Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
НАНА» УЖЕ ТРЕСНУЛА
Гости графини еще не успели к нему присмотреться, когда Распутин ловким взором конокрада, оценивающим чужую лошадь, которую непременно надо украсть, уже оценил их всех сразу и теперь приближался к ним, часто приседая, потом резко выпрямлялся, и ладони его сочно пришлепывали по коленям. Сейчас он был похож на орангутанга, спрыгнувшего с дерева и решившего прогуляться по земле. Внезапно ощутив свою силу (и свою власть над этими людишками, ждавшими его!), он уже выпал из‑под опеки Восторгова, заговорив так, как ему хотелось — почти бездумно: — Чаек пьете… ну‑ну, лакайте. Чай — травка божия. Ты замужня? А почто без мужа приволоклась? Вот бы я поглядел на вас, на обоих‑то… Нехорошо, мать, нехорошо, — сказал он, остановясь подле Головиной. — Нешто так жить можно? (Головина страшно испугалась.) Смотрикась, какая ты баба вредная… Но обидой ничего не исправишь. Не обижай! Любовью надоть… любовью, дура ты! Да что с тобой толковать? Все едино не поймешь… И пошел дальше, поскрипывая. Еще на Москве убедился Гришка, что грубейшее «ты» звучит убедительнее обращения на «вы». В этот момент речь его обрела соль и перец. — Ну ты! Кобыла шалая, — облаял он нервную Лохтину. — Курдюком‑то не крути, а сиди смиренно, коли я с тобой говорю. Возжа, што ли, под хвост тебе попала? — Благослови, батюшка, — взрыднула Лохтина. — Это потом… — небрежно отмахнулся Распутин. Пистолькорс, повидавший немало медиумов, магов и спиритов, смотрел на Гришку в изумлении: такого хама он еще не видывал. — А кулаки‑то у тебя… ого, какие! Пистолькорс словно и ждал, что его похвалят: — Этими руками задушил я пятнадцать латышей. — За что? — Бунтовали! Задушу, бывало, и в журнал себе вписываю: имя, фамилию, возраст, женат, холост… — Зачем? — Для памяти! Попалась мне знаменитая рижская красавица Ревекка Рабонен, дочь пастора, еще девчонкой путалась с социалистами. Я отвел ее в казарму. Что хотите, говорю, то с ней и делайте. Но солдаты — дрянь. Взяли и отпустили ее. Я выскочил… вижу, бежит моя красотка через картофельное поле. Я — за ней! Догнал. Шашку выхватил. Как полосну по затылку… в картошку и зарылась. Только, помню, косы у нее разлетелись… Распутин сунул землистые ладони за поясок. — Ну и сволочь же ты! — произнес он четко. Отошел прочь. Пистолькорс растерялся: — Что он сказал? Что сказал мне старец? Софья Сергеевна поправила на буклях бабий плат и, выглядывая из‑за самовара, на прекрасном парижском диалекте растолковала дураку кавалергарду, что он вызвал недовольство у старца. Воспользовавшись минутной паузой. Восторгов шепнул Гришке: — Ножичек у тебя с собой? — Здеся. В штанах. А что? — Ты эту голую Нанашку где покрестил? — Аж у самого пупочка. — Давай сюда ножик… сейчас все обтяпаем. Ловкий поп незаметно улизнул от стола.
* * *
— Григорий Ефимыч, — сказала старая графиня, напузырив для «старца» чашку жиденького чайку (была она скупа), — осенил бы ты нас благодатью какой… Изнылись уж! Духом износились! А если это так, чего тут с ними цацкаться? Смелее приступим к делу. Распутин раздробил на зубах твердую баранку. — А ведь ты, мать, — сказал он, с хрустом жуя, — ишо не ведаешь, что благодать уже вершится в дому твоем… Гости многозначительно перетянулись. Гришка мельком глянул на Танеева: «Ух, барбосина какой… паршивый!» — Хитрый ты, — сказал он ему, — но скоро поглупеешь. А помрешь легко. Ляжешь и не встанешь. Я так вижу… — Взгляд его перевелся на Сану Танееву. — Это младшая твоя? — произнес он, не то спрашивая, не то утверждая. Танеев кивнул, и Распутин поставил вопрос как надо: — А почто старшую свою не привез? За столом пронесся тихий шумок: — Все знает… до дна видит… просто чудо! — Старшая моя, Аня, — поежился под взглядом мужика статс‑секретарь, — к императрице звана… у них урок пения. Гришка расставил ноги и долго глядел в пол под собою, напрягаясь. Заговорил снова — убедительно: — Скажи Ане, чтобы почаще дома сидела. Я так вижу, а ты ей передай, будто старец Григорий сказывал — ее муж ждет! — Но она еще незамужняя, — удивился Танеев. — Это я знаю, — не растерялся Распутин. — Но муж‑то ейный уже к порогу подходит. Вскорости все решится… Мунька Головина сидела как раз напротив старца, и Гришка, хорошо знавший женщин, сразу распознал ее суть. — А ты горишь… Вижу, как по жилкам голубеньким бродит что‑то красненькое… Это огонь от беса, и ты беса не пужайся… Опосля бесовского будет тебе дано и ангельское! В разговор важно вступила мать Муньки, Любовь Валериановна Головина, жена камергера, дама острая и подвижная: — Вы бы воздействовали, старец, на Мунечку… Вбила себе в голову, что светский мужчина — вырожденец, уже ни к чему не способен, и всех женихов, какие были, она от себя отвадила. — И верно сделала! — отвечал Распутин. — Для ча ей с ыми, с тонконогими, пачкаться? Она невеста божия… я так вижу. Восторгов тихонечко подсел к столу, завел богоугодные разговоры, столь елейные, будто всех маслом намазывал. В этот момент поп уже был серьезно озабочен быстрым ростом авторитета Гришки, хотел он от пальмы его первенства отодрать листик пошире и для себя, чтобы не вся слава досталась одному Распутину… Вдруг вбежал Пистолъкорс, стал нашептывать что‑то графине на ухо. — Старец Григорий прав: сама святость в доме моем, — поднялась старуха. — В ожидальной не выдержала Нана… треснула! Именно то место, которое перекрестил разгневанный Распутин, оказалось крестообразно разорванным — у самого пупка розовой «Нана». Никто из гостей не сомневался, что легкомысленная тема картины не выдержала осенения свыше и бесовский холст затрещал под дуновением крестного знамения. Восторгов, весь в ажиотаже, дергался на стуле, словно на кол посаженный. Гришка шепнул ему: — Вишь, как ножичек‑то пригодился… Но полотно салонной жизни еще не было дописано до конца. Последний решающий мазок нанесла генеральша Лохтина, до этого издали разглядывавшая Распутина с таким видом, с каким опытная сова глядит на жирную и вкусную мышь: «Сейчас съесть или на потом оставить?» Наконец, не выдержав, она рывком подошла к нему. Заговорила напористо и смачно: — Старец, что делать женщине, если у нее тело свято? Мой муж вполне порядочный человек, но… не святой. Я увидела тебя и вся открылась навстречу тебе. Научи, как мне быть? Распутин сразу понял, что перед ним очередная психопатка, каких уже немало встречал в своих странствиях по монастырям и обителям. В ответ старец зашептал ей жарко: — Ты вот што… Звать‑то тебя как? — Ольга Константиновна, а по мужу… — Не надо мне твою мужа! — Распутин воровато огляделся по сторонам. — Ты, Ольга, не скорби. В субботу с утра раннего ступай в баню и распарься так, чтобы косточки от мяса отлипали. А прямо из бани езжай ко мне на Караванную… Беса не томи, — погрозил Гришка даме пальцем, — беса, как и бога, тоже уважать надобно. Вот мы и потолкуем, как жить, ежели ты такая святая! Генеральша даже прослезилась. — Дашь ли мне святости? — спросила надрывно. — Дам. Ужо получишь. Тока приди. Не омманешь? — Христос с тобой! — заверила его Лохтина. — Христос во мне, — поправил ее Распутин… Утром графиня Игнатьева позвонила по телефону на квартиру придворного генерала Воейкова, который, будучи приятелем царя, носил неудобопроизносимый титул — «главнонаблюдающий за физическим развитием народонаселения Российской империи». — Владимир Николаевич, я вас прошу доложить его величеству, что у меня ночью было ярчайшее видение… — Моральный авторитет старухи, всю жизнь проведшей на высших этажах православия, в дворцовых сферах был непогрешим, и потому Воейков со вниманием выслушал подробную ахинею: — Дух был с венцом вокруг головы, я до сих пор слышу его голос. В доме твоем, сказал мне дух, объявился великий пророк, назначение которого открывать царю волю провидения. Это был дух Серафима Саровского, покровителя государя, а пророк в доме моем — старец Григорий прозванием Распутин. Вы запишите, Владимир Николаевич, а то еще забудете. — Нет, нет, как можно! — отвечал Воейков. — Я в точности доведу ваши слова до сведения моего обожаемого монарха…
* * *
В эту ночь, пока графиню навещали всякие видения, в тихом доме на глухой линии Васильевского острова сидели трое: сам Распутин (герой дня), Восторгов с Гермогеном, сидели они и пили… Гришка уже не кочевряжился, святого не разыгрывал. Понял, что с такими пройдохами он и любой сойдет! Хлестал все подряд: водку, херес, коньяк, мадеру, вишневую и рябиновку. — Чего затихли? Отец Иоанн, наливай вдругорядь… Эвон из той бутылки, чтобы пена пшикала… Эх, девок бы еще сюда! Между ними лежал на столе перочинный ножичек, и каждый раз, когда вспоминали о нем, все дико хохотали, а Гермоген даже снимал с головы клобук и больно хлестал им Гришку по морде. — Сознайся, это ведь ты отца Иоанна подначил? — Я сам! — гордился Восторгов. — Где ему догадаться… Распутин плясал, а духовные персоны распелись: В глубокой теснине Дарьяла, Как Демон, коварна и зла, Надев треугольную шляпу, Царица Тамара жила, Прекрасна, как ангел небесный… И серый походный сюртук… Расходились уже вконец пьяные. Восторгов вывалился из туалета, весь испачканный сзади известкой, а низы рясы — мокрые: — Народы православные, обфурился я, грешник великий… — Поцелуемся на дружбу вечную! — взывал Гермоген. — Хорошие вы люди, — бормотал Гришка. — Слава те, хосподи, сподобил ты меня на хороших людей нарваться… Целовались и плакали. Очень уж они были хорошие! Утром Распутин пробудился, чувствуя, что кто‑то пристально на него смотрит. Ровно посреди комнаты, словно обвиняемая в зале суда, сидела на стуле прямая и плоскогрудая Мунька Головина… Ни слова не сказав, она с электрическим треском потянула через голову беленькую блузочку, длинными бледными ногами переступила через упавшие на пол юбки. — Ни стыда у тебя, ни совести, — подивился Распутин… Вечером Мунька была у своей подруги — баронессы Верочки Кусовой (дочери жандарма от брака с известной певицей Долиной). — Что с тобою? — заметила та. — Ты какая‑то не в себе. Закурив, Мунька рассказала ей о Распутине: — Что он творил со мною — непередаваемо! И ты знаешь, он при этом еще заставил меня молиться… Поверь, сочетание молитвы о Христе со скотским положением — небывало острое чувство. Теперь я опустошена, словно кувшин, из которого выплеснули вино. Тела у меня уже нет. Остался один дух, и я сама ощущаю себя святою после общения со старцем… Он — бесподобная свинья! Подруга страдальчески заострилась носом. — Как я завидую тебе, Мунечка, — сказала она. — Боже, если бы и мне хоть разочек в жизни так горячо помолиться! Мунька твердо и решительно загасила папиросу. — В чем дело, машер? В конце концов, это же не любовь, а лишь особая форма богослужения. И никому не запрещено войти в храм и молиться в нем во имя господа, спасителя нашего… Иди и молись! Распутин щедрый архипастырь и никого не отвергнет… Мунька Головина, дочь камергера, стала самой близкой Распутину, самой верной адепткой его «учения». Она же, порочная до безобразия, сделалась и поставщицей поклонниц. В один из дней Мунька сообщила Гришке, что его желает видеть некая дама: — Я не могу открыть ее имени. Она очень знатная. И просила предупредить, что явится под густейшей вуалью из конского волоса, и ты не должен делать попыток к снятию вуали. — Вуаль, значит, снять нельзя, а штаны можно? — Но отказывать ей тоже никак нежелательно. Ты пойми, — говорила Мунька, — что эта женщина очень высоко наверху. — Для меня все верхние под низом будут. Что это за фокусы таки! — возмущался Распутин. — Идет ко мне за делом, а фамилию с мордой прячет… Рази это по‑божески? — Хорошо. Я скажу тебе, кто она. Это… Это была Милица Николаевна, дочь короля Черногории и жена великого князя Петра Николаевича. Распутин быстро усвоил суть семейных связок дома Романовых и понял, что от чернавки Милицы тянутся тропочки к престолу. Он сказал, что Милицу примет. — Чего ей? По душам говорить хочет? Ну, ладнось. Скажи, что я похристосуюсь с нею… Она уж вовек не забудет! Восторгов и сам не заметил, когда его ученик перепрыгнул широкую реку и теперь свободно гулял на другом берегу.
Date: 2015-07-25; view: 317; Нарушение авторских прав |