Первое утро

С наступлением сумерек Кулебякин разжег печурку, и люди просыпались в тепле. Залеживаться Анна Григорьевна никому не давала, ей не терпелось навести в избушке порядок, и распорядилась она так: Кулебякин с Кисловым будут заготавливать дрова, остальные мужчины пойдут осматривать остров, а женщины займутся собой и приборкой. Завтрак – потом. Солдатов предупредил, что по утрам он предпочитает сосиски с капустой, за что получил от Анны Григорьевны легкий подзатыльник и напутствие: «Нагуляй аппетит, сынок, поземкой насытишься».

К концу октября сумерки в этих местах стояли всего лишь часа два, но этого времени для обхода должно было хватить: островок был игрушечный, километра два с половиной по периметру. Сначала шли вдоль берега против ветра, бочком, пряча лицо; снежная пелена значительно превышала рост человека, и Белухин велел держаться кучно, чтобы не заблудиться. Неба не было видно, но, когда люди поднимались на более возвышенное место, оказывалось, что они стоят по грудь в пелене, а головы – сами по себе, торчат независимо от туловища. «Вот это фокус, – восхищался Солдатов, – расскажу в таксопарке ребятам, не поверят!».

Идти, однако, было тяжело, снег в лицо будто швыряло совковой лопатой, и ни у кого, кроме новичка Солдатова, поземка восхищения не вызывала. Даже Игорь Чистяков, весь полярный опыт которого был накоплен в преддипломной практике, понимал, что эта экзотика и является главным врагом. А когда люди забрались на одну из тех скал, которые еще с борта самолета заметил Анисимов, то без лишних слов стало ясно, что остров, укутанный поземкой, с воздуха не может быть виден. То есть, зная его координаты и кружась над ним, летчик различит скалы и верхушки двух-трех холмов, но и только. Признаков проживания на острове человека никакой даже самый опытный летчик в этом хаосе не обнаружит.

В укрытой от ветра естественной нише перевели дух, осмотрелись.

– А искры, дым из трубы? – высказал предположение Чистяков.

– Дохлое дело, – сказал Белухин. – Как думаешь, Илья?

– Дохлое, – согласился Анисимов. – Костер бы разжечь…

– Идея разумная, – поддержал Белухин. – С подветренной стороны уложить дровишки посуше, щепок… Эх, бензинчику бы канистру… Дома, однако, обговорим, что и как.

– А чего обговаривать? – Солдатов пожал плечами. – Подумаешь, хитрость, костер разжечь.

– Тебе хорошо, – позавидовал Белухин, – тебе все ясно. А вот я тугодум, пока что не соображу. Если разрешишь…

– Излагай, дед, – великодушно разрешил Солдатов. – По пунктам.

– Во-первых, костер нужен не для того, чтобы Арктику греть, а чтоб его в определенный момент с самолета увидели; во-вторых, попробуй, разожги его без горючки в этот самый момент; в-третьих, люди должны здесь дежурить, чтоб самолет не прозевать. А дежурить-то холодно, и меняться в ночь небезопасно, однако.

– Медведи, что ли? – ухмыльнулся Солдатов. – Слышал я эти сказки, в детском саду пугали.

– Может, и сказки, – согласился Белухин. – Только, паря, не такие, как ты, с полными штанами от тех сказок бегали.

– Вот именно! – подхватил Чистяков. – У нас на станции, где я проходил практику…

– Был ты на своей станции без году неделя, – отмахнулся Солдатов. – Нет, в самом деле медведи?

– Растолкуй ему, Михаил Иваныч, по-научному, – предложил Белухин.

– Какая там наука, – улыбнулся Зозуля, – старое, как мир, наблюдение охотников. У западной оконечности острова имеется множество разводий, следовательно, возможна нерпа и, как следствие из следствия, ее спутник и лучший друг – медведь. Но это теоретически, практически же медведи в данном районе маловероятны, так как, по многочисленным свидетельствам, в это время года они уходят на юг, к проливу Вилькицкого.

– «Медвежьим трактом», – кивнул Белухин, – по южной оконечности острова Большевик.

– Вы там были? – уважительно спросил Зозуля. – Именно туда я и мечтаю попасть, после Урванцева вопросами миграции по «Медвежьему тракту» практически никто не занимался.

– А кто занимался, медведь сожрал, – пробормотал Белухин, присматриваясь к каменным глыбам. – Вот здесь, Илья, его можно и соорудить, костер твой.

– У троих имеются бензиновые зажигалки, – припомнил Анисимов. – Если ими щелкнуть одновременно, щепки займутся.

– Разумно, – одобрительно сказал Белухин. – Ну, потопали, что ли, чего бесплатно мерзнуть.

Обратный путь был намного легче, ветер дул в спину, да и шли не вслепую, а по своим следам. На подходе к избушке Белухин пропустил товарищей вперед, задержал Зозулю и отвел его в сторону.

– Значит, ушли на юг медведи?

– Уходят, – поправил Зозуля, пытливо глядя на Белухина, будто ожидая подвоха. – Иные, правда, остаются надолго и пасутся у разводий, но здесь, я думаю…

– А ты протри очки!

От тригонометрической вышки к морю уходили огромные, размером с тарелку, следы.

* * *

В тамбуре отряхнулись, сбили друг с друга снег.

– Ух, ты, свеклочка, – приветствовала Лиза Чистякова. – Нам бы такой румянец, а, Зоя?

– Сомнительный комплимент для мужчины, – смутился Игорь.

– Смотри, он еще нецелованный, – предупредил Кислов, – в обморок упадет от избытка чувств.

– «Только нецелованных не трогай, только не горевших не мани», – под дружный смех проявил свою эрудицию Гриша. – Разве я неправильно запомнил? – растерянно спросил он.

– Не обращай на них внимания, – дружелюбно сказал Седых. – Присаживайся ко мне, я тоже Есенина люблю. Вошли Белухин и Зозуля.

– С пустой сумой, добытчики? – спросила Анна Григорьевна.

– Хрен чего увидишь, – садясь, проворчал Белухин. – Падера.

– Что? – не поняла Невская.

– Поземка, – пояснил Зозуля. – Так здесь ее называют.

– Это и есть пурга? – уточнила Невская.

– Разновидность. Внизу, у поверхности, трехметровый слой взметенной снежной пыли, а вверху ясно, и если вы из любопытства подниметесь на крышу…

– Верю вам на слово, – поежилась Невская.

– Другое дело, – продолжал Зозуля, снимая унты и подставляя их поближе к печке, – когда низкие слоистые облака со снежными иглами опускаются до поверхности и смешиваются с поземкой. Ад! Тогда и в двух метрах ничего не увидишь – так называемая «темная пурга». К счастью, нам это как будто не угрожает.

– Накаркаешь, – Кислов постучал по столу.

– Вряд ли, – сказал Белухин. – Сегодня облака повыше, чем вчера, похоже, будут рассеиваться. Ну а поземка длится недолго.

– Сколько? – спросила Невская. – Час, два?

– Да нет, дочка. Суток трое.

– Значит, нас трое суток могут не найти?

– Свободное дело, – кивнул Белухин. – Сверху ничего не видать. Матвеич, однако, придумал костер разжечь.

– Вы думаете, это поможет? – обратилась к Анисимову Невская.

– Надеюсь.

– До чего есть хочется! – вздохнула Лиза.

– Ты сама сдобная булка с изюмом, – пошутил Солдатов, как бы случайно кладя ей на колено руку.

– Не по твоим зубам, – Лиза сбросила руку.

– А по чьим?

– Мой мужчина должен быть скромный, положительный и обязательно в очках. Как Михаил Иваныч.

– Елизавета Петровна… – пробормотал Зозуля. – Я, конечно, польщен, но…

– Николай Георгиевич, – выручил Зозулю Чистяков, – допустим, что поземка действительно продлится трое суток. А если костер не удастся разжечь, или его не увидят? Неужели мы будем пассивно ждать?

– Предлагай, – сказал Белухин.

– Ты, Игорек, можешь активно, – сказал Солдатов. – Танцуй, разучивай песни. Хочешь, научу? – И заверещал: «Арлекино, Арлекино…»

Чистяков поморщился.

– У тебя, Слава, молчание лучше получается.

– Точно, как мой директор парка, – удивился Солдатов. – Он меня и в эту чертову командировку втравил, чтоб я на собраниях не возникал, не мутил воду. Тузиков его фамилия, случаем, не родственники?

– Пассивно мы ждать не будем, – сказал Анисимов. – Ого, на завтрак какао?

– Шоколад – харч особый, – Анна Григорьевна раскрошила на тряпочке полплитки шоколада и ссыпала в кипяток. – Просто так, в натуре его есть не следует, от горячего какао больше сытости будет.

– Обжираловка! – фыркнул Солдатов.

– Завтрак королей, – поведал Зозуля. – Алексей Толстой в «Петре Первом» писал, что Карлу XII утром подавали в постель горячий шоколад.

– С жиру бесился, – буркнул Кислов.

– Карл XII был очень худой, – вступился за короля Зозуля.

– Похудел, когда от Полтавы драпал, – добродушно заметил Белухин, помешивая в кастрюле большой деревянной ложкой. – Аж штаны сваливались.

– Мы с Зоей читали книгу известного врача Брэгга, – сообщил Гриша. – Оказывается, голодать бывает очень полезно для здоровья.

– Кому? – окрысился Кислов. – Сам небось жрал в три горла, а других сажал на диету.

– Брэгг лично голодал по две-три недели, – примирительно сказал Гриша,

– и очень хорошо себя чувствовал.

– А его жена? – насмешливо спросил Кислов.

– Что жена? – не понял Гриша.

– Ей-то какой прок…

– Эй, Захар! – прикрикнула Анна Григорьевна, звеня кружками. – Язык попридержи.

Каждому досталось по полторы кружки напитка, и одну, почти полную Анна Григорьевна оставила про запас.

– Тебе на полдник, сынок, – сказала она Грише. – Они матерые, поговеют, а ты растешь.

– Ни за что! – гордо заявил Гриша. – Все излишки положено разделить между женщинами.

– Женщины – они живучие, как кошки, – улыбнулась Анна Григорьевна. – Ладно, половину тебе, половину Борису, справедливо?

– Зоя, подтверди, что я не возьму ни капли!

– Не возьмет, – подтвердила Невская. – Мне кажется, справедливее все отдать больному.

– Ни в коем случае, – возмутился Седых. – Я не двигаюсь, энергии не трачу.

– Нашли о чем спорить, – Кислов махнул рукой. – Эта горячая водичка такое же какао, как Солдатов – Алла Пугачева. Другой вопрос – полплитки осталось, вот и раздай, мамаша, каждому по дольке. Кто за?

– Перебьешься, милок, – Анна Григорьевна спрятала шоколад в сундук. – Тебе собственного жиру на месяц хватит.

– Тепло и мухи не кусают, – Белухин расстегнул полушубок. – На совет, мужики! Илья, командуй, кому слово.

Шельмец вдруг зарычал и подался к двери.

– Вот и первый оратор! – обрадовался Солдатов. – Докладывай, Шельмец.

– Как бы не так… – Белухин прислушался. – Дверь за собой хорошо прикрыл, Михаил Иваныч?

– На засов, – ответил Зозуля. Он подошел к окошку, дохнул на стекло, протер рукавом и жестом подозвал Гришу.

– Батюшки… – прошептала Лиза.

– Медведь! – прильнув к окошку, закричал Гриша. – Какой огромный! Зоя, настоящий медведь!

– Эй, посторонись! – Кулебякин спрыгнул с верхних нар, схватил топор.

– Не суетись, – Белухин крепко взял его за руку. – Илья, где твоя пукалка?

Наружная дверь затрещала, от мощного толчка избушка, казалось, покачнулась. Лиза вскрикнула, а Невская бросилась к брату и оттащила его от окна.

Анисимов вытащил пистолет и стал у дверей сбоку.

– Ворвется, стреляй в ухо или под лопатку, – сказал Белухин. – Или дай мне, у меня рука верней.

– Ничего, я сам.

Белухин, надев рукавицу, достал из печки тлеющую головешку и стал рядом.

От сильного удара дверь, видимо, сорвалась с петель.

– Мама родная… – обмерла Лиза. Все притихли, только Шельмец надрывался от лая. Анисимов поднял пистолет.

– Не стреляйте! – вдруг закричал Зозуля. – Это жестоко и бессмысленно, даже опасно! Раненый медведь…

– В ухо или в лопатку, как сподручней, – напомнил Белухин, отмахнувшись от Зозули.

– Его нельзя провоцировать! – кричал Зозуля. – Илья Матвеич, ни в коем случае не стреляйте!

– Погоди орать! – оборвал его Белухин. – Заснул он там, что ли? Не видать из окошка?

Гриша вырвался из рук сестры, подбежал к окошку. Тут, под тяжелыми шагами затрещала крыша, с потолка посыпалась труха.

– Ждешь, пока избу развалит? – набросилась на мужа Анна Григорьевна.

Белухин схватил горсть заготовленных для освещения лучин и швырнул их в огонь, потом еще и еще. Донесся рев, по крыше снова прогромыхало, послышался тяжелый шлепок, и все стихло.

– В морду полыхнуло, – удовлетворенно сказал Белухин. – Очень они этого не любят, когда, дымом в морду. Цыц, Шельма, побереги горло!

– Дверь цела, – доложил из сеней Кулебякин. – Треснула только.

– Зоя, смотри, как он бежит! – восторженно кричал Гриша, не отрываясь от окна. – Какой огромный!

– Не такой уж и огромный, – успокоение проговорил Зозуля, присаживаясь рядом с Гришей. – Самец-трехлеток, по-видимому. Ширина следа сантиметров под двадцать пять, не так ли, Николай Георгиевич?

– Пожалуй, – сказал Белухин. – Зверь средний.

– Чтоб он провалился, – в сердцах пожелала Лиза. – Думала, умру от страха.

– И я, – обнимая Лизу, призналась Невская. А он не может вернуться?

– Дима, взгляни, не оставил ли он там записки? – дурашливо выкрикнул Солдатов.

– Огромный! – не мог остыть от пережитого волнения Гриша. – Михаил Иванович, а мне показалось, что он больше трех метров.

– Ну, это показалось, – снисходительно сказал Зозуля. – Метра два с половиной, не больше.

– Но ведь все равно огромный! – настаивал Гриша. – И как здорово, что мы его не убили!

– К сожалению, не все это понимают, – обращаясь как будто бы к Грише, с вызовом сказал Зозуля. – Бывает, что иные люди обдуманно и хладнокровно лишают жизни этого в общем и целом безобидного для человека зверя.

– Безобидного? – возмутилась Анна Григорьевна.– А если б дверь выломал, ты бы ему лекцию читал или за ухом чесал?

– Во-первых, – менторским тоном возразил Зозуля, – дверь он все-таки не выломал, а во-вторых, если бы даже это и сделал, у нас не было никакого морального права столь жестоко наказывать зверя за любопытство.

– Мишка просто хотел познакомиться, – вставил Белухин, – так, мол, и так, не имеется ли у вас, граждане, чего пожрать, а то неделю не емши.

– Николай Георгиевич, – с упреком вымолвил Зозуля, – вы не хуже меня знаете, что медведь нападает на человека в исключительных случаях и лишь тогда, когда принимает его за нерпу.

– Теперь понятно! – Белухин хлопнул себя по лбу. – Мать, помнить, как на Голомянном мишка тебя в торосы потащил? За нерпу принял!

– Какой кошмар! – ужаснулась Невская.

– Я тебе покажу нерпу, старый морж, – пригрозила Анна Григорьевна.

– Мы все подобные случаи регистрируем, – оживился Зозуля. – В какое время года произошло нападение?

– Весной, как раз под Восьмое марта, – Белухин прищурился. – С женским днем решил поздравить.

– Остается порадоваться, что все хорошо закончилось, – Зозуля придал своему лицу сочувственное выражение.

– Как для кого, – усмехнулся Белухин. – Про медведя я бы этого не сказал.

– Вы его… убили? – Гриша затаил дыхание.

– Ну, так уж сразу и убил, штраф за это положен, голубчик. За что его убивать? Природа его такая: видит, нерпа из бани выходит…

– Язык оторву! – пообещала Анна Григорьевна.

– Ну, а что дальше? – настаивал Гриша.

– Дальше? – Белухин наморщил лоб. – Вспомнил. Подошел я к нему, стал совестить, некультурно, брат, поступаешь, паспорт, если хочешь, могу показать, баба она, а не нерпа.

– Не слушай его, брехуна, – заулыбалась Анна Григорьевна. – Жаканом он ему объяснил, Гришенька, под самую лопатку.

– В данном случае это была самозащита, – решил Гриша. – Что ж, жизнь человека дороже.

– Однако медведь занесен в «Красную книгу», – сухо напомнил Зозуля. – Я, конечно, не берусь судить, была ли ситуация критической, но…

– Это не медведей, а полярников нужно заносить в «Красную книгу», – сердито сказала Анна Григорьевна. – Вот, видел? – Она сорвала платок, показала глубокий шрам на шее. – Тоже защитник нашелся, медвежий адвокат!

– Однако вы согласитесь… – обескуражено возразил Зозуля, оглядываясь в поисках поддержки.

– Но соглашусь! – твердо сказала Анна Григорьевна.

– Хотя бы выслушайте…

– Не выслушаю!

– Но я…

– Ученый осел ты, вот кто!

Зозуля обиженно махнул рукой и подошел к Грише, единственному, кто сочувственно относился к его любимым медведям.

– Зря с моим драконом связался, Михаил Иваныч, – проговорил Белухин, вытирая слезы. – Ой!

– Скрючило, – с удовлетворением сказала Анна Григорьевна. – Бог наказал.

Кряхтя, Белухин уселся поудобнее и подмигнул Зозуле.

– То радикулит ужалит, то законная… Тебе что – холостяк!

– Хорош холостяк, всю ночь к Лизе жался, – как бы про себя, но достаточно громко поведал Кислов.

– Захар Петрович… – с упреком начала Невская.

– Пошляк, – бросил Солдатов. – Просто завидует.

– А ты? – огрызнулся Кислов.

– И я завидую, – весело признался Солдатов. – Но где нам с тобой, Захар, против такого сердцееда, как Михаил Иваныч!

– Это черт знает что, – растерялся Зозуля. – У меня и в мыслях не было…

– Ну и зря, что не было! – звонко сказала Лиза. – В следующий раз к Шельмецу под бок ложитесь.

– Лиза! – Невская всплеснула руками.

– А чего он обижает, будто мы с тобой мыслей не вызываем? Это для нас, Зоинька, оскорбление, мужчина должен смотреть на нас горящими глазами, как Игорь.

– Ты так глупа, что на тебя невозможно сердиться, – рассмеялась Невская.

– Игорь, а кому из нас ты бы предложение сделал? – не унималась Лиза. – Хотя нет, тебе мама не позволит, она сама подберет для сыночка цыпочку в дубленочке. Представляю, что с ней было бы, если б ты меня привез! Знаешь что, женись на Зое Васильевне, пока не поздно, а то чует мое сердце – отобьют! Сказать – кто?

– Очень он нам нужен, ваш Игорь, – буркнул Гриша. – Обойдемся.

– Гриша! – Невская надменно вскинула голову. – За себя я как-нибудь сама постою.

Лиза бурно расхохоталась.

– Что ты, доченька? – Анна Григорьевна с тревогой на нее посмотрела.

– Ой, пересмеялась, – Лиза вытерла лицо платочком. – Извини, Зоинька, я и сама не знаю, чего болтаю. Уж очень Гриша смешной, и вообще….

Она еще что-то говорила, но что, никто не разобрал, потому что в этот момент приблизился и разросся гул самолета.

* * *

Невидимый самолет сделал два круга и удалился.

– Дразнит, как студентка в мини-юбке, – ругался Солдатов, – лучше бы совсем не появлялся.

– «Терпение – добродетель полярника», – припомнил чьи-то слова Игорь Чистяков. – Нужно уметь ждать.

– Тоже мне полярник, – огрызнулся Солдатов. – Чуть сандалии не откинул при посадке от страху… нецелованный.

– Дождешься, – вспыхнул Чистяков. – Учти, я два года занимался каратэ.

– Плевать я хотел на твое каратэ!

Кулебякин ухватил обоих за шиворот и встряхнул.

– По стенке размажу!

– Занесло в эту чертову дыру, – продолжал ворчать Солдатов. – «Помочь надо подшефным!» – передразнил он кого-то. – А на хрена подшефные сюда залезли, чего им здесь надо?

– Помолчи, шоферюга, – бросил Кислов, – и без тебя тошно.

– Нет, ты скажи, – приставал Солдатов – на хрена эта Арктика нужна, ордена полярникам получать, да? Ну, понимаю, Тюмень, там хоть нефть качают, а здесь? Медведи, пурга да герои: одни лезут к черту в пекло, другие их спасают!

– Ты сколько классов окончил, паря? – спросил Белухин.

– Ну, восемь, – с вызовом ответил Солдатов. – Ты на классы не сворачивай, дед, не виляй и прямо скажи: зачем чуть не сорок лет здесь проторчал?

– Ты ж сам сказал, – ухмыльнулся Белухин, – ордена получать.

– И много их у тебя?

– Ни одного. У Ильи, кажись, два или три, сколько, Илья?

Анисимов поморщился.

– Ты серьезно, Солдатов? – спросил Седых. – Газеты хоть изредка читаешь?

– «Футбол – хоккей», – подсказал Чистяков. – До дыр зачитывает.

– Придуривается, – бросил Кислов.

– Без лекций обойдемся, – отмахнулся Солдатов.

– Не обойдемся, – возразил Седых. – Значит, Дежнев, Беринг, Седов, папанинцы – все они шли сюда за орденами?

– Географию я в школе учил, – нетерпеливо сказал Солдатов. – «Кухня погоды», полюс и прочее. Ты вот скажи, зачем сюда столько миллионов на ветер бросать? На хрена столько техники, людей отвлекать, когда полстраны – целина?

– Вот это уже разговор, – согласился Борис Седых. – А ты представь себе, что, скажем, Таймыр остался неисследованным. Что бы тогда было? Да мы бы остались без Норильска и его цветных металлов, черт бы тебя побрал! А золото Колымы и Чукотки? А газ полуострова Ямал, который скоро станет жизненно необходимым для страны? А как все это взять без Северного морского пути? А как обеспечить проводку караванов без авиации, ледовой разведки? А понять, что такое Арктика, без прибрежных и дрейфующих станций?

– Это он в школе не проходил, – вставил Кислов, – выперли за неуспеваемость.

– Я сам из девятого класса ушел, – обезоруживающе сказал Солдатов. – Неохота было на батиной шее сидеть… Ладно, Боря, не кипятись, считай, что провел среди меня разъяснительную работу. Только все равно не лежит у меня душа к твоей Арктике, я человек городской.

– А тут все деревенские, – Кислов зевнул.

– Друзья, – мягко сказала Невская, – нет скуки, когда есть заботы. Вот мы здесь говорили с Борисом Павловичем, у него интересное предложение: почему бы нам не сделать флагшток? Может быть, летчик увидит.

– Это можно, – поддержал Кулебякин, – шест я вырублю. Только что на него присобачить, простыней-то у нас нет.

– Да хоть бы мою рубашку, – сказал Седых.

– На флагшток надежды мало, – Анисимов покачал головой, – вряд ли Блинков его заметит. Нужен костер.

– Который это Блинков? – спросил Белухин. – Их двое, старого, Константина, я знал, а про молодого только слыхивал.

– Константин Алексеич уже два года на пенсии, – ответил Анисимов, – это его племянник, Михаил, он со Среднего с СП работает.

– Мама моя… – Лиза часто задышала. Принужденно улыбнулась: – Накурили… Чистяков поспешно распахнул дверь в сени.

– Последние докуриваем, – успокоил Белухин, ковыряя пальцем в измятой пачке. – Две штуки осталось. Порядок нужно навести, мужики, у кого сколько?

Всего сигарет и папирос оказалось пятнадцать штук. Для экономии их решили отдать на хранение Анне Григорьевне.

– А что нужно для костра, Николай Георгиевич? – спросил Гриша.

– Мелких щепок, коры, дровишек посуше, – стал перечислять Белухин, – зажигалки, про которые Илья говорил… И двух дежурных выбери, пусть там, на склоне, и караулят. Как услышат самолет – разожгут.

– Газета у меня есть в портфеле, – спохватился Зозуля.

– И марки, что Дима геройски вытащил, – с усмешкой сказал Кислов. – На растопку, хоть польза какая от них будет.

– Захар Петрович, почему вы упорно стараетесь выглядеть хуже, чем есть на самом деле? – тихо спросила Невская. – Почему вы не хотите допустить, что человеку что-то может быть очень дорого, дороже всех жизненных благ?

– В жизни каждого человека должно быть хобби, – подал голос Гриша. – Мы с Зоей тоже собираем марки.

– Съел? – спросил Солдатов побагровевшего Кислова. – А у тебя какое хобби? Водка и «подкидной дурак»!

– Не оправдываться! – приказал Анисимов Кислову. – Покритиковали тебя вполне правильно. А между прочим, у Захара, да будет вам известно, одна из лучших в Арктике коллекций по радиосвязи – тысяч десять карточек, которые он ни при каких обстоятельствах не бросил бы в костер.

– Не теряй времени, Илья, – сказал Белухин, – распорядись насчет дровишек и остального.

Анисимов взглянул на Кулебякина, тот молча взял топор и вышел.

Белухин одобрительно крякнул,

– Вот этого ты воспитал правильно, и приказывать не нужно.

– За правый мотор выслуживается, – снова не выдержал Кислов.

– Чья бы корова, Захар, мычала… – резко бросил Анисимов.

– Я, что ли, во всем виноват?

– Виноватых после будем искать. У кого зажигалки – кладите на стол. Игорь, у тебя, кажется, тоже была?

– У меня газовая, «Ронсон», – Чистяков торопливо достал зажигалку. – Не потерялась бы…

– Мы тебе расписку дадим, – пообещал Солдатов.

– Расскажи подробнее, Георгич, – попросил Анисимов. – Тут мелочи важны, как складывать и тому подобное.

– Да я сам пойду. Анисимов покачал головой.

– Извини, но можешь стать обузой, – прямо сказал он. – А если по дороге схватит? Пойдем мы с Кулебякиным.

– Проклятая нога, – виновато сказал Седых. – Бесполезным я стал, Матвеич.

– Мы с тобой еще повоюем, – с неожиданной лаской отозвался Анисимов.

* * *

Печку больше не топили – жарко, а без нее стало совсем темно и неуютно. Сначала по углам жгли лучины, но от них шел едкий дым, и в конце концов решили ограничиться одной, которой женщины освещали свой угол.

Они склонились над Лизиным чемоданом, который она потрошила, и тихо, шепотом переговаривались – чтобы не мешать мужчинам. Лиза достала из чемодана широкую белую блузку – «Борис, как раз для твоего флагштока!», повздыхала над туфельками – когда еще их обуешь, похвасталась шелковым бельем – «может, попросим мужчин отвернуться и переоденемся, бабоньки?» Посудачили над тем и над другим, повздыхали, и Лиза хотела было закрыть чемодан, как Анна Григорьевна спросила:

– А для кого приданое, дочка?

– Подружке везу, – ответила Лиза, и, поколебавшись, раскрыла большой целлофановый пакет. – Ребенка ждет.

– Колготочки, пинеточки, – расплылась Анна Григорьевна. – В наше время такой красоты и не видывали.

– Чешские, – с гордостью сказала Лиза.

– Своих нужно рожать, девки пустобрюхие, – сердито упрекнула Анна Григорьевна. – В ваши годы у меня двое за подол цеплялись, а третий на руках сидел. И чего замуж не выходите? Грамотные чересчур, самостоятельные.

– Все это не так просто, тетя Аня, – сказала Невская.

– Чепуха, сложности себе выдумываете! Тебе сколько, за двадцать пять небось?

– Двадцать семь.

– Довыбираетесь… Мужика надо брать такого, какой он в натуре, все они нынче балованные. Дима вон неженатый, парень вполне хороший, работящий.

– Ради бога, тише, тетя Аня, – умоляюще попросила Невская.

– Все они хорошие, когда спят, – сказала Лиза.

– А тебе, Елизавета, Игоря, – увлеклась сватовством Анна Григорьевна. – Скромный такой, красивенький, только на тебя и смотрит. Да и сама ты лакомый кусочек, рвешься из одежи, как тесто из квашни. Повнимательней будь к нему, ключики подбери, он и сам не заметит, как предложение сделает.

– Предложений много, тетя Аня, – сказала Лиза, – только таких, что хочется по физиономии дать. Никто мне не нужен, мне и так хорошо. Вот будем с Зоинькой ходить в гости друг к дружке, правда, Зоинька?

– Ну и дуры, – Анна Григорьевна в сердцах махнула рукой. – Засидитесь в старых девах, волосы рвать на себе будете. Я свое пожила, вы меня слушайте; за мужика драться надо. И не только до венца, когда он от любой бабы шалеет, главное – потом его удержать, когда дети пойдут.

– Пусть они за нас дерутся, – с неожиданной злостью выпалила Лиза, – уж я-то за них не буду.

– А, послушаешь тебя, непутевую… – скептически заметила Анна Григорьевна.

– Тетя Аня права, – строго сказала Невская. – Так язык распускаешь, что малознакомый человек бог знает что может додумать.

– Ну и пусть думают, – голос у Лизы дрогнул, она отвернулась. – Мне теперь все равно.

– Ты не обиделась? – огорчилась Невская. – Если так, прости, пожалуйста.

Лиза не оборачивалась, плечи ее вздрагивали. Зоя обняла ее, стала гладить по лицу.

– Ну, успокойся…

– До-оченька, – протянула Анна Григорьевна. – И меня прости, недотепу… Для твоего?

Лиза аккуратно сложила приданое, закрыла чемодан. Вытерла лицо, обернулась.

– Я на четвертом месяце, – сказала она.