ХЕНАРОС. Я проснулся около 8 часов следующего утра и обнаружил, что ла горда высушила на солнце мою одежду и приготовила завтрак

Я проснулся около 8 часов следующего утра и обнаружил, что ла горда высушила на солнце мою одежду и приготовила завтрак. Мы ели на кухне, на обеденной площадке. Когда мы закончили, я спросил ее о Лидии, Розе и Жозефине. Они, казалось, исчезли из дому.

— Они помогают Соледад, — сказала она. — она готовится к отъезду.

— Куда она собирается уезжать?

— Куда-нибудь из этого места. У нее больше нет причин оставаться. Она ждала тебя, а ты уже приехал.

Сестрички собираются вместе с ней?

— Нет. Они просто не хотят сегодня быть здесь. Похоже на то, что сегодня им здесь находится уже не стоит.

— Почему не стоит?

— Сегодня приходят хенарос, чтобы увидеть тебя, а девочки не ладят с ними. Если все они соберутся здесь вместе, между ними произойдет самая ужасная борьба. В последний раз, когда это случилось, они чуть не поубивали друг друга.

— Они борются физически?

— Будь уверен, что да. Все они сильные, и никто из них не хочет занимать второе место. Нагваль говорил, что это случится, но я бессильна остановить их; более того, я вынуждена принимать чью-либо сторону, так что получается страшная кутерьма.

— Откуда ты знаешь, что хенарос придут сегодня?

— Я не разговаривала с ними. Я просто знаю, что они будут сегодня здесь, вот и все.

— Ты знаешь это, потому что ты видишь, Горда?

— Совершенно верно. Я вижу их идущими. И один из них идет прямо к тебе, потому что ты тянешь его.

Я заверил ее, что я никого в особенности не тяну. Я сказал, что не открывал никому цели своей поездки, но что эта поездка имела отношение к чему-то такому, что я хотел спросить у Паблито и Нестора.

Она сдержанно улыбнулась и сказала, что судьба спарила меня с Паблито, что мы очень похожи и что, несомненно, он прежде всего рассчитывает увидеть меня. Она добавила, что все, случающееся с воином, можно интерпретировать, как знак, следовательно, мое столкновение с Соледад было знаком того, что мне предстоит выполнить в течение моего визита. Я попросил ее объяснить суть ее заявления.

— Мужчины дадут тебе очень мало в данное время, — сказала она. — это женщины разорвут тебя на клочки, как сделала Соледад. Вот то, что я хотела тебе сказать, если я правильно прочитала знак. Ты ожидаешь Хенарос, но они мужчины, подобно тебе. И обрати внимание на другой знак: они чуть-чуть позади. Я сказала бы, на пару дней позади. Это твоя, а также их судьба, как мужчин — быть всегда на пару дней позади.

— Позади чего, Горда?

— Позади всего. Позади нас, женщин, например.

Она засмеялась и погладила меня по голове.

— Неважно, что ты неподатлив, — продолжала она, — ты должен признать, что я права. Жди и наблюдай.

— Это Нагваль сказал тебе, что мужчины позади женщин? — спросил я.

— Разумеется, он, — ответила она. — все, что ты должен делать, это смотреть вокруг.

— Я делаю это, Горда. Но я не вижу ничего такого. Женщины всегда позади. Они зависят от мужчин.

Она засмеялась. Ее смех не был пренебрежительным или язвительным: он был скорее выражением чистого веселья.

— Ты знаешь мир людей лучше, чем я, — сказала она с силой, но вот сейчас я уже бесформенная, а ты нет. Я говорю тебе — женщины как маги лучше, потому что перед нашими глазами есть трещина, а перед вашими ее нет.

Она не казалась сердитой, но я почувствовал себя обязанным объяснить, что я задавал вопросы и делал замечания не потому, что я нападал или защищал какой-либо данный пункт, а потому что я хотел, чтобы она говорила.

Она сказала, что ничего другого не делает, как говорит, с тех пор, как мы встретились, и что Нагваль научил ее разговаривать, потому что ее задание было такое же, как и мое — находиться в мире людей.

— Все, что мы говорим, — продолжала она, — является отражением мира людей. Ты обнаружишь, прежде чем твой визит окончится, что ты говоришь и действуешь таким путем, как ты это делаешь, потому что ты цепляешься за человеческую форму, так же как Хенарос и сестрички цепляются за человеческую форму, когда они борются, чтобы убить друг друга.

— Но разве вы все не обязаны сотрудничать с Паблито, Нестором и Бениньо?

— Хенаро и Нагваль сказали всем нам, что мы должны жить в гармонии, помогать и защищать друг друга, потому что мы одиноки в мире. Мы четверо были оставлены на попечение Паблито, но он трус. Если бы это зависело от него, предоставил бы нам подыхать, как собакам. Впрочем, когда Нагваль был здесь, Паблито был очень любезен с нами и очень много заботился о нас. Все обычно поддразнивали его и шутили, что он заботится о нас так, словно мы его жены. Нагваль и Хенаро сказали ему незадолго до своего ухода, что он имеет реальный шанс стать когда-нибудь Нагвалем, потому что мы могли бы стать его четырьмя ветрами, его четырьмя странами света. Паблито понял так, что это его задание, и с того дня он изменился. Он стал невыносимым. Он начал командовать нами, словно мы действительно были его женами.

Я спросила Нагваля о шансах Паблито, и он сказал мне, что я должна знать, что все в мире воина зависит от личной силы, а личная сила зависит от безупречности. Если бы Паблито был безупречным, он имел бы шанс. Я засмеялась, когда он сказал мне это. Я слишком хорошо знаю Паблито. Но Нагваль объяснил мне, что я не должна относиться к этому так легкомысленно. Он сказал, что воины всегда имеют шанс, пусть даже незначительный. Он заставил меня увидеть, что я сама являюсь воином и что я не должна препятствовать Паблито своими мыслями он сказал, что я должна устранить их и предоставить Паблито самому себе; что безупречным образом действий для меня является помогать Паблито, невзирая на то, что я о нем знаю.

Я поняла, что сказал Нагваль. Кроме того, у меня есть свой собственный долг к Паблито, я всегда пользовалась случаем помочь ему. Но я также знала, что, несмотря на всю мою помощь, он обязательно потерпит неудачу. Я всегда знала, что он не имеет того, что требуется для того, чтобы стать подобным Нагвалю. Паблито очень инфантилен и не хочет признать свое поражение. Он жалок, потому что он не безупречен, и все же он еще не оставляет мысли стать подобным Нагвалю.

— Как он потерпел неудачу?

— Как только Нагваль ушел, у Паблито произошла смертельная схватка с лидией. Несколько лет тому назад Нагваль дал ему задание стать мужем лидии, только для видимости. Здешние люди вокруг думали, что она его жена; лидии это было очень неприятно. Она очень резкая. Подоплека этого дела в том, что Паблито всегда боялся ее до смерти. Они никогда не могли ладить друг с другом и терпели друг друга только потому, что рядом был Нагваль. Но когда тот ушел, Паблито сделался еще более ненормальным, чем он уже был и пришел к убеждению, что имеет достаточно личной силы, чтобы сделать нас своими женами.

Трое Хенарос собрались вместе, обсудили, что Паблито следует делать, и решили, что он должен сперва взяться за самую несговорчивую из женщин, лидию. Они подождали, пока она останется одна, а затем все трое пришли в дом, схватили ее за руки и повалили на постель. Паблито взобрался на нее. Сначала она думала, что Хенарос шутят. Но когда она поняла, что у них серьезные намерения, она ударила Паблито головой в середину его лба и чуть не убила его. Хенарос убежали, и Нестору пришлось несколько месяцев лечить рану Паблито.

— Могу я что-нибудь сделать, чтобы помочь им понять?

— Нет. К несчастью, их проблема заключается не в непонимании. Все они шестеро понимают очень хорошо. Фактическая трудность в чем-то ином, в чем-то очень угрожающем, в чем никто не может помочь им. Они индульгируют в попытке не измениться. Так как они знают, что не добьются успеха в изменении, сколько бы они ни пытались, или ни хотели бы, или ни нуждались бы, они вообще отказались от попыток. Это так же неправильно, как чувствовать себя обескураженным своими неудачами. Нагваль говорил каждому из них, что воины — как мужчины, так и женщины — должны быть безупречными в своих усилиях измениться, чтобы вспугнуть человеческую форму и стряхнуть ее. Как сказал Нагваль, после многих лет безупречности наступит момент, когда форма не может больше выдержать и уходит, так же, как она покинула меня. Конечно, делая это, она повреждает тело и может даже сделать его мертвым, но безупречный воин всегда выживает.

Внезапный стук в переднюю дверь прервал ее. Ла Горда встала и вышла, чтобы отпереть дверь. Это была Лидия. Она очень формально приветствовала меня и попросила ла Горду пойти с ней. Они вместе ушли.

Я был рад остаться один. Несколько часов я работал над своими заметками. На открытой обеденной площадке было прохладно и вполне достаточно света.

Ла Горда вернулась около полудня. Она спросила меня, хочу ли я есть. Я не был голоден, но она настояла, чтобы я поел. Она сказала, что контакты с олли были очень изнурительными и что она чувствует себя очень слабой.

После еды я сел вместе с ла Гордой и собрался было расспросить ее о «сновидениях», как вдруг передняя дверь с шумом открылась и вошел Паблито. Он часто и тяжело дышал. Очевидно, он бежал и, по-видимому, находился в состоянии большого возбуждения. Он минуту стоял у двери, переводя дыхание. Он мало изменился. Он выглядел немного старше и грузнее, или, может быть, только более мускулистым. Однако он все еще оставался очень худощавым и жилистым. Цвет его лица был бледным, словно он долго не был на солнце. Коричневый цвет его глаз контрастировал с едва заметными признаками утомления на лице.

Я помнил очаровательную улыбку Паблито; когда он стоял там, глядя на меня, его улыбка была такой же чарующей, как всегда. Он подбежал туда, где я сидел, и на минуту схватил меня за руки, не говоря ни слова. Я встал. Тогда он слегка встряхнул меня и обнял. Я тоже был очень счастлив видеть его. Я подпрыгивал с детской радостью. Я не знал, что сказать ему. Наконец, он нарушил молчание.

— Маэстро, — сказал он ласково, слегка наклоняя свою голову, как бы в знак преклонения передо мной. Титул «маэстро» — учитель — захватил меня врасплох. Я обернулся вокруг, словно высматривая кого-то еще, кто находился прямо позади меня. Я умышленно утрировал свои движения, чтобы дать ему понять, что я в недоумении. Он улыбался, и единственное, что пришло мне в голову, это спросить у него, как он узнал, что я здесь.

Он сказал, что Нестор и Бениньо были принуждены вернуться ввиду очень необычного предчувствия, которое заставило их бежать день и ночь без передышки. Нестор пошел в их собственный дом выяснить, нет ли там чего-нибудь такого, что объяснило бы ощущение, которое двигало ими. Бениньо пошел в городок к Соледад, а он сам пришел к дому девушек.

— Ты попал в десятку, Паблито, — сказала ла Горда и засмеялась.

Паблито не ответил. Он свирепо посмотрел на нее.

— Я готов дать голову на отсечение, что ты намереваешься вывести меня из себя, — сказал он очень гневно.

— Не борись со мной, Паблито, — спокойно сказала ла Горда.

Паблито повернулся ко мне и извинился, а затем добавил очень громким голосом, словно хотел, чтобы кто-то еще в доме услышал его, что он принес с собой свой собственный стул, чтобы сидеть на нем, и что он может ставить его, где ему заблагорассудится.

— Здесь вокруг нет никого, кроме нас, — мягко сказала ла Горда и фыркнула от смеха.

— Я в любом случае внесу свой стул, — сказал Паблито. — ты ничего не имеешь против, маэстро?

Я взглянул на ла Горду. Она дала мне едва заметный утвердительный знак кончиком своей ноги.

— Вноси его. Вноси все, что хочешь, — сказал я.

Паблито вышел из дома.

— Они такие все, — сказала ла Горда, — все трое.

Спустя минуту Паблито вернулся, неся на плечах необычный на вид стул. Форма стула совпадала с очертаниями его спины, так что когда он нес его на спине в перевернутом положении, он был похож на рюкзак.

— Можно мне поставить его? — спросил он меня.

— Конечно, — ответил я, отодвигая скамейку, чтобы освободить место.

— Он засмеялся с деланной непринужденностью.

— Разве ты не Нагваль? — спросил он меня, а затем взглянул на ла Горду и добавил: «или ты должен ожидать распоряжений?»

— Я Нагваль, — сказал я шутливо, чтобы ублажить его.

Я чувствовал, что он ищет повод для ссоры с ла Гордой; она, должно быть, тоже почувствовала это, потому что извинилась и вышла в заднюю часть дома.

Паблито поставил свой стул и медленно обошел вокруг меня, словно исследуя мое тело. Затем он взял свой узкий, с низкой спинкой стул в одну руку, развернул его и сел, заложив руки за спинку стула, что позволяло ему сидеть на нем с максимальным удобством. Я сел напротив него. Его настроение совершенно переменилось в тот момент, когда ла Горда ушла.

— Я должен попросить у тебя прощения за свое поведение, — Сказал он, улыбаясь. — но мне нужно было отделаться от этой ведьмы.

— Неужели она такая плохая, Паблито?

— Можешь не сомневаться в этом.

Чтобы переменить тему, я сказал ему, что он выглядит прекрасным и процветающим.

— Ты сам выглядишь очень прекрасно, маэстро, — сказал он.

— Какого черта ты называешь меня «маэстро»? — спросил я шутливым тоном.

— Ситуация изменилась, — ответил он. — мы находимся в новых условиях, и свидетель говорит, что ты теперь маэстро, а свидетель не может ошибаться. Но он сам расскажет тебе всю эту историю. Он скоро будет здесь и он будет рад видеть тебя снова. Я думаю, что он уже, должно быть, ощутил, что ты здесь. Когда мы возвращались обратно, все мы ощущали, что ты, наверное, уже в пути, но никто из нас не ощутил, что ты уже прибыл.

Тут я сказал ему, что приехал с единственной целью — увидеть его и Нестора, что они — единственные два человека в мире, с которыми я мог бы поговорить о нашей последней встрече с доном Хуаном и доном Хенаро и что я больше всего нуждаюсь в том, чтобы рассеять неопределенность, которую вызвала во мне эта последняя встреча.

— Мы связаны друг с другом, — сказал он. — я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Ты знаешь это. Однако, я должен предостеречь тебя, что я не такой сильный, каким бы ты хотел меня видеть. По-видимому, было бы лучше, если бы мы не разговаривали вообще. Но с другой стороны — если мы не поговорим, мы никогда ничего не поймем.

Тщательным и обдуманным образом я сформулировал свой вопрос. Я объяснил, что мое рациональное затруднение коренится в одной-единственной проблеме.

— Скажи мне, Паблито, — сказал я, — мы действительно прыгнули вместе со своими телами в пропасть?

— Я не знаю, — сказал он. — я действительно не знаю.

— Но ты был там со мной.

— В том-то и дело. Был ли я реально там?

Я был раздражен его загадочными ответами. У меня было чувство, что если бы я встряхнул его или стиснул, то нечто в нем высвободилось бы. Мне казалось, что он намеренно утаивает нечто важное. Я заявил, что он, по-видимому, решил быть скрытным со мной, хотя нас и связывают узы полного доверия.

Паблито качнул головой, как будто молча возражал против моего обвинения.

Я попросил его подробно изложить мне все его переживания, начиная с момента, предшествовавшего нашему прыжку, когда дон Хуан и дон Хенаро готовили нас вместе к заключительному натиску.

Ответ Паблито был путанным и непоследовательным. Все, что он мог вспомнить о последних минутах перед нашим прыжком в пропасть, было то, как дон Хуан и дон Хенаро попрощались с нами обоими и скрылись в темноте, его сила иссякла, он был на грани фиаско, но я держал его за руку и подвел его к краю пропасти, и там он отключился.

— Что случилось после того, как ты отключился, Паблито?

— Я не знаю.

— Были ли у тебя сны или видения? Что ты видел?

— Что касается меня, то у меня не было никаких видений, а если и были, я не мог уделить им никакого внимания. Мое отсутствие безупречности препятствует мне вспомнить их.

— А потом что случилось?

— Я проснулся в прежнем доме Хенаро. Я не знаю, как я туда попал.

Он замолчал, а я лихорадочно искал в своем уме какой-нибудь вопрос, комментарий, критическое замечание или что-нибудь другое, что добавило бы больше широты его утверждениям. Фактически, ничто в утверждениях Паблито не помогало подкреплению того, что случилось со мной. Я чувствовал себя обманутым. Я почти рассердился на него. Я ощущал смесь жалости к Паблито и к себе самому и в то же время очень интенсивное разочарование.

— Мне жаль, что я так разочаровал тебя, — сказал Паблито.

Моей немедленной реакцией на его слова было скрыть свои ощущения и заверить его, что я вовсе не разочарован.

— Я маг, — сказал он, смеясь, — скверный маг, но этого достаточно для того, чтобы знать, что мое тело говорит мне. И сейчас оно говорит мне, что ты сердишься на меня.

— Я не сержусь, Паблито! — воскликнул я.

— Это то, что говорит твой разум, а не твое тело, — сказал он. — твое тело сердится. Твой разум, однако, не находит причины сердится на меня, так что ты попал под перекрестный огонь. Самое малое, что я могу сделать для тебя, так это распутать это. Твое тело сердится, т.к. оно знает, что я не безупречен и что только безупречный воин может помочь тебе. Твое тело сердится потому, что оно ощущает, что я опустошаю себя. Оно знало об этом в ту же минуту, когда я вошел через эту дверь.

Я не знал, что сказать. Я ощутил прилив запоздалого осознания. По-видимому, он был прав, говоря, что мое тело знало все это. Во всяком случае, его прямота, с которой он выступил против моих ощущений, притупила остроту моего расстройства. Я задал себе вопрос, не играет ли сейчас Паблито в какую-нибудь игру со мной. Я сказал ему, что, будучи таким прямым и уверенным, он, по-видимому, не мог быть таким слабым, каким обрисовал себя мне.

— Моя слабость довела меня до того, что у меня появилось томление, — сказал он почти шепотом. — я дошел даже до такого состояния, что томлюсь по жизни обыкновенного человека. Можешь ты поверить в это?

— Этого не может быть, Паблито! — воскликнул я.

— Может, — ответил он. — я тоскую по великой привилегии ходить по земле, как обычный человек, без этого ужасного бремени.

Я нашел его позицию просто невозможной и принялся снова и снова восклицать, что этого не может быть. Паблито посмотрел на меня и вздохнул. Внезапно мною овладело понимание. Он, по-видимому, готов был разрыдаться. Мое понимание повлекло за собой интенсивное сочувствие. Никто из нас не мог помочь друг другу.

В этот момент в кухню вернулась ла Горда. Паблито, казалось, испытал мгновенное оживление. Он вскочил на ноги и затопал по полу.

— Какого дьявола тебе здесь надо? — завопил он визгливым и нервным голосом. — почему ты шныряешь вокруг?

Ла Горда обратилась ко мне, словно его не существовало. Она вежливо сказала, что собирается пойти в дом Соледад.

— На кой черт нам беспокоиться, куда ты идешь? — завопил он. — можешь отправляться хоть к чертовой матери.

Он затопал по полу, как капризный ребенок, в то время, как ла Горда стояла, улыбаясь.

— Давай уйдем из этого дома, маэстро, — сказал он громко.

Его внезапный сдвиг от печали к гневу заворожил меня. Я целиком ушел в наблюдение за ним. Одна из его характерных черт, которой я изумлялся, была его легкость движений; даже когда он топал ногами, его движения обладали грацией.

Внезапно он протянул руку над столом и чуть не вырвал у меня мой блокнот. Он схватил его большим и указательным пальцами левой руки. Я вынужден был удерживать его обеими ладонями, прилагая всю свою силу. В его тяге была такая огромная сила, что, если бы он действительно хотел забрать его, он легко вырвал бы его из моей хватки. Он отпустил его и когда забирал свою руку обратно, у меня возникло мимолетное ощущение, что из нее что-то торчит. Это случилось так быстро, что я мог бы объяснить это, как обман зрения, следствие встряски, когда я был вынужден привстать под действием его силы тяги. Но я уже был научен тому, что с этими людьми я не могу вести себя привычным образом и не могу объяснить ничего привычным образом, поэтому я даже не стал делать этих попыток.

— Что у тебя в руке, Паблито? — спросил я.

Он отпрянул в изумлении и спрятал свою руку за спину. У него было смущенное выражение и он пробормотал, что хочет, чтобы мы покинули этот дом, потому что ему становится дурно.

Ла Горда стала громко смеяться и сказала, что Паблито такой же хороший притворщик, как Жозефина, может быть даже лучше, и что если я буду нажимать на него, чтобы он сказал мне, что у него в руке, то он упадет в обморок и Нестору придется выхаживать его несколько месяцев.

Паблито начал задыхаться. Его лицо стало почти багровым. Ла Горда сказала ему безразличным тоном прекратить представление, потому что у него нет аудитории; она уходит, а у меня не хватит терпения. Затем она повернулась ко мне и сказала очень повелительным тоном, чтобы я оставался здесь и не ходил к Хенарос.

— Почему, к дьяволу, нет? — завопил Паблито и подскочил к ней, словно пытаясь помешать ей уйти. — какое нахальство! Говорить маэстро, что он должен делать!

— У нас была стычка с олли в вашем доме прошлой ночью, — Сказала ла Горда Паблито, как само собой разумеющееся. — Нагваль и я еще не пришли в себя от этого. Я бы на твоем месте, Паблито, уделила бы внимание работе. Ситуация изменилась. Все изменилось с тех пор, как приехал он.

Ла Горда вышла через переднюю дверь. Тут я начал осознавать, что она действительно выглядит очень усталой. По-видимому, ее башмаки были чересчур тесными, либо, может быть, она была такой слабой, что слегка волочила ноги. Она казалась маленькой и хрупкой.

Я подумал, что и я, должно быть, выгляжу усталым. Так как в их доме не было зеркал, мне захотелось выйти наружу и посмотреть на себя в боковое зеркальце моей машины. Я, наверное, так и сделал бы, но Паблито помешал мне. Он попросил меня самым искренним тоном не верить ни слову из того, что она сказала о нем, как о притворщике. Я сказал ему, чтобы он не беспокоился об этом.

— Ты совершенно не любишь ла Горду, не так ли? — спросил я.

— Ты можешь повторить это еще раз, — ответил он с лютым взглядом. — ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, какие эти женщины чудовища. Нагваль сказал нам, что в один прекрасный день ты должен будешь приехать сюда и попасть к ним в лапы. Он умолял нас быть начеку и предостеречь тебя об их замыслах. Нагваль сказал, что у тебя имеется один из четырех шансов. Если бы наша сила была велика, то мы смогли бы привести тебя к себе, предостеречь и спасти тебя; если бы у нас было мало силы, то мы приехали бы сюда как раз для того, чтобы увидеть твой труп; третьим шансом было найти тебя пленником ведьмы Соледад или пленником этих омерзительных мужеподобных женщин; четвертый шанс, самый сомнительный из всех — был найти тебя здесь живым и здоровым.

— Нагваль сказал нам, что в случае, если ты останешься в живых, ты становишься тогда Нагвалем и мы должны верить тебе, потому что только ты можешь помочь нам.

— Я сделаю все для тебя, Паблито. Ты знаешь это.

— Не только для меня. Я не один. Со мной — свидетель и Бениньо. Мы вместе и ты должен помочь нам всем.

— Конечно, Паблито. Нечего об этом говорить.

— Люди здесь вокруг никогда не беспокоились насчет нас. Наши проблемы связаны с этими мерзкими мужеподобными уродками. Мы не знаем, что делать с ними. Нагваль приказал нам оставаться около них, невзирая ни на что. Он дал мне личное задание, но я потерпел неудачу в нем. Раньше я был очень счастлив. Ты помнишь. Теперь я, кажется, не могу никак наладить свою жизнь.

— Что случилось, Паблито?

— Эти ведьмы выжили меня из дому. Они взяли верх и выбросили меня, как мусор. Теперь я живу в доме Хенаро вместе с Нестором и Бениньо. Нам даже приходится самим себе готовить еду. Нагваль знал, что это может случиться и дал ла Горде задание быть посредником между нами и этими тремя суками. Но ла Горда все еще остается такой, как Нагваль обычно называл ее — двести двадцать задниц. Это прозвище она носила много лет, потому что она весила 220 фунтов.

Паблито фыркнул от смеха при своем воспоминании о ее...

— Она была самой жирной и вонючей недотепой, какую ты только можешь себе представить, — продолжал он. — сейчас она весит вполовину меньше, но по своему уму она все еще остается той же самой толстой и ленивой женщиной, и она не может ничего сделать для нас. Но теперь здесь ты, маэстро, и наши беды позади. Теперь нас четверо против четырех.

Я хотел вставить замечание, но он остановил меня.

— Позволь мне закончить то, что я должен сказать, прежде чем эта ведьма вернется обратно, чтобы вышвырнуть меня, — сказал он, нервно поглядывая на дверь.

— Я знаю, что они сказали тебе, что вы пятеро — одно и то же, т.к. вы — дети Нагваля. Это ложь! Ты так же подобен нам, Хенарос, потому что Хенаро помогал сформировать твою светимость. Ты один из нас тоже. Понимаешь, что я имею в виду? Так что не верь тому, что они говорят тебе. Ты так же принадлежишь нам. Ведьмы не знают, что Нагваль рассказывал нам все. Они думают, что они единственные, кто знает. Чтобы сделать нас, потребовалось два толтека. Мы — дети обоих. Эти ведьмы...

— Подожди, подожди, Паблито, — сказал я, кладя руку ему на рот.

Он остановился, очевидно, испуганный моим внезапным жестом.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что потребовалось два толтека, чтобы сделать нас?

— Нагваль сказал нам, что мы толтеки. Все мы — толтеки. Он сказал, что толтек — это получатель и хранитель тайн. Нагваль и Хенаро — толтеки. Они дали нам специальную светимость и свои тайны. Мы получили их тайны и теперь храним их.

Его употребление слова «толтек» озадачило меня. Я был знаком только с его антропологическим значением. В этом контексте оно всегда относится к культуре людей, говорящих на языке нагуатль, в центральной и южной мексике, которая уже угасла ко времени завоевания.

— Почему он назвал нас толтеками? — спросил я, не зная, что еще сказать.

— Потому что мы ими являемся. Вместо того, чтобы называть нас магами или колдунами, он говорил, что мы — толтеки.

— Если это так, то почему ты называешь сестричек ведьмами?

— О, это потому, что я ненавижу их. Это не имеет никакого отношения к тому, чем мы являемся.

— Нагваль говорил это всем?

— Ну да, конечно. Все знают это.

— Но он никогда не говорил этого мне.

— О, это потому, что ты очень образованный человек и всегда обсуждаешь разные глупости.

Он засмеялся сильным пронзительным смехом и похлопал меня по спине.

— Нагваль случайно не говорил тебе, что толтеки были древними людьми, жившими в этой части мексики? — спросил я.

— Видишь, куда тебя заносит. Вот поэтому он и не говорил тебе. Старый ворон, наверное, и не знал, что они были древними людьми.

Он стал качаться на своем стуле, смеясь. Он смеялся с большим удовольствием и очень заразительно.

— Мы толтеки, маэстро, — сказал он. — будь уверен, что это так. Это все, что я знаю. Но ты можешь спросить об этом свидетеля. Он знает. Я давно потерял интерес к этому.

Он встал и прошел к кухонной плите. Я следовал за ним. Он исследовал содержимое горшка, готовившегося на медленном огне. Он спросил меня, не знаю ли я, кто приготовил эту еду. Я был совершенно уверен, что это дело рук ла Горды, но ответил, что не знаю. Он принюхался к нему 4-5 раз короткими вздохами, как собака. Затем он провозгласил, что его нос сказал ему, что это готовила ла Горда. Он спросил меня, пробовал ли я это, и когда я сказал, что закончил есть как раз перед его приходом, он взял миску с полки и положил себе огромную порцию. Он очень убедительно порекомендовал мне, чтобы я ел еду, приготовленную только ла Гордой, и чтобы пользовался только ее миской, как делает он сам.

Я сказал ему, что ла Горда и сестрички подавали мне еду в темной миске, которую они держали на полке отдельно от других. Он сказал, что эта миска принадлежала Нагвалю. Мы вернулись к столу. Он ел очень медленно и совершенно не разговаривая. Его полная поглощенность едой заставила меня осознать, что все они делали точно так же: они ели в полном молчании.

— Ла Горда — великая повариха, — сказал он, когда кончил есть. — она обычно кормила меня. Это было много лет тому назад, когда она еще не ненавидела меня, до того, как она стала ведьмой, я имею в виду — толтеком.

Он взглянул на меня с искоркой в глазах и подмигнул.

Я почувствовал себя обязанным объяснить ему, что ла Горда не производит на меня впечатления человека, способного ненавидеть кого бы то ни было. Я спросил его, знает ли он, что она потеряла свою форму.

— Это полный вздор! — воскликнул он.

Он уставился на меня, как бы оценивая мой удивленный взгляд, а затем закрыл лицо рукой и захихикал, как смущенный ребенок.

— Ну хорошо, она действительно сделала это, — добавил он. — она просто великолепна.

— Почему же тогда ты не любишь ее?

— Я собираюсь рассказать тебе кое-что, маэстро, потому что я верю тебе. Неверно, что я совершенно не люблю ее. Она — Самая лучшая. Она — женщина Нагваля. Просто я действую таким образом с нею, потому что я люблю, чтобы она баловала меня, и она делает это. Она никогда не раздражает меня. Я могу делать, что угодно. Иногда меня захватывает, мною овладевает физическое возбуждение, и я хочу отколотить ее. Когда это случается, она просто отходит в сторону, как это обычно делал Нагваль. В следующий момент она даже не помнит, что я сделал. Это настоящий бесформенный воин для тебя. Она ведет себя точно так же со всеми. Но остальные все мы — сущий кошмар. Мы по-настоящему плохие. Те три ведьмы ненавидят нас, а мы в ответ ненавидим их.

— Вы маги, Паблито, неужели вы не можете прекратить все эти пререкания?

— Безусловно, мы можем, но мы не хотим. Чего ты ожидаешь от нас — чтобы мы были братьями и сестрами?

Я не знал, что сказать.

— Они были женщинами Нагваля, — продолжал он. — и, тем не менее, все ожидали, что я возьму их. Как, к дьяволу, я должен был сделать это?! Я сделал попытку с одной из них и вместо того, чтобы помочь мне, ублюдочная ведьма чуть не убила меня. В результате теперь все эти бабы остерегаются меня, словно я совершил преступление. Все, что я сделал, было выполнением инструкции Нагваля. Он сказал мне, что я должен вступить в интимную связь с каждой из них, по очереди, пока я не смогу владеть всеми ими вместе. Но я не смог вступить в интимную связь даже с одной.

Я хотел спросить его о матери, донье Соледад, но я не смог придумать способа, чтобы вовлечь его в разговор на эту тему. Мы минуту молчали.

— Ты ненавидишь их за то, что они пытались сделать с тобой? — внезапно спросил он.

Я увидел свой шанс.

— Нет, ничуть, — сказал я. — ла Горда объяснила мне их мотивы. Однако нападение доньи Соледад было очень жутким. Ты часто видишься с ней?

Он не ответил. Он смотрел в потолок. Я повторил свой вопрос. Тут я заметил, что его глаза полны слез. Его тело беззвучно сотрясалось от конвульсивных рыданий.

Он сказал, что у него когда-то была прекрасная мать, которую я мог еще, несомненно, помнить. Ее имя было Мануэлита, святая женщина, которая поставила на ноги двух детей, работая, как мужчина, чтобы поддерживать их. Он испытывал самое глубокое благоговение к той матери, которая любила и растила его. Но в один ужасный день его судьба исполнилась и он имел несчастье встретить Хенаро и Нагваля и, действуя совместно, они разрушили его жизнь.

Очень эмоциональным тоном Паблито сказал, что эти два дьявола взяли его душу и душу его матери. Они убили его Мануэлиту и уставили вместо нее эту устрашающую ведьму Соледад. Он посмотрел на меня глазами, залитыми слезами и сказал, что эта отвратительная женщина — не его мать. Она ни в коем случае не могла быть его Мануэлитой.

Он неудержимо рыдал. Я не знал, что сказать. Его эмоциональный взрыв был таким неподдельным, а его заявления такими правдивыми, что на меня нахлынула волна сентиментальности. Мысля, как средний цивилизованный человек, я должен был согласиться с ним. Это безусловно выглядело, как несчастье, для Паблито, что его путь пересекся с путем дона Хуана и дона Хенаро.

Я положил руку ему на плечо и сам чуть не заплакал. После долгого молчания он встал и вышел в заднюю часть дома. Я услышал, как он прочищает свой нос и умывает лицо в бадье с водой. Когда он вернулся, он был спокойнее. Он даже улыбался.

— Не пойми меня неправильно, маэстро, — сказал он. — я никого не виню за то, что случилось со мной. Это была моя судьба. Хенаро и Нагваль действовали, как безупречные воины, какими они и были. Я просто слаб, вот и все. Я потерпел неудачу при выполнении своего задания. Нагваль сказал, что моим единственным шансом избежать нападения этой устрашающей ведьмы было овладеть четырьмя ветрами и сделать их своими четырьмя странами света. Но я потерпел неудачу. Эти женщины были в сговоре с этой ведьмой Соледад и не захотели помочь мне. Они хотели моей смерти.

Нагваль также сказал мне, что, если я потерплю неудачу, у тебя самого не останется никаких шансов. Он сказал, что если она убьет тебя, я должен спасаться бегством ради спасения своей жизни. Он сомневался, что я успею добраться даже до дороги. Он сказал, что, располагая твоей силой и тем, что эта ведьма уже знает, она будет бесподобной. Поэтому, когда я почувствовал, что потерпел неудачу в попытке овладеть четырьмя ветрами, я считал себя пропащим. И, разумеется, я возненавидел этих женщин. Но сегодня, маэстро, ты принес мне новую надежду.

Я сказал ему, что его чувства к его матери очень глубоко затронули меня. Я был, фактически, сильно потрясен тем, что случилось, но я сильно сомневаюсь, что принес ему какую-то надежду.

— Принес! — воскликнул он с большой убежденностью. — я чувствовал себя ужасно все это время. Кому угодно станет не по себе, если тебя начнет преследовать собственная мать с топором в руках. Но теперь она выбыла из игры благодаря тебе и тому, что ты сделал.

— Эти женщины ненавидят меня, потому что они убеждены, что я трус. В их тупой башке не укладывается, что мы разные. Ты и эти четыре женщины отличаетесь от меня, свидетеля и Бениньо в одном важном отношении. Все вы пятеро были практически мертвыми до того, как Нагваль нашел вас. Он говорил нам, что однажды ты даже пытался покончить с собой. Мы были не такие. Мы были благополучными, жизнерадостными и счастливыми. Мы противоположны вам. Вы отчаявшиеся люди, мы — Нет. Если бы Хенаро не встретился на моем пути, я был бы сегодня счастливым плотником. Или может быть, я уже умер бы. Это не имеет значения. Я делал бы то, что мог, и это было бы прекрасно.

Его слова ввергли меня в любопытное состояние. Я должен был признать, что он прав в отношении того, что эти женщины и я сам действительно были отчаявшимися людьми. Если бы я не встретил дона Хуана, я, несомненно, умер бы, но я не мог сказать, как Паблито, что чувствовал бы себя прекрасно в любом случае. Дон Хуан дал жизнь и энергию моему телу и свободу моему духу.

Утверждения Паблито заставили меня вспомнить нечто, что дон Хуан сказал мне однажды, когда мы говорили об одном старом человеке, моем друге. Дон Хуан сказал очень выразительно, что жизнь или смерть этого старого человека не имеют абсолютно никакого значения. Я ощутил легкое раздражение, т.к. подумал, что дон Хуан хватил через край. Я сказал ему, что само собой разумеется, что жизнь и смерть этого человека не имеют никакого значения, т.к., по-видимому, ничто в мире не может иметь какого-либо значения, кроме как лично для каждого из нас самих.

— Ты сам сказал это! — воскликнул он и засмеялся. — это в точности то, что я имел в виду. Жизнь и смерть этого старого человека не имеют значения для него лично. Он мог бы умереть в 1929 или в 1950, или мог бы жить до 1995 года. Это не имеет значения. Все одинаково неинтересно для него.

Моя жизнь до встречи с доном Хуаном протекала по этому пути. Ничто не было никогда важным для меня. Я привык действовать так, как если бы определенные вещи волновали меня, но это была только рассчитанная уловка, чтобы казаться чувствительным человеком.

Паблито заговорил со мной и нарушил мои размышления. Он хотел узнать, не задел ли он мои чувства. Я заверил его, что это пустяки. Чтобы возобновить разговор, я спросил его, где он встретился с доном Хенаро.

— Случилось так, что мой хозяин заболел, — сказал он. — и мне пришлось отправиться на городской базар вместо него, чтобы построить новую секцию мануфактурных лавок. Я работал там два месяца. Там я встретил дочь владельца одной из лавок. Мы слюбились. Я сделал стойку ее отца немного больше, чем другие, так что я мог заниматься с ней любовью под прилавком, в то время, как ее сестра обслуживала покупателей.

Однажды Хенаро принес торговцу, располагавшемуся напротив через проход, мешок лекарственных растений и во время разговора с ним он заметил, что мануфактурная стойка трясется. Он внимательно посмотрел на стойку, но увидел только полусонную сестру, сидящую на стуле. Тот человек сказал Хенаро, что каждый день примерно в это время стойка вот так сотрясается. На следующий день Хенаро привел Нагваля посмотреть трясущуюся стойку, и она действительно в тот день сотрясалась. Они пришли опять на следующий день, и она тряслась снова. Тогда они стали ждать, пока я не вышел.

В тот день я познакомился с ними, а вскоре после этого Хенаро сказал мне, что он травник и предложил изготовить мне снадобье, против которого не устоит ни одна женщина. Я любил женщин, так что попался на это. Он, конечно, сделал снадобье для меня, но на это ему понадобилось 10 лет. В течение этого времени я успел узнать его очень хорошо и полюбил его больше, чем если бы он был моим родным братом. А теперь мне его не хватает, как дьявола. Так что ты видишь — он поймал меня на крючок. Иногда я рад, что он сделал это, однако, чаще я негодую на это.

— Дон Хуан говорил мне, что маги должны получить знак, прежде чем избрать кого-то. В твоем случае было что-нибудь подобное, Паблито?

— Да. Хенаро сказал, что сначала он с любопытством смотрел на стойку, которая трясется, а потом он увидел, что два человека занимаются любовью под прилавком. Тогда он сел, чтобы подождать людей, которые выйдут оттуда, он хотел посмотреть, кто они такие. Спустя некоторое время за стойкой появилась девушка, но меня он пропустил. Он подумал, что это очень странно, что он пропустил меня, т.к. он принял решение обязательно увидеть меня. На следующий день он пришел опять с Нагвалем. Тот тоже видел, что два человека занимаются любовью, но когда наступило время застигнуть меня, они оба пропустили меня. Они снова пришли на следующий день, Хенаро обошел вокруг и стал за стойкой, а Нагваль остался стоять перед ней.

Когда я выползал, я наткнулся на Хенаро. Я подумал, что он не увидел меня, потому что я был еще скрыт куском материи, закрывавшем маленькое квадратное отверстие, которое я сделал в боковой стенке. Я начал тявкать, чтобы он подумал, что за занавеской находится маленькая собачка. Он зарычал и залаял на меня, и я действительно поверил, что с другой стороны была огромная свирепая собака. Я так перепугался, что выбежал с другой стороны и с размаху налетел на Нагваля. Если бы он был обычным человеком, я опрокинул бы его на землю, потому что я бежал прямо на него, но вместо этого он подхватил меня, как ребенка.

Я был изумлен до предела. Для такого старого человека он был невероятно сильным. Я подумал, что мог бы использовать такого силача, чтобы он носил строительные материалы для меня. Кроме того, я не хотел терять лица перед человеком, который видел, как я выбегал из-под прилавка. Я спросил его, не хочет ли он работать на меня. Он согласился. В тот же самый день он пришел в мастерскую и стал работать моим подручным. Он работал там ежедневно в течение двух месяцев. Эти два дьявола не оставили мне ни одного шанса.

Несообразный образ дона Хуана, работающего на Паблито, сильно рассмешил меня. Паблито начал имитировать, как дон Хуан переносил стройматериалы на своих плечах. Я должен был согласиться с ла Гордой, что Паблито такой же хороший актер, как Жозефина.

— Почему они пошли на все эти хлопоты, Паблито?

— Они должны были трюком заманить меня. Не думаешь ли ты, что я пошел бы за ними, как ты? Я всю свою жизнь слышал о магах и исцелителях, о колдунах и духах, и я не верил ни на йоту этому. Те, кто говорили о таких вещах, были просто ничтожными людьми. Если бы Хенаро сказал мне, что он и его друг являются магами, я бы распрощался с ними. Но они были слишком умны для меня. Эти два лиса действительно были хитрыми. Они не спешили. Хенаро сказал, что он ждал бы около меня, даже если бы на это ему понадобилось бы 20 лет. Поэтому Нагваль и пошел работать на меня. Об этом попросил его я, так что, фактически, это я сам дал им ключ.

— Нагваль был усердным работником. Я был тогда немного плутоват и думал, что я один разыгрываю трюк с ним. Я верил, что Нагваль — просто старый глупый индеец, поэтому я сказал ему, что собираюсь представить его хозяину, как своего дедушку, иначе его не возьмут работать, но за это я должен получить какую-то долю его заработка. Нагваль сказал, что это его вполне устраивает. Он отдавал мне кое-что из нескольких песо, которые он зарабатывал каждый день. Мой хозяин был очень восхищен моим дедушкой, что тот был такой выносливый работник. Но другие парни потешались над ним. Как ты знаешь, он имел привычку время от времени трещать всеми связками. В мастерской он трещал ими всякий раз, когда что-нибудь нес. Люди, естественно, думали, что он такой старый, что когда несет что-нибудь на спине, то все его тело скрипит.

Я выглядел довольно жалко по сравнению с Нагвалем в роли моего дедушки. Но к тому времени Хенаро уже возобладал над моей личностью. Он сказал мне, что дает Нагвалю принимать особый состав, изготовленный из растений, и что это делает его сильным, как быка. Каждый день он приносил небольшой сверток размятых зеленых листьев и скармливал ему их. Хенаро сказал, что его друг ничего собой не представляет без его стряпни, и чтобы доказать мне это, он не давал ему ее два дня. Без зелени Нагваль казался просто обычным, заурядным старым человеком. Хенаро сказал мне, что я тоже могу воспользоваться его снадобьем, чтобы заставить женщин полюбить себя. Я очень заинтересовался этим и он сказал, что мы могли бы быть партнерами, если я буду помогать ему готовить его состав и давать этот состав его другу.

Однажды он показал мне немного американских денег и сказал, что продал свою первую партию американцу. Этим он поймал меня на удочку, и я стал его партнером.

Мой партнер Хенаро и я имели большие замыслы. Он сказал, что мне надо иметь свою мастерскую, потому что с деньгами, которые мы собирались заработать на его снадобье, я мог позволить себе все, что угодно. Я купил мастерскую, а мой партнер уплатил за нее. Так я ввязался в эту сумасбродную затею. Я знал, что мой партнер предложил стоящее дело, и я начал работать, изготавливая его зеленую смесь.

В этом месте у меня было странное убеждение, что дон Хенаро, должно быть, использовал психотропные растения для приготовления своего снадобья. Я рассуждал, что он должен был хитростью заставить Паблито принимать его, чтобы добиться его податливости.

— Он давал тебе растения силы, Паблито? — спросил я.

— Разумеется, — ответил он. — он давал мне свою зеленую массу. Я ел ее тоннами.

Он описал и имитировал, как дон Хуан сидит у передней двери дома дона Хенаро в состоянии глубокой апатии, а затем внезапно оживает, как только его губы прикасаются к снадобью. Паблито сказал, что глядя на такое преображение, он был вынужден попробовать его сам.

— Что было в этом составе?

— Зеленые листья, — ответил он. — любые зеленые листья, какие он мог достать. Вот таким дьяволом был Хенаро. Он обычно говорил о своем составе и заставлял меня смеяться, доводя до большого возбуждения. Боже, я действительно люблю то время.

Я засмеялся от нервозности. Паблито качнул головой из стороны в сторону и 2-3 раза прочистил горло. Он, казалось, сдерживался, чтобы не заплакать.

— Как я уже сказал, маэстро, — продолжал он, — мною двигала жадность. Я тайно надеялся отделаться от своего партнера, когда научусь сам делать зеленую смесь. Хенаро, должно быть, всегда знал о моих замыслах в те дни и как раз перед уходом он крепко обнял меня и сказал, что наступило время выполнить мое желание, это было время для того, чтобы отделаться от моего партнера, потому что я уже научился делать зеленую смесь.

Паблито встал. Его глаза были увлажнены слезами.

— Этот негодяй Хенаро, — сказал он тихо. — этот проклятый дьявол. Я по-настоящему любил его, и если бы я не был таким трусом, я бы сегодня делал его зеленую смесь.

Мне не хотелось больше писать. Чтобы рассеять свою печаль, я сказал Паблито, что нам нужно пойти отыскать Нестора.

Я приводил в порядок свои заметки, чтобы уйти, как вдруг передняя дверь с большим шумом распахнулась. Паблито и я непроизвольно вскочили и быстро повернулись, чтобы посмотреть. У двери стоял Нестор. Я побежал к нему. Мы встретились посреди передней комнаты. Он чуть ли не вскочил на меня и потряс меня за плечи. Он выглядел выше и сильнее, чем в последний раз, когда я его видел. Его длинное худощавое тело приобрело почти кошачью гибкость. Каким-то образом человек, который стоял лицом к лицу со мной, уставившись на меня, не был Нестором, которого я знал. Я помнил его, как очень застенчивого человека, доверенного на попечение Паблито.

Нестор, который глядел на меня, был смесью дона Хуана и дона Хенаро. Он был жилистым и проворным, как дон Хенаро, но вместе с тем обладал магнетической властью, как дон Хуан. Я собирался индульгировать в своем замешательстве, но все, что смог сделать, это рассмеяться вместе с ним. Он похлопал меня по спине, снял свою шляпу. Только тут я осознал, что у Паблито шляпы не было. Я заметил так же, что Нестор был намного темнее и имел более крупные черты. Рядом с ним Паблито выглядел почти хрупким. Оба они носили американскую одежду леви <дешевая одежда фирмы Леви Штрауса>, толстые куртки и башмаки с каучуковыми подошвами.

Присутствие Нестора в доме мгновенно подняло подавленное настроение. Я пригласил его присоединиться к нам в кухне.

— Ты пришел как раз вовремя, — сказал Паблито Нестору с широкой улыбкой, когда мы сели. — маэстро и я прослезились здесь, вспоминая дьяволов-толтеков.

— Ты действительно плакал, маэстро? — спросил Нестор с ехидной усмешкой на лице.

— Можешь быть в этом уверен, — ответил Паблито.

Очень тихий треск у передней двери заставил Паблито и Нестора прекратить разговор. Если бы я был сам, я бы ничего не заметил и не услышал. Паблито и Нестор встали, я сделал то же самое. Мы смотрели на переднюю дверь, она очень осторожно открывалась. Я подумал, что, наверное, вернулась ла Горда и тихо открывает дверь, чтобы не беспокоить нас. Когда дверь достаточно широко открылась, чтобы через нее мог пройти один человек, вошел Бениньо, двигаясь так, словно он крался в темную комнату. Его глаза были закрыты и он шел на цыпочках. Он напоминал мне подростка, прокрадывающегося в кинотеатр через незакрытую дверь, чтобы посмотреть фильм, не осмеливающегося производить шум и в то же время не могущего ничего видеть в темноте.

Все молча смотрели на Бениньо. Он открыл один глаз ровно настолько, чтобы посмотреть им и сориентироваться, а затем пошел через переднюю комнату в кухню. Он минуту стоял у стола с закрытыми глазами. Паблито и Нестор сели и сделали мне знак сделать то же самое. Затем Бениньо опустился рядом со мной на скамейку. Он мягко пихнул мое плечо своей головой, это был легкий толчок, означающий, что мне надо отодвинуться и освободить ему место на скамейке, затем он уселся со все еще закрытыми глазами.

Он был одет в одежду леви, как Паблито и Нестор. Его лицо стало немного полнее с тех пор, как я видел его в последний раз, несколько лет тому назад, и линия его волос отличалась, но я не смог бы сказать, как. У него было более светлое лицо, чем я помнил, очень маленькие зубы, полные губы, широкие скулы, небольшой нос и большие уши. Он всегда казался мне ребенком, чьи черты так и не стали зрелыми.

Паблито и Нестор, которые прервали свой разговор, чтобы наблюдать за входом Бениньо, возобновили беседу, когда он сел, словно ничего не произошло.

— Разумеется, он плакал вместе со мной, — сказал Паблито.

— Он не плакса, как ты, — сказал Нестор Паблито.

Затем он повернулся ко мне.

— Я очень рад, что ты жив, — сказал он. — мы только что разговаривали с ла Гордой и она сказала, что ты — Нагваль, но она не рассказала нам, как ты остался в живых. Как ты остался живым, маэстро?

В этом месте у меня был странный выбор. Я мог бы следовать своему разумному пути, как я всегда делал, и сказать, что я не имею ни малейшего понятия, и я был бы прав в этом. Либо я мог сказать, что мой дубль вызволил меня из лап этих женщин. Я взвешивал в уме возможный эффект обеих альтернатив, как вдруг меня отвлек Бениньо. Он немножко открыл один глаз и посмотрел на меня, а потом захихикал и спрятал голову в руки.

— Бениньо, ты не хочешь разговаривать со мной? — спросил я.

Он отрицательно качнул головой.

Я чувствовал себя неловко рядом с ним и решил спросить, что с ним такое.

— Что он делает? — тихо спросил я Нестора.

Нестор похлопал Бениньо по голове и встряхнул его. Бениньо открыл свои глаза, а потом закрыл их снова.

— Он такой всегда, ты же знаешь, — сказал мне Нестор. — он крайне застенчив. Раньше или позже он откроет глаза. Не обращай на него никакого внимания. Если ему надоедать, то он заснет.

Бениньо утвердительно кивнул головой, не открывая глаз.

— Ну хорошо, как ты выкарабкался? — настаивал Нестор.

— Ты не хочешь рассказать нам? — спросил Паблито.

Я осторожно сказал, что мой дубль выходил наружу из верхушки моей головы три раза. Я дал им отчет о случившемся.

Они не казались нисколько удивленными и приняли мой отчет, как должное. Паблито стал смаковать свои спекуляции о том, что донья Соледад могла не поправиться и в конце концов умереть. Он хотел знать, стукнул ли я точно так же Лидию. Нестор сделал ему категорический жест, чтобы он замолчал, и Паблито остановился не середине фразы.

— Я извиняюсь, маэстро, — сказал Нестор, — но это не был твой дубль.

— Но все говорили, что это был мой дубль.

— Я знаю наверняка, что ты неправильно понял ла Горду, потому что когда Бениньо и я шли в дом Хенаро, ла Горда перехватила нас по дороге и сказала нам, что ты и Паблито находитесь здесь, в этом доме. Она назвала тебя Нагвалем. Ты знаешь, почему?

Я засмеялся и сказал, что по моему мнению, это было обусловлено ее замечанием, что я получил большую часть светимости Нагваля.

— Один из нас здесь дурак! — сказал Бениньо гулким голосом, не открывая глаз.

Звук его голоса был таким диковинным, что я отпрыгнул от него. Его совершенно неожиданное заявление плюс моя реакция на него заставили всех смеяться. Бениньо открыл один глаз, посмотрел на меня секунду, а затем спрятал голову в руки.

— Ты знаешь, почему мы назвали Хуана Матуса Нагвалем? — спросил меня Нестор.

Я сказал, что всегда думал, что это был их осторожный способ называния дона Хуана магом.

Бениньо засмеялся так громко, что звук его смеха заглушил всех остальных. Казалось, он беспредельно наслаждается. Он опустил свою голову на мое плечо, словно это был тяжелый предмет, который он больше не мог поддерживать.

— Причина, по которой мы называли его Нагвалем, — продолжал Нестор, — заключается в том, что он был расщеплен на двоих. Другими словами, всегда, когда ему было нужно, он мог попасть в другую колею, чего мы сами не можем делать: из него выходило нечто, что-то такое, что было не его дублем, а какой-то устрашающей грозной фигурой, которая выглядела, как он, но была вдвое больше по величине. Мы называли эту фигуру Нагвалем, и каждый, кто имеет ее, является, конечно, Нагвалем.

— Нагваль сказал нам, что все мы можем иметь эту фигуру, выходящую из головы, если захотим ее, но обстоятельства складываются так, что никто не хочет ее. Хенаро не хотел ее, так что, я думаю, мы не хотим ее тоже. Поэтому, кажется, ты единственный, кому всучили ее.

Они захохотали и завопили, словно загоняли стадо скота. Бениньо обвил руками мои плечи, не открывая глаз, и смеялся до тех пор, пока по его щекам не покатились слезы.

— Почему ты говоришь, что мне всучили ее? — спросил я Нестора.

— Она требует слишком много энергии, — сказал он, — слишком много труда. Я не знаю, как ты еще держишься на ногах.

— Нагваль и Хенаро расщепили тебя однажды в эвкалиптовой роще. Они взяли тебя туда, потому что эвкалипты — Твои деревья. Я присутствовал там сам и был свидетелем того, как они расщепили тебя и вытащили твой Нагваль наружу. Они тащили тебя врозь за уши, пока не расщепили твою светимость, и ты больше не был яйцом, а был двумя длинными светящимися кусками. Затем они сложили тебя вместе снова, но любой маг, который видит, может сказать, что там, в середине, есть огромный пробел.

— В чем заключается преимущество быть расщепленным?

— Ты имеешь одно ухо, которое слышит все, и один глаз, который видит все, и ты всегда будешь способным пройти лишнюю милю в случае необходимости. Это расщепление является также причиной, почему они сказали нам, что ты — маэстро.

— Они пытались расщепить Паблито, но, судя по всему, потерпели неудачу. Он слишком избалован и всегда индульгировал, как ублюдок. Именно поэтому он теперь такой взвинченный.

— Что же тогда такое дубль?

— Дубль — это другой, это тело, которое человек получает в сновидении. Он в точности выглядит, как сам человек.

— Вы все имеете дубль?

Нестор удивленно воззрился на меня.

— Эй, Паблито, скажи маэстро насчет наших дублей, — сказал он, смеясь.

Паблито протянул руки через стол и встряхнул Бениньо.

— Скажи ему ты, Бениньо, — сказал он. — или, еще лучше, покажи ему его.

Бениньо встал, открыл глаза как можно шире и посмотрел на крышу, затем сдернул штаны и показал мне свой пенис.

Хенарос засмеялись, как сумасшедшие.

— Когда ты спрашивал об этом, ты действительно имел в виду это, маэстро? — спросил меня Нестор с нервным выражением.

Я заверил его, что я был совершенно серьезным, желая знать все, что относится к их знанию. Я пустился в длинные объяснения того, как дон Хуан держал меня вдали от них по причинам, которых я не постигал, не давая мне возможности знать о них больше.

— Подумай вот о чем, — сказал я. — еще три дня тому назад я не знал, что те четыре девушки были ученицами Нагваля или что Бениньо был учеником дона Хенаро.

Бениньо открыл глаза.

— Подумай об этом сам, — сказал он. — я не знал до сих пор, что ты такой глупый.

Он снова закрыл глаза и все они безумно захохотали. Мне ничего другого не оставалось, как присоединиться к ним.

— Мы сейчас дразним тебя, маэстро, — сказал Нестор в виде оправдания. — мы думали, что ты разыгрываешь нас, растравляя нас. Нагваль сказал нам, что ты видишь. Если ты действительно видишь, ты можешь сказать, что мы жалкая компания. Мы не имеем тела сновидения. Никто из нас не имеет дубля.

В очень серьезной и откровенной манере Нестор рассказал, что что-то пролегло между ними и их желанием иметь дубля. Я понял его высказывание так, что возник некий барьер с тех пор, как ушли дон Хуан и дон Хенаро. Он думал, что это могло быть результатом того, что Паблито провалил свое задание. Паблито добавил, что с тех пор, как Нагваль и Хенаро ушли, что-то, казалось, преследовало их, и даже Бениньо, который в то время жил на южной оконечности мексики, должен был вернуться. Только когда они трое были вместе, они чувствовали себя действительно легко.

— Как ты думаешь, что это такое? — спросил я Нестора.

— Есть что-то там, во сне, в той безбрежности, что толкает нас, — ответил он. — Паблито думает, что это его неудачная попытка вступить в борьбу с этими женщинами.

Паблито повернулся ко мне. Его глаза ярко сияли.

— Они наложили на меня проклятие, маэстро, — сказал он. — я знаю, что причина всех наших неприятностей лежит во мне. Я хотел скрыться из этих мест после моей борьбы с Лидией, и, спустя несколько месяцев, я удалился на беракруо. Я был там действительно счастлив с одной девушкой, на которой хотел жениться. Я нашел работу и все было прекрасно до того дня, когда я пришел домой и обнаружил, что эти четыре мужеподобные уродки, словно хищные звери, нашли меня по моему следу. Они были в моем доме, мучая мою женщину. Эта сука Роза положила свою мерзкую руку на живот моей женщины и заставила ее нагадить в постель. Их лидер, двести двадцать задниц, сказала мне, что они прошли через весь континент, разыскивая меня.

Тут же она схватила меня за пояс и потащила прочь. Они толкали меня к автобусной станции, чтобы привезти сюда. Я осатанел хуже дьявола, но ничего не мог поделать с 220 задниц. Она посадила меня в автобус. Но по дороге сюда я сбежал. Я бежал через кусты и холмы, пока мои ноги не опухли так, что я не мог снять башмаки. Я почти умирал. Я был болен 9 месяцев. Если бы свидетель не нашел меня, я бы уже умер.

— Я не находил его, — сказал мне Нестор. — его нашла ла Горда. Она взяла меня туда, где он был, и мы вдвоем отнесли его на автобус и привезли сюда. Он был в бреду, и нам пришлось доплатить, чтобы водитель автобуса разрешил посадить его в автобус.

Очень драматическим тоном Паблито сказал, что он не изменил своих намерений, он все еще хочет умереть.

— Но почему? — спросил я его.

Вместо него ответил Бениньо гулким гортанным голосом.

— Потому что его член не работает, — сказал он.

Звук его голоса был таким необычным, что на секунду у меня возникло ощущение, что он говорит изнутри пещеры. Это было одновременно пугающе и несообразно. Я почти бесконтрольно засмеялся.

Нестор сказал, что Паблито пытался выполнить свое задание — установить половые отношения с женщинами, согласно инструкции дона Нагваля. Он сказал Паблито, что 4 страны света уже приведены в нужное положение, и все, что он должен сделать, это заявить свои права на них. Но когда Паблито пошел, чтобы заявить права на свою первую сторону, Лидию, она чуть не убила его. Нестор добавил, что по его личному мнению, как свидетеля этого события, Лидия ударила Паблито и ушибла его своей головой не потому, что была возмущена этим происшествием, а скорее потому, что Паблито оказался несостоятельным, как мужчина.

— Паблито действительно заработал болезнь в результате этого удара или он делал вид? — спросил я полушутя.

Бениньо ответил снова тем же гулким голосом.

— Он просто делал вид! — сказал он. — все, что он получил, была шишка на голове!

Паблито и Нестор захохотали и завопили.

— Мы не виним Паблито за то, что он боится этих женщин, — Сказал Нестор. — они все, подобно самому Нагвалю, жуткие воины. Они подлые и ненормальные

— Ты действительно думаешь, что она такие, — спросил я его.

— Сказать, что они плохие, будет лишь одной частью всей истины, — сказал Нестор. — они точно такие же, как Нагваль. Они серьезные и хмурые. Когда Нагваль был рядом, они обычно сидели около него и пристально смотрели вдаль полуприкрытыми глазами целыми часами, иногда днями.

— Это правда, что Жозефина когда-то давно была на самом деле ненормальной?

— Чушь, — сказал Паблито. — не давно, она ненормальная сейчас. Она самая сумасшедшая из всей этой компании.

Я сказал им, что она сделала со мной. Я думал, что они оценят юмор ее великолепного представления. Но мой рассказ, по-видимому, оказал на них дурное впечатление. Они слушали меня, как испуганные дети, даже Бениньо открыл глаза, слушая мой отчет.

— Вот! — воскликнул Паблито. — эти суки действительно ужасны. И ты не знаешь, что их лидер — двести двадцать задниц. Она швырнет в тебя камень, а потом спрячет руку и сделает вид невинной девочки. Будь осторожен с ней, маэстро.

— Нагваль тренировал Жозефину, чтобы она могла быть всем, кем угодно, — сказал Нестор. — она может делать все, что захочет: плакать, смеяться, сердиться и все, что угодно.

— А какая она, когда не прикидывается? — спросил я Нестора.

— Тогда она просто помешанная, — ответил Бениньо мягким голосом.

— Я встретился с Жозефиной впервые, когда она прибыла. Мне пришлось внести ее в дом. Нагваль и я обычно привязывали ее к постели все время. Однажды она начала плакать о своей подруге, девочке, с которой обычно играла. Она плакала три дня, Паблито утешал ее и кормил, как ребенка. Она похожа на него. Оба они не знают, как остановиться, когда начнут что-то.

Бениньо внезапно начал нюхать воздух. Он встал и подошел к плите.

— Он действительно застенчивый? — спросил я Нестора.

— Он застенчивый и эксцентричный, — ответил Паблито. — он будет таким до тех пор, пока не потеряет свою форму. Хенаро сказал нам, что мы раньше или позже потеряем свою форму, так что нет смысла делать жалкие потуги, пытаясь изменить себя так, как говорил нам Нагваль. Хенаро сказал нам, чтобы мы наслаждались и ни о чем не заботились. Ты и женщины — вы заботитесь и пытаетесь, мы с другой стороны, наслаждаемся. Ты не знаешь, как наслаждаться вещами, а мы не знаем, как сделать себя жалкими. Нагваль называл делание себя жалким — безупречностью, мы называем это глупостью, правда?

— Говори за себя, Паблито, — сказал Нестор. — Бениньо и я мыслим иначе.

Бениньо положил в миску еды и поставил передо мной. Он обслужил всех. Паблито изучил миски и спросил Бениньо, где он нашел их. Бениньо сказал, что они были в ящике, где, как сказала ему ла Горда, она спрятали их. Паблито доверительно сказал мне, что эти миски принадлежали им до разрыва.

— Мы должны быть осторожны, — сказал Паблито нервным тоном. — эти миски, несомненно, заколдованны. Те суки вложили что-то в них. Я лучше буду есть из миски ла Горды.

Нестор и Бениньо начали есть. Тут я заметил, что Бениньо дал мне коричневую миску. Паблито, судя по всему, был в большой тревоге. Я захотел успокоить его, но Нестор остановил меня.

— Не принимай его так серьезно, — сказал он. — он любит быть таким. Он сядет и будет есть. Это место, где ты и женщины потерпели неудачу. У тебя нет способа понять Паблито таким, каков он есть. Ты ожидаешь, что все будут похожи на Нагваля. Ла Горда единственная, кто относится к нему спокойно, но не потому, что она понимает, а потому, что она потеряла свою форму.

Паблито сел кушать и вчетвером мы прикончили весь горшок с едой. Бениньо помыл миски и тщательно спрятал их обратно в ящик, а затем все мы удобно уселись вокруг стола.

Нестор предложил, чтобы все мы, когда стемнеет, пошли в близлежащую лощину, куда обычно ходили дон Хуан, дон Хенаро и я. Я ощутил какое-то нежелание. Я не чувствовал достаточной уверенности в их компании. Нестор сказал, что они привыкли ходить в темноте и что искусство мага заключается в том, чтобы оставаться незамеченным даже в гуще людей. Я сказал ему, что дон Хуан сказал мне однажды перед тем, как оставить меня одного в пустынном месте в горах не слишком далеко отсюда. Он потребовал, чтобы я полностью сконцентрировался на попытке не быть заметным. Он сказал, что люди в этой местности знают друг друга на вид. Там было не очень много людей, но те, кто там жили, постоянно ходили вокруг и могли засечь чужака за несколько миль. Он сказал мне, что многие из этих людей имеют огнестрельное оружие и им ничего не стоит подстрелить меня.

— Не беспокойся насчет существ другого мира, — сказал дон Хуан, смеясь. — это по-моему правильно, — сказал Нестор. — это всегда было правильно. Именно поэтому Нагваль и Хенаро были такими артистами. Они научились быть незаметными среди всего этого. Они знали искусство выслеживания.

Было еще слишком рано для нашей прогулки в темноте. Я захотел воспользоваться этим временем, чтобы задать Нестору свои критические вопросы. Я избегал этого все время, какое-то странное ощущение предотвращало меня от этого. Было так, словно мой интерес истощился после ответа Паблито. Однако Паблито сам пришел мне на помощь и затронул внезапно эту тему, словно прочитав мои мысли.

— Нестор тоже прыгнул в пропасть в тот же день, что и мы, — сказал он. — в результате этого он стал свидетелем, ты стал маэстро, а я стал деревенским идиотом.

В небрежной манере я попросил Нестора рассказать мне о его прыжке в пропасть. Я постарался, чтобы в моих словах звучал лишь умеренный интерес. Но Паблито осознал подоплеку моего деланного безразличия. Он засмеялся и сказал Нестору