О политической порочности и слепоте

Когда наблюдаешь из года в год политическую жизнь в формальных демократиях запад, то изумляешься тому, до какой степени здесь начало количества подавило и вытеснило требования качественности. Откуда эта уверенность, что государственное дело настолько элементарно, просто, общедоступно и легко постижимо, что для него не требуется никаких квалификаций – ни умственных, ни нравственных, ни политических? Сапожник долго учится сапожному делу, а в политике политическая подготовка якобы не нужна. Горшечник без умения ничего не стоит, а в государственных делах якобы понимает первый встречный, достигший двадцати лет и явно не буйствующий в сумасшествии, хотя бы его политическая компетентность равнялась нулю. Посмотрите, какую аналитическую силу суждения развивает рабочий из электрической мастерской; когда ему надо установить, почему у вас «перегорела пробка», он созерцает всю вашу квартиру, прослеживает путь проводов, мысленно, а потом и технически изолирует каждый выключатель и каждую лампу… И добивается своего. Он этому учился. Он владеет своим предметом. Он понимает, знает, судит и ответственно служит. А государственное дело бесконечно сложнее; политика бесконечно ответственнее; и горизонт здесь необходим совсем не квартирного масштаба…

И вдруг оказывается, что государство есть дело улицы. Подобно тому, как по улице всякий может ходить, всем позволено, все для этого хороши, так и в политике – качества не нужно. Тут никакой «компетентности» не надо: ни анализа, ни синтеза, ни сведений, ни понимания, ни ответственности; «ходи» – и все тут. Впрочем, и это иллюзия, ибо цивилизация на каждом ходу напоминает нам, что ходить по улице – есть целое искусство, а то как раз окажешься в больнице или в морге. Но судить в политике – выбирать, избираться, примыкать к партиям, требовать, сговариваться, в выгодную минуту промолчать, в другую минуту солгать, нырнуть, угодить и пролезть – это все доступно всякому, это дано всем «от природы», для этого ни качества, ни квалификации не требуется.

И вот политика, безразличная к качеству людей, качественно снижается; и начинается государственное разложение.

Подумать только: согласно догмату формальной демократии, право голоса должно неотъемлемо принадлежать всем, кто прожил на свете необходимое число лет, кто не попал в сумасшедший дом и кто не осужден за тяжкое уголовное преступление с лишением прав. Все компетентны в делах справедливости, свободы, хозяйства, техники, семьи, школы, академии, церкви, суда, армии и национального спасения…

Неужели все? Конечно все!! Сомневаться в этом могут только «враги демократии», «реакционеры», «фашисты», «тоталитаристы» и прочие «подозрительные» или «отверженные» люди.

Допустим, что это так, и сделаем выводы. Причислим к честным и компетентным гражданам и остальных. Вот они: все не пойманные воры, пройдохи-спекулянты, заведомые интернационалисты, дезертиры, продажные изменники родины, внезапно исчезающие дипломаты, детопокупатели, растлители, пьяницы, курители опиума, рабы кокаина, содержатели и содержательницы публичных домов, профессиональные контрабандисты, гангстеры, апаши, сутенеры, шулера, сводники и сводни, конокрады, ростовщики, политические и неполитические заговорщики всех сортов и калибров, взяточники, аморальные проныры…

Словом, все то нравственное гнилье, все те общественные подонки, которые все вместе образуют политическую чернь. Эта та самая городская чернь, которую Карлейль потрясающе изобразил в своей «Истории французской революции»; та самая чернь, которая, растерзав тело мадам Ламбаль, целый день носила по городу на шесте ее половые органы; та самая чернь, которую в Англии художественно обрисовал Шекспир (в Исторических Хрониках), а в русской революции закрепили с таким мастерством Шмелев и Коровин (в книге о Шаляпине). В подвалах Чеки я часами слушал взволнованные излияния этой черни, всех этих «анархистов-комбинаторов», жутких полуматросов, выпущенных Керенским из тюрем свирепых убийц, спившихся полуинтелегентов, садистов, пройдох, примкнувших к коммунистам и уже у них проворовавшихся… Излияния, в коих правда и ложь, гнусное хвастовство и неправдоподобный цинизм смешивались в отвратительное единство. Я запоминал на всю жизнь программный гимн первых лет: «Бога нет, царя не надо, мы урядника убьем, податей платить не будем и в солдаты не пойдем»… Таковы были все эти «зеленые», «махновцы» и вся прочая разбойная «атаманщина», показавшая себя в 1917-1921 годах в России…

А в будущей России на основаниях «всеобщего и равного» голосования к ним присоединятся – чекисты-энкаведисты-смершники, профессиональные доносчики, изолгавшиеся советские карьеристы, активные безбожники, коменданты концлагерей, разрыватели могил (в погоне за золотыми зубами), ограбители трупов, продавцы котлет из человеческого мяса (1921-1932-1933), «бывшие» урки, пронырливые «иерочекисты», наемные шпионы иностранных держав и все прочие погубители России.

Формальная демократия никогда не посмеет лишить их права голоса. Все они будут признаны «полноправными» гражданами, «высококомпетентными» в деле спасения России, воспитателями русского народа. Тем более будут признаны избирательные права за теми, кого следует отнести не к черни, а к массе политических слепцов! Люди, не разумеющие смысла свободы, долга, служения и ответственности; люди, решительно не понимающие государства, его жизни и его интересов; люди, не знающие русского прошлого и не могущие разуметь исторические задачи России; люди с горизонтом деревушки, шалаша, советской землянки, сакли, чума, юрты… Куда поведут они, слепые, нашу страну, если не в разложение и не в яму? Правда, со слепого не взыщешь, но не безумно ли доверять ему водительство?

Все это отнюдь не означает, что людей политически порочных и политически слепых надо «лишать всех прав»… Но это означает, что предоставляемые им публичные права должны быть соразмерны их государственному горизонту и их политической силе суждения. Публичные права суть права, дарующие человеку участие в решениях государства и в созидании и осуществлении его власти. Нелепо давать «права власти» людям порочным и слепым, нелепо и гибельно. Нелепо провозглашать такую свободу, которая развязывает в государстве порочные и слепые силы; нелепо и гибельно. То, что здесь необходимо и спасительно – это не «лишение всех прав», не превращение человека в «раба» или в «вещь», а ограничение его публичной дееспособности, такое ограничение, которое соответствует его духовной дефективности и в то же время урезает силу его порочного или слепого духа.

Что это означает и как это осуществимо?