Ребенок

Жизнь женщины в Японии все еще нелегка, но и у нее есть мгновения торжества. Это материнство, в котором женщина обретает свое достоинство и смысл жизни. Пролетают годы, проходит молодость, и женщина как мать будущего главы семьи,'как свекровь получает в семье реальную власть.

Главная цель брака в Японии – ребенок, на него смотрят (как раньше, так и сейчас) как на личность, он имеет такие же права, что и взрослые. Ребенок считается сокровищем, которое принадлежит отечеству и семье более, чем себе самому. Чтобы полностью войти в семью, невестка должна породниться с ней, соединившись по крови, то есть родить ребенка, лучше всего сына, который будет продолжателем имени и чести рода. Как это было еще в недавней европейской истории – брак заключается ради продолжения рода.

Бездетность женщины, как правило, бывает причиной развода, но это единственная причина, по которой аннулируется брак даже католической церковью. Это положение гораздо больше соответствует древнему представлению о семье, чем о презрении к женщинам. Целью семьи являлось прежде всего продление рода и его благополучие, а не удовлетворение личных желаний и поиск счастья.

Признание авторитета матери, узаконенное традицией и в то же время искреннее, объясняется не только стремлением к продлению рода. Именно женщина обязана хранить воспоминание о предках. И хотя в наши дни этот обычай утрачивает свое значение, в некоторых деревенских общинах он сохраняется. Если четыре поколения одной семьи живут вместе и если в семье есть хотя бы один мальчик, который уже умеет ходить, его заставляют пересекать мост, перекинутый через реку, – в залог счастья всей деревенской общины.

В разные эпохи японские художники умели передать чувства, связанные с привилегированным положением ребенка в семье. Миягава Теки (2‑я пол. XVIII в.) изображает трогательную картину: ребенок, прильнув к материнской груди, участвует в семейной прогулке под цветущей вишней.

На «Свитке Гэндзи» (XII век) изображен принц Гэндзи, держащий малютку Каору. Черно‑белая репродукция передает лучащуюся нежность этой сцены, но за ней угадывается общая печаль: маленький Каору – плод незаконной страсти супруги принца и его племянника Касиваги. Белая одежда (со временем краски изменились, и белый цвет слегка потемнел) указывает на возраст принца, в прошлом он сам был соблазнителем, теперь же оказался обманутым. Белое пятно символизирует растерянность и одиночество персонажа, особенно подчеркнутое красным цветом Одежд окружающих. Четыре «Свитка Гэндзи» – вершина искусства ямато‑э.

В случае бездетности практикуется усыновление. Однако оно имеет мало общего с принятием ответственности за сирот или брошенных детей в современном европейском обществе. Скорее это напоминает обычай, распространенный в Древней Греции или Риме. Семья, которая хотела бы иметь наследника мужского пола, но потерпела в этом неудачу, может усыновить подростка. Он имеет права, которые имел бы родной сын, но с существенным отличием: он обязан жениться только на старшей дочери усыновившей его семьи. По обычаю его положение ничем не должно отличаться от положения родного сына. Однако на самом деле все происходит несколько иначе: как и молодая невестка, он должен доказывать своим трудолюбием и своими способностями право оставаться в семье, его положение чужака, вошедшего в семью, напоминает положение женщины. Пары, у которых вообще нет детей, обычно сначала удочеряют девочку, если возможно – родственницу мужа. Впоследствии ее супруга также примут в семье в соответствии с общепринятой процедурой. Независимо от того, являлся ли прямым или дальним родственником своих приемных родителей или нет, ребенок, перешедший таким образом в другую семью, становится в ней родным.

Ребенок – краеугольный камень семьи. С мальчиком связана забота о передаче наследства, об управлении семейным имуществом. Но не только это. В ребенке семья продолжает свой род, свое духовное существование. Такое отношение не противоречит тому, что современная семья имеет возможность регулировать рождаемость, ведь речь идет о том, чтобы ограничить количество детей, что, естественно, не отменяет самого принципа обязательно их иметь. В Японии аборты официально разрешены с 1952 года. Тем не менее в стране, приверженной родовым традициям, это не стало новостью. Аборты уже были распространены в XIX веке, когда народ испытывал серьезные затруднения, вызванные промышленным развитием страны и демографическим дисбалансом. Отток населения в города негативно сказался на положении в сельской местности. Население стало регулировать вопросы деторождения самостоятельно. Размах этого явления спровоцировал реакцию общества. Вот как это выразил Сато Набуниро (1769–1850): «Со времен Средневековья должностные лица все меньше и меньше занимаются руководством в сельском хозяйстве, в провинциях даже перестали назначать экспертов, чтобы помогать народу развивать природные ресурсы. Таким образом, несмотря на красоту нашей страны и избыток богатых земель, истощение почвы и отсутствие нововведений привели к сокращению урожая, которого теперь едва достаточно для того, чтобы кормить и одевать население страны. Из‑за невозможности прокормить детей это привело к тайному детоубийству, что особенно распространено на северо‑востоке и в восточных областях. Это явление распространено и в регионах Внутреннего Японского моря, а также на Сикоку и Кюсю, но там детей убивают еще до их рождения, создавая, таким образом, видимость, что детоубийства не существует. Местом, где детоубийство представляется крайне редким, является Этиго, но вместо этого там широко применяется практика продажи семиили восьмилетних девочек в другие провинции в качестве проституток. Действительно, малышки, девочки, предназначенные для проституции, оказались чем‑то вроде „специализации” северного Этиго. Некоторые расценивают эту практику как бесчеловечную, но думать так было бы большой ошибкой. Это намного более человечно, чем аборт или детоубийство. Только в Муцу и в Дэва количество ежегодно убиваемых детей превосходит шестьдесят или семьдесят тысяч… Я нахожу, что это невыносимое положение дел… Тот факт, что детоубийство распространилось в различных провинциях, не должен приписываться бесчеловечности родственников. В этом следует винить чиновников, которые не имеют сострадания, которые пренебрегают своими обязанностями посланников Неба и не помогают народу, которые невежественны в вопросах развития природных ресурсов, которые не назначают сельскохозяйственных экспертов и не прилагают никаких усилий, чтобы составить сельскохозяйственную программу, которая поощряла бы труд фермеров и их стремление работать как можно лучше… Если такое положение дел будет сохраняться, то божественное наказание окажется неизбежным. Правительство страны не должно упустить ни малейшей возможности для достижения национального процветания» (Сато Набухиро. Кэйдзай тайтэн). Несмотря на отчаяние народа, его защитник знал, чем его тронуть, и обратился к его глубокой любви к ребенку. Только в Японии уважительность к ребенку безгранична – ив маленькой забегаловке, и в роскошных апартаментах ребенок является дорогим гостем, нигде детская живость и непосредственность не ограничивается и ни в ком не вызывает раздражения.

Настоящая японская семья находится между традицией и современностью. Трудно пока понять, какова она сейчас. Однако в большей или меньшей степени в ней заметны черты, которые сложились еще в древности.

Семья

Введенные в заблуждение нашими техническими достижениями, завороженные этими достижениями, мы присваиваем себе заслуги, намного превосходящие заслуги наших предков, уверовав в то, что мы ускорили историю. При этом мы охотно забываем, что японская семья наших дней, как и повсюду, только и делает, что продолжает свою длинную историю, повторяя пройденное. Уже в эпоху Эдо, под властью Токугава (XVII–XIX вв.), положение семьи подвергалось экономической и демографической нестабильности. И несмотря на то что деревня страдала из‑за своего тяжелого положения, ее сотрясали мятежи и голод, японское сельское хозяйство все‑таки оказалось самым лучшим в Азии.

Владельцы небольших скромных хозяйств сейчас имеют возможность обеспечивать себя, не прибегая к помощи других людей. До распада старинных родов семьи объединяли не только прямых родственников, но и все боковые линии, людей зависимых и слуг. Постепенно семьи‑кланы освобождались от тяжкого бремени содержания всей этой армии едоков. Так, крестьяне, обретя определенную независимость, а вместе с нею мобильность, в свободное от сельскохозяйственного труда время занимались ремеслами, постепенно пополняя число мастеровых в городах; богатые землевладельцы могли инвестировать излишек капиталов в зарождавшуюся промышленность. Процесс распада традиционной семьи в наши дни ускорился, но начался он в XVII веке в окрестностях Киото и Осаки, а повсеместным стал только в XIX веке.

Уже не будучи такой обширной, как в прежние времена, современная семья не столь жестко подчинена своему главе. Старинная семья, иэ, то есть родовой корень (предшествующая современной семье – кадзоку), имела мало прав. Когда‑то неповиновение воле главы семьи могло повлечь изгнание из дома, разрыв со всей семьей. Возникновение новой семьи (что соответствовало развитию общества) также определялось этой волей, или же новая семья была обречена. Вопрос отделения от огромного клана в случае признания или, наоборот, отрицания принадлежности к нему разрешался с согласия сёгуната: глава рода обязан был передать одному из своих потомков часть имущества и родовое имя, если оно имелось.

Отделившись от своего корня, новая семья, именуемая маккэ, оставалась тем не менее зависимой от материнского ствола, хонкэ. После распада родовых отношений выделились три группы родственников в соответствии с их разным общественным и юридическим статусом. Синруй объединяла кровных родственников до третьего колена по отцу и деду – собственно семья в прямом смысле слова, – родственники в такой семье должны носить траур по каждому члену семьи. Любое юридическое дело должно решаться с учетом мнения каждого члена семейства. Вторая степень родства – энруй – связывала кровных родственников, они носили родовое имя, не были обязаны соблюдать траур и очень редко принимали участие в юридических делах семьи. Эндзя – родственные отношения, возникавшие в результате брака, юридических отношений не было.

Основанное на этих традициях семейное право было очень громоздким, но удобным для администрации, поскольку сёгунат очень пристально следил за населением, и в особенности за людьми из самурайских домов. В период правления Токугава конфуцианство стало основой японского образа жизни и семье были навязаны определенные духовные ограничения. Акцент делался, как, впрочем, во всех государственных механизмах, на повиновении. Женщина, конечно, более других должна была быть смиренной и терпеливой, но и мужчины связывались отношениями подчиненности, общественной и семейной. И если общественные иерархические отношения могли вызывать бунт или оказывать давление, отношения в семье интерпретировались в соответствии с космической концепцией мироздания: «Известно, что все люди обязаны жизнью своим родителям, но – более глубокое размышление об их происхождении выявляет, что люди существуют благодаря законам природы. Таким образом, все люди в мире суть дети, рожденные от Неба и от Земли, и Небо и Земля – наши родители, которые превосходят всех… Наши собственные родители – действительно наши родители; но Небо и Земля являются родителями каждого человека в мире. Долг человека состоит не только в том, чтобы стараться изо всех сил для того, чтобы служить своим родителям, это всего лишь наименьшая из обязанностей, но в том, чтобы равным образом служить природе на протяжении всей своей жизни, для того чтобы исполнять свой огромный долг… Добродетель человечества (чань на китайском, дзэн на японском языке) состоит в том, чтобы объединить служение природе и сыновнее благочестие… Все люди, живущие в доме своих родителей, должны посвятить себя сыновнему служению своим отцу и матери; те, кто служит своему повелителю, должны проявить в свою очередь исключительную верность. Таким же образом, коль скоро мы живем на лоне природы, то должны служить природе и проявить во всей полноте нашу человеческую добродетель… Среди человеческих обязанностей наш первый долг состоит в том, чтобы любить свою семью, уважать всех других людей и, наконец, не обижать птиц и зверей или любые другие живые существа… Любить других людей и пренебрегать родителями или любить птиц и зверей и пренебрегать человеческими существами не добродетель человечности» (Каббара Эккэн. Эккэн сэнсю).

Понимание семьи, выработанное в первые столетия феодализма, было совмещено с предписаниями буддизма.

Современная семья действительно оказалась наследием самураев, передавших потомкам энергию и деятельность, предназначенные для выполнения воинских обязанностей, которые на них возлагались. Больше, чем какой‑либо другой класс, военные были склонны к стабильности и придавали особое значение наличию мужского потомства, поскольку внутри этой общности всегда не хватало воинов. Отношения между отдельными личностями начиная с эпохи Камакура точно так же оказались подчинены государственным законам и соображениям безопасности: семья зависела от нового вида деятельности, которая должна была обеспечивать ее благосостояние, в свою очередь, семья приобрела те нравственные ценности, которые актуальны и в наши дни.

Женщины, которые имели право наследовать должности и земли, нуждались в мужчине, который принимал бы на себя воинские обязанности, хотя, может быть, и временно, до совершеннолетия наследника. Верховная власть была сконцентрирована в руках главы семейства, который осуществлял связь с правительством сёгуна. Именно глава семьи представлял перед правительством, и только он один, людей из своего рода. Для этих суровых воителей, всегда находившихся под угрозой вероятной мобилизации, плотские радости или хорошие манеры не имели большого значения; единственная спутница была одновременно супругой и матерью наследников. Конечно, бесплодность женщины делала проблематичным продолжение рода и вынуждала искать женщину, способную родить ребенка; но очень быстро (уже с XV столетия) утверждается лукавый обычай усыновления. Он появляется еще в период Нара, хотя применялся тогда исключительно в пользу единственного наследника мужского пола, но только в эпоху Камакура усыновление приобретает то значение, которое сохраняется и сегодня.

Моногамия, законная основа современной семьи, в Японии, следовательно, традиционно существовала уже на протяжении многих столетий в тех слоях, которые являлись наиболее важными для общества уже в силу своей многочисленности; в среде простонародья она существовала всегда, а по экономическим причинам единство в этом вопросе более или менее утвердилось и среди самураев. В эпоху Токугава двоеженство было не только запрещено, но и наказывалось с жестокостью, соответствующей уголовному праву эпохи, о чем нам сообщают романы Сайкаку (1642–1693): режим сёгуната старался контролировать демографическое равновесие в домах воинов. Кроме того, сильное влияние конфуцианского пуританства, которое пронизывало всю жизнь общества той эпохи, не разделяло, конечно, в этом вопросе морали даосизма. Таким образом, если рассматривать проблему с указанной точки зрения, нынешние законы без натяжек соответствуют обычаям эпохи Камакура.

Однако практика конкубината[26]сохраняется в Японии до сих пор, и если она не столь распространена, как на Западе, то, по крайней мере, более явная. Для того чтобы стать правителем по западному образцу, император Мэйдзи, например, вынужден был назначить официальную императрицу из числа своих супруг. Знаменитый Фукудзава Юкути (1834–1901), боровшийся с полигамией, понимал, что пытается взять хорошо укрепленный бастион: «Учение о моногамии не свидетельствует о педантизме. Я уверен, что большинство народа в нынешней Японии принимает его, и главным образом дамы высшего света, которые полностью на моей стороне. А потому я намереваюсь и впредь на протяжении всей моей жизни действовать, ставя целью уничтожение этого нездорового обычая. Неважно, с чем мне предстоит столкнуться. Я хочу попытаться сделать наше общество более приемлемым, по крайней мере хотя бы внешне» (Фукудзава Юкути. Автобиография).

Следовательно, сосуществовали две традиции, одинаково живучие. Образ жизни воинов всегда был противоположен образу жизни придворной аристократии или тех, кто принадлежал к их кругу. В этих семьях сохранялись более компромиссные дворцовые обычаи, особенно во времена расцвета императорского двора. У аристократа эпохи Хэйан была главная супруга, ее старший сын становился наследником рода. Но кроме того, на вполне законных основаниях имелось несколько официальных супруг второго ряда, как правило, это были младшие дочери из хороших семейств, отданные их отцами. К этим официальным супругам добавлялись женщины скромного происхождения – чаще всего из числа домашней прислуги, – удостоенные мимолетных милостей хозяина и родившие ему детей. Тем не менее высокое положение официальной супруги зафиксировано в том церемониале, который соблюдался в случае ее кончины: «В отношении главной супруги, если она умирает, полагается носить траурные одеяния, даже если у нее и не было ребенка. Однако если речь идет о матери даже нескольких детей, не следует соблюдать траур, потому что муж не надевает дважды траурных одежд для того, чтобы почтить супругу» (Ф. Жюон де Лонгрэ. Восток и Запад). Таким образом, для придворной аристократии фактически признавалось многоженство. Однако количество жен было не очень большим, поскольку здесь не возникли гаремы и не было евнухов, как в Китае.

Подчеркнутое превосходство старшей супруги фактически соответствовало китайскому обычаю, введенному сводом законов эпохи Тайхё (701) и эпохи Ёрё (718). В китайском праве положение супруги, чьи права были общепризнанны, отличалось от положения наложниц, не имевших особых прав. Подобная дискриминация никогда не практиковалась в Японии, и это скорее было связано с тем, чтобы защитить права женщины, каким бы ни был ее статус.

Тот, кто говорит о «семье», говорит и о «фамильном имени», было оно патронимическим или нет. Распространение гражданского состояния на все общество в Японии – явление недавнее, так как оно возникает не ранее 1867 года. До этого фамильное имя предоставлялось только семьям, принадлежащим к придворной знати, военному классу или тем семействам, которые были пожалованы специальным разрешением правительства (хотя они по‑прежнему оставались простолюдинами). В отличие от западного общества в Японии император был на особом положении. У него так же не было имени, как и у самого бедного крестьянина (именно потому, что он считался наследником богов), а возвращение его многочисленных потомков к обычному человеческому статусу определялось именно тем, что они получали родовое имя, обычно по названию земли, на которой обосновывались. Общество, таким образом, разделялось: с одной стороны трудолюбивая безымянная масса, слуги, с другой – знать, которая ее защищала и представители которой обладали именем точно так же, как и реальной властью.

Под влиянием китайских обычаев избранная часть населения быстро поняла, что в ее интересах установить для себя достойные родословные: только они позволили бы прояснить сложные проблемы и избежать затруднений при наследовании высоких должностей при дворе и в правительстве. Это заметно отразилось уже в «Кодзики» (традиционно датируется 712 годом), затем в «Новом своде регистра семейств» (Синсэн содзи‑року), опубликованном в 815 году. Таким образом, можно проследить, поднимаясь по шкале времени, генеалогии знатных родов до эпохи Хэйан. Отдельные личности распределены в этих генеалогиях по трем категориям: 1) потомки небесных и земных божеств; 2) потомки императоров и императорской династии; 3) иностранцы – так в ту эпоху назывались семейства, происходящие из Китая и Кореи. Поразительно то, что древность рода больше принималась во внимание, чем заслуги, так что сам император относился ко второму разряду, хотя при этом сущность его власти всетаки не оспаривалась. Конечно, эти заново созданные в IX веке генеалогии полностью вымышлены, и проверка степени их точности была бы затруднительной. Тем не менее важно, что предисловие к этому сборнику представляет ценный документ для понимания отношений, которые долго существовали среди семей японского высшего света. После сообщения о том, что в Японии обосновались первые корейские переселенцы – подлинные виновники превращения доисторической Японии в организованную страну, – автор продолжает так: «Во время правления Инкё (411–453) между тем семейные взаимоотношения были предельно запутаны. В результате был обнародован указ, согласно которому повелевалось, что лица, приносящие клятвы, будут подвергнуты испытанию кипящей водой. Те, кто приносил клятвы правдиво, оставались целыми и невредимыми, в то время как клятвопреступники были наказаны. Начиная с этой эпохи кланы и семьи были установлены и больше не осталось обманщиков. Реки потекли по своему руслу нормально…

Между тем в период, когда Когиоку (642–645) получил императорские регалии, провинциальные архивы оказались полностью сожжены и молодые и беззащитные люди не имели возможности доказывать собственное происхождение. Интриганы и могущественные удвоили свои ложные претензии. Тогда, в то время как император Тэнти был определен наследником, Эсэки, архивариус семьи Фуна, представил ко двору обугленные остатки архивов. В год металла и Лошади [670] родовые регистры были восстановлены и отношения кланов и семейств полностью прояснились. С этого времени пересмотр регистров всегда мог осуществляться время от времени правителями, которые наследовали друг другу…

В годы Тэмпё Сёхё (749–756) специальной милостью двора все иностранцы, которые подали прошение об этом, были пожалованы фамилиями. Имена, подобные именам японских семейств, были даны переселенцам; это повлекло значительные последствия, поскольку в дальнейшем оказалось неизвестно, какие именно семейства являлись по происхождению чужеземцами, а какие из них были коренного происхождения. И повсеместно находились выскочки, которые претендовали на то, что они происходят от высоких и могучих семейств, и чужеземные переселенцы из корейских королевств претендовали на то, что являются потомками японских божеств. По мере того как шло время и сменялись люди, почти никого больше не оставалось, кто знал бы истину…

В течение последнего периода лет Тэмпё Ходзи (757–764) споры по этому поводу оказались более многочисленными, чем когда бы то ни было. А потому некоторое количество знаменитых ученых было истребовано для того, чтобы составить регистр семейств. Между тем правительство столкнулось с определенными затруднениями еще до того, как работа была завершена наполовину. Ученые были распущены, и составление регистра не было возобновлено…

Наш ныне царствующий славный верховный повелитель [Сага, 809–823] пожелал, чтобы работа была возобновлена с того места, на котором она была приостановлена… Имена тысячи ста восьмидесяти двух семейств включены в эту работу… Этот труд не предназначен для развлекательного чтения… Являясь между тем ключом для отношений между людьми, он оказывается важным инструментом в руках нации» (Кёгаку соси).

Этот текст демонстрирует (вплоть до состава семейств), насколько японской цивилизации была присуща двойственность, в результате чего иностранные пришельцы, хотя и ассимилированные и почитаемые, в то же время (насколько возможно) отодвигаются в сторону и никогда полностью не сливаются с автохтонными элементами. В нем также показывается, что с началом идентификации семейных групп они фактически тесно связывались с ролью и рангом семьи в обществе. С эпохи Хэйан, благодаря кабанэ, то есть именам, происходящим от названий официальных должностей, становится понятным, почему старинные родовые имена (удзи) носит столь большое количество людей. Кабанэ указывали на то, что данное лицо являлось важным «винтиком» в обществе, в большей мере, чем имя, которое относилось к людям, связанным кровным родством. Люди скромного происхождения, не имевшие права на получение ответственных должностей, находившиеся вне политики, тем самым с точки зрения власти не нуждались в идентификации. Триумф демократии (свободной или авторитарной) обеспечил каждому члену общества имя, подтверждающее, таким образом, его гражданский статус. Однако следы старинных объединений вокруг феодала еще ощущаются во многих деревнях: там распространены только одно или два имени и поэтому фамилия пристраивается к местным кабанэ. Так прошлое соединяется с настоящим.

Длительное время японская семья могла казаться гигантской машиной, перемалывающей отдельных людей, основанной на подавлении слабых, в том числе женщин; тем не менее необходимо подчеркнуть ее подлинную или относительную мягкость. Японская цивилизация всегда колебалась между двумя полюсами. Она постоянно восхищалась китайской моделью, суровые правовые установления которой были отражением идеи этатизма,[27]которая в целом господствовала в стране. Однако японская цивилизация вынуждена была постоянно подчиняться необходимым условиям феодальной жизни. Последствия этой двойственности остаются ощутимыми в семейной организации, равно как и в организации управления. Если законы сохраняли видимость государственной мысли, то человеческие отношения выстраивались по феодальному образцу. Даже и сегодня в повседневной вежливости, требующей разговаривать с величайшей сдержанностью обо всем, что имеет отношение к своему собственному дому, и в иерархии отношений проявляется подчеркнутая архаичность. Ну и что из этого? Ведь свобода и счастье на уровне отдельных индивидов выражаются в очень личной оценке, связанной с простыми, порой незначительными ежедневными событиями.