Глава 6. — Бри, ты думаешь, я могу пойти сегодня после обеда к Эриксонам?

— Бри, ты думаешь, я могу пойти сегодня после обеда к Эриксонам? Я бы хотела посмотреть портрет моей мамы, о котором мне недавно рассказывала Софи, — я попыталась сформулировать свой вопрос как можно незаинтересованней. Вчера Кэлам не был на тренировке по плаванию и не появлялся в школе всю неделю. С каждым днём я беспокоилась всё больше. Неприятное чувство в моём животе сводило меня с ума. Я всё время думала о прошлой субботе, о его словах и прикосновениях. Как он поведёт себя, когда я снова его увижу?

— Да, конечно. Доктор Эриксон и Софи будут рады. Я позвоню им позже и предупрежу. — Бри просияла, а я тут же почувствовала укол совести. Она же не могла знать, что я хочу пойти в дом пастора преимущественно из-за Кэлама.

В школе в ожидании окончания дня я не могла сконцентрироваться на учёбе и завалила незапланированный тест по математике. Вернувшись домой, я обнаружила записку от Бри: «Эриксоны ждут тебя к пяти часам на чай. Хорошо провести время».

Сейчас было около трёх, оставалось ещё два часа, которые будут тянуться для меня целую вечность. Я решила сделать своё домашнее задание. Так, по крайней мере, я проведу время с пользой. Когда я закончила, я достала свою папку для рисунков, чтобы выбрать несколько картин, которые мне бы хотелось показать Эриксонам. Два или три рисунка я хотела повесить в рамку в своей комнате. Но до сих пор у меня не доходили до этого руки. Мне было нелегко принять решение.

Я взяла портрет своей мамы, три пейзажа, которые нарисовала ещё дома и мой первый здесь рисунок моря.

Я натянула свежепостиранные джинсы и светло-голубой джемпер с треугольным вырезом, расчесала волосы и нанесла блеск для губ. В результате я осталась довольна своим отражением в зеркале. За последние несколько недель синяки под глазами исчезли, а весеннее солнце нанесло на мою кожу лёгкий загар.

В половине пятого я отправилась в путь, так что пришла я на пару минут раньше положенного. Название «дом пастора» было несколько обманчивым — здесь уже более ста пятидесяти лет не живёт никакой пастор. Дом принадлежит семье Эриксонов уже вечность. Я набрала воздуха в лёгкие и нажала на старомодный звонок. Раздался серебристый звон. В ожидании я теребила свою серебряную цепочку, которую носила на шеи. Дверь распахнулась, и передо мной оказался Кэлам. В своих джинсах и тесно прилегающем пуловере цвета слоновой кости он в очередной раз выглядел слишком хорошо. Я вмиг почувствовала себя ещё более невзрачной, чем обычно.

Мой смущённый взгляд его позабавил. Он улыбнулся и сказал:

— Думаю, ты хотела бы зайти и выпить с нами чаю.

Я всё ещё была озадачена его «с нами», когда он нежно оторвал мою руку от цепочки, в которую я по-настоящему вцепилась, и потянул меня в просторный вестибюль.

— Не порви её.

Я стряхнула его руку и ответила упрямей, чем следовало бы:

— Я сама могу о себе позаботиться.

Он посмотрел на меня с удивлением, и в тот же самый момент я покраснела.

— Извини, — пробормотала я, запинаясь, — обычно я не бываю такой невежливой.

Он осмотрел меня.

— Что ж, в будущем я постараюсь пропускать мимо ушей твои скверные замечания.

Он издевается надо мной?

— На озере было здорово, — продолжил Кэлам.

Я кивнула и опустила взгляд на свои ноги.

— Теперь ты войдёшь? — спросил он ещё раз.

Я вошла.

Дом внутри был почти таким же впечатляющим, как и снаружи. Где у обычных людей на стенах обои или картины, здесь были книжные полки. Стоял чудесный запах старой бумаги и кожи.

— Где ты прятался целую неделю? — задала я вопрос, который казался мне самым важным, пока мы были наедине.

— Кое-что личное, — коротко ответил он и вошёл на кухню.

Доктор Эриксон поприветствовал меня, а Софи повела к креслу в гостиной. Здесь также на каждой стене висела книжная полка. Даже на полу стояли стопки книг. Ещё нигде, кроме библиотеки, я не видела такое количество книг.

Стол был накрыт изысканной фарфоровой посудой. На нём лежали маленькие сэндвичи и домашние сконы.

— Кэлам, разольёшь, пожалуйста, чай? — попросила Софи. Он кивнул и налил чай в чашки. Мне в нос ударил восхитительный аромат. Наблюдая за мной, Кэлам улыбнулся. Я стеснительно, но с облегчением улыбнулась в ответ. Очевидно, он решил не обижаться и не злиться. Но важным было то, что, по всей видимости, он планировал провести всю вторую половину дня вместе с нами.

Мы пили чай, ели выпечку и разговаривали. Мы рассказывали о школе и смеялись над учителями. Доктор Эриксон поведал о своих путешествиях по острову и предложил мне однажды составить ему компанию.

— Теперь покажи нам наконец свои рисунки, — попросил он. Я почти забыла о них, время бешено мчалось, и на улице уже начало смеркаться. Я взяла свою папку и протянула ему одну картинку за другой. Он долго рассматривал портрет моей матери. Осторожно он провёл пальцем по линиям её лица.

— Она была удивительной женщиной, — проговорил он с благоговением. Краем глаза я заметила, как меня рассматривал Кэлам. Тогда он забрал из рук доктора Эриксона картину.

— Красиво, — серьёзно сказал он.

Все трое внимательно рассмотрели и остальные мои картины.

— Мне бы хотелось повесить их в рамку, — сказала я, убирая рисунки. — Где можно это сделать?

— О, мы можем это сделать. Кэлам очень умелый в таких вещах.

Я взглянула на Кэлама. Провести с ним ещё больше времени, я была совсем не прочь.

— Пойдём, я покажу тебе несколько рамок, — сказал он. — Соберём все, которые сможем найти.

Софи улыбнулась мне.

— Я предупрежу Бри, что ты поужинаешь с нами и немного задержишься. Кэлам может потом тебя проводить.

При мыслях о перспективе остаться с ним наедине допоздна, моё сердце взволнованно забилось. Я начала опасаться, что каждый в этой комнате мог его услышать.

Доктор Эриксон и Кэлам направились со мной в огромный сад, находившийся за домом. Здесь цвело большое количество цветов, из которых большинство я даже никогда не видела.

Они вели меня к старому перекошенному домику на краю грядок через сад, который в свете заходящего солнца выглядел волшебно. Дом был покрыт вьюном. Кэлам со скрипом открыл большую деревянную дверь, и мы вошли внутрь. В нос ударил запах свежей древесины, краски и скипидара. Последние лучи солнца пробивались в помещение, и маленькие пылинки парили в воздухе в тускнеющем свете дня. Я в удивлении осмотрелась. Это помещение было словно из старого фильма. На стенах из кирпича висели сувениры: маски, картины и древние деревянные кресты. На стене висела старая уздечка и как минимум двадцать ржавых подков.

— Мои талисманы, — рассмеялся доктор Эриксон, заметив мой удивлённый взгляд. — Все они из разных стран.

Медленно, чтобы ничего не уронить, я скользнула между столом с инструментами и неготовыми рамами к мольбертам в конце помещения. На них стояли различные холсты с более или менее готовыми картинами. Пейзажи на них выглядели прекрасно, каждая картина сама по себе была произведением искусства. Смогу ли я когда-нибудь рисовать так же? По сравнению с этим, мои рисунки выглядели дилетантской мазнёй.

Пока я любовалась картинами, Кэлам подошёл к стопке старых картинных рам, которые были прислонены к стене. Он рассмотрел каждую из них, прежде чем выбрать три рамы.

— Должны подойти к твоим картинам, как я думаю. — Он понёс рамы к огромному верстаку и забрал у меня из рук папку. — Что думаешь? — спросил он, держа в руках портрет моей мамы в светло-коричневой отделанной изящной резьбой раме. Красивое изделие представило портрет в выгодном свете.

Я кивнула и пронаблюдала, как он ловко вынул заднюю стенку рамы и осторожно достал стекло.

— Почистишь? — попросил он и вручил мне стекло. — Там стоит стеклоочиститель, а тряпку найдёшь на полке.

Пока я основательно начищала стёкла, Кэлам изучал картинные рамы в поисках маленьких повреждений. Затем на эти места он аккуратно нанёс подходящую краску и лак.

Закончив, я села рядом с ним на верстак и рассматривала его сконцентрированное лицо, пока он работал.

— Я поищу Софи, справитесь сами? — спросил доктор Эриксон. Я совсем забыла о его присутствии.

Кэлам продолжал молча работать, пока я наблюдала за ним. Его лицо излучало силу и грацию. Мне очень хотелось коснуться его щеки. В очередной раз мне бросились в глаза его длинные тонкие пальцы. Я нервно сглотнула, представив, как он касается меня ими. Это было глупо. С чего вдруг он будет проявлять ко мне больший интерес, чем ко всем тем девушкам, которых, по словам Амели, он отверг?

Он вдруг улыбнулся.

— Что такое? — спросила я.

Кэлам покачал головой, но никакого ответа не последовало. Наверняка он заметил мой пристальный взгляд.

Быстрым движением он положил портрет в раму, надел заднюю крышку и закрыл крепления. Затем он развернул картину к свету.

Идеально.

Он положил её мне на колени и взял следующий рисунок, который я нарисовала на утёсах. В тот день у моря был необычный синий цвет, и мне почти удалось, смешав краски, получить тот же оттенок. Пока Кэлам смотрел на рисунок, мне пришло в голову, что сегодня его глаза точно такого же цвета.

В тот день мы были с Питером на утёсе до захода солнца. Спокойное, но опасное настроение, которое излучало тогда море, отчётливо узнавалось на картине.

— Не хочешь рассказать, что произошло с твоей матерью? — перебил Кэлам мои мысли.

Я сглотнула. В течение многих недель после смерти моей матери я пыталась не говорить о ней и даже не думать. Мне казалось, так мне будет легче справиться.

Кэлам не давил на меня. Он дождался, пока я решусь ответить. Я заглянула ему в глаза и поняла, что могу доверять ему. Я глубоко вздохнула и, запинаясь, рассказала об аварии и о том, когда видела её в последний раз. Кэлам отложил картинную раму в сторону и прислонился к столешнице рядом со мной.

Когда я закончила рассказывать, он молча посмотрел на меня. На мои глаза навернулись слёзы и тут же побежали по щекам. Кэлам стёр их.

— Мне очень жаль, — прошептал он и, обвив вокруг меня руку, притянул к своей груди. Я прислонилась к нему. Он пах солнцем и морем.

— Почему ты так делаешь? — Я не решалась взглянуть на него, но надеялась, что он меня не отпустит.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, поглаживая меня по волосам.

— Ты игнорировал меня неделями напролёт, — напомнила ему я. — А сейчас ты совсем другой.

— Я не знаю. — Его голос звучал озадачено. — Уже когда я увидел тебя в первый раз, как ты растрёпанная сидела рядом с китом, у меня было такое чувство, что ты не сулишь мне ничего хорошего.

Я в возмущении выпрямилась.

— Ты ведь даже не знал меня.

Он улыбнулся, и мой гнев вмиг испарился.

— Я сказал, это было чувство. Ты стояла в воде, цепляясь за кита, и тогда я знал, что мне нужно остерегаться.

— И? Сейчас ты передумал?

— Именно, — ответил он, освобождая меня и отворачиваясь к рамам.

Я с недоверием смотрела на него. Всё-таки сейчас он не был готов продолжить объяснять свои перемены настроения.

— Почему ты не живёшь со своими родителями? — спросила я.

Он покачал головой и ответил без каких-либо церемоний:

— Я никогда не знал своих родителей. — Его тон не терпел никаких дальнейших вопросов на эту тему. — Мне кажется, эта картина самая красивая, — сказал он, и я посмотрела на рисунок перед ним. — Я тут подумал… — он медлил.

— М-м?

— Подаришь мне её?

Я уставилась на него. Он это серьёзно?

— Я бы повесил её в своей комнате. — Его голос звучал немного нервно.

— Конечно, если она тебе так нравится, — ответила я, смущённая его неожиданной похвалой.

Он взял белую раму, осмотрел её и отложил в сторону. Затем он проложил себе дорогу к стопке картинных рам и некоторое время капался в них. Наконец он вытащил простую светло-серую деревянную раму и, рассмотрев её, остался довольным. Картина испытала на себе такую же тщательную заботу, что и портрет моей матери. Я молча сидела рядом, предаваясь своим мыслям.

— Уже поздно, — сказал Кэлам, когда закончил. — Остальные картины я обрамлю в следующий раз, если ты хочешь?

— Если я смогу наблюдать за процессом?

— С удовольствием.

Он обхватил рукой мою талию и опустил с верстака. По телу побежало покалывание от его прикосновения. Он позволил скользнуть мне на пол, и его непосредственная близость как всегда сводила меня с ума. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не положить свою голову на его мускулистую грудь, которая была ко мне так близко. Тут он отошёл в сторону и взял картины.

— Пора ужинать.

Мы молча вошли в дом. Дистанция, которую он соблюдал, наверняка была намеренной. Софи и доктор Эриксон любовались обрамлёнными картинами.

— Я хотел показать портрет твоей матери, который я нарисовал, — сказал доктор Эриксон.

Мы с Кэламом последовали за ним в соседнюю комнату, которая оказалась чем-то вроде библиотеки, хотя это определение подходило для всего дома. У стен стояли книжные стеллажи, достававшие до тёмно-синих потолков, а на столах, которые были расставлены по комнате, также лежали стопки книг. Уютные кресла, покрытые клетчатым материалом, и лампы для чтения дополняли обстановку.

Пока доктор Эриксон рылся в своих папках с рисунками, Кэлам подошёл ко мне.

— Его семья уже вечность собирает старые книги. Ты найдёшь здесь такие сокровища, за которые многие коллекционеры отдали бы целое состояние. У него бесчисленное множество первых изданий.

Теперь я была удивлена ещё больше.

— А, вот он! — воскликнул доктор Эриксон и достал пожелтевший лист из одной из папок.

Он поднёс его к лампе, и мы подошли ближе. Это был рисунок карандашом.

— Здесь ей примерно столько же лет, сколько и тебе сейчас. Она часто приходила к нам рисовать. Я показывал ей разные техники. Она была талантливой.

Я озадачено посмотрела на него. Моя мама рисовала. Кэлам осмотрел меня и осторожно подтолкнул к креслу.

— Она никогда не рассказывала мне этого. — Я взглянула на доктора Эриксона.

— Очень похоже на неё. Тогда она хотела оставить всё позади. Не думаю, что это было верным решением. Но она была упряма. Если она приняла решение, её невозможно было переубедить.

Я точно знала, что он имеет в виду.

Доктор Эриксон отвернулся к своим папкам.

— У меня ещё осталась её последняя картина, которую она нарисовала у нас. В целом, она готова. Твоя мама хотела лишь поработать над некоторыми деталями. В этих вещах она была перфекционисткой.

Он достал лист, и я уставилась на картину, которая выглядела слишком реалистичной, а не так, будто она была нарисована. На рисунке был изображён сад Эриксонов в своём полном великолепии. Каждый отдельный цветок был нарисован с любовью. Старая обвитая вьюном мастерская выглядела так естественно, что можно было подумать, вот-вот кто-то побежит по картине и потянет за дверь.

— Можешь забрать рисунок, теперь он принадлежит тебе.

Я сглотнула.

Кэлам сел на подлокотник кресла и взял меня за руку.

— Ужинать! — Послышался голос Софи за дверью. Я с облегчением покинула комнату, которая была наполнена воспоминаниями о моей матери.

— Мне уже пора собираться домой, — неуверенно сказала после ужина.

— Уже поздно, — ответила Софи. — Кэлам, проводи, пожалуйста, Эмму домой. Мы не можем позволить ей пойти одной.

— Да что может случиться? — возразила я без особого энтузиазма в надежде, что Кэлам меня всё-таки проводит.

Он не отреагировал на моё возражение и взял картину в раме со стола.

— Идём?

— Всё было прекрасно, — я поблагодарила Эриксонов.

— Приходи к нам ещё.

Они улыбаясь попрощались со мной.

Мы тихо шли рядом друг с другом.

— Ты задумывалась, какие ещё тайны скрывала от тебя твоя мама? — Кэлам прервал молчание.

— Очевидно, имеются вещи, которых я о ней не знала.

— Ты знаешь своего отца?

Я покачала головой.

— Нет. Она никогда мне о нём не рассказывала, и однажды я просто перестала спрашивать. Она всегда расстраивалась, когда я начинала задавать вопросы.

Он понимающе кивнул. Я кинула на него взгляд со стороны.

— Где ты жил, прежде чем переехать к Эриксонам?

Он с усмешкой взглянул на меня.

Я не хотела настаивать, поэтому закусила губу и предалась своим мыслям, которые Кэлам больше не прерывал.

— Хочешь зайти? — спросила я, когда мы подошли к моему дому. Он слегка качнул головой и вручил мне картину.

— Было здорово, что ты пришла. Я буду ждать с другими картинами, когда ты снова заглянешь. — Он посмотрел мне в глаза. Со знакомым чувством в животе я развернулась и зашла в дом.

Date: 2015-07-24; view: 290; Нарушение авторских прав