Рыбий зуб

Владимир Николаевич Кедров

На край света

Исторические приключения (Вече) –

Издательский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6022886

«На край света»: Вече; М.; 2006

ISBN 5‑9533‑1352‑7

Аннотация

Историко‑приключенческий роман Владимира Кедрова «На край света» – увлекательное повествование о русских землепроходцах XVII века. Главные герои романа Семен Дежнев и Федот Попов со товарищи совершили поистине выдающееся географическое открытие того времени, пройдя проливом (ныне Берингов пролив) между Азией и Америкой. Их поход в полной мере можно назвать героическим, ведь фактически это было доказательством возможности Северного морского пути. Невероятные трудности в борьбе со льдами коварного Студеного моря – Ледовитого океана, – с суровой природой Крайнего Севера, преодоление опасностей, находчивость и смекалка русских землепроходцев, их стойкость и мужество – все это создает неповторимый колорит повествования.

Владимир Кедров

На край света

Часть первая

Рыбий зуб

Под вечер одного из погожих дней, в начале июля 1646 года купеческий приказчик Федот Алексеевич Попов в раздумье медленно выходил из ворот Нижне‑Колымского острога. Красивый, юношески стройный, одной рукой он придерживал наброшенный на плечо охабень, широкий верхний кафтан с большим, спускавшимся на спину прямоугольным воротником, а другой – то потирал русую, коротко подстриженную бородку, то отмахивался от комаров. Опушенная соболем черная бархатная шапочка, небрежно сдвинутая на затылок, открывала высокий загорелый лоб. Рассеянный взгляд серых глаз выдавал неудовлетворенность и тоску, овладевшие им в последние месяцы.

Попов на мгновение зажмурился от лучей солнца, отраженных широким бердышом казака – стражника, стоявшего у ворот, и глянул вниз на реку.

Полноводная Колыма, в те времена – граница русских владений на северо‑востоке Сибири, широко раскинулась перед ним. Подгоняемая свежим южным ветром, она несла украшенные беляками воды мимо желтоватых осыпей берегов, яров, местами поросших тальником.

Белые чайки парили над рекой, то и дело стремительно снижаясь до самых волн. Затем чайки взмывали ввысь, унося серебристых рыбок, трепетавших в их клювах. В вышине, на фоне светло‑голубого неба, гуси махали широкими крыльями.

Несколько небольших мореходных судов, кочей и лодок, называемых карбасами, стояло у берега. Человек пятнадцать промышленных людей, стуча топорами, хлопотало около них.

– Эй! Коч идет! – крикнул стражник за спиной Попова.

Снизу из‑за берегового утеса показался коч. Восемь гребцов взмахивали веслами, борясь с течением. Высокий рулевой что‑то кричал.

«Кто бы это мог быть? – подумал Попов. – Не Мезенец ли? Он и есть!»

В воротах острога показались любопытные. Многие из них побежали к реке.

Коч Исая Игнатьева, по прозвищу – Мезенца, врезался в песок.

Попов сверху видел, как Игнатьев и его спутники вышли на берег и поклонились по обычаю – на три стороны. Промышленные люди и казаки приветствовали мореходцев. Окруженные толпой, мореходцы поднялись на крутой берег и расположились на плавнике.

Взгляд Попова потерял выражение рассеянности. Молодой человек быстрыми шагами подошел к мореходцам и сердечно поздравил их с благополучным возвращением.

Скоро едва ли не все мужское население острога, человек около семидесяти, собралось вокруг прибывших. Бородатые лица суровы и решительны. Особо выделялись несколько человек. На них были длинные красные кафтаны, украшенные черными петлицами. Красноверхие собольи шапки лихо заломлены. Это все служилые люди – грозный, хоть и немногочисленный, всего десяток бойцов, гарнизон острога. У каждого из них сбоку висела сабля. Их руки опирались на тяжелые фитильные пищали. Можно было увидеть здесь и охабни торговых людей, приехавших на Колыму менять русские товары на соболей и черно‑бурых лисиц. Большая же часть собравшегося люда была одета в сермяги да в кухлянки, сшитые из оленьих шкур. На головах этих людей нахлобучены мохнатые, у многих рваные и затасканные, меховые шапки. На их поясах висели широкие подсайдашные ножи[1]. Это промышленные люди, охотники, приехавшие на Колыму в поисках соболя, лисиц и песцов.

Многие из них в прошлом были крестьянами. Свободолюбивые люди, они бросили обжитые земли на родной Руси, испытав гнет крепостного права, постепенно приобретавшего форму закона. Они уходили от барщины бояр и помещиков на вольные земли все дальше и дальше на восток. Пройдя всю Сибирь, большинство беглых превратилось в отважных таежных охотников, мало напоминавших прежних хлеборобов. Многие промышленные люди просили поверстать себя в казаки. Однако и на государевой службе они не оставляли пушного промысла, полюбившегося им, как прежде было любимо земледелие.

Мореход Исай Игнатьев, человек лет сорока, с живыми, колючими, глубоко запавшими глазами, поудобнее расположившись на бревнах, рассказывал:

– Срядились мы, государи мои, вот с ним, с Семеном Пустоозерцем, да с товарищи, и побежали мы Студеным морем от Колымы на всток[2]. Нам счастье, вишь ты, выпало: идучи заберегой[3], мы льду и не видывали.

– А левее, мористее, – перебил Игнатьева Пустоозерец, – там, братцы, не то. Там все дни лед обозначался.

Пустоозерец поднялся во весь свой рост, на голову возвышаясь над толпой, и показал на север.

– Обозначался? – переспросил его Попов.

– По цвету неба мы его примечали, Федот Алексеич, – ответил за Пустоозерца Игнатьев. – Над льдом, государь мой, небо‑то заметно светлее. Набелью зовем мы те отсветы. Так издалека лед‑то себя и оказывает… Вот и дошли мы до большой губы[4]…

– А много ль ходу до той губы?

– Да бежали мы, государь мой, два дня да две ночи, парусов не опущаючи, – степенно отвечал Игнатьев. – Да. И увидели мы проход в ту губу. Слева, вишь ты, – низкий остров. Справа – камень[5] на большой земле. Ладно. Входим мы в тот проход. Не без опаски.

– И велика же та губа! – воскликнул Пустоозерец. – Другого берега и не видно! Где там!

– А в той губе, – продолжал Игнатьев, – нашли мы людей – чукчей. Становище большое. Выбежало их, добрые люди, с сотню, а то и больше.

– Да куда там, – больше! – махнул рукой Пустоозерец.

– И то больше. Должно, на праздник какой‑нибудь они собрались. Нас же было лишь девятеро. Не дозволил я робятам выйти к чукчам для торгу. Этот вот, – Игнатьев показал на Пустоозерца, – все ладил выйти к ним. Смел больно! Молодость. Только я не дозволил. Да!

– А не дозволил ты, дядя Исай, дело прошлое, попусту, – недовольно проговорил Николай Языков, промышленный человек лет тридцати.

Ростом Языков не очень выдавался, но был из тех людей, у которых, как говорят, можно на шее оглоблю переломить.

– Не случалось, что ли, нам биться одному супротив десятка? – говорил он с улыбкой на круглом лице. – Справлялись? Ну, и там не оплошали бы, коли чукчи полезли бы драться.

– Вот послушайте их! Такие неуемные! Чистое с ними наказание!

Попов смотрел то на одного мореходца, то на другого. Их спор казался ему забавным.

– Ладно, – продолжал рассказывать Игнатьев, – отошли мы вдоль берега малость назад. Вынесли там на берег разный товарец. Разложили. Сами же – на коч, да от берега и отвалили. А чукчи подошли, берут наши сковороды, котлы, ножи, бусы примеряют.

– Лопочут по‑своему, смеются! – вставил Иван Скворец, вытянув длинную шею и хихикая.

– Забрали они наш товарец, а заместо него положили кость «рыбий зуб», – рассказывал Игнатьев.

– Из этой кости у них топоры да пешни[6]поделаны, – снова перебил его Скворец.

– Гришка, – сказал Пустоозерец своему покрученику[7], – ну‑ко летом: снеси‑ко сюда пару рыбьих зубов, самолучших.

Григорий мигом принес моржовые клыки. Все удивились их величине и весу.

– Этот зуб фунтов на десять, пожалуй, будет, – подняв желтоватый клык, Попов взвесил его на руке.

– Три – четыре рыбьих зуба пуд весят, – самодовольно отозвался Пустоозерец. – А цена рыбьему зубу – пятнадцать, а то и все двадцать пять рублев за пуд!

– А самим‑то вам, – спросил мореходцев Попов, – довелось ли встретить моржей?

– Видывали, – отвечал Игнатьев, – только добыть ни одного не добыли.

– Чукчи‑то, видать, познатнее вас охотники, – заметил промышленный человек Иван Зырянин, скорчив рожу и почесывая затылок. Вокруг засмеялись.

– Бывалые люди, поморы, сказывают, – Игнатьев сделал вид, что не слышал колкости Зырянина, – морж на иные корги[8]в великом множестве вылегает. На тех коргах можно много моржей добыть. Только такой корги мы не видывали. Должно быть, они – там, подалее, за большой губой. – Игнатьев махнул рукой.

Служилый человек, казачий десятник, Дежнев задумчиво поглядел в направлении руки Игнатьева и промолвил:

– Да, там же дале за губой и незнаемая река должна быть, Погыча. Прошлым годом о ней юкагир Кенита сказывал. Погыча – она же и Анадырь‑рекой прозывается.

Федот Попов сбросил с плеч охабень. Он посмотрел на Дежнева. Глаза Попова блестели. «Что это с ним?» – подумал Дежнев.

Холмогорец по рождению, Федот Алексеевич Попов был доверенным приказчиком богатого московского купца Алексея Усова. Лет шесть назад Усов прислал его с несколькими покручениками из Москвы в Сибирь менять товары на «мягкую рухлядь» – соболей, лисиц, бобров, песцов. Мысль о возможности открытия новой реки взволновала Попова. Она не раз приходила в голову молодому приказчику. Да и одному ли ему!

Последние четырнадцать лет были временем небывалых по размаху поисков новых земель и великих открытий в Сибири.

С 1632 года, когда стрелецкий сотник Петр Бекетов заложил на Лене Якутский острог, открытия новых земель и рек следовали одно за другим со сказочной быстротой. Казаки, а за ними торговые и промышленные люди соревновались в открытиях неведомых до того рек.

Предприимчивые казаки наперебой били челом воеводе, отпрашиваясь на «дальнюю государеву службишку» – проведывать новые реки. Небольшие отряды казаков отважно проникали через тайгу и горные хребты все дальше на север, юг и восток от Якутского острога.

И года не прошло с основания Якутского острога, а уж казаки Иван Казанец, Михайла Стадухин и Постник Иванов осмотрели левый приток Лены – реку Вилюй. Тем же летом 1633 года Иван Ребров с отрядом казаков спустился по Лене в Студеное море. Эти смельчаки открыли реки Оленек, Яну и Индигирку.

Посланный Ребровым Илья Перфильев еще не успел довезти до Якутского острога весть об открытии новых рек, а уж коч казачьего десятника Елисея Бузы бежал по Студеному морю следом за Ребровым. Тем временем конный отряд Постника Иванова исследовал среднее течение Индигирки. А в 1639 году томский казак Иван Москвитин, выйдя к берегу Охотского моря, завершил движение русских «встреч солнца», начатое 59 лет назад Ермаком Тимофеевичем. Русские достигли Тихого океана.

В окружавшей Игнатьева толпе казаков Попов видел Семена Дежнева, Михайлу Савина, Сергея Артемьева и Григория Фофанова – участников недавнего открытия реки Колымы. Пять лет назад оставив Якутский острог, эти люди пришли на Колыму под начальством всем известного Михайлы Стадухина. Сначала они побывали на Оймеконе‑реке, верховом притоке Индигирки. Затем они спустились по Индигирке в Студеное море и лишь немногим опоздали открыть реку Алазею: на ней уже был Дмитрий Ярило. Соединив отряды, Стадухин с Ярилой двинулись дальше и тем же летом, четыре года назад, открыли Колыму‑реку.

«Теперь наступил наш черед… Мой черед! – думал Попов. – Я должен искать Погычу‑реку! Я проведаю ее!»

– Вы приметили, ребята, – сказал он промышленным людям, – мало уж стало соболя на Колыме‑реке. Многовато вас собралось. Да и ловки вы стали добывать зверя. Вон один Мишка Захаров почитай что половину соболей перевел, – он указал на молодого охотника, разжигавшего костер. – А там, на этой Погыче или Анадыре‑реке, – нетронутые охотничьи угодья! – все более увлекаясь, говорил Попов. – Зверь пушной там непуганый. Почему же не быть там соболю? Отчего бы не водиться лисам? А кость «рыбий зуб» где ж еще искать, коли не там?

Игнатьев утвердительно кивал головой.

– Сибирские реки текут на полночь[9]в Студеное море.

– До Анадыря‑реки можно добраться морем, как, скажем, с Лены до Колымы. Может статься, и другие новые реки приищутся. А ты, Семен, как думаешь? – обратился Попов за поддержкой к Дежневу.

– Думаю, Федя, ты дельно говоришь. Морем можно добежать до Анадыря‑реки. Слыхивал я: богата река Анадырь. А на тех новых землицах, думать можно, и людей много живет.

Дежнев встал. Его крепкая, ладно скроенная фигура четко рисовалась на фоне бледного небосвода. Холмогорец, как и Попов, Дежнев[10]был того, частого в северной Руси, типа, который сохранился там и поныне – высокий крутой лоб, глубоко сидящие серые глаза – спокойные и серьезные, прямой и крупный нос, русая борода, подстриженная по‑крестьянски лопаткой.

– Коли бы та река, – продолжал он, – да те землицы новые под государевой рукой были, немалая бы прибыль Руси от того получилась.

Промышленные люди зашумели.

– А верно. Отчего бы нам туда не податься! – сказал Михайла Захаров своему другу Ивану Зырянину.

– Здорово было бы! А? – весело блеснув черными глазами, отозвался Зырянин.

Попов поднял руку:

– Ребята! А ну, говори, кто искать новую реку охотник!

– Я! Я! Я! – закричали со всех сторон, и несколько десятков рук поднялось над толпой.

– Исаю Игнатьеву и Семену Пустоозерцу, первым показавшим путь, честь и место, – говорил Попов, оглядывая поднявших руки. – Степан Сидоров! Без тебя этого дела и не мыслю: кочевой мастер в морском походе – первый человек! Михайла Захаров, Иван Зырянин! Да с такими богатырями не то что до Анадыря‑реки, до края света можно дойти.

– Уважь, Михайла, – обратился кочевой мастер к писарю Савину, – пиши, кто охотник идти за рыбьим зубом.

Писарь, смекнувший, что дело без чарки не обойдется, охотно передал свою пищаль служилому человеку Семену Моторе и отстегнул от пояса болтавшийся на нем пузырек с чернилами.

Вдруг Попов обернулся к Дежневу:

– А что, Семен, пойдешь ли с нами приказным на Анадырь‑реку?

– А подняться поможешь?

– Неужто не помогу! – воскликнул Попов.

– Кабы моя воля, так пошел бы. Да не ведаю, отпустят ли…

Но Попов не дослушал и уже кричал звонким голосом, обращаясь к народу:

– Любо ли вам, други, под рукой Дежнева идти на Анадырь‑реку?

– Любо! Дежнева! Семена Иваныча! – закричали со всех сторон.

Попов обнял Дежнева.

– Спасибо вам, добрые люди, – сказал Дежнев, кланяясь народу на три стороны, – а только воля не моя: как еще приказный скажет.

Попов схватил его под руку и увлек в съезжую избу. За ними толпою повалили промышленные люди.