рассказ

Александр Быстрюков

рассказ

Старухе сегодня не спалось. Обычно дрема веки целовала хоть под утро, а сегодня – нет. Вместо сна одна маета. Устав бродить из комнаты в комнату, она стала у окна и застыла, бездумно упершись очами в холодную темь. В последнее время для старухи ночное небо имело форму окна ее спальни, глядя в которое, она постоянно становилась невольным свидетелем смерти своих ровесниц – звезд. Но сейчас в оконном проеме их по какой-то причине нет, и лишь луна проливает желтый махровый свет на безлюдный мiръ, уложенный в черный квадрат.

В колодец своей памяти она нечаянно опрокинула ведро и зачерпнула из бездны юность дней своих. Точь-в-точь такое же беззвездное лунное небо она вдыхала и трогала руками в семнадцать лет. И поцелуй был не первый, и под ногами искренне скрипел искристый снег, и она вся озябла, и она была невероятно счастлива, словно не на миг, а загодя, на долгие лета вперед. Потому что она знала: перед ней – человек, который завтра станет мужем. Помнится, она к нему крепко прижалась и подарила свои губы и глаза для поцелуев. Было холодно и сладко, щекотно и трогательно.

– Смотри, в небе – ни звездочки! Как же загадать желание?

Ей в эти минуты захотелось подарить ему не только любовь, но и что-то еще. Такое же не менее важное. Такое же необъятное.

– Хочешь, я расскажу тебе тайну? То, что останется навсегда между нами.

Ее будущий супруг замер и отстранился. Влажную кожу лица стал ревниво покусывать мороз. Луна беззастенчиво заглянула юноше в глаза, в которых был голый испуг и непонимание.

– Может, не сейчас, потом? Я пока, в общем…

А что потом? Она дала зацеловать до амнезии свой глупый человеческий порыв, ведь и вправду было тогда хорошо…

Замуж она вышла нескоро: ждала великой любви. Вслед за чувством и мужем пришел банальный ад. По работе ей приходилось часто бывать «далеко не рядом с суженным», а по приезде начиналась пытка: когда, куда, с кем, зачем, кто такой, почему и как скоро. Потом за расспросами – слезы. Потом – елейные поцелуи. После таких истерик у нее как-то особенно сильно обнажалась любовь: она была готова раньше бога простить первородный грех, не говоря о мелких попреках любимого. Это их и скрепляло.

Она прекрасно помнила и ту ночь, когда страсть превратила все звезды неба в мужское семя, а это семя было влито в нее. Она заплакала от переполнившей ее любви, от чувства страха перед чем-то большим и неизведанным. Она была вновь готова отдать свою сокровенную тайну. Вот только проснется ее милый.

Но в шесть утра обрученный самец уже бежал от нее в панике, в спешке бросив в чемодан вещи, документы и свою куцую любовь. Правда, последнее принадлежало только ей.

Прошел с того времени миллион лет. И еще один. И еще пару подобных.

– Слышишь, старый, скоро светает.

Но ее муж ничего не ответил.

– Ишь ты, всегда храпишь, а сегодня лень что ли? Может, хватит притворяться?

Старуха обернулась и посмотрела на старика. Сухонький, маленький, он спал под толстым ватным одеялом, всегда вытянувшись стрункой и не шевелясь. Вот только храп каждую ночь досаждал ей. «Видно, на него целый день силенки-то копит», – улыбнулась она. За сорок лет с копеечкой их души, мысли и привычки переплелись, срослись. Так что каждый знал сейчас о другом, пожалуй, больше, чем о себе. «Кто б подумал, что с ним я проживу полжизни», – с нежностью подумала старуха. А начиналось все с лихой шутки: брак на день, с какой целью – уже и не вспомнить. А потом все было некогда: то да се – отложили развод. Дальше ребенок, как у всех, почему-то появился. И жить нужно было у кого-то. А помощь и плечо ой как были нужны. И как-то все стерпелось, сгладилось, полюбилось и срослось. Вот, года прошмыгнули незаметно, а сердце, оказывается, снова как в семнадцать лет.

– Старый, хочешь, я открою тебе мою тайну?

– Х-х-ээ… – раздался чуть слышимый то ли выдох, то ли шорох, то ли отзвук ее собственного сердца.

– Что, что ты спросил, родной?

Ответа не было.

Старуха, пришаркивая, подошла к старику. Осторожно поправила одеяло. «Спит, как дитя».

– Хочешь, я расскажу тебе, только тебе свою тайну? – вновь спросила с надеждой она и, взяв старика за руку, тоненько, с дрожью, тихо завыла.

До самого рассвета в неживой тишине старуха просидела на кровати, держа холодную, как эта зима, ладонь старика. Все слова ушли, впрочем, как и слезы, как и другие желания. А утром солнечный свет робко вошел через незашторенное окно и осветил все темные углы человеческого жилища.