Cela me chataville

Сразу же берем под наблюдение киевского генерал‑губернатора Владимира Александровича Сухомлинова: вот он надевает красные гусарские штаны, плотно облегающие его старческое убожество; не оставаясь нем, он заполняет время туалета романсом:

Отцвели уж давно хризантемы в саду, Но любовь все живет в моем сердце больном…

Именно за это желание петушиться его и прозвали Шантеклером. А красные лосины нужны генералу ради физиологического омоложения. Сухомлинов опять влюблен. Он бесстыдно влюблен в замужнюю женщину, которая по возрасту годится ему в дочери! Какой скандал… Покойный генерал Драгомиров не раз уже говорил ему:

— Владимир Александрович, да ведь не штаны красят человека, а человек штаны красит… Азбучная истина, милый вы мой!

* * *

Современники считали, что из военных наук Сухомлинов отлично усвоил салтыково‑щедринскую науку «о подмывании лошадиных хвостов». Смолоду отчаянный офицер кавалерии, он полюбил лишь внешнюю оболочку жизни — красивых женщин, веселые компании, комфорт и денежки. Ради популярности много писал под псевдонимом Шпора; под старость выпускал брошюры, прикрываясь именем Остапа Бондаренко, вымышленного рубаки, якобы живущего теперь в сытой тишине полтавского хутора. Генерал и сам не заметил, когда и как из дельного офицера он превратился в брюзгу‑консерватора, зубоскалящего везде, где речь заходила о новшествах в армии… Военная наука вступала в кризис! Славная русская конница уже теряла генеральную роль, ибо ее стали подкашивать пулеметы. Н. Н. Сухотин, профессор Генштаба, ратовал за новые приемы кавалерийской тактики, — Сухомлинов, словно хороший жеребец, оборжал Сухотина в печати, назвав его «табуретным всадником». XX век ставил перед войсками задачу маскировки, воин нуждался в защитной форме цвета хаки, — Сухомлинов опять ржал: не лучше ли одеть солдат в серые мешки с дырками для пяток, чтобы показывать их врагу, когда от него удираешь? Именно это плоское остроумие стареющего бонвивана было принято царем за творческий ум, а бойкость пера — за деловые качества. Киевляне же знали истинную цену своему генерал‑губернатору и умником его не считали. К тому же, человек в летах, Сухомлинов запутался в своих романах и браках. Первая жена его, баронесса Корф, не оставила по себе памяти. Вторую генерал вырвал уже с мясом и кровью из объятий законного мужа — Корейши (это был директор Института гражданских инженеров). С этой второй женой история темная. Она председательствовала в киевском Красном Кресте, и непонятно куда испарились 60000 казенных рублей. Киевляне убеждены, что Сухомлинов сам же и понуждал жену к растратам. А когда грабеж обнаружился, он вложил в рот жене капсулу с ядом… Возник — без передышки — новый роман.

Екатерина Викторовна Бутович, урожденная Гошкевич, женщина была статная, с развитой грудью, волоокая; про таких, как она, принято говорить:

«Баба с изюминкой во рту». В юности служила машинисткой в конторе адвоката Рузского, где ее облюбовал помещик Бутович и взял себе в жены. 3000 десятин жирного чернозема, которыми владел Бутович, вскормили захудалую красоту, но мотовства по модным лавкам муж не одобрял, и скромная блузочка мадам Бутович была украшена одним лишь крестиком, когда ее в киевском театре Н.Н.Соловцова встретил Сухомлинов.

— К такой очаровательной шейке, — сказал опытный ловелас, — необходимо колье египетской Клеопатры! Вы и без того прекрасны, но, позволю заметить, вам нужна должная оправа…

А что такое киевский генерал‑губернатор? Это человек, у которого власть почти королевская, и Екатерина Викторовна сообразила, что Сухомлинов может создать ей «оправу». Первый шаг сделала она сама, имитировав перед мужем сцену самоубийства.

— Катя, скажи, зачем ты решила уйти из жизни?

— Изверг! — отвечала она низким трагическим голосом. — Ты загубил мою невинность и молодость, так не мешай мне любить человека, который так чутко понимает мою тонкую душу.

Владимир Николаевич Бутович горько рыдал:

— Я тебя люблю и не стану мешать твоему чувству…

Сцена как в дешевой мелодраме! Здесь тебе и загубленная юность, и благородный муж, жертвующий своим счастьем, и пылко ожидающий любовник (в красных штанах!). Наверное, тем бы все и закончилось, как уже не раз кончалось на Руси, но тут австрийский консул Альтшуллер, владевший на Крещатике подозрительной конторой по сбыту чего‑то, дал Сухомлинову совет:

— Недавно из дома Буговичей выехала во Францию мадемуазель Гастон, служившая у них гувернанткой. Нужно бы достать справочку, заверяющую нас в том, что господин Бутович много лет подряд тайно прелюбодействовал с означенной француженкой…

Мелодрама в доме Буговичей завершилась оплеухой:

— Вот тебе, стерва! — сказал муж жене. — Я взял тебя из ничтожества, а ты… Тебе захотелось вывалять меня в грязи, а самой стать генеральшей?

Так я не дам тебе развода!

Он запер жену в полтавском имении, отдав ее под охрану кучеров и управителей, а сам, взяв сына, укатил в Ниццу.

— Что будем делать? — растерялся Сухомлинов. Альтшуллер исправно подогревал грязную похлебку:

— Я уже приготовил свадебный подарок — коллекцию мехов, которую знатоки оценивают в сто тысяч рублей. Но госпоже Бутович следует тоже проявить некоторую активность…

Прослышав о подарке, красавица бежала с унылого хутора и объявилась в кабинете генерал‑губернатора.

— Только вы, благородный и чистый рыцарь, — встала она перед ним на колени, — только вы можете спасти мою невинность, и я, благодарная вам, вручу вам то самое трепетное и святое, что только может вручить женщина мужчине…

В это время (совсем некстати) явился Кулябка:

— Ваше высокопревосходительство, а я опять к вам. Опять по поводу Альтшуллера… Отдел контрразведки Генштаба вторично напоминает вам, что общение с этим господином угрожает безопасности нашего государства.

Альтшуллер — шпион, и это ясно!

— Допустим. Но… где доказательства?

— Альтшуллер четырежды в год ездит в Вену для дачи отчетов, и мы, конечно, при его докладах не присутствуем. Но есть подозрения, и весьма основательные. Также хотел бы обратить ваше внимание, что в Киеве бродят нехорошие слухи, своими ушами слышал, как хохлы зовут вас «жидовским батькою». Обществу не понять, отчего генерал‑губернатор избрал в свои ближайшие друзья маклеров Марголина, Бродского, Фурмана и прочих.

— Помилуйте, — возмутился Сухомлинов, — но я ведь бываю и в доме Стуковенковых, всем известно о моей дружбе с ними.

— Стуковенков — сифилисолог, и ваши регулярные захождения к нему по пятницам наводят киевлян на мысль… Сухомлинов схватился за виски.

— Боже мой, боже мой… Сколько мрази нанесли к моему порогу. Николай Николаич, а не можете ли помочь мне? Кулябка пожал плечами:

— Корпус жандармов — это ведь не пожарная команда на все случаи жизни… Что я могу сделать, если Бугович находится в Ницце? Могу лишь послать к нему доверенное лицо, и пусть оно повлияет на него, чтобы он в разводе не упорствовал.

Уходя из кабинета, Кулябка веско добавил:

— Но всему есть предел, ваше высокопревосходительство! Нельзя же черновики своих бумаг по бракоразводному делу Екатерины Викторовны сочинять на бланках конторы Альтшуллера…

В Ниццу им был командирован Дмитрий Богров.

— Владимир Николаич, — заявил провокатор Бутовичу, — вам предлагается уступить жену мирным путем… без военных действий. Известная вам фирма расходов на развод не пожалеет.

— Опять гешефты! — разъярился Бугович.

— Воля ваша, — ответил ему Богров, — но мне кажется, что своим согласием на развод вы лишь закрепите Постфактум.

— Что это значит? — обомлел несчастный муж.

— А это значит, что ваша супруга не на хуторе… Она уже давно ночует под кровом генерал‑губернаторского особняка.

Бугович вернулся в Киев, взял в руки тяжелую дубину и стал караулить Сухомлинова при его выездах. Он хотел треснуть Шантеклера по его лысому гребню, но удар дубины отбили ловкие адъютанты. Тогда он, как дворянин, вызвал Сухомлинова на дуэль, однако не нашел секундантов. Быть на стороне оскорбленного Бутовича, противостоя самому генерал‑губернатору, в Киеве ник‑то не осмелился. Затравленный муж решил не сдаваться.

— Мне уже не нужна моя жена, — говорил Бугович, — эта алчная беспринципная женщина… Но мне важен принцип чести!

Однажды вечером его настиг, как выстрел из‑за угла, звонок по телефону из генерал‑губернаторского дома.

— Господин Бугович, — сказал ему Альтшуллер, — от имени его высокопревосходительства имею честь заверить вас, что генерал‑губернатор согласно существующим законам империи обладает правом выслать вас в Сибирь как возмутителя общественного порядка. И потому мы дружески вам советуем… уступите жену?

Альтшуллер звонил из кабинета Сухомлинова, куда он имел доступ на правах друга, и адъютанты генерал‑губернатора уже не раз ловили его за руку в те моменты, когда он начинал рыться в секретных бумагах. В это время радио еще только входило в быт нашей армии, оно было новинкой и называлось «беспроволочным телеграфом». На первых киевских опытах армейского радирования присутствовал и Альтшуллер, внимательно приглядываясь. Офицеры киевских штабов иногда звонили на дом главнокомандующему военным округом Сухомлинову и… вешали трубку.

— Опять к телефону подоспел консул Альтшуллер, а назвался такими словами: «Генерал‑губернатор у аппарата». Но его выдает акцент, каким Сухомлинов, слава богу, пока еще не владеет!

* * *

— День еще только начался, — сказал император, — а у меня уже трещит голова. Опять меня ждет эта каторга…

— Ты ждешь доклада Столыпина? — спросила Алиса.

— Петр Аркадьич заявится в субботу, а сегодня мне никак не избежать доклада от Александра Федоровича.

Александр Федорович Редигер — военный министр империи. Имя этого человека почтенно и уважаемо. Профессор Академии российского Генштаба, всем внешним обликом — воплощение интеллигента (залысина, тонкий облик, пенсне), Редигер принял военную машину России в период поражений на полях Маньчжурии. Автор многих научно‑военных трудов, которые долгое время считались почти классическими, высокообразованный человек, он имел смелость указывать Николаю II на необходимость демократических реформ в армии.

Обрусевший швед, Редигер был суховатым педантом‑аккуратистом. Некрасивый и лишенный светского блеска, он не развлекал царя своими докладами, а лишь пытался вовлечь его в ту сложную работу, которую проводил сам… Вот он опять стоит на пороге, а из‑за эполет Редигера выглядывают адъютанты, и скоро кабинет императора оказывается завален схемами железных дорог Германии, графиками мобилизаций Австрии, картограммами достоинств пушек Крезо и Шнейдера, Круппа и Путилова… С указкой в руке, похожий на строгого учителя, Редигер говорил нудным писклявым голосом: «Итак, ваше величество, глядя на эту схему, мы имеем коэффициент полезного действия артиллерии на площади, равной показателю, выраженному у нас в сумме икс — игрек. Далее…» В руках исполнительных генштабистов шуршали свитки новых схем, и Николай II прилагал неимоверные усилия, чтобы, скрывая зевок, показать министру, как ему все это безумно интересно.

— Продолжайте, Александр Федорович, я вас слушаю… — А после доклада он жаловался Алисе:

— Нет, я не выдержу. Редигер делает из меня мочалку На весь день я уже выбит из колеи.

— Так убери его, Ники, и поставь другого министра.

— Кого, Аликс? — надрывно вопрошал император.

— Ну, хотя бы того же Куропаткина.

— Он опозорился в войне с японцами. Не могу простить ему, что при бегстве он оставил японцам свою дурацкую кровать…

— Тогда возьми помощника Редигера — Поливанова (А.А.Поливанов (1855— 1920) — генерал от инфантерии, ученый генштабист, одним из первых царских генералов перешел на службу в Красную Армию; скоропостижно скончался в Риге при заключении советско‑польского мирного договора; согласно его завещанию погребен в Ленинграде в мундире российского Генштаба.).

— Поливанов — знающий генерал, но беда в том, что якшается с думскими горлопанами, либеральничает с Гучковым…

Поглощенный наукой и службою, Редигер только за пятьдесят лет огляделся по сторонам и увидел, что жизнь прошла мимо. Он срочно и по‑деловому женился на петербургской барышне Ольге Ивановне, робевшей от сознания величия своего мужа. Когда молодые подкатили из церкви к своему дому на Фонтанке, из толпы встречающих вдруг выскочил неизвестный толстый человек и поднес пылавшей невесте букет ароматных хризантем. Редигер, полагая, что это давний знакомый жены, учтиво пригласил его в свой дом, дабы совместно выпить по бокалу шампанского.

— Оленька, — шепнул он жене, — а кто этот господин?

— А я сама хотела спросить вас об этом…

Выяснилось, что в их дом проник князь Андронников, известный в свете под именем Побирушка; мало того, он зачастил в дом Редигеров, давно испытывая подозрительное пристрастие к делам войны и мира России. Но деликатный и умный хозяин вел себя с Побирушкой холодно и сдержанно, не пуская его дальше пуговиц своего мундира. Побирушке это не нравилось. Вскоре появились слухи, что государь от Редигера «скучает», и Побирушка сразу затерся в кабинет помощника военного министра Поливанова.

— Я думаю, — заявил с апломбом, — что именно вам следует занять пост министра, а Александра Федорыча попросим вон…

— Пошел ты вон, — спокойно отвечал Поливанов… Профессионал военный до мозга костей, Редигер доказывал царю, что армия не должна исполнять карательные функции:

— Допустимо ли держать в гвардии офицеров, которые тушили папиросы о тела женщин, лишали узников воды, насильно поя их водкой, практиковали, осмелюсь доложить, прыганье по грудной клетке человека до тех пор, пока не раздавался хруст ребер?..

Но, как писал очевидец, «нет той картины человеческих страданий, которая могла бы тронуть это высушенное вырождением сердце, нет предела полномочий, которыя царь не был бы готов дать кому угодно для непощадного избиения своих подданных».

Редигеру царь отвечал злорадным смешком:

— Cela me chatoville (Это щекотно)!

…в Думе опять делали запрос о Сухомлинове.

Date: 2015-07-25; view: 409; Нарушение авторских прав