ГЛАВА 12. «Сейчас Стёпке записку дам, пусть Наденьке отдаст», — это уже подумал Серёжа Тимофеев, худенький невысокий мальчик

«Сейчас Стёпке записку дам, пусть Наденьке отдаст», — это уже подумал Серёжа Тимофеев, худенький невысокий мальчик, лежачий, с фиксированным бедром. Срок его бо­лезни был так велик, что лежание его уже почти не тяго­тило. Почти, почти.

Наденька давно нравилась ему, нравился её нежный го­лосок, её кудряшки. Более того, он ощущал в ней родствен­ную душу, как бы ровню. И ещё одно. Рассказы Славика разбудили в нём такое страстное желание кого-то обнять, что терпеть он больше не мог. И он написал записку.

Мальчишек уже отвезли в свою палату. Взъерошенный, вихрастый Стёпка, похожий на подбитого воробья со сво­ей поджатой рукой, встал посреди мальчишеской палаты:

— Господа! Кто ещё приглашает дам? Джем, тебе кто нравится?

— Мнэ всэ нравится!

— Нет, всех мы приглашать не будем. Надо одну вы­брать.

— Нэт, одну — нэ могу пока!

— Ну и Бог с тобой! Костик, ты как? Костик обнял гитару:

— Моя подруга со мной, моя семиструнная!

Как ни странно, Костику нравилась Нинка. Его сердце затрагивал Нинкин свободолюбивый нрав, отсутствие стра­ха перед старшими. Только вот, когда смотрел он на Нин­ку, ему сразу вспоминалась мать. И снова Костик останав­ливался, боялся и записки писать, и дружбу предлагать.

— Ну, тогда я полетел на крыльях любви! Это я, гор­дый буревестник! — Стёпка помахал здоровой рукой, как крылом. — Потом пойду летать, ответы вам собирать.

Меньше всего был похож Стёпка на гордого буревест­ника, разве что ещё меньше он был похож на ангела люб­ви...

Однако пусть меня опровергнет тот, кто точно знает, как выглядят ангелы любви.

Вот мы почти всех мальчишек и узнали.

В углу — кровать Славика, потом — Стёпка, за ним — Джемали.

Стёпка — маленький, хрупкий. Болит у него рука, пра­вая, болит давно, он и не помнит, сколько. В плече не сги­бается, вверх не поднимается. Сколько ни вспоминает се­бя — всё вспоминает себя в больницах. За столько лет бо­лезни рука как бы высохла, стала тонкой, прижатой к телу.

У Степки родители лишены родительских прав. Здесь, в санатории, его семья, мы все — сестры его и братья. И во­обще, Стёпка — такое весёлое, такое безотказное сущест­во, его все любят. И он отвечает всем любовью и доброду­шием.

Он хорошо учится, только один трояк, по геометрии, так как трудно ему чертить.

Джемали, Джем — не высокий, а длинный, как это бу­дет правильнее сказать про лежачего, ноги вылезают из-за решётки кровати. Грустное лицо с большими, «бараньими» глазами, длинные и густые ресницы. Широкие плечи, боль­шие руки. Богатырь! Он родом из высокогорной грузинской деревни. Там, у себя в деревне, был он сильнее всех ребят. Сильнее и выше. Там и увидел его приезжий родственник, и привёз его в районный город, чтобы показать тренеру по вольной борьбе.

Тренер сразу оценил его богатырскую стать. На первой же тренировке Джем играючи положил на лопатки всех сво­их сверстников.

Так началась карьера Джема-борца. Отпустил отец Дже­ма в город, потом уже — забрали Джема в Тбилиси, в спор­тивный интернат. Два раза был Джем чемпионом Грузии, в своём возрасте. Собирался на чемпионат СССР.

Только стало у Джема бедро болеть. Сначала думали — ушиб, растирали всё. Да ничего не помогало. Джем терпел боль до тех пор, пока на тренировке не упал в обморок.

Когда диагноз стал ясен, вся команда плакала, даже тре­нер плакал. Сам тренер и нашёл это место — санаторий этот, сам путёвку пробивал через спорткомитет.

Мать в церковь ездила, в район, всё молилась за него. Даже отец один раз в церковь поехал.

Так и оказался здесь Джем, уже лежачим, ждёт теперь, когда очаг фиксируется, и можно будет операцию делать. Только операция эта такая, что бедро потом сгибаться не будет. Называется — «фиксация». Это Джем узнал уже здесь.

Трудно было Джему привыкать к своей новой жизни. По­началу стеснялся всех, особенно нянечек.

Даже с мальчишками не разговаривал, лежал молча, и всё. Спал плохо, во сне кричал. Грустная история. А у ко­го тут история не грустная? Потом Джем стал привыкать, стал разговаривать, и оказался нормальным и даже весёлым парнем.

Рядом с Джемом — Колька Миронюк, эдакое хитрое, ворчливое и беззлобное создание, Колька — сидячий, с больным коленом. Вернее, Колька — прыгающий на кос­тылях, особенно, когда врачи уходят. Колька — уже после операции, вроде как всё хорошо у него.

Он откуда-то из дальних западных областей Украины, из большой многодетной семьи.

Хоть и ворчат все на Кольку, но без него и жизнь в де­вятом была бы скучнее в десять раз.

А як же-ж!

На другой стороне палаты — Серёжа, Костик, Юрка Вла­димирский и Валерка Таран, а через проход уже десяти­классники.

Юрка не лежит — мучается. Он спинальник, и заболел всего год назад. Горба у него нет, уже давно у него ничего не болит, и раньше он всё он пытался встать и побегать.

Только попытки эти быстро закончились. Лежит сейчас в гипсовой кроватке, да ещё и привязанный, бедняга, к кро­ватке этой.

Вообще-то кроватки у всех спинальников есть, как и лонгетки для конечностей (для тех, у кого ноги болят).

Но привязывать стали одного Юрку, после того, как пой­мали пару раз в коридоре. Вызвали его мать, она у него мед­сестра, и хотели Юрку выписать за нарушение режима.

Мать плакала, просила Юрку оставить, и дала добро, чтоб привязывать его. Ну и ей навстречу пошли, как меди­ку. Строго у нас вообще с режимом — но нет правил без исключений.

Давно уже Юрка научился отвязываться, но ходить уже боится, не ходит даже ночью. Говорит — мать жалею, она меня одна воспитывает. Хороший Юрка пацан, добрый.

Анекдоты собирает — у него их целая тетрадь перепи­сана.

И Валерка — тоже парень хороший. Да разве у нас пло­хие есть? Валерка — сидит, ждет, пока нога заживёт. У не­го такая болезнь, что можно без операции обойтись. Его уже скоро собираются поднимать, он ждёт-не дождётся. Яро-славцев обещал — через две недели снимок, а там, может быть, и вставать. Пора уже — уже сидит почти год.