Третья декада августа

Весной 1911 года, когда возник кризис власти, Столыпин на три дня прервал сессию Думы, а Гучков – в знак протеста – сложил с себя председательские полномочия. Протест свой он выражал лично Столыпину, но – странное дело! – это нисколько не ухудшило их личных отношений. Гучков был страстным поклонником Столыпина, он преклонялся перед самой «столыпинщиной». Подобно провинциальной барышне, которая обвешала свою кровать карточками душки-тенора, так и Гучков буквально завалил свою картиру бюстами, портретами и фотографиями премьера...

Столыпин позвонил ему по телефону:

– Александр Иваныч, мой цербер Курлов сообщил из Киева, что приготовления к торжествам закончены. Очевидно, я выеду двадцать пятого, дабы на день-два опередить приезд царской семьи. Не хотите ли повидаться... на прощание?

– С удовольствием. С превеликим!

– Тогда я скажу Есаулову, чтобы вас встретил...

Гучков на извозчике доехал до Комендантского подъезда Зимнего дворца, где его встретил штабс-капитан Есаулов – адъютант премьера, хорошо знавший думского депутата в лицо.

– Пра-ашу! Петр Аркадьевич ждет вас...

Столыпин сидел за чайным столиком возле окна, открытого на Неву; его острый чеканный профиль отлично «читался» на фоне каменной кладки фасов Петропавловской крепости.

– Ну, как там управляется на вашем месте Родзянко? – спросил он, подавая вялую прохладную руку, и, не дождавшись ответа, пригласил к столу: – Садитесь. Чай у меня царский...

В ресторане-поплавке играла веселая музыка.

– А дело идет к закату, – вздохнул Столыпин. – Запомните мои слова: скоро меня укокошат, и укокошат агенты охранки!

Премьер ожидал выстрела – не слева, а справа.

– Быть того не может, – слабо возразил Гучков. – Газеты пророчат, что в Киеве вы получите графский титул.

– Возможно, – отозвался Столыпин. – В разлуку вечную его величество согласится воткнуть мне в одно место павлинье перышко. В конце-то концов я свое дворянское дело сделал!

– Ваша отставка вызовет развал власти...

– Ничего она не вызовет, – отвечал Столыпин.

Казалось, внутри его что-то оборвалось – раз и навсегда. Неряшливой грудой сваленные в кресло, лежали выпуски газет, в которых из «великого» его сделали «временщиком» и открыто писали, что царь лишь подыскивает благовидную форму, чтобы достойно облечь в нее падшего премьера... Столыпин буркнул:

– Здесь пишут, что даже Витте был лучше меня.

– Мария Федоровна не позволит сыну устранить вас!

Длинная кисть руки Столыпина, темная от загара, безвольно провисшая со спинки стула, в ответ слегка шевельнулась.

– Никакая фигура и никакая партия уже не способны восстановить мое прежнее положение. Я физически ощущаю на себе враждебность двора... неприязнь царя и царицы...

Конечно, губернатором на Тамбов или Калугу его не посадишь. Гучков слышал, что специально для Столыпина замышляют открыть грандиозное генерал-губернаторство на Дальнем Востоке (почти наместничество). Поговаривали, что сделают правителем Кавказа. Столыпин с жадностью раскурил толстую папиросу.

– Не верьте слухам! Даже послом в Париж меня не назначат. Все будет гораздо проще, чем вы думаете. Я та самая кофеинка, которая попала в рот государю, когда он пил кофе: мешает, а сразу не выплюнешь. Однако, – продолжал Столыпин, покручивая в пальцах обгорелую спичку, – сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Царское Село не может простить мне одного...

Чай был невкусен, и Гучков отставил чашку.

– Чего же там не могут простить вам?

Столыпин через плечо выбросил спичку в окно.

– Я не сошелся с Гришкой Распутиным! Меня с ним не раз сволакивали. Почти насильно, будто женить собирались. Я способен бороться с любым дьяволом. Но я бессилен побороть те силы, что стоят за Распутиным... Мы еще не знаем, кто там стоит!

Гучков вынес от этой встречи ужасные впечатления. Казалось, он пил чай с политическим трупом, который ронял мертвые земляные слова, а рука покойника играла обгоревшей спичкой, и костяшки пальцев опускали в чашку гостя большие куски искристого бразильского рафинада из царских запасов. Зарождалась какая-то новая бесовская авантюра, в которой до сих пор многое еще не выяснено, но Столыпин уже предчувствовал близость гибели...

...За неделю до отбытия в Киев царской семьи тронулись в путь еще два путешественника – Егорий Сазонов и Гришка Распутин, билеты у которых были взяты до Нижнего Новгорода.

Уже начинался дележ столыпинского наследства!

* * *

Пропились в дороге так, что, когда вылезли из поезда на вокзале в Нижнем, наскребли в карманах только три рубля и шестнадцать копеек. От путешественников нехорошо пахло... Сазонов сказал:

– С тобой ездить – живым не вернешься.

– Ништо! Дорога – праздник. Коли в поезд запихнулся, так пей без памяти, покеда не приедешь... А иначе-то как же?

– Ты есть хочешь? – спросил его Сазонов. – Чай, губернатор-то накормит и денег даст...

Одного прохожего господина Распутин спрашивал:

– Где тут Хвост-то ваш сыскать?

– Алексея Николаевича Хвостова, – уточнил Сазонов.

– Губернатора? Так вы на месте его вряд ли застанете. За Окой искать надо... Сейчас ведь шумит наша славная ярмарка!

Но все же показал, как пройти до присутственных мест, которые располагались внутри древнего нижегородского кремля, вблизи Аракчеевского кадетского корпуса. На их счастье, в канцелярии сказали, что губернатор на месте – в кабинете.

– Веди нас к нему, – велел Гришка чиновнику.

– Господа, а кто вы такие?

– Я говорю – веди, а то хужей будет...

Хвостов без промедления принял обоих.

– Я о вас немало слышал, – сказал он Гришке.

Это воодушевило Распутина, который, сидя на стуле, расставив ноги, битых полчаса размусоливал зловещую тему о том, как его уважают цари и что он может сделать все что хочет.

– Все можете сделать? – прищурился Хвостов.

– Все, – ответил Распутин, не поняв иронии.

– Отлично, если так. А зачем в Нижний пожаловали?

Распутин сказал, что прибыли «посмотреть его душу».

– Душа – это слишком расплывчато. Нельзя ли точнее?

Молодой толстяк смотрел на них с умом, в щелках глаз Хвостова светилась нескрываемая усмешечка. Распутин сгоряча выпалил:

– Хошь быть министером дел унутренних?

– Премьер Столыпин и есть по совместительству эм-вэ-дэ. Так что, господа, вы предлагаете мне занятое место.

Распутин вскочил, пробежался по кабинету, приседая, длинные руки его хватали воздух, он выкрикнул:

– Ах, глупый! Сегодня есть Столыпин – завтра нету...

Тут Хвостов оторопел, а потом даже возмутился:

– Да вы что? Из какого бедлама бежали?

Можно понять недоумение Хвостова: ему тридцать восемь лет, гор не своротил, рек вспять не повернул, и вдруг ему, человеку с дурной репутацией, предлагают сесть на место Столыпина.

– Столыпин знает об этом? – спросил он.

– Упаси бог! – отвечал Распутин.

В разговор вклинился Сазонов:

– Вы нас неверно поняли. О нашей поездке никто не знает. Но поймите, кто послал... Мы же ведь тоже не с печки свалились.

– Я вас понимаю как самозванцев.

Распутин переглянулся с Сазоновым и сказал:

– Не веришь? Тогда скажу – мы из Царского Села...

Но имени царя не произнес, а Хвостов сильно колебался. До провинции столичные отголоски доходили не сразу, и фигура Столыпина из отдаления высилась нерушимо.

– Я вас больше не держу, – суховато кивнул он.

Сазонов шепнул Гришке:

– Скажи, чтобы на обед позвал... жрать-то надо.

Распутин снова расселся перед губернатором.

– Ты меня с женой да детками ознакомь.

– Это не обязательно.

– Тогда обедать нас позови.

– Обедать идите в кухмистерскую...

– Невежливый ты человек, – вздохнул Распутин.

Чрезвычайные царские эмиссары убрались.

Хвостов тут же позвонил губернскому почтмейстеру:

– Переслать мне все копии телеграмм в Царское Село...

Примерно через полчаса на его столе лежали бланки двух телеграмм Распутина о визите к Хвостову. Первая – императрице: «Видел молод горяч подождать надо Роспутин». Вторая – Вырубовой: «Хотя бог на нем почиет но чего то недостает...»

Отправив эти телеграммы, друзья подсчитали деньги.

– Руль с медью! – сказал Гришка. – Хоть плачь!

Они зашли в тень памятника гражданину Минину.

– Что делать? – мучился Сазонов. – Ведь нам же еще билеты до Киева брать... Говорил я тебе, не пей, лопнешь.

– Не лопнем! У меня тута, в Нижнем, одна знакомая огородница живет. Ты постой в тенечке, а я мигом сбегаю.

– Не пропади! К бабе идешь, а я тебя знаю.

– Не бойсь. В момент управлюсь...

Управился он быстро и пришел с синяком под глазом.

– Ну как? Дала она денег? – спросил Сазонов.

– Сам вишь, червонец отвалила... Совсем озверела баба! Отколе же мне знать-то, что она замуж вышла? – Выбрав пятачок, он приладил его к синяку...

– Как же нам без денег до Киева добраться?

– Без нас там обойдутся...

Прибыв на вокзал к отходу киевского поезда, Распутин горячо убеждал своего робкого приятеля:

– Скажи кондуктору, будто товарища потерял, и ныряй в вагон. Он орать станет, а ты ничего не слушай. Заберись в уборную, на крючок закройсь и притихни. Будут стучать – не пущай...

– А как же ты, Ефимыч?

– Э-э! Здесь не останусь... Первый раз, што ли!

– Ну, а если нас ссадят с поезда?

– С одного ссадят – на другой пересядем... Не пойму я тебя, Егор! Вроде бы не дурак. Книжки пишешь. Журналы печатаешь. А такого дерьма скумекать не можешь... Давай! Поехали...

Утром на киевскую товарную станцию прибыл, громыхая буксами, порожняк для перевозки скота. Из грязной пахучей теплушки вывалились под насыпь издатель и праведник.

– Ну, – сказал Гришка, позевывая, – вот и Киев...

Сазонов, чуть не плача, отдирал от своих брюк присохшие комки коровьего навоза, вычесывал из волос солому.

– Теперь, как говорят футуристы, пора «обсмокинговаться» заново. А цена костюма – как раз цена билета до Киева.

– Вот зануда! Приехали. Киев. Так ему опять плохо... Пошли, Егорка, начинаются киевские торжества!

* * *

27 августа часы на киевском вокзале показывали 00.44, когда к перрону подкатил столичный экспресс. Киев уже спал, отворив окна квартир, было душно. Из вагона вышел Столыпин с женою, их встречал генерал Курлов – без мундира, в пиджаке.

– Ну, как здесь? – спросил Столыпин.

– Тихо, – отвечал Курлов.

Сунув руки в карманы кителя, Столыпин через пустынный зал ожидания тронулся на выход в город. Впереди диктатора, сжимая в ладони браунинг, шагал штабс-капитан Есаулов. Захлопнув дверцы машины за премьером и его супругой, Курлов не спеша обошел автомобиль вокруг и уселся рядом с шофером.

– По Безаковской – быстро, направо – по Жандармской... Петр Аркадьевич, вам приготовлены три комнаты в нижнем этаже.

– Спасибо. Я хочу отдохнуть...

В этот же день от Петербурга отошел литерный экспресс с царской семьей. Сейчас уже мало кто знает, что поездки Николая II по стране сопровождались убийствами. Войска для охраны собирались как на войну; на протяжении тысяч верст солдат расставляли вдоль рельсов. На пути следования литерного вводилось военное положение. Другие поезда задерживались, пассажиры нервничали, не понимая причин остановки. Перед проходом царского экспресса убивали всякого, кто появлялся на путях, и первыми гибли путевые обходчики или стрелочники, не успевшие укрыться в будках. Движение под мостами полностью прекращалось. Плотогоны, летевшие по течению реки, если они попадали под мост во время прохождения царского поезда, тут же расстреливались сверху – мостовой охраной, погибали и люди, плывшие в лодках...