Судебный медик

Как ни уговаривала и ни успокаивала его Люда, Александр ушел до рассвета: долгого вечера и половины ночи, полагал он, им было вполне достаточно. Людка, видимо, так не считала. Она вообще, словно желая загладить неприятные впечатления о вечерних событиях, старалась с такой неистовой силой, что Турецкому впору было изумляться. О прошедшем пытались не вспоминать. Но ближе к утру к вчерашнему факту «незапланированной встречи» все равно пришлось вернуться, Александр вынужден был уточнить несколько не совсем ясных для него событий. Неохотно, будто отвечая на вопросы надоедливого экзаменатора, Люда «расшифровала» некоторые реплики Привалова. В частности, причину их натянутых отношений с прокурором, основанных вовсе не на ссоре из‑за нее, Людмилы, на которую Арсен давно уже «положил глаз», а Привалова это злило. Но злился‑то он так бурно и безрезультатно, – и это уже не раз замечала Людмила, – будто на самом деле был бы даже доволен, если бы притязания прокурора Микитова достигли наконец цели. Ну, то есть, не я, мол, тебя ему подсунул, а это ты сама дала своему начальнику, ах ты, такая‑сякая‑разэтакая! Ну, и пошла‑поехала потом по рукам!.. А если, мол, не дашь, тогда твоему папаше‑следователю станет трудно жить. Такие сволочи!

А по поводу счетов? Он однажды не удержался, похвастался, что имеет свой счет в Цюрихе, какой‑то там банк, названия он не уточнял, просто сказал. Отсюда и уверенность в завтрашнем дне. Это если он «пролетит» с Москвой, на которую очень рассчитывает. А чего ему там надо, не говорил, просто заметил, что жизнь в столице могла бы в корне изменить его общественный статус, а вместе с ним и семейное положение. Он имел в виду брак с Людмилой. Или, может быть, свое обещание жениться на ней, когда сам утвердится на новом месте. И дружба с генералом Грязновым почему‑то, по его мнению, была для него своеобразным «вездеходом» в московской жизни.

В общем, сидение в шкафу оказалось не напрасным. С таким выводом, полагал Турецкий, Славка обязательно согласился бы, даже несмотря на то, что в его отношениях с Дусей, возможно, и возникла бы в этой связи некоторая напряженность. Но та, как теперь убедился Александр Борисович, была не в курсе той роли, которую ей предложил, а по сути, навязал, «родственничек». Пожалуй, только это ее и оправдывает…

Впрочем, почему ей нужны какие‑то оправдания? И Турецкий понимал, что ему придется теперь искренне защищать Евдокию от напрасных подозрений, потому что скрыть правду от Грязнова он не сможет. Дело того требовало. Но Александр Борисович не мог забыть слезы, которые так и хлынули из Дусиных глаз, когда она прочитала послание Славки, а слезы, как известно, врут редко, для этого нужен великий артистизм, совсем не свойственный этой женщине, – тут Турецкий был твердо уверен. Да и Зина – чистая душа – подтвердила, что ее подруга отродясь подлости в себе не держала, а уж Зинке‑то можно было верить.

«Ох, мама родная, а ведь совсем запутался наш мальчонка!», – размышлял, как о постороннем, Турецкий, покидая гостеприимный – во всех отношениях – дом, в котором даже платяные шкафы по‑своему гостеприимны, однако, на всякий случай, оглядываясь. Этот милицейский монстр вполне мог оставить где‑нибудь своего «топтуна», – он же собирает сведения о своей любовнице. А теперь, значит, и за москвичом слежку установил? Впрочем, этого и следовало ожидать, странно только, что Привалов так долго ждал. Интересно, где находится сейчас тот наблюдатель, если он действительно есть? Ну, ничего, пусть теперь поищут в станице Ивановской, а в «официальной» Астрахани, то есть у «высокого начальства», в ближайшие дни Александру Борисовичу делать было пока нечего.

Но зато крайне необходимо встретиться лично, а не с помощью того же «помощника» в генеральском мундире, с двумя экспертами, которые работали в Ивановской «на трупах». А те проживали в Замотаевке, и адреса их для «Сашеньки» достала, естественно, Людка. Она отыскала дома записи своего отца по тому уголовному делу, которое отец вторично расследовал, «залезла» в них и оттуда выписала. Вот ведь на какие ухищрения и жертвы идет женщина, чтобы завладеть мужчиной, на которого она «положила глаз». Это ее слова, между прочим: «Положила – и все!» Что положила, это уже он сам додумывал вслух, лежа рядом с утомленной красоткой, высокая грудь которой прерывисто вздымалась от пережитых волнений. Под утро дело было, когда он уже уходить собрался, а она все не желала его отпускать и всячески тянула с расставанием. Даже оповестила о своем желании навестить его в выходные прямо в той станице, но он постарался снять эту проблему, которая могла запросто стать для него жизненно опасной…

Дусин дом все еще, казалось, хранил тепло хозяйки. Уют, порядок, чистота, даже пыль не успела покрыть блестящие поверхности стола и шкафа, а пыль здесь – это не то слово, – крупная, зернистая, песчаная, ясное дело – пески кругом, пыльные бури. Даже хлеб иной раз на зубах скрипит. А тут, в доме, – чисто, и запах каких‑то степных трав, которые хозяйка развешивала по углам большой комнаты, – горьковатый, терпкий, даже немного тревожный – наверняка полынь или чабрец. Развлекаясь здесь в прошлый раз с Зиной, Турецкий меньше всего обращал внимание на запахи, царившие в доме, а теперь, в одиночестве, вдруг оценил. И подумал, как хорошо, что есть такие вот оазисы посреди бесконечной мерзости, предательств, крови и воровства. Гнусен мир, сделал он вывод и подумал, что сейчас самое время немного вздремнуть, чтобы избавить себя от ненужных эмоций и настроиться снова на рабочую тональность, прерванную его же собственными приключениями. Нет, Бог, конечно, милует его, значит, возможно, и есть еще за что, потому что ситуация чуть было не стала, что называется, критической, «крайней». Он бы сумел в конце концов выпутаться, постаравшись свести ситуацию к шутке, к веселому розыгрышу, «разрулить» ее, как выражаются теперь уже не только уголовники, но и политики. Ну, напрягся бы немного, уличив и генерала в неэтичном отношении к женщине. Тот бы прекрасно понял, что обострение отношений с Турецким ему самому в высшей степени невыгодно: могла бы разрушиться в одночасье выстроенная генералом пирамида «московских возможностей», а заодно и красивые планы дальнейшей фривольной жизни с Людмилой Васильевной за границей. Конечно, было чем рисковать, и, скорее всего, конфузная ситуация закончилась бы распитием бутылки и «дружеским замирением» – на время, разумеется.

Но мог бы, понимал Турецкий, случиться и другой финал: случайная машина на дороге или нападение хулиганов с ножами, найти которых, к сожалению, так и не удалось. И тогда осталось бы местной власти лишь одно: с глубоким прискорбием сообщить коллегам и семье покойного в Москве о безвременной кончине их горячо любимого и уважаемого… Вся Астрахань нынче скорбит!

Ладно, пока угроза «косой», если та уже успела приготовить орудие своей мести, миновала, но надо быть осторожнее. И необходимо сосредоточиться, потому что некоторые новые факты, выловленные Турецким из материалов следствия и обвинения, требовали тщательной перепроверки. Самая, что ни на есть, оперативная работа. Причем следовало иметь в виду, что контроль над его розысками с этого утра наверняка будет многократно усилен. И, значит, чтоб не подставлять свидетелей, а также убедить их в том, что показания не станут представлять для них опасность, придется действовать вдвойне осторожно и категорически не афишировать своего внимания к некоторым из них. Это в первую очередь касалось экспертов – судебно‑медицинского, трудившегося в замотаевской районной клинике, и криминалиста – из районного отдела внутренних дел. Но если с первым можно будет попробовать состыковаться с помощью Зины, – у «медицины» свои внутренние взаимоотношения, – то со вторым, конечно, придется действовать посложнее и поосторожнее. Да и похитрее. Надо будет найти к эксперту‑криминалисту тонкий подход, чтоб уговорить того сказать правду, поскольку в обоих обвинительных заключениях некоторые факты немного, почти незаметно, противоречили друг другу. Методом умолчания действовала прокуратура, полагая, что никто сравнивать заключения экспертов и делать выводы не захочет. А в них‑то как раз – и решение проблемы. «Нашли, с кем в покер садиться!» – самодовольно подумал Александр Борисович, обнаруживший мелкий, почти незаметный подлог. Вот на нем‑то и можно будет построить другой дом – истинной правды…