Образование

Япония вышла на передовые позиции среди стран мира благодаря своему пониманию значимости борьбы с неграмотностью и живет под воздействием обаяния магического слова «культура». Еще и в наши дни, несмотря на то что так называемый конфликт поколений там оказался не менее жестким, чем в других странах, учитель (сэнсэй на японском языке, сен‑ченъ на китайском языке) пользуется если и не всегда из‑за личных качеств, но по сути своего занятия тем восхищением, которое обычно испытывают перед отцом семейства; на язык чувств, таким образом, переводится протокольное правило, согласно которому профессор, академик (хакасэ) в общественной иерархии занимает высокое место и причисляется, как император (несмотря на свою совершенно человеческую сущность), к уровню ками – наивысшего духовного существа. Возможно, в этом видны следы религиозной традиции, традиции сострадательного амидизма – человек спасает другого человека, – а также извечное человеческое взаимопонимание на путях познания.

Толпы школьников непрерывно путешествуют по островам, на которых они с восторгом обнаруживают археологические древности и приметы прошлого; именно эти дети представляют собой живой образ страны, для которой знание с давних времен было потребностью и страстью. Хорошо известная любовь японцев к книгам выражается в изобилии и качестве книжных изданий и толпах покупателей, сметающих новинки с полок книжных магазинов; дешевые или дорогие, эти издания немедленно раскупаются по ценам, доступным для многих. В музеях и на выставках множество посетителей, и не потому, что Япония густонаселенная страна или что в моде интеллектуальное гурманство, но прежде всего потому, что контакт с культурными феноменами обещает удовольствие и открытия.

Конечно, политический контекст влияет сегодня на потребность в знаниях и общении с искусством. В нашем мире, который стремится к открытым гуманитарным обществам, недостаточно кабинетных знаний. Да и существовали ли когда‑нибудь настоящие кабинетные ученые? И не преувеличивается ли значение «актуальности» чего‑либо в наше время? Япония не ожидала, конечно, недавних жарких дискуссий только для того, чтобы продемонстрировать общественную роль интеллектуалов. Сила разума – характерная черта Азии, поскольку во все времена независимо от того, держали интеллектуалы в своих руках оружие или нет, именно они руководили реформами и обеспечивали успех революций. Воинственная знать эпохи Эдо это чувствовала, когда идентифицировала себя с просвещенными конфуцианскими чиновниками именно для того, чтобы сохранять свою значимость. Молодая японская интеллигенция выступила против войны во Вьетнаме и горячо высказывается как за, так и против маоизма, пришедшего из Китая, традиционно распространяющего цивилизацию, которая возбуждает умы. С другой стороны, в Японии торжествует капитализм, недостатки которого компенсируются несомненным чувством социальной ответственности. Большие торговые фирмы финансируют искусство и образование, и средства предоставляются своевременно и искренне. При том что все‑таки вспыхивают конфликты из‑за того, что в этом процессе соединены разнообразные элементы и все они обращены к новым проектам в сфере культуры, должностные лица в сфере образования пытаются расставить все по своим местам. Новые явления в культуре общество старается встречать достойно и лояльно.

Далеко не всегда это легко, потому что бесцеремонность, ставшая системой, нередко обескураживает не только профессоров, но и учащихся, которых беспокоит эта неподобающая грубость в ведении любых споров. Фактически эта болезнь охватила весь мир, начавшись на следующий день после окончания Второй мировой войны. Точка отсчета именно там, оттуда берет начало и глубокое разочарование, которым сопровождалось поражение, в особенности живо его чувствовала молодежь. Восторженная и по природе своей склонная к восприятию патриотической идеи национального превосходства, молодежь сильно поддерживалась политикой правительства. К духовному смятению нередко добавлялись материальные трудности, которые в эти тяжелые для экономики годы делали жизнь студентов невыносимой (многие семьи были разрушены и разорены войной и крушением внешнеэкономических рынков), а будущее неопределенным. Возможно, неизбежное непонимание наконец довершило начатое: политика оккупационных властей первоначально поддерживала стремление студентов к независимости от властей в сфере образования, поскольку власти были виноваты в создании мощного воинствующего шовинизма, который привел к войне. Но эта свобода в то же время провоцировала коммунистические настроения, тем более что компартия была сильной организацией: запрещенная и подвергавшаяся нападкам и преследованиям на протяжении всего периода между двумя войнами, партия коммунистов воспользовалась тогда всеобщим либерализмом и старалась проникнуть во все сферы жизни. Все завершилось с началом военных действий США в Корее, ужесточением, которое оказалось для студентов источником глубокой горечи: теперь сама свобода воспринималась ими как нечто, что возможно только при определенных условиях. Следовательно, подобало все очистить от всякой власти, являлась ли она властью побежденных или властью победителей. Общество с тех пор было озадачено вопросами. Тем самым ставилось под вопрос само существование гражданского общества. Следует напомнить здесь, что в январе 1947 года японские студенты пытались образовать единый фронт с рабочим движением. Можно было ожидать скорой революции. В следующем, 1948 году была основана Ассоциация японских студентов (Дзэнгакурэн). Постепенно конфликт выходил за пределы университетов и вылился в систематическую оппозицию оккупационному режиму, каким бы добродушным он ни был. Кульминация напряжения относится к 1951 году, когда был подписан мирный договор между бывшими воюющими сторонами. Внутренние конфликты коммунистической партии не позволили ей осуществить тогда очень эффективные действия, несмотря на красочные уличные демонстрации, попытки окружить машину, в которой проезжал император, или столкновения в майские дни 1952 года перед императорским дворцом. В 1954 году все, казалось, стало успокаиваться, это относительное спокойствие продолжалось около десяти лет. Современную ситуацию предельного напряжения не следует расценивать как незапланированный, внезапный общественный взрыв, спровоцированный несколькими инцидентами, но скорее можно считать итогом продуманного и согласованного развития, движения (хотя и запоздалого), начавшегося более четверти века тому назад. В наши дни общие намерения одного или нескольких относящихся к социальному конфликту движений столь же просты, сколь и радикальны: разрушить существующий общественный порядок, создать пустоту для того, чтобы подготовить рождение нового, еще неизвестного мира. В Японии, как и во всем мире, эта ползучая уличная война, в которой молодежь расходует свою энергию; это поколение, может быть слишком праздное, вдохновляется в первую очередь мыслью Герберта Маркузе. Как подчеркивает в недавней статье К. Люхнер, вице‑президент христианского университета «София» в Токио, выступление японской молодежи – одна из ветвей международных течений, специфичность некоторых способов действия придает ему особенно театральный вид: лозунги – нарисованные яркими красками гигантские иероглифы; раздражающее скандирование под звуки громкоговорителей; волнообразное и ритмичное развертывание длинных рядов демонстрантов, которые импровизируют своеобразный «танец дракона». Намного страшнее оказывается определенность намерений некоторых студентов, бессознательный фанатизм которых мог – а недавно и сумел – привести к худшему «холокосту». Однако похоже, что больших шансов для того, чтобы покончить с действиями экстремистов, еще нет: материальные заботы легко превращаются в предмет для спекуляций. Вмешательство правительства в дела государственных университетов хорошо это продемонстрировало: закон, принятый 3 августа 1969 года, разрешил уменьшить на тридцать процентов оклад профессоров в случае непредусмотренного закрытия университетов; допускается также и их увольнение в случае закрытия университета на неопределенный срок.

И это несмотря на то, что университетская профессура сделала все возможное, чтобы восстановить разрушенную войной систему образования. Справедливо, впрочем, и то, что Япония в этом отношении не есть что‑то исключительное и что положение интеллигенции, в особенности профессоров, оказалось после войны весьма сложным не только в Японии. Конечно, японский Союз профессоров и учителей (Никкёсо) представляет большую политическую силу в левом движении. Он подвергается нападкам и недоверию правительства, которое желает контролировать его деятельность, а находящийся за пределами общего рынка труда университетский преподаватель мало пользуется общим экономическим благополучием и вынужден, чтобы хоть как‑то улучшить свое положение, писать проходные статьи: «натягивать строки» становится правилом – ведь каждый иероглиф обеспечивает хоть немного денег. Кроме того, все венчается горечью и разочарованием, и это слишком серьезно, так как настроение учителей передается студентам, которые скептически относятся к действительности, – бедность профессоров порождает поколение недовольных и циничных пессимистов. Вместе с поражением 1945 года университетский преподаватель утратил и свой нравственный престиж воспитателя. Некоторое недоверие по отношению к нему могло бы иметь отдаленные последствия. Тем не менее пока средний японец получает удовольствие, делая все, что облегчает жизнь, пока глубокий экономический или политический кризис не отразится слишком тяжело на его существовании, до тех пор надежды экстремистских идеологов и их последователей остаются призрачными.

Date: 2015-07-23; view: 342; Нарушение авторских прав