в то время и политбюро было судом партийным. А КПСС гордилась тем, что ни один ее член перед судом не предстал,‑до суда их всех исключали из партии.

Вообще‑то весьма сомнительно, чтобы руководители любой страны отказались рассмотреть до суда, в чем обвиняют крупнейших общественных деятелей государства. Было бы странно, если бы при существующих у нас понятиях об управлении руководители лично не занялись подобным делом.

Мы опять видим, как руководители «приседают» на уровень своих далеких подчиненных, опять принимают за них решения. Но заметим здесь и рвение подчиненных, которые, минуя потребителя Дела — суд, рвутся к самой высокой инстанции.

Итак, НКВД несет дело в политбюро, и политбюро его рассматривает и очень тщательно. По этому вопросу политбюро заседает три раза. Можно сказать, что это глупо, ведь политбюро слышало только одну сторону —обвинителей, а защитников, а самих подсудимых не было на этих заседаниях. Как это ни странно, они были! Председатель партийного контроля, член политбюро Шкирятов выезжал в тюрьму и там лично, один на один допросил всех обвиняемых, и они… признались ему в шпионской деятельности. Председатель трибунала Чепцов в своей объяснительной записке маршалу Жукову писал: «Надо отметить, что Лозовский (руководитель шпионского центра — Ю.М.) на допросах давал Шкирятову яркие показания о своей и других антисоветской деятельности».

Интересно, а вы, читатели, какое бы приняли решение, рассмотрев на месте политбюро это дело о шпионаже —преступлении, за которое по законам страны полагается смертная казнь? И вы бы наверняка решили так, как политбюро решило судьбу шпионов — судить и расстрелять.

Но что значит: «Политбюро решило»? В законах страны о политбюро нет ни слова, его решение для суда силы не имеет. Более того, как будет видно, это решение никому и не предъявлялось. Политбюро оставило суду возможность поступить по совести, хотя для себя его члены поняли, что обвиняемые — мерзавцы, но суду они этого

не говорили. По мнению политбюро, суд должен был сам до этого дойти. Заслушать обвинителей, заслушать подсудимых и решить. По совести.

Но не тут‑то было. Председатель трибунала Чепцов уже на первых заседаниях начал сомневаться в вине подсудимых. (Суд шел больше двух месяцев.) Раз возникли сомнения, то в зависимости от их степени судья должен был либо оправдать подсудимых, либо вернуть дело следователям для поиска более серьезных доказательств и устранения противоречий. Но так поступил бы порядочный судья, делократ.

А бюрократ делает так. Председатель трибунала Чепцов начинает старательно выяснять, действительно ли у Сталина и политбюро есть мнение расстрелять членов несчастного Еврейского комитета. Прямо спросить, как ему поступить с подсудимыми, он не может: он же судья и должен подчиняться только закону и своей совести. Решение политбюро ему не показывают. И он начинает ходить по начальникам, не имеющим отношения к суду, и излагать им свои сомнения в виновности подсудимых. Он ходит к министру ГБ Игнатьеву, к его заместителям Рюмину и Гришаеву, к Шкирятову, к Маленкову. Убедившись, что действительно расстрел подсудимых не противоречит мнению начальников, он завершает процесс и вместе с другими судьями своим приговором дает команду расстрелять людей, которых он считает невиновными.

Еще раз: он судья, ему никто и ничего в атом деле ни приказывать, ни указать не может, да никто и не приказывал. Ему было дано право решить все самостоятельно. Но он упорно игнорирует свою самостоятельность и стремится получить приказ от тех, кого считает начальниками. И после убийства невиновных он без малейшего сомнения оправдывается перед Жуковым: дескать, я же ходил по начальству, предупреждал его! Мало того, что он сам оправдывается, его и А. Ваксберг оправдывает, считает чуть ли не героем: «Даже в тех немыслимых условиях была возможность сопротивления адской машине уничтожения». Но ведь это именно Чепцов и был адской машиной уничтожения! Ведь он дал команду расстрелять. Он, а не Сталин или Берия. Чему же он «сопротивлялся»?

Это алчное стремление бюрократа сделать не так, как требует Дело, а только так, как желательно начальству, снимает с него ответственность за любые преступления не только в своих глазах, но и в глазах наших недалеких журналистов и писателей.

Посмотрите, что дальше пишет А. Ваксберг: «Насколько, наверное, тому же Чепцову было отрадней активнейшим образом участвовать потом в реабилитации жертв произвола и в суде над палачами.»

Вот уж действительно «отрадно». Борьбу с культом личности чепцовы начали с того, что по заданию Хрущева и Маленкова сфабриковали против Берии дело и уничтожили его. Это Ваксберг называет судом над палачами. А потом чепцовы начали снова принимать в суд дела все тех же людей, но теперь уже не для того, чтобы их расстрелять и этим выслужиться перед начальством, а для того, чтобы ранее убитых ими, реабилитировать на радость начальству. Что касается лично Чепцова, то он в реабилитации собственно им убитых жертв не участвовал т— закон это не допускает. Зато «отрадно» было прокурорам — они участвовали! Подполковник юстиции военный прокурор Кожура в 1952 году своей подписью гарантировал, что следователи провели следствие без всякого нарушения законности и потребовал от трибунала, чтобы тот немедленно приговорил к расстрелу «космополитов безродных», а в 1955 году своей подписью подтвердил, что все «космополиты безродные» из Еврейского антифашистского комитета невиновны и потребовал от трибунала, чтобы их всех реабилитировали.

Из‑за прокурорско‑судейских бюрократов сегодня уже невозможно сказать, были или нет члены этого комитета шпионами. Поскольку ни в 1952, ни в 1955 году никто этого дела не расследовал и никто их по закону не судил. Прокурорско‑судейская гоп‑компания из шкуры лезла, чтобы на их деле завоевать авторитет у начальства. И только. На закон, на судьбы людей этой компании было в высшей степени наплевать. Ради своей должности и карьеры они и тогда, и потом нагло извращали и факты, и суть дела. Из‑за них огромный кусок нашей истории покрыт мраком неизвестности. Верить нашим юристам абсолютно невозможно. Безопаснее верить базарным жуликам.

Вот, например, генерал‑лейтенант юстиции Б.А. Викторов в своих мемуарах «И поставил свою подпись…» сообщает о «доблестной» работе по реабилитации «жертв сталинизма». В частности, он пишет о судьбе расстрелянного в 1938 году заместителя наркома обороны Я.И. Алксниса. Утверждается, что Алкснис признался в том, что он немецкий шпион, под воздействием насилия со стороны следователей НКВД. Если бы об этом сказал кто угодно, но не прокурор, то в это можно было бы поверить. Но наш советский прокурор не может не извратить, не сфальсифицировать факты, у нашей Фемиды это уже хроническая болезнь. Викторов «доказывает», что Алкснис не был немецким шпионом, так как у Викторова есть «документальное подтверждение» этому: "В «Списке‑справочнике по СССР», изданном начальником немецкой полиции безопасности и СД до нападения Германии на Советский Союз, есть, например, такие строки: «Алкснис (он же Астров) Яков Иванович отнесен к категории лиц, опасных для фашистского режима, которые подлежат аресту в случае захвата советской территории гитлеровскими войсками». Своих шпионов, разумеется, расстреливать не стали бы.

Разберем цитату в цитате. На первый взгляд, Викторов поступил как честный человек, найдя этот справочник и добросовестно переведя из него абзац. Но… Во‑первых, если Алкснис шпион, то его фамилия обязательно должна быть в этом справочнике — не дураки же немцы давать сигнал НКВД. Во‑вторых, такой справочник мог появиться не ранее начала 1941 года, так как решение разрабатывать план нападения на СССР Гитлер принял летом 1940 года, а от высадки в Англию немцы отказались только в конце того же года. Получается, что Гейдрих в 1941 году не знал, что Алкснис в 1938 году был расстрелян? В‑третьих, мы иногда всех лиц кавказской национальности называем грузинами. Это возможно. Но невозможно, чтобы армянин назвал себя грузином. Только итальянцы называли себя фашистами. Немцы же были национал‑социалисты. Немыслимо, чтобы Гейдрих власть фюрера назвал «режимом», а этот режим еще и фашистским. Так может говорить только советский прокурор. В‑четвертых, невероятно, чтобы германские вооруженные силы Гейдрих назвал даже не войсками фюрера, а «гитлеровскими войсками».

Эта цитата из «справочника» — наглая фальшивка, сфабрикованная прокуратурой в угоду начальству. И теперь ясно, что у прокуратуры 60‑х годов не было доказательств того, что Алкснис не шпион, и она должна была эти доказательства сфабриковать. А это бросает тень вины в шпионаже на того, кого прокуратура вроде бы пытается обелить. Вот уж воистину услужливый дурак опаснее врага.

Тому, что в убийствах невиновных в период «сталинизма» обвиняются не истинные убийцы, а НКВД, есть причина. Но ее мы рассмотрим, когда будем описывать свойства бюрократа. Сейчас же остановимся на том, что мы реально получили от такого извращения истины.

Суды как выступали, так и продолжают выступать в холуйской роли перед начальниками любых рангов. Впереди них холуйствует прокуратура. Закон, который защищает людей, остается без защиты. Тут надо уточнить. Начальство ведь не против того, чтобы в стране было тихо и спокойно. Поэтому борьба с убийцами, ворами и прочим уголовным сбродом велась судами в русле закона (с извращениями, конечно). Но если желание начальства, желание тех, перед кем законники хотят выслужиться, расходится с законом, они сразу забывают о законе и начинают выслуживаться. Это убийцы хуже убийц мафии: те хоть не лицемерят, убивая за деньги. Прокуроры и судьи убьют невиновного, чтобы сохранить свои кресла и зарплату, то есть за те же деньги, но будут при этом корчить мину защитников закона и государства.

Приведу пару свежих примеров.

Расчленение страны на части является изменой Родине во всех странах, в том числе и в СССР. В августе 1991 года банда преступников расчленила СССР вопреки воле народа. Во всей системе юридической сволочи нашелся всего один прокурор, попытавшийся возбудить против преступников уголовное дело по признакам статьи 64 «Измена Родине». Зато нашлась уйма холуев в генпрокуратуре, которые возбудили уголовное дело по признакам этой же статьи против тех, кто пытался спасти нашу Родину. Тупо, трусливо, но пытался. Возглавил прокурорскую челядь тогдашний Генеральный прокурор России Степанков, которого Ельцин снисходительно назвал «нашим прокурором», то есть не прокурором России, не стражем ее законов, а только лишь холуем при ельциноидах. Но даже у этого холуя волосы встали дыбом, и он отскочил от ельциноидов в ужасе от их последующих преступлений.

Дело в том, что когда Ельцин был председателем Верховного Совета РСФСР, этот Совет переделал Конституцию РСФСР: ввел в управление страной пост президента и изменил все положения под этот пост. Но существовала опасность, что Ельцина не изберут президентом и тогда он лично и его кукловоды потеряют власть. На этот случай в Конституцию было введено положение о том, что президент России немедленно теряет свой пост и перестает быть президентом, как только он попытается распустить Верховный Совет [2]. Но для ельциноидов все сложилось благополучно: Ельцин стал президентом. Однако в стране стали предприниматься попытки организации параллельных советам органов рабочей, народной власти. Тогда Верховный Совет России внес два (из четырех за свое правление) изменения в Уголовный кодекс России. Статья 79 стала предусматривать, что «Насильственные действия, направленные на воспрепятствование законной деятельности конституционных органов власти, а равно неисполнение в установленный срок постановлений Верховного Совета Российской Федерации, верховных советов республик в ее составе, решений краевых, областных советов народных депутатов, советов народных депутатов автономной области, автономных округов, городов Москвы и Санкт‑Петербурга о роспуске структур власти, созданных вне порядка, предусмотренного Конституцией Российской Федерации, наказываются лишением свободы на срок от одного до трех лет…» Заметьте, здесь вообще не упоминаются какие‑либо решения президента или его людей. Они исполнительная власть и обязаны выполнять решения советов. Наряду со статьей 79 УК РСФСР была изменена и статья 70: «Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя или захвату власти, а равно массовое распространение материалов, содержащих такие призывы, — наказываются лишением свободы на срок до трех лет…» Эти изменения законов Президент России Ельцин подписал 9 октября, и они вступили в действие 27 октября 1992 года.

Не прошло и года, как Ельцин подписал указ о роспуске Верховного Совета, тем самым вопреки Конституции захватывая законодательную власть. По всей России были ликвидированы представительные органы власти, в связи с чем Ельцин сразу же перестает быть президентом, ни одна его команда не имеет силы, любое исполнение их — преступление.

Тем не менее, масса должностных лиц окружают ВС России, лишают его энергоснабжения, взрывают подстанции телецентра Останкино при попытке ВС обратиться к народу, расстреливают ВС из танков, убивают сотни граждан России. И все это при оголтелых воплях прессы, призывающих Ельцина насильно изменить конституционный строй и захватить власть.

Но ни один прокурор России не возбудил против преступников, установивших в России фашистский режим, уголовного дела. Генпрокурор Степанков сбежал, но на его место, алчно урча, бросились казанники, услужливо повизгивая в рвении услужить хозяину. Они, конечно, не вчера появились, еще Салтыков‑Щедрин писал, что у нас многие путают понятие «Отечество» с понятием «Ваше Превосходительство», а когда им начинаешь объяснять разницу, то приходят к выводу, что второе более предпочтительно.

И вот за такое огромное число беспринципных и подлых холуев в ведомствах, обязанных охранять законы страны, мы обязаны холуям другого сорта, тем, кто непрерывно твердил нам, что в сталинском терроре виноват НКВД, кто этим скрывал истинных преступников и не дал наказанием предотвратить подобные преступления.

Но вернемся к теме нашей книги и этого раздела, имеющего целью показать, что бюрократизм зиждется на желании подчиненных быть бюрократами. Вспомните приведенные примеры.

Разве генеральный прокурор, давая задание усилить борьбу с нарушениями техники безопасности, приказывал сажать в тюрьму и правых, и виноватых? Нет, конечно. И судьи, и прокуроры, спеша отличиться, сами преступным образом нарушали закон, фактически обманывая своей статистикой начальника. Если бы генпрокурор не дал такое задание, они бы и не знали, как отличиться. Неужели добросовестной работой? Как дураки? Как десятки миллионов «дураков» у станков и комбайнов, которые их кормят?

Разве Сталин и политбюро давали команду Чепцову уничтожить антифашистский еврейский комитет? Нет! Чепцов сам роет землю носом, чтобы узнать, какой пригов9р будет встречен благожелательно, на чем он сумеет войти в доверие. Могут сказать, что он боялся политбюро. Но ведь мог же он подать заявление и уйти с этой работы, мог хотя бы не убивать невиновных? Мог! Однако предпочел убивать, но ездить на персональной машине, а не в метро.

Автор взял очень яркие примеры, связанные со смертью невинных людей. А в обычной жизни — в экономике, в медицине, в прочих отраслях? Обратите внимание на этих люд ей, обратите внимание на себя, вспомните, как вы поступаете. Шеф вам дает задание. Вы обязаны его исполнить, поскольку именно за это вы и получаете деньги, причем обязаны исполнить самостоятельно, но вы идете к шефу «посоветоваться», как его выполнить, поскольку «вы хотите, как лучше». Разве вы не понимаете, что «как лучше» будет только тогда, когда вы будете настолько профессиональны и трудолюбивы, что исполните Дело сами, как Делу лучше? Понимаете, но прячете от себя эту мысль и идете к шефу. И после этого по команде шефа наносите огромный ущерб Делу, но чувствуете себя нормально: это же не вы, это шеф принял такое решение!

На вас, «маленьких винтиках», держится вся бюрократическая машина, потому что именно вам она и нужна. Не начальникам, а вам, подчиненным. И не надо от себя прятаться, она нужна вам потому, что позволяет быть тупыми, неграмотными, ленивыми, но занимать любую должность. Зачем учиться, если можно узнать у начальства, что делать, и после этого ни за что не отвечать?

Ведь это вы, узнав, что начальству нужно сдать дом к первому числу, делали его так, что потом в квартиры было тошно заходить. Да, вы гнете грудь колесом: «Мы рабочий класс, а они бюрократы». Но ведь это вы довели свою квалификацию до того, что в магазинах СССР ни на одну отечественную вещь нельзя было глянуть с удовольствием: если к ней приложил руку родной рабочий класс, то это обязательно мерзость. Это вам, рабочему классу, очень нужна бюрократическая система управления, она дает возможность занимать рабочее место, не умея и не учась, но требовать от начальства зарплаты мастера своего дела.

Помню, перед «Олимпиадой‑80» я был в отреставрированном московском Кремле. Камера хранения находилась под аркой, арка была выложена новым кирпичом. И хотя каждый каменщик знает, что нужно заполнить швы раствором, обмыть кладку и расшить швы, но… швы зияли пустотами, из них свисали «сопли» раствора. Даже для Кремля не нашли умелых каменщиков, и, наверняка, толпы иностранцев посмеивались: «Русски рабочий трудно шить комбинезон, руки русски рабочий растут из задницы!» Но желание начальника сдать арку к Олимпийским играм было выполнено, деньги получили, как за мастерскую работу, и плевать на то, что скажут люди. Вот так и судьям: невиновных убили, выполнив желание начальства, и плевать, что скажут люди. Какая между вами разница?

А врачи? Чтобы не затягивать время лечения, во всех случаях, при всех болезнях выписываются антибиотики. Разве вы, врачи, не знаете, что организм к ним привыкает, что в случае тяжелой болезни они уже могут не помочь. Но начальству желательно сократить больничные, и вы каждый насморк лечили тетрациклином. Это вы, боясь рискованной операции, посылали больного в другие больницы, сокращая шансы выжить, лишь бы он умер не у вас и не испортил отчетность. Чем вы отличаетесь от судей‑убийц? Вам также нужна бюрократическая система.

А вы, учителя? Это же вы довели образование до маразма, слепо следуя «экспериментам» педагогических придурков, довели до ситуации, когда старое образование оказалось намного лучше и прочнее нынешнего, когда от нынешнего школьника требуется уже не знание, а только умение ответить на экзамене. Я вспоминаю давнишнюю статью в Литературке, где недоумевающий профессор Московского университета сообщил, что 96 % первокурсников — будущих филологов не знают, зачем Чичиков покупал мертвые души, то есть не читали Гоголя, но поступили в университет. Это вы учили коммунизму нынешнюю элиту так, что она не способна была из него понять даже элементарного.

Автору сам Бог дал быть бюрократом, но будет справедливо, если представители и всех остальных профессий заглянут в себя. Ни у кого нет оснований корчить невинную физиономию, ведь СССР был бюрократической страной с самого низу, причем «по желанию трудящихся».

Наверное, приведенный выше пассаж не всем понятен, и многие недоумевают: если нормальный специалист, знающий свое дело, слушает начальника или советуется с ним, то что в этом плохого? А плохо то, что мастер перестает быть мастером, если сам не изучает Дело, перестает быть специалистом. Но если есть снимающая ответственность прямая команда, то этого и не надо. Специалист тупеет, будучи не в Деле, а лишь при нем. Каждый должен это понять, и каждому должно стать обидно за себя.

Вот такой судебный пример.

В русле общего националистического идиотизма, весной 1992 года мэр и председатель совета города Ермак (Казахстан) дали команду уничтожить охраняемый до этого государством памятник Ермаку. Это в городе, который был основан русскими в 1898 году и в котором до сих пор казахов едва ли пятая часть. Памятник разрушили «по требованию части казахского населения», но справедливости ради скажем, что по требованию Алма‑Аты, а большинство местных казахов отнеслось к этому крайне неодобрительно и с большой тревогой за собственное будущее, живя в пограничной с Россией области, где казахов меньше трети. Итак, был разрушен памятник, охраняемый государством, а в Уголовном кодексе Казахстана есть короткая статья 216‑1, которая гласит: «Умышленное уничтожение или порча памятников истории и культуры, взятых под охрану государства, наказывается лишением свободы на срок до двух лет…».

Кроме того, власть сослалась на требование казахов, то есть дала им преимущество по сравнению с другими гражданами. А в статье 60 Уголовного кодекса «Нарушение национального и расового равноправия» говорится: «… установление прямых или косвенных преимуществ граждан в зависимости от их расовой или национальной принадлежности наказывается лишением свободы от шести месяцев до трех лет…».

Эти статьи Уголовного кодекса и побудили автора написать и опубликовать в газете открытые письма последовательно прокурору города, прокурору области, прокурору Республики и президенту, где автор назвал разрушителей памятника преступниками по этим двум преступлениям. Но прокуроры, «знатоки» Уголовного кодекса, пришли к выводу, что преступления здесь нет. А чтобы заставить автора замолчать, разрушители памятника, услышав, что в Москве за честь и достоинство дают большие деньги, обратились в суд для защиты своих чести и достоинства, а также за компенсацией материального ущерба в сумме около 100 тысяч рублей (весной 1992 года это была еще сумма немалая; для сравнения: зарплата автора была около 10 тысяч.) Судья скоренько провел заседание суда, где, между прочим, я обратил его внимание на незаконность требования компенсации материального ущерба, но судья только презрительно поулыбался: он судья — ему видней. Я обратил его внимание и на то, что на гражданском процессе он фактически рассматривает уголовное дело по двум статьям. И здесь он поулыбался, обменявшись взглядами с заседателями. Устно суд решил, что все, сказанное мною об истцах, — клевета и оскорбление и за это я должен возместить материальный ущерб в размере 5 тысяч рублей каждому «обиженному». Письменное решение суда нужно было получить не позже чем через 10 дней, но… В это время Верховный Совет Казахстана принял решение об усилении борьбы с разрушителями памятников, и судью заклинило. Месяц он не мог написать то, что сказал устно. И, наконец, нашел соломоново решение: в констатирующей части признано что разрушение памятника Мухин считает преступлением, но в резолютивной части в перечне того, что по мнению суда является оскорблением чести и достоинства истцов, «преступление» на всякий случай не упоминается. В результате судом было установлено, что «звание» уголовного преступника для главы администрации и председателя горсовета не является оскорбительным. Впрочем, им это было безразлично: они тоже выполняли желание начальства и знали, что с ними ничего не случится.

В этом примере интересно другое: судья, преданный холуй начальства, получил команду принять неправосудное решение. Но и при этом он мог поступить грамотно, как профессионал. А вот что он сделал: вынес решение взыскать материальный ущерб на основании статьи 7 Гражданского кодекса Казахстана, а кодекс такого понятия вообще не содержит, а тем более в статье 7, которая предусматривает штрафа размере 30 рублей. И все. Однако сделал то, что не предусмотрено законом: он вынес неправосудное решение и, следовательно, совершил преступление. Само по себе это обычное дело. Но правомерен вопрос: как же другие суды взыскивают с газет миллионы за оскорбление чести и достоинства? Дело в том, что другие суды выносят решение на основании двух законов: статьи 7 Гражданского кодекса и статьи 39 закона «О печати и других средствах массовой информации», в которой действительно предусмотрено денежное взыскание, но… за нанесение «морального вреда». Когда бюрократ знает, что начальство желает, ему даже холуйствовать лень, лень заглянуть в закон, действующий на тот момент уже два года. Зачем? И так сойдет! Разумеется сошло, но ведь самому должно быть обидно: это же профессиональный уровень председателя городского суда!

Заканчивая разговор о подчиненных, еще раз суммируем сказанное. Если взявшись управлять порученным Делом, которое можно сделать только при разделении труда (для чего только и нужно управление им), вы совершите обычную ошибку и подчините подчиненных не Делу, а себе, то:

— вы вместо своего Дела вынуждены будете решать Дела своих подчиненных, да еще в огромном объеме;

— вы перестанете понимать, в чем состоит ваше Дело;

— из своих подчиненных автоматически вы создадите такую орду безразличной к Делу подлой, тупой и ленивой сволочи, с которой потом никакими репрессиями не справитесь. Она будет уродовать ваше Дело и на вас же перекладывать ответственность.

Но и это не все. Для руководства этой ордой вам придется создать управленческий аппарат.

Аппарат

Мы уже писали, что работа любого человека состоит из трех этапов: оценки обстановки, принятия решения и действия.

Внизу решения попроще, хотя их и принимать надо в тысячи раз чаще. Одной головы тем не менее хватает, порой человек этой работы и не замечает. Скажем, водитель автомобиля. В движении он ежесекундно оценивает обстановку, принимает решение, его руки и ноги действуют. Попутно он принимает решения по маршруту, по состоянию двигателя, по целостности груза, по объемам заправки, по «левым» делам, да еще и песню поет. Его голова с этим справляется.

Теперь рассмотрим другой пример: вот человек, перед которым стоит задача перевезти автомобильным транспортом все грузы государства, причем так, чтобы эти грузы были перевезены минимально возможным числом автомашин при минимальном расходе топлива, чтобы общество потратило на это минимум труда.

Представьте себе объем информации, которую необходимо собрать и переработать только для оценки обстановки, сколько вариантов решения надо просчитать и оценить прежде, чем выбрать более или менее оптимальное. Это миллионы показателей, и каждый из них индивидуален. Один человек справиться с этим не может, даже если считать, что подобные решения он принимает всего лишь один раз в месяц или в год. Ему нужны помощники, которые в армии называются штабом, а во всех остальных сферах управления — аппаратом.

Само по себе наличие этих людей естественно, без них не обойтись в управлении любым мало‑мальски сложным Делом. Но в делократическом и в бюрократическом механизмах эти аппараты выполняют различные функции и имеют разные размеры.

В делократической системе управления аппарат играет именно ту роль, которую и нужно: он помогает руководителю найти решение — и ничего больше, он не командует вместо командира. Допустим, командир дивизии поручит начальнику штаба подготовить приказ и подпишет его не глядя. Но ведь Дело его накажет, причем, возможно, смертью. Как можно такое жизненно важное решение доверять кому‑либо? Да, штаб посчитает силы своих войск и войск противника, определит необходимость в людях, снарядах, стволах при всех вариантах плана боя. Но из этих вариантов какой‑то один должен выбрать командир. И это достаточно тяжело.

Как‑то один писатель, чтобы подольститься к маршалу Жукову, стал в его присутствии разглагольствовать о том, что только бездарные генералы находятся на передовой, а умные, дескать, сидят на командном пункте и оттуда командуют. Вроде все правильно, но Жуков резко ответил, что и ему приходилось по переднему краю «ползать на брюхе», и не мало.

Здесь обычное непонимание смысла работы командира. Да, конечно, генерал должен находиться на командном пункте. Но работа генерала состоит не в том, чтобы где‑нибудь находиться, его работа — выиграть бой. Победа — результат решения командира, а чтобы его принять, нужно оценить обстановку. И когда все варианты решения плохи, генерал, которому необходимо хоть что‑нибудь добавить к данным, которые дал штаб, сам «ползет на брюхе» на передний край, чтобы взглянуть на то место, где лягут убитыми его солдаты, чтобы попытаться еще раз, лично найти тот участок, где этих убитых будет поменьше. Жуков ходил на передний край не командовать, не пулеметчикам давать указания. Ему нужна была информация, чтобы сделать собственную оценку обстановки перед принятием собственного решения.

Еще один признак делократического аппарата: он относительно невелик. Он обслуживает только своего начальника, разрабатывает решения только на своем уровне, не готовит решений за его подчиненных. Такой аппарат обслуживает пять‑семь подчиненных инстанций. Эту цифру автор видел в самых разных источниках, в том числе и в гражданских. Считается, что большим количеством прямых подчиненных трудно управлять, трудно их обслужить. В армии эта цифра традиционна. У командира редко бывает больше семи прямых подчиненных. Одно время в ходе Великой Отечественной войны пробовали ликвидировать корпусное звено управления в армиях. Обычно армия состояла из трех стрелковых корпусов и нескольких артиллерийских или танковых соединений. В стрелковый корпус входили три стрелковые дивизии и тоже несколько отдельных соединений или частей. В целом на штаб армии или штаб корпуса приходились те же пять‑семь непосредственных подчиненных командиров соединений и т.д. Когда ликвидировали корпусное звено управления, на армейский штаб свалилось до 20 подчиненных, штабы перестали справляться с просчетом вариантов для разделения Дела между ними. Корпуса были созданы вновь. То есть выяснилось, что качественно подготовить приказ для 20 подчиненных невозможно, невозможно их обслужить. (Вспомним, что за невыполнение приказа в армии отвечает тот, кто его дал.)

Александр II предложил знаменитому хирургу Пирогову, который уже доживал свой век на пенсии, занять пост министра просвещения. Пирогов удивился: неужели в России уже не осталось людей, желающих стать министрами?

— Так‑то оно так, — согласился царь. — Но все они хотят только руководить, никто из них не понимает, что руководитель — это слуга своих подчиненных.

А это действительно очень трудно понять людям бюрократической системы управления. Очень трудно, даже в армии. Например, в статье «Тыл вооруженных сил» энциклопедии «Великая Отечественная война» сказано, что ответственность за обеспечение войск была возложена на вышестоящие штабы только в ходе оборонительных и наступательных боев. Не будем кривить душой: скорее оборонительных, чем наступательных. Война — Дело, надавав военным теоретикам по морде сплошными поражениями, наконец сумела подсказать им, как надо управлять Делом: делократически, а не бюрократически. А ведь до войны им, наверное, казалось (как " нынешним парламентам СНГ), что главное, чтобы вышестоящий штаб дал хороший приказ (хороший закон), а уж подчиненный обязан как‑то изловчиться, сам найти снаряды, то, другое, чтобы этот замечательный приказ (закон) выполнить.

Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев, который во время войны возглавлял Главное артиллерийское управление Красной Армии и отвечал за снабжение ее стрелковым, артиллерийским оружием и боеприпасами, вспоминал, что как только в ставке принималось решение о проведении наступления на участке какого‑либо фронта, решение, о котором еще никто не знал, он начинал гнать на этот фронт эшелоны с боеприпасами. Был риск, что по этому признаку немецкая разведка раскроет замысел операции, но другого решения не существовало, иначе можно было не успеть обеспечить нижестоящий штаб всем необходимым. Война объяснила нашим маршалам, кто кому должен: начальник подчиненному или подчиненный начальнику.

Что показывают эти примеры? В функциях делократического аппарата не заложено «приседать» на уровень подчиненных и нагрузка такова, что нет возможности это сделать. Шеф отвечает за Дело, а у аппарата только о Деле шефа голова и болит.

Иное дело в бюрократической системе управления. Здесь начальник, не доверяя своим подчиненным (с полным основанием для этого), вынужден вникать в их Дела и принимать решения, которых ждут подчиненные. Для этого начальнику нужен аппарат, способный оценить обстановку у всех подчиненных и подготовить решения по ним. Уже только это показывает, что аппаратная камарилья должна быть необъятных размеров.

Вот, например, министерство черной металлургии СССР, руководившее работой 3 млн человек примерно на 2000 предприятий. Это министерство ничем не отличалось от нескольких десятков других отраслевых объединений. Как и все другие, Минчермет указывал, что делать персонально каждому предприятию, доходя чуть ли не до отдельного рабочего. Указывалось все: не только объем и сроки производства продукции, но и расход электроэнергии, сырья, материалов, оборудования, сроки ремонтов, устанавливалось наличие материалов на складах, денег на счете, какому рабочему сколько платить, какую спецодежду выдавать, какими напитками поить, сколько квартир строить, сколько мест в детских садах иметь, и прочее, прочее, прочее.

В армии тоже существуют нормы: без них не обойтись при планировании. И командиру для боя тоже планируют расход, скажем, трех боекомплектов. Но если он израсходует пять, но победит, его не станут наказывать за перерасход, а если израсходует один, то ему на следующий бой не снизят норму до одного боекомплекта. И никто не похвалит его за экономию, если он потерпит поражение.

А здесь же, все, что задано из Москвы, должно быть исполнено, все сразу! Невзирая ни на какие изменения Дела. Штат самого Минчермета был относительно невелик — около трех тысяч человек. Но это не весь штат. В ходе развития аппарата часть функций по подготовке решений министра и начальников главков была передана отраслевым институтам и общесоюзным ведомствам, таким, как Госкомтруд, Госкомцен, Госгортехнадзор, Госстандарт и прочим, так что этих людей тоже нужно сюда добавить. Но и это далеко не все. Подготавливая решения по отдельным предприятиям, нужно оценить на них обстановку. Следовательно, ее надо запросить у заводов. Не будут же московские клерки ездить по заводам. А для этого требуется, чтобы на каждом из 2000 предприятий сидели клерки специально для того, чтобы переписываться с московскими.

Но и это еще не все. Ленин как‑то, хорошо не подумав, сказал, что социализм — это учет. Это не так. Бюрократизм — это учет. Суть его — неверие начальника в добросовестность подчиненного по отношению к Делу. При бюрократизме возникают целые контролирующие отрасли, паразитирующие на тех, кто делает Дело. (Если исходить из идеи контроля, то, казалось бы, контролировать должен тот, кто знает о Деле больше всех. Возможно когда‑то так и было, когда не хватало инженеров и было целесообразно поручить одному знающему контролировать большое количество предприятий сразу, скажем, в области техники безопасности. Но со временем процент идиотов в контролирующих организациях превысил все мыслимые нормы. И так везде: от прокуратуры до санитарного контроля. Было точно известно, что если, к примеру, какой‑то директор полностью развалил свое предприятие, то его обязательно назначат председателем комитета народного контроля города.) Сама по себе численность этих людей не так страшна, страшно то, что они творят безнаказанно. Разница между контролером и свиньей в том, что, по русской поговорке, свинья везде грязь найдет, а контролер ее обязан найти, а не найти, так придумать. Встречались интересные случаи «контролерского маразма». Скажем, главный инженер сам утверждает инструкцию, а потом из‑за изменившихся обстоятельств дает команду поступить вопреки ей. Так его за нарушение им же утвержденной инструкции с удовольствием и наказывают.

Но вернемся к вопросу подготовки решений аппаратом. Раз аппарат большой, естественно, и решений должно быть много. Это так. Скажем первая половина 1942 года была, возможно, самой неудачной для Красной Армии: разгромные поражения под Харьковом, на Дону, немцы вышли к Волге и Грозному, самым восточным точкам своего похода «Дранг нах Остен». И, судя по номеру приказа «Ни шагу назад», Верховный главнокомандующий Красной Армией в этот период давал не более одного приказа в сутки, хотя под командой у него было только в войсках до 10 млн человек и они действовали в условиях непрерывно меняющейся обстановки.

В конце 80‑х годов министр черной металлургии СССР, командуя в абсолютно мирной обстановке, давал до шести приказов в день. Завод Минчермета численностью в 5000 человек готовил и отправлял 20000 писем в год! Из этого числа какой‑то процент составляли письма по Делу — покупателям и продавцам. Но их подавляющее большинство — это переписка с аппаратом Минчермета и государства во всех его проявлениях.

Чем занимаются люди в аппарате? Раньше в СССР среди них насчитывалось, может быть, сотня специалистов, работавших непосредственно из промышленности, на высоких заводских должностях, а остальные практически не представляли, чем занималась отрасль. Но им этого и не требовалось, впрочем и заводским специалистам это вскоре становилось без надобности, поскольку полезная работа по планированию развития отрасли уже практически была забита рутиной контроля за многочисленными показателями в ранее данных приказах.

Для того чтобы подготовить боевой приказ отрасли — план, никто не «ползал на брюхе по передовой», как маршал Жуков. При составлении плана итоги работы отрасли за прошедший период корректировались по всем многочисленным показателям: если запланированный показатель был достигнут, то его немного ужесточали, в противном случае оставляли прежним или немного уменьшали, но руководителя наказывали, особенно, если показатель был в «моде». Скажем, за невыполнение плана по числу бригад коммунистического труда в свое время и с работы могли снять, а потом мода прошла, но планирование оставалось. В 1975‑1976 годах за отсутствие на заводе продукции со знаком качества можно было лишиться кресла директора, а в 80&