Лосиный остров

Слава Грязнов был уже на месте взрыва и сейчас шарил по кустам. Ночью выпал легкий снежок, который на месте происшествия, естественно, отсутствовал. Чернело круглое пятно диаметром метров двадцать пять, пятно пожухлой бурой травы. А в середине круга лежало тело, накрытое с головой черной полиэтиленовой пленкой.

Мне эта картина напомнила круги инопланетян, которые, как считалось, они оставляли на полях Великобритании. Однако в нашем случае поработали явно не инопланетяне.

Мы с Левиным подошли к черному прямоугольнику полиэтилена, я откинул его, перед нами предстала безрадостная картина: неестественно повернутое вбок — явный признак перелома шейных позвонков — обезображенное лицо, залитое бурой кровью, а вместо груди и живота зиял огромный провал, покрытый спекшейся кровью, из провала белели обломки ребер.

Я закрыл труп полиэтиленом.

— Грязнов! Славик!

Но Славик не отозвался. Лишь несколько милиционеров из оцепления с любопытством посмотрели на меня. Я подошел к одному из сержантов и спросил, где свидетели, о которых сообщалось в телефонограмме. Сержант пожал плечами, а потом, словно оправдываясь, протянул:

— Да какие они свидетели… — Милиционер сокрушенно махнул рукой.

Из кустов показался Грязнов, направлявшийся в мою сторону. Лицо его было озабоченным.

— Что удалось установить?

Грязнов подошел ко мне и, пригладив рыжие вихры на макушке, глубоко выдохнул:

— Сейчас оперативники прочешут местность, допросим женщину, которую вызвала милиция…

Я оглянулся и увидел неподалеку маленькую, сгорбленную женщину, сидящую рядом с сержантом милиции на поваленном дереве.

— А что свидетели? — спросил я у Грязнова.

— Дохлый номер, — вздохнул Слава.

Где-то вдалеке послышался лай собаки, наверняка это наши кинологи с Алмазом или Душманом прочесывают кусты.

— Не боись, Вячеслав, я с тобой, а значит, это дело мы на раз раскрутим! — похлопал я Славу по плечу, чтобы он приободрился.

Пока оперативники сновали по лесопарку, осматривая местность, огромный Душман с черной лоснящейся шерстью взял след и поволок за собой сержанта Животченко в сторону шоссе.

К тому времени «свидетели» — великовозрастные студенты Высших режиссерских курсов — были уже отпущены домой опохмеляться. Выяснилось, что молодые люди, мучимые жаждой, искали ту самую мифическую пивную, что открывается в семь часов утра. Студенты никого подозрительного не видели, а на взрыв не отреагировали потому, что сильно «устали». Что ж, знаем это, сами когда-то были студентами и тоже с утра «уставали».

Слава Грязнов уже сидел на корточках и, стараясь не испачкаться в крови, осторожно выворачивал карманы убитого.

— В карманах пальто горохового цвета были найдены… — Он сделал паузу и, вывалив все на приготовленный полиэтилен, продолжил: — Автомобильные ключи зажигания с фирменным брелоком «мерседеса» и портмоне… — Грязнов заглянул в кошелек и высыпал на ладонь серебряную мелочь явно не нашего вида. — Несколько немецких монет на сумму около марки. Также там была довольно внушительная сумма советских денег… — Грязнов аккуратно пересчитал купюры и добавил: — Всего 15 тысяч 482 рубля.

Затем Грязнов засвистел: «Ах эти черные глаза…» — и полез в чудом уцелевший нагрудный карман убитого, насквозь пропитавшийся кровью, достал небольшую книжечку:

— А кроме того, найдено офицерское удостоверение личности…

В лесопарке Лосиный остров, казалось, было гораздо холоднее, чем в самой Москве. Холод забирался за шиворот, леденил спину и грудь.

На месте взрыва мне было почему-то не по себе, но это чувство неуютности я относил за счет холода. Обернувшись, я поискал глазами Левина. Мой стажер зевал. Не выспался, бедняга, перед своим первым дежурством или от холода? Но во всяком случае, не от страха. После того как он успешно освободил желудок в квартире Сельдина, на его лице сейчас я не замечал даже проблеска страха или отвращения. Развороченный живот обладателя офицерского удостоверения, казалось, ничуть не смутил моего стажера. Быстро привык, однако.

— Твое мнение, Левин, по поводу взрыва? — Подойдя к нему, я легонько толкнул его локтем в бок, так что Левин негромко ойкнул.

— Возможно, здесь хищение и сбыт боеприпасов, — неуверенно ответил он.

— Ежели потерпевший — военнослужащий, то это дело подследственно военной прокуратуре, — зло сказал я и поднял неплохо сохранившееся офицерское удостоверение на имя Самохина Александра Александровича, старшего лейтенанта воинской части номер 18034. Мне подумалось, что удостоверение фальшивое, и я его бросил на разостланный полиэтилен, рядом с портмоне.

Грязнов закончил осмотр одежды, карманов убитого и предложил допросить свидетелей. Впрочем, насчет свидетелей — это уж слишком сильно сказано, если речь идет об одной свидетельнице, Александре Егоровне Звеньевой. Это была обыкновенная русская женщина в сером «лагерном» бушлате, сидевшая от нас метрах в пятидесяти на поваленном дереве вместе с замерзшим сержантом милиции, который хлопал себя перчатками по коленкам.

А мне было холодно и смертельно хотелось спать. Я чувствовал, что голова у меня, как новогодняя игрушка, завернута в вату. Я посмотрел на добродушное лицо тети Шуры, как она попросила себя называть, увидел ее красные щеки в ниточках лопнувших сосудиков, и мне стало жаль ее, так же, впрочем, как и себя. Она растирала обветренные руки, пытаясь согреть их.

— Так вот, товарищ милиционер, — обратилась она к Грязнову, но почему-то потом стала смотреть на меня, — когда толпа, значит, в электричку села… Выходят-то мало, все до Москвы едут, — пояснила она. — Я гляжу, значит, этот выходит… — Тетя Шура показала в сторону лесочка. — Оббил подошвы оземь, как чечеточку сделал, значит, ну и все. На ту сторону перешел он, и все. Я больше его не видела. А только прошла электричка, я слышу: ба-бах! Я так и присела… А потом милицию вызвала. Говорю: тут у нас путя подорвали, приезжайте скорее! Это я нарочно, чтобы они скорее приехали, — пояснила маленькая востроносенькая кассирша.

Здоровенный детина с сержантскими погонами, что сидел рядом на поваленном дереве, ударил резиновой дубинкой по ладони и поднялся:

— Вот я тебе штраф закатаю, тогда будешь знать, как ложные сведения давать, — пробурчал он хмуро.

— Ага, как же! — взвилась кассирша. — Штраф он мне закатает! Да ежели б не я, тут бы уже степь да степь кругом была, все бы ваши следы затоптали!

Сержант уже не рад был, что затронул тетку. К тому же чувствовалось, что он почему-то застеснялся меня с Грязновым.

— Да ладно тебе… — протянул он, собираясь уходить.

— Постой, сержант, — сказал я. — Через сколько времени вы были здесь? Когда оцепление выставили?

— Ой, они просто молодцы! — снова затараторила тетка. — Они уже почти через пять минут здесь были…

— Тетка Шура! — заорал вдруг сержант. — Ты что, теперь здесь одна за всех будешь выступать, да?

Тетка Шура испуганно зажмурилась и замолчала.

— Мы возле рынка стояли, — продолжал сержант. — Минут через пять, соответственно, и были на месте, если бы кто-то ждал этого, который подорвался, то просто не успел бы уйти: там, — сержант показал через перрон, — шоссе, все как на ладони. На электричке разве что… Так опять же нет, со стороны Москвы ничего не было. Я так думаю: он сам подорвался…

Я прилежно заносил показания в протокол, в хозяйстве потом каждая веревочка пригодится.

— Тетя Шура, — снова обратился я к своей тезке, — вы ничего не сказали про сумку.

— А не было у него никакой сумки, — тетя Шура удивленно посмотрела на меня, — он в пальто нараспашку, руки в бруки… Как на прогулке. А сумки никакой и не было…

Нам с Грязновым оставалось только переглянуться, а мой стажер, Олег Борисович, не замедлил просунуть свой нос между нами и показать мне свою испуганно-многозначительную физиономию, мол, он все понимает не хуже нас: на месте происшествия были найдены обгоревшие клочки синей нейлоновой сумки спортивного покроя.

Я посмотрел в ту сторону, где над трупом колдовал судмедэксперт Запорожец, и пожал плечами:

— Скорее всего, покойник торговал взрывчаткой, неосторожное обращение со взрывчатыми веществами, в частности с тротилом, чревато вот такими несчастными случаями… В общем, я уже замерз! — и я постучал ногой об ногу.

— А если серьезно? — нахмурился Грязнов.

— А если серьезно, то возникает несколько законных вопросов, например: как оказался молодой, хорошо одетый человек, якобы офицер, в дорогих осенних штиблетах, заметь — не в резиновых сапогах, в грязном и холодном подмосковном лесочке? Меня также интересует другой человек, который привез сюда синюю сумку: приехал он электричкой или на автомобиле? Приехал сам или его привезли? Он шел на встречу или с нее? Товар, то есть взрывчатку, он должен был передать кому-то или, наоборот, ему кто-то ее передал? И, наконец, самое главное: кто этот молодой человек с поджаренным лицом и развороченным животом, Самохин Александр Александрович?

Грязнов полез в карман за сигаретами, прикурил, пару раз затянулся и тут же отбросил сигарету далеко в сторону, к железнодорожной насыпи, которая проглядывала сквозь голые кусты в серой снежной крупке.

— Может, он электричку собирался под откос пустить?

— Не исключено, — дернул я плечом.

Слава Грязнов осторожно вынул из кармана шинели руку и показал мне целлофановый квадратный чехольчик с сигаретной пачки, в нем лежал клочок бумаги.

— Полюбуйся…

Я разглядел на бумажке слова и прочел следующее:

«Яуза 8 ч, Пилимень — 10000 баксов. Зойка — 500 бакс».

— Что это? — спросил я Грязнова, возвращая ему находку.

— Нашел бумажный шарик в кустах. В нескольких метрах от трупа. Бумажка снегом не припорошена, следовательно, не вчера выбросили. Свеженькая. Значит, возможно, его. Записал место и время встречи. А когда встретился с кем нужно, бумажку за ненадобностью выбросил.

— С кем же он встречался? С «Пилименем»? Что-то мне это не нравится. Тут словно специально для нас вещественные доказательства раскиданы под каждым кустом…

— Вполне возможно, — вздохнул Слава Грязнов. — Что же тут особенного? А почему бы ему не выбросить бумажку?

— Действительно, почему не выбросить? — повторил я машинально. За последний год я вдруг обнаружил у себя новую привычку: повторять за другими слова, привычка чертовски, кстати, неприятная, в психиатрии называется эхолалией. Результат нервного расстройства, как мне объяснила хорошая врачиха из нашей клиники, эхолалия неизменно будет давать о себе знать в минуты перенапряжения или переутомления.

— Нужно проверить, не сыщется ли местный Пельмень, который знал убитого. — Я почувствовал, что начинаю говорить ерунду. — Все, — сказал я Грязнову, — я замерз и отключился!

— Заканчиваем уже, — ответил Грязнов.

Мы еще немного подождали, когда вернется Животченко с Душманом. Умный пес, высоко подняв брови, с обиженным видом смотрел то на меня, то на Грязнова.

— Взял Душман след, — жаловался Животченко, защищая собаку. — Но этот тип след каким-то дерьмом обработал, навроде махорки. А на шоссе его наверняка ждала машина, он сел и уехал.

Так, новая интересная деталь… Значит, все-таки была встреча! Этот Самохин приехал на встречу, а его подорвали?

— Вообще-то тот парень здоровый был, — добавил Животченко. — Шаг у него почти метр…

Труп Самохина переложили на носилки и втолкнули в фургон давно подъехавшей «скорой помощи».

— Кстати, — Грязнов вытянулся и посмотрел вокруг, — куда твой стажер подевался? О, бежит…

Откуда-то из кустов, в стороне от места происшествия — метров за сто, выскочил мой Олег Борисович и, растеряв всякий чинный вид будущего генерального прокурора, бежал по дорожке, скользя по подтаявшей грязи. Кажется, он увлекся своими индивидуальными поисками, а теперь, заметив отъезжающую машину «скорой», испугался, что о нем забыли и уезжают без него.

— Александр Борисыч! — кричал Левин, как мне показалось, очень жалобно.

— Быть ему генеральным, ей-бо… — Я невольно осекся, потому что увидел: в руках Левин держит пистолет. Я схватился за голову и заорал: — Пальчики! Пальчики смажешь!..

Левин, видимо, не услышал мой крик, только увидел, что я за голову схватился. Он вдруг со всего разбега решил плюхнуться прямо в грязь мордой. Наверное, подумал, что я ему кричу «ложись!». Наверняка просто растерялся от нахлынувшего на него счастья: еще бы, первый в его жизни самостоятельно найденный вещдок. Тут можно танцевать от радости, можно мордой в грязь, что угодно можно. Неужели я таким же был когда-то: восторженно-заполошным, но одновременно не по возрасту высокомерным, как этот Левин? Ой нет, не верится. А ведь наверняка был…

Обратную дорогу мы костерили Левина на чем свет стоит. А Левин лишь зевал, сонно хлопал пушистыми ресницами и самодовольно улыбался, потому как действительно он был героем дня.

Черт знает зачем его понесло в кусты далеко в стороне от места взрыва, но именно там он нашел пистолет Стечкина с неполной обоймой и четкие следы от рифленой подошвы армейских или туристических ботинок.

Слава Грязнов почему-то решил называть Левина подчеркнуто-уважительно, по имени-отчеству.

— Кто бы мог подумать, что Олег Борисович захочет прогуляться по нужде, — совсем не обидно ухмылялся Грязнов. — И в результате такой замечательный предмет, как пистолет замечательного мастера Стечкина…

— Я совсем не по нужде! — обиженно воскликнул Левин.

— Да брось врать, Олег Борисович, — усмехнулся я.

— Зачем врать, точно говорю! Я делал все, как нас учили по криминалистике: расширение круга осмотра места происшествия.

— В отличие от нас, — с улыбкой добавил Грязнов. — Мы давно забыли то, чему нас учили.

— Да, новые кадры так и норовят нас с тобой на пенсию спихнуть, Славик, — заметил я добродушно. — Может быть, Олег Борисович еще скажет, кто владелец этой игрушки?

— Скажу! — нимало не смущаясь, запальчиво воскликнул Левин. — Оперативники кагэбэшные «стечкиным» вооружены.

Мы с Грязновым переглянулись, он перегнулся ко мне через переднее сиденье и посмотрел на меня, приподняв одну бровь, отчего у него был слишком глубокомысленный вид.

— Сашок, — обратился он ко мне, — а ведь малец-то, похоже, прав?

— Допустим, — сказал я, — и что?

— А если это действительно так? Опять, считай, «повезло» нам. Где гэбэ, там всегда вони много. — Грязнов немного помолчал и добавил: — Тут тебе и «стечкин», и удостоверение наверняка фальшивое…

Я молча прикидывал, уставившись в ровные ряды дырочек на потолке машины.

— А почему орлы из службы безопасности сразу же смылись? Если это был их человек, они бы наверняка должны отреагировать, — задумчиво протянул я.

— Погоди, — многозначительно сказал Грязнов, — еще ка-ак отреагируют!

Комитет государственной безопасности СССР официально упразднили еще месяц назад. Тогда же, в октябре, была создана Межреспубликанская служба безопасности, которую с октября возглавил последний шеф КГБ Владимир Бакатин. Но, к счастью, все это нас не касается, меня по крайней мере. Я сомкнул глаза и раскрыл их только тогда, когда машина выехала на Петровку.

Время уже перевалило за полдень.

Мне не терпелось попасть в «объятия» Шурочки — Александры Ивановны Романовой, начальника МУРа ГУВД бывшего Мосгорисполкома. Милая Шура и сегодня, впрочем как и всегда, встретила нас как родных.

Все, суточное дежурство закончено! Мы с Левиным наконец-то растянулись в мягких креслах в кабинете Александры Ивановны. Олег Борисович как только сел в кресло в углу просторного кабинета, сразу закрыл глаза и уснул, до неприличия громко посвистывая носом и похрапывая. Но мы не стали его будить. У нас было более важное занятие. Александра Ивановна уже налила нам по стаканчику, мы тяпнули, и оба с Грязновым совершенно обмякли.

Грязнов вкратце изложил информацию по Самохину. А я тут же сделал предположение, которое должна проверить судмедэкспертиза, что Самохина предварительно застрелили из «стечкина», а потом уже подорвали.

Грязнов собирался запротестовать, но Шура жестом остановила его:

— Подожди, Вячеслав, знаю, что ты хочешь сказать. Нам всем было бы гораздо меньше хлопот, если бы это был несчастный случай: неосторожное обращение со взрывчаткой и тому подобное. Но подождем экспертизы… Да, последние месяцы во время рейдов все чаще попадается взрывчатка, причем самая различная. Такое впечатление, что Москва этим дерьмом набита просто под самую крышу. — Шурочка вытащила откуда-то из недр своего стола маленькую серебряную стопочку и наполнила ее коньяком, немного отпила, понюхала конфету из набора «Ассорти» и продолжила: — Причем последнее время не только аммонал, динамит, пироксилиновые шашки, но и пластит объявился. — Она отпила еще и откусила полконфеты. — На днях изъяли на одной хате двести граммов пластиковой взрывчатки «С-4». Откуда все это, я вас спрашиваю? Ею же только диверсанты из «конторы» пользуются. «Тэтэшников» навалом: наши, китайские, уже все склады ими забиты. Киллеры их, простите, просто как презервативы, на месте преступления бросают…

— Александра Ивановна, в нашем случае мы имеем не «ТТ», а «стечкина», — поправил ее Грязнов.

— Тем более, — отрезала Шура и с нежностью посмотрела на спящего в кресле Левина. — Так это, значит, ваш стажер пистолет нашел? А молодец… Храпит как богатырь.

— Молодец… — только и оставалось проворчать мне. Наверняка все отпечатки на пистолете заляпал своими лапами.

— Давайте еще по маленькой? — обратилась Шура к нам. И, не дожидаясь согласия, разлила нам в стопки трехзвездочного армянского. — Мужики, на ком останется это дело, если «контора» не затребует к себе?

— Надо Славика нагрузить по оперативной части, — сказал я и опрокинул коньяк в рот. — А кто будет следствие проводить — мы или военная прокуратура, — еще разберемся.

— А убийство генерала Сельдина, может, сразу в военную прокуратуру перебросить? — лукаво прищурился Славик.

— Я бы с удовольствием, — вздохнула Шура и добавила: — С удовольствием бы ушла на пенсию, внуков нянчить, если таковые появятся, — неожиданно закончила она.

У меня хмель и сон как рукой сняло:

— Ты что, Александра Ивановна?

Грязнов тоже во все глаза смотрел на Шуру Романову.

— А что? — Шура поднялась из-за стола и прошлась по красной ковровой дорожке своего кабинета, уперев кулаки в бедра. — Мне пятьдесят пять скоро. Так что думай, каким подарком на пенсию меня провожать будешь. — Александра Ивановна вдруг остановилась, подошла к сейфу и открыла отделение, где, я знал, она хранила «золотой запас» МУРа — закусь для начальства, вещь в работе самую необходимую. Она вытащила из сейфа маленькие стеклянные баночки с черной и красной икрой и, видимо расщедрившись после выпитого, выставила перед нами на полированный стол.

— За что такая милость, Александра Ивановна? — воскликнул Грязнов.

— Жрите, так и быть, ничего не жалко для вас.

— Я опоздал? Уже все выпили? — раздался чей-то насмешливый голос, я даже сразу не узнал его, голос неожиданно появившегося Меркулова.

Я обернулся и встретился взглядом с немного поблекшими синими прищуренными глазами Кости Меркулова, который пару раз кашлянул в шапку и начал стряхивать с нее зимнюю влагу.

— Ну вот, кажется, все и собрались, — сказала Александра Ивановна, приглашая Меркулова присесть и доставая еще одну посудину для горячительного напитка. — Ты где так промок, Костя? Прими пятнадцать капель, — протянула Шура стаканчик, наполненный коньяком. — Нашел что-нибудь?

— И не то чтобы «да», и не то чтобы «нет», — ответил Константин Дмитриевич Меркулов словами когда-то известной в народе песни, с явным неудовольствием заглядывая в стаканчик, наполненный совсем не до краев.

— Что-то в стакан попало? — забеспокоилась Александра Ивановна.

— Вот и я смотрю: что мне попало? — усмехнулся Меркулов.

— Ладно, Костик, пей, сколько наливают. Разглядывать потом будешь. А если вам мало, так пойдите и сами купите, результаты первой экспертизы только завтра будут. Так что расслабляйтесь, но в меру, — погрозила Шура пальцем в сторону Меркулова.

— Костя, — спросил я, — что ты все ищешь? У тебя же, кажется, ни одного дела на шее не висит, ты все благополучно провалил, — пошутил я, но тут же осекся, поняв, что под легким действием коньяка моя шутка не слишком-то удалась. Но Меркулов совсем не обиделся:

— Что ты несешь, Турецкий? Уже наклюкался, что ли?

— Нет еще. Извини, я из любопытства… Что в Комиссии по ГКЧП происходит, есть какие-нибудь тайные сенсации? Поделился бы, товарищ государственный советник юстиции третьего класса.

— Все по-прежнему. Чем дальше в лес, тем больше сопротивление всех и вся. Помяни мое слово, и саму комиссию и дела гэкачепистов прикроют. Но я вам ничего не говорил, — приложил палец к губам заместитель генерального прокурора Российской Федерации Константин Дмитриевич Меркулов.

— Все, ребята, по домам. Вы мне уже надоели, — сказала Шура, собирая пустые стаканчики. — Все свободны, мне поработать надо, а Славику продолжать дежурство… в нетрезвом виде.

И Александра Ивановна довольно бесцеремонно вытолкала нас за двери своего кабинета. В последнюю очередь она разбудила Левина, легонько похлопав его по щеке.

И мы втроем решили немного продолжить. Но Костя Меркулов в машине вдруг наотрез отказался выпить еще пару бутылочек. Я повел свою «Ладу» на проспект Мира, где мы высадили Костю. Оставшись вдвоем с Левиным, я пожалел, что у Славика дежурство. Иначе бы мы крепко погуляли. А сейчас компании не было никакой, не пить же мне с Левиным, который, казалось, был бы и не прочь отметить свое первое дежурство.

Я решил, что лучше ехать домой отсыпаться. Отвез Левина на Черняховского, а сам, подрулив к дому, быстро принял теплый душ, который приятно размягчил все тело и настойчиво звал ко сну.

И, нырнув под одеяло, я мгновенно провалился в сон.

Проснулся ночью, вылез из-под одеяла и пошел на кухню. Поставил на плиту чайник и выглянул в окно. Моя машина была целехонька. Вернувшись в комнату, взял одеяло, накинул его на плечи, так как меня слегка знобило, и пошел на кухню, решив выпить чаю с лимоном.

«Годы, годы, годы… — думал я с печалью. — Вот оно как получается. Выпил совсем немного, а просыпаюсь среди ночи и чувствую озноб. Видимо, это старость, неужели старость? Нет, что за глупый ночной вздор? Я проснулся совсем не от похмелья, которого и в помине не было, проснулся… отчего же я проснулся? От озноба? Нет! Проснулся оттого, что мне что-то снилось, очень важное, очень для меня теплое и нежное… Да! Мне снилась Рита, Рита Счастливая! Такая же, какой была девять лет назад — красивая и молодая…»

Господи, сколько раз за прошедшие девять лет я просыпался, как сейчас. Но раньше я просыпался от того, что во сне мне удавалось спасти Риту в последний момент.

И вот сегодня…

Я мучительно стал вспоминать подробности сегодняшнего сна. Сегодня я первым заметил автоматчика, который сидел в кустах и держал нас на прицеле. Да-да, сегодня во сне я опять успел выхватить пистолет и всадить в убийцу Риты всю обойму! Рита закричала: «Са-аша!» И я увидел, что за ее спиной стоял Артур Красниковский. О, он все-таки набросил удавку на шею Риты и…

Я почувствовал, что в глазах у меня стоят слезы, посильнее закутался в одеяло и ругнул себя за излишнюю сентиментальность. Но это все потому, что я еще не окончательно отошел ото сна.

Ах да! Ну наконец-то проснулся. И вспомнил, что Рита всегда мне снилась в годовщину ее гибели. Очевидно, так мертвые напоминают о себе. Все-таки для них, наверное, важно, чтобы их помнили.

Течение моих мыслей прервала пулеметная очередь кухонного водопроводного крана, и я вздрогнул, вспомнив о полковнике Васине. Его записки я захватил с собой, и теперь рукопись, не дочитанная мной, валялась на тумбочке в прихожей. Я сходил за ней, принес на кухню, собираясь продолжить чтение, попивая чай с лимоном.

Возможно, эта рукопись может сыграть свою роль в деле ГКЧП, которым занимается Константин Меркулов. Не связана ли эта торговая авантюра в Германии с финансированием наших гэкачепистов? В этой жизни все может быть, самое неожиданное и невероятное…

Отхлебнув обжигающего чаю, я вновь раскрыл «Записки полковника Васина».

…Мы с Коганом тряслись в грузовике почти сутки. Ночи в Афганистане очень холодные — если бы не было теплых спальных мешков, мы бы глаз не могли сомкнуть. Но я, забравшись в два спальника, положил возле борта матрас, а тремя матрасами укрылся сверху, так что уснул, как сурок. И не сразу услышал, что идет беспорядочная стрельба.

Грузовик стоял. Я выглянул наружу. Трассирующие пули летели наперерез БМП, который тоже стоял. Трассеры красивой светящейся красной строчкой шили черный бархат чужого южного неба. Так же неожиданно, как и начались, выстрелы прекратились. Послышалась гортанная речь. Наш сопровождающий из БМП долго что-то кричал, сложив ладони рупором, в направлении сопки. Через какое-то время из темноты появились трое моджахедов с автоматами наперевес и направились к грузовику, к нам с Коганом. Постучали прикладом «Калашникова» в борт, хотя в этом не было необходимости, так как мы уже приготовились спрыгнуть.

Один из моджахедов протянул мне ладонь, я недоуменно посмотрел на Когана. А тот, заулыбавшись, вытащил из потайного кармана цветастой гавайской рубашки две монеты: наш железный рубль и американский двадцатипятицентовик. Коган протянул монеты афганцу. Тот покрутил их перед карманным фонарем, согласно кивнул. Я понял, что это был пароль.

Мы выбрались из кузова и под дулами автоматов долго петляли по едва различимой тропинке, которую освещал фонариком идущий впереди. Скоро вышли к небольшому, сложенному из камней посту, или «караги» по-ихнему.

Наши новые сопровождающие недоброжелательно смотрели на нас. Наконец принесли советскую военную рацию. Начали запрашивать про нас.

До утра мы просидели на корточках на холодном каменном полу в ожидании, когда за нами прибудет транспорт. С первыми лучами солнца к посту подъехал старый, полуразбитый автобус «мерседес» без стекол и дверей. Нам приказали садиться, но когда майор Коган хотел запрыгнуть в автобус, его вдруг остановили и стали, агрессивно и настойчиво жестикулируя, показывать, что он никуда не поедет, поеду только я. Требуется только один человек, тот, которого ждет Салим аль-Руниш. Этим человеком был я. Через два дня меня должны сюда вернуть тем же путем, этим же автобусом…

Граница с Пакистаном как таковая отсутствует, во всяком случае, на несколько десятков километров навряд ли есть хотя бы один пост по охране границы. Однако меры предосторожности все же были необходимы. И в маленькой мутной речушке, которая была мне по колено, автобус остановился. На холме показался американский «джип». Ну в нем-то я наконец увижу своего бывшего однокашника, Юрку Королева, примерно так мне подумалось. Но не тут-то было. В «джипе» сидели четверо восточных товарищей, которые сразу же принялись за меня, словно я кукла бессловесная. Мне быстро завязали глаза длинной черной чалмой, которая страшно воняла потом, и засунули меня в «джип» между сиденьями.

«К чему такие излишества?» — со злостью думал я, отбивая бока в прыгающем на ухабах «джипе». Но скоро машина резко затормозила. Послышалась английская речь.

И когда меня вытащили из машины — совсем не те руки, что завязывали мне глаза, меня совсем не грубо взяли под локти, осторожно развязали чалму на глазах, — я увидел перед собой двоих европейцев в белых брюках и таких же рубашках с короткими рукавами.

По-английски вежливо попросили пересесть в белый «мерседес», стоявший неподалеку. Возле «мерседеса» дожидались двое европейского вида белобрысых «шкафов», у одного на руке была цветастая татуировка змеи, борющейся с тигром. На плечах у «шкафов» висели израильские короткоствольные автоматы.

Я смотрел в окно «мерседеса», зажатый с боков на заднем сиденье двумя белобрысыми телохранителями. Пейзаж за окном был чуть другой: то ли трава гуще, то ли пирамидальные тополя казались выше…

Однако странно, со мной пока ни словом не обмолвились, а ведь я довольно сносно могу изъясняться по-английски. Я пару раз спрашивал, далеко ли еще ехать. И почему нет Королева Юрки, ведь он меня должен был встречать на пакистанской границе. Интересно, насколько он постарел, я его и в девяносто лет узнаю — у меня неплохая память на лица.

Примерно с полчаса мы ехали молча. Я снова спросил по-английски про своего друга — имени не назвал, — где он, почему меня не встретил?

— Юрий Королев вас ждет. Скоро с ним увидитесь, — был ответ на почти чистом русском языке. С переднего сиденья обернулся один из белорубашечников с изумительной белизны зубами и выцветшими голубыми глазами. На вид ему было чуть за сорок.

Я, признаюсь честно, слегка струхнул. Что-то не то происходит! Уж не угодил ли я в лапы к резиденту КГБ или ЦРУ — неизвестно, что хуже.

— Куда вы меня везете?

— Увидите, дорогой товарищ… — Голубоглазый демонстративно раскрыл мое удостоверение военного врача и громко «прочитал»: — «Владимир Васин», — хотя в удостоверении было написано совсем другое имя! Удостоверение с моей фотографией у меня изъяли еще перед посадкой в «мерседес», при обыске.

«Кажется, ты приплыл, полковник Васин, — подумал я. — Тебя просто сдали, но кто?! Может быть, сам Вагин таким способом решил избавиться от меня? Хотя зачем ему это? Не может быть, чтобы вся эта „командировка“ была просто вагинским трюком с целью сдать меня военной разведке или КГБ!»

Больше вопросов я задавать не решался. Несколько часов мы ехали в полном молчании. Я сидел, стиснутый справа и слева мощными плечами, и лихорадочно соображал, что же теперь делать. Строил самые различные версии моего провала. Юрий Королев! Он наверняка, как бывший перебежчик и предатель родины, давно завербован американцами, это уж как пить дать. И он меня…

Однако не стоит торопиться с выводами. Я проработал несколько легенд, одна из них меня устроила: меня похитили и вывезли в Пакистан. Я же, естественно, представитель Красного Креста…

Дорога пошла уже асфальтированная, а кое-где бетонная. Белый «мерседес», увозивший меня все дальше от афганской границы, мчался на бешеной скорости. Мчал меня, по всей видимости, к Исламабаду, если судить по положению солнца.

Вдалеке, подернутый дымкой, показался довольно большой город с многочисленными башнями минаретов.

Был уже вечер. Вечернее время намаза. И все отчетливей слышались противные, гнусавые голоса муэдзинов.

Машина запетляла по узеньким улочкам предместья города и вскоре остановилась перед массивными высокими железными воротами, которые, казалось, сами собой раскрылись; «мерседес» въехал в маленький чистенький дворик перед домом, со всех сторон окруженный высокими каменными беленными стенами, по верху которых была протянута колючая проволока, которая обычно используется на базах бундесвера.

— Ну вот и приехали, — улыбнулся голубоглазый, что сидел на переднем сиденье машины. — Будьте как дома, Владимир Федорович, но не забывайте, что в гостях…

— Где я? — мрачно спросил я.

— Исламабад. Чудесный город, мне нравится. Надеюсь, и вам он понравится, товарищ полковник, — улыбнулся голубоглазый.

Пакистан. Исламабад

— Итак, повторяю. Как вы оказались в Пакистане?

— А какое ваше собачье дело?! — хрипло вспылил я, будучи уже на взводе.

Кажется, в сотый раз я рассказывал одно и то же. Сколько можно повторять! Я усмехнулся и потянулся за сигаретой:

— Знаете, вы смахиваете на наших гэбэшников.

Я сидел в маленькой комнатке, не слишком-то похожей на комнату следователя. Эта комнатка скорее походила на предбанник какой-нибудь роскошной сауны. Стены обиты полированными красными досками, возможно, от полировки комната чем-то напоминала еще и наши бывшие ленинские комнаты в военных частях Западной группы войск. Все такое же ухоженное, чистенькое: шторы на зарешеченном окне, книжный шкаф с арабскими газетами и множеством маленьких кофейных чашечек и бокалов. Вот только для ленинской комнаты не хватает на стенах портретов Ленина и Горбачева, не к ночи будь они помянуты. И вместо иконостаса членов Политбюро вдоль стены какое-то восточное полотенце с вышитой зеленым шелком арабской вязью.

Я устал, давно устал отвечать на вопросы. На столе уже который час крутился магнитофон. А передо мной за столом сидел человек, назвавшийся Норманом Плэттом, естественно, никакой не представитель американского посольства и, к моему счастью, не представитель Советского Союза, а какой-то довольно серьезный человек из ЦРУ. По-русски он говорил очень даже неплохо, почти без акцента, наверняка кто-то из его предков был русским, так я определил. Настолько хорошо выучить язык нельзя ни в институте, ни даже в спецшколе для ЦРУ. И к тому же его русский был слегка устаревшим, чувствовалось, что он никогда не жил в России.

Я бессмысленно уставился на массивную хрустальную пепельницу на столе. Взять бы эту пепельницу и проломить ему башку — ох, как хотелось! Но я понимал: делать этого не стоит… Я вздохнул:

— Не совсем понимаю, чего от меня хотят. Если я арестован…

— Мы хотим знать правду, — прервал меня голубоглазый Норман Плэтт. — И вы, естественно, арестованы, уважаемый господин полковник…

— Просто Владимир Федорович, без всяких господинов можете, — усмехнулся я и закинул ногу на ногу.

— Предлагаю начать сначала…

— О, черт побери! — невольно закатил я глаза и развалился в мягком кресле.

Норман Плэтт сочувственно улыбнулся мне и расширил свои большие, чуть навыкате, голубые глаза. Потом нацепил на нос очки в толстой роговой оправе.

— Все, что вы нам рассказывали до сих пор, не представляет какого-либо интереса, Владимир Федорович. Мы про вас знаем предостаточно…

— От кого? — в тысячный раз спросил я.

Норман снова не ответил, словно и не слышал моего вопроса.

— Знаем, что вы военнослужащий в чине полковника, и очень высокопоставленный офицер ЗГВ. И вдруг вы оказались в Пакистане… Однако, как вы уверяете, вы не ищете политического убежища. Тогда что же вам здесь надо? Всего лишь встречи с господином Салимом аль-Рунишем? И у вас нет никакого задания от вашего Комитета госбезопасности или ГРУ? И вы не работаете на разведку? Ну это, право, несолидно… Такая версия просто несерьезна для убеленного благородной сединой многоуважаемого полковника. Вы со мной не согласны? — усмехнулся Норман, поправляя на носу очки.

— Не согласен, — рявкнул я. — Никакого Салима аль-Руниша я не знаю!..

— Да бросьте неправдничать, — махнул рукой Норман Плэтт.

Какое странное слово он употребил, может быть, его когда-то говорила бабушка этого Нормана: «неправдничать»…

— Я вам уже говорил, что меня похитили… Меня сейчас разыскивает Красный Крест! Я требую срочно связаться с моим посольством! — чуть ли не вскричал я, хотя про посольство — это для красного словца. Минуй меня пуще всяких бед советское посольство…

Норман Плэтт помолчал, постучал маленькой темной сигаретой по пепельнице. Этих сигарет он уже выкурил почти пачку.

— Вы ни на что не жалуетесь, Владимир Федорович? С вами обращаются нормально, кормят прилично? Через некоторое время мы можем пригласить вашего адвоката, если таковой имеется, — задумчиво сказал Норман Плэтт.

— Спасибо, — сказал я. И тут не выдержал и расхохотался, вот только советского адвоката здесь, в Пакистане, мне и не хватало!

Я находился в этом доме на краю Исламабада уже больше суток, и почти непрерывно шли допросы.

— Может быть, вам мало платили в вашей армии, может быть, поэтому вы решили стать перебежчиком, как Юрий Королев?

— Я не перебежчик! Меня похитили…

— Может быть, на вас заведено уголовное… преследование, или как это там у вас называется?..

— Нет.

— Может быть, вы сделаете чистосердечное добровольное признание: какая цель вашего задания в Пакистане? И мы не будем прибегать к различным сильнодействующим эффектам типа нейтрализатора воли или «полиграфа»?

— У меня нет никакого задания. Здесь крутится? Магнитофон записывает? — покосился я на бесшумный черный ящик на столе.

— Совершенно справедливо. Записывает.

— Так прослушайте, что я говорил раньше. Ничего нового я вам добавить не могу.

— Хорошо, полковник. А как вы отнесетесь к тому, что мы разошлем ваши фотографии со мной в обнимку на Лубянку, в ваш Генеральный штаб, вашим контрразведчикам? Я человек известный, работаю в Пакистане легально. Меня неплохо знают в вашей стране как представителя Лэнгли. Как вы отнесетесь к подобному предложению?

— Очень хорошо. Вам никто не поверит, — холодно ответил я.

— Так-так, значит, не поверят… — притворно покачал головой Норман Плэтт. — Ну хорошо, тогда попробуем перейти к делу.

Я внутренне напрягся, но на губах у меня играла легкая полуулыбка, которая далась мне с большим трудом. Норман продолжал:

— Как полковник отнесется к предложению сотрудничать с нами?

— Отрицательно, — отрезал я.

— Ну нельзя так сразу отвечать, не подумав. Я бы в вашем положении согласился.

Да, мое положение просто аховое! Из огня да в полымя, как говорится. Из потенциального торговца оружием — почти в предатели родины — и одним махом! Эх, если коготок увяз, то всей птичке теперь биться в сетях ЦРУ…

— Не советую, не советую отказываться, не подумав. Мы бы для вас все устроили в лучшем виде. Я имею в виду вашу встречу с Салимом аль-Рунишем. Нас его торговые дела не касаются. Вы хотите продать ему пару танков — это пожалуйста, почему бы и нет! Мы уважаем его страну, оборонные запросы его песчаной пустыни… Но если вы хотите передать ему нечто более серьезное, допустим, некоторые коды Генерального штаба, тогда лучше держать связь с нами…

— Я ничего не собираюсь передавать какому-то там Рунишу! Да и где, в конце концов, этот ваш мифический Королев? — наигранно вспылил я.

— Здесь, в Исламабаде. Вас дожидается, господин полковник. — Норман удивленно выпучил глаза и даже снял очки.

И я почему-то поверил его искреннему удивлению. И как не поверить, откуда у него столько информации, у этого Нормана, как не от Юрки Королева?

— А кто он вообще, Салим аль-Руниш? — на всякий случай полюбопытствовал я.

— Салим аль-Руниш — наш очень хороший друг. Можно сказать, что мой хороший дружок, вернее приятель, так лучше звучит по-русски. Я даже был у него в гостях; прекрасный у него замок в маленьком оазисе из пальм, окруженном песками. Мраморные бассейны, четыре жены, как и положено. И отдельный двухэтажный дом для наложниц, которых он меняет раз в полгода, — улыбался Норман Плэтт. — А вы, наверное, удивляетесь, откуда я все знаю?

— Да могу я когда-нибудь встретиться хоть с кем-то? Кроме моего адвоката, естественно: если не с Королевым, то хотя бы с вашим Рунишем?!

— С господином Салимом? Увы, кажется, вы уже не встретитесь, — победоносно улыбался Норман Плэтт. — Он вас ждал-ждал да так и не дождался, вы опоздали на встречу.

— Так я же торчу у вас! — с ненавистью проскрежетал я.

— Вот именно, сидите у нас. И ваше задание провалено, почти провалено… Если, конечно, у вас хватит благоразумия согласиться на мое предложение…

— О сотрудничестве? — прорычал я. Норман Плэтт согласно кивнул. — Категорически отвергаю!

— Повторяю: зря. Ну что ж, у вас еще есть время подумать…

— Перед расстрелом? — по-черному пошутил я (или сказал правду? — я и сам не знал).

— Ну зачем — перед расстрелом? Вы еще можете кому-нибудь пригодиться, — усмехнулся Норман. — Я просто говорю, что у вас есть еще некоторое время подумать. Может быть, Юрий Королев, тоже мой хороший друг, захочет вас убедить, — многозначительно добавил Норман Плэтт.

На моем лице не дрогнул ни один мускул, когда он сказал «хороший друг».

— Я встречусь с Королевым?

— И очень скоро, господин полковник.

— Я же просил, не надо «господинов»! — вспылил я.

— И ваш бывший друг…

— Он мне не друг!

— Ваш бывший коллега по учебе совсем не предатель вашей социалистической родины, как вы думаете. Он диссидент, а это, по-моему, у вас сейчас звучит гордо. Или перестройка господина Горбачева армии пока не коснулась? — Норман Плэтт сверлил меня своими холодными бледно-голубыми глазами сквозь толстые стекла очков, и мне казалось, что он видит меня насквозь, читает все мои мысли.

— Где Королев?

— В американском представительстве, назовем это место так, — без улыбки отрезал Норман Плэтт.

— В представительстве ЦРУ?

— Полковник догадлив. — Вновь мягкая улыбка появилась на загорелом лице Плэтта.

— Так он здесь же, где я?

— Нет, он в другом месте:

— Мне это все не нравится, — пробурчал я, пытаясь собраться с мыслями.

— Мне пока тоже. Значит, вы, как уверяете, не работаете на КГБ?

— Сами решайте, — устало ответил я. Впрочем, я их хорошо понимал, этих цэрэушников: и того, черноглазого, что допрашивал меня вчера, и Нормана, который испытывает мои нервы сегодня. Не верить — это их право, даже их работа.

Я вообще-то сталкивался со шпионажем в ЗГВ, но это были такие пустяки по сравнению с тем дерьмом, в которое я попал. Года четыре-пять назад довольно много было советских солдат, служивших в ЗГВ, которые, в надежде на лучшую жизнь после побега в ФРГ, вынюхивали в воинских частях и даже в самом штабе ЗГВ какие-нибудь пустяковые сведения. Но я-то совсем не рядовой, и хоть информация по ЗГВ сейчас вообще никого не интересует, потому что группы, считай, уже больше нет, — но я-то полковник… Помощник командующего! И лицом к лицу с цэрэушной мордой, да еще где — в Пакистане!

— Хорошо, Владимир Федорович, хватит нам морить голову, простите, морочить голову, я хотел сказать… Надеюсь, встреча с Юрием Королевым на вас подействует благотворно, — устало сказал Норман Плэтт, поднимаясь из-за стола.

Он выключил магнитофон, нажал кнопку, спрятанную в ящике стола.

Дверь распахнулась, и в комнату вошли двое арабов, маленьких, худеньких, но крепких. Оба с автоматами «узи» — как-никак, а я все-таки не мальчишка какой-нибудь, я птица важная. И это «уважение», проявленное ко мне, безоружному, в виде двух автоматчиков, мне почему-то внушало надежду и даже уверенность.

Если бы я был младший офицер, пусть даже майор, то запросто могли бы, ничего от меня не добившись, ликвидировать. Но пропавший из ЗГВ помощник командующего, вдруг объявившийся в Пакистане! — это дело очень серьезное… Это скандал международного масштаба!

Но я, несмотря ни на что, фанатически верил, что судьба, Бог или какие-нибудь ангелы, хранившие меня до сих пор, сберегут меня и в дальнейшем.

Я выплыву! Я должен выплыть! Нет предела человеческим возможностям, в том числе возможностям разума. Я должен. Должен что-то придумать: либо попробовать сбежать отсюда, либо через Королева что-то предпринять…

Но что… Что?!

* * *

Зазвонил телефон. Я вздрогнул. Поднял трубку, на ходу обнаружив, что за окном вновь холод московского рассвета.

— Привет, Турецкий! Я тебя, конечно, разбудила, прости, пожалуйста. Это Татьяна. Надеюсь, узнал? — послышалось в трубке.

— Танюша, доброе утро! Я не сплю вот уже почти сутки и, можно сказать, думаю о тебе. Вернее, о твоем полковнике Васине. Изучаю его литературный шедевр.

— Ну что скажешь?

— Я еще не закончил чтения, Танечка. Но материал прелюбопытнейший. Твой будущий муж почти что Сименон, это который Жорж… Здорово пишет. Увлеченно и увлекательно!

— И это все, что ты можешь сказать? — Голос Татьяны Холод погрустнел.

— Я же еще не прочел до конца, но пока, кроме беллетристики, никакого документального материала.

— Турецкий, ты меня хочешь обидеть? Или хочешь успокоить, я не совсем поняла. Но, честно говоря, я боюсь за моего Володю…

Я, как мог, постарался развеять страхи Татьяны, говоря, что все это плоды его богатой фантазии. Но, кажется, Татьяна была со мной не согласна. Да и я сам не считал, что все описанное лишь плод богатого воображения. Но как все это доказать с точки зрения уголовного права и криминалистики?

— Спасибо тебе, Саша. Спасибо за твои глупые утешения. Но я не поэтому звоню. Слушай внимательно: ты сегодня к двенадцати часам можешь подъехать в редакцию «Новой России»?

— А что-нибудь важное?

— Очень важное. Я устраиваю редсовет, обязательно появись. Мы будем обсуждать такой материал… Какой, пока не могу сказать, но ты должен быть во что бы то ни стало!

— Таня, объясни толком. Это как-то связано с твоим Васиным?

— Все узнаешь на редсовете. Я приготовила такую бомбу, ты ахнешь! Жду…

— Это связано с делом ГКЧП? — крикнул я, но в ответ услышал короткие гудки.

Комиссия по делам ГКЧП забуксовала. Расследование медленно, но верно зашло в тупик. Похоже, причина государственного переворота никого уже не интересовала. Даже президентская команда, удовлетворившись легкой победой демократии, отнеслась достаточно прохладно к выводам комиссии…

Интересно, что за бомбу приготовила Таня. Надо непременно быть в редакции, несмотря ни на какие телефонные звонки. А телефон вновь дал о себе знать.

— Ну, старик, ты и спать здоров, — услышал я веселый голос Грязнова.

— Привет, Слава, ты хоть смотрел на часы?

— Счастливые часов не наблюдают. А у меня есть маленький повод для радости! Я нашел «мерседес» этого Самохина. — Грязнов, довольный, захихикал в трубку. И уже серьезно добавил: — В Шереметьеве этот Самохин машину оставил.

— Ты из аэропорта звонишь, что ли?

— Сашок, ты наивен, как дитя, — сказал Грязнов. — Я со станции Шереметьево звоню, Савеловской железной дороги. Здесь он свой «мерс» оставил под охраной — тут что-то вроде небольшой автостоянки есть. На ней он и стоит. Только не Самохин хозяин этого «мерседеса»!..

— Уже интересно.

— Машина закреплена за Самохиным, но принадлежит она некой фирме «ГОТТ». Фирма торгует подержанными автомобилями. Этот «мерседес» был пригнан недавно из Германии, а в день убийства его угнали. Вот и все, что мне удалось пока выяснить.

— Какую роль в фирме играл Самохин?.. Странное совпадение получается: у фирмы «ГОТТ» угоняют автомобиль, а на следующий день ее сотрудник подрывается.

— Не торопись, со всем разберемся. Жду тебя на оперативном совещании у Романовой.

— Постой, Вячеслав, я должен быть в редакции «Новой России» на редсовете.

— Жду тебя, когда освободишься. Чувствую, Сашок, тебе лавры Джона Ле Карре спать не дают, совсем залитературился! Ну пока. Все, жду у себя в кабинете новоявленного писаку! — И Слава Грязнов положил трубку.

Вот утро и началось…