ГЛАВА 25. Представление закончилось — просто восхитительное представление, скажу я вам, хотя и без размаха «Братьев Бензини» и тем более Ринглингов

Представление закончилось — просто восхитительное представление, скажу я вам, хотя и без размаха «Братьев Бензини» и тем более Ринглингов, но это и понятно: туг нужен целый поезд.

Я сижу за пластиковым столиком в потрясающе оборудованном доме на колесах, потягиваю не менее потрясающий виски — «Лафрог», если мне не изменяет память, — и разливаюсь соловьем. Рассказываю Чарли обо всем подряд: о родителях, о романе с Марленой, о том, как погибли Верблюд и Уолтер. Рассказываю, как полз ночью через весь поезд с ножом в зубах, замышляя убийство. Рассказываю о сброшенных с поезда, о панике, о том, как задушили Дядюшку Эла. И, наконец, о том, что сделала Рози. Я не задумываюсь ни на минуту. Лишь открываю рот — и слова сами слетают с языка.

Облегчение не заставляет себя ждать. Долгие годы я держал все это в себе. Пожалуй, меня должна была бы захлестнуть вина, ведь это же предательство, но на деле, глядя на одобрительно кивающего Чарли, я чувствую себя очистившимся от грехов. Или даже искупившим их.

Я до сих пор не могу сказать наверняка, знала ли Марлена: в зверинце в тот миг творилась полная неразбериха, и непонятно было, что она видела, а сам я никогда не поднимал этого вопроса. Да я и не мог — боялся, что она станет иначе относиться к Рози, а по правде говоря, и ко мне самому. Да, Рози могла убить Августа, но и я желал его смерти.

Поначалу я молчал, чтобы защитить Рози — ведь она, без сомнения, нуждалась в защите, в те дни слонов казнили нередко, но почему я не рассказал Марлене? Может быть, она и охладела бы к Рози, но едва ли стала бы хуже с ней обращаться. За все время, что мы были женаты, у меня был от нее только один секрет, да так навсегда и остался. С годами сам секрет теряет смысл. Но то, что он у вас есть — отнюдь.

Услышав мою историю, Чарли не приходит в ужас и не принимается меня осуждать. Облегчение мое столь велико, что на панике рассказ не заканчивается. Я выкладываю ему, как мы работали у Ринглингов и как ушли после рождения третьего ребенка. Марлене с избытком хватило жизни на чемоданах — судя по всему, захотелось свить собственное гнездышко, да и Рози старела. К счастью, той весной штатный ветеринар Брукфилдовского зоопарка в Чикаго отдал Богу душу, и я оказался бесспорным кандидатом на его место. Ведь у меня был не только семилетний опыт работы с экзотическими животными и просто-таки отменный диплом. У меня был слон. Мы купили дом в сельской местности — в достаточном удалении от зоопарка, чтобы позволить себе держать лошадей, но не слишком далеко, ведь иначе ездить на работу было бы истинным мучением. Лошади старели, но Марлена и дети время от времени на них катались. Конечно же, мы взяли с собой и Бобо. С годами он стал доставлять больше беспокойства, чем все дети вместе взятые, но мы его все равно любили.

О, это были лучшие дни, безмятежнейшие годы. Бессонные ночи, плачущие дети. Дом, который выглядел порой так, как если бы по нему пронесся ураган. Пятеро детей, шимпанзе, а у жены такой жар, что она не встает с постели. За вечер у меня четырежды могло убежать молоко, от пронзительного визга раскалывалась голова, а из-за трений с полицией приходилось брать на поруки то одного сына, то другого, а как-то раз и Бобо. И все равно это были хорошие годы, просто замечательные.

Но время идет. Только что мы с Марленой были по уши во всех этих семейных делах — и вот уже дети время от времени берут машину покататься, а потом один за другим поступают в колледж и разъезжаются по городам и весям. И вот я здесь. Мне за девяносто, и я одинок.

Чарли, храни его Господь, слушает меня с неподдельным интересом. Взяв бутылку, склоняется ко мне. Но когда я протягиваю ему стакан, в дверь стучат. Я отдергиваю руку, как от огня.

Чарли соскальзывает со скамейки и выглядывает в окошко, двумя пальцами отодвинув занавеску в шотландскую клетку.

— Вот черт! Легавые. Хотел бы я знать, что случилось.

— Это за мной.

Он строго и пристально смотрит на меня.

— Что?

— Это за мной, — повторяю я, стараясь не отводить взгляда. Задачка не из легких: ведь у меня нистагм — последствия давней контузии. Чем больше я стараюсь не отводить взгляда, тем сильней глаза дергаются туда-сюда.

Чарли опускает занавеску и идет к двери.

— Добрый вечер! — слышится из-за двери низкий голос. — Мне нужен Чарли О'Брайен.

Говорят, он обычно здесь.

— Вот он я. Чем могу служить?

Нам нужна ваша помощь. Из дома престарелых, здесь недалеко, ушел старик. Служители полагают, что он мог пойти сюда.

— Ничего удивительного. Цирк нравится и детям, и старикам.

— Да. Конечно. Но дело в том, что ему девяносто три, и он очень слаб. В приюте надеялись, что после представления он вернется сам, но прошло уже несколько часов, а от него ни слуху ни духу. Они здорово беспокоятся.

Чарли весело подмигивает копу.

— Даже если он и приходил, едва ли он все еще здесь. Нам вот-вот сниматься.

— А вы сегодня видели кого-нибудь, кто подходил бы под это описание?

— О, да. И немало. Целая куча семейств со своими предками.

— А старик без провожатых?

— Не заметил, но ведь у нас так много зрителей, что в конце концов глаз замыливается.

Полицейский просовывает голову в вагончик и с заметным интересом принимается разглядывать меня.

— А это кто? Кто? Он? — Чарли машет рукой в мою сторону.

— Да.

— Это папа.

— Вы позволите мне войти?

Чуть помедлив, Чарли делает шаг в сторону:

— Ну конечно, чувствуйте себя как дома.

Коп забирается в вагончик. Он такой длинный, что ему приходится втягивать голову в плечи. У него выступающий подбородок и невозможно крючковатый нос. А глаза посажены близко-близко, как у орангутанга.

— Здравствуйте, сэр, — говорит он, приблизившись ко мне, и, скосив глаза, принимается меня изучать.

Чарли бросает на меня быстрый взгляд.

— Папа не говорит. Пару лет назад у него был сильнейший инсульт.

— А почему он тогда не дома?

— Его дом здесь.

Я опускаю нижнюю челюсть, чтобы она как следует подрожала. Тянусь трясущейся рукой за стаканом и чуть не опрокидываю его. Чуть — потому что было бы стыдно опрокинуть такой чудесный виски.

— Папочка, давай я тебе помогу, — подскакивает ко мне Чарли. Присев на скамейку рядом со мной, он берет стакан и подносит к моим губам.

Я высовываю кончик языка, словно попугай, и касаюсь им кусочков льда. Они скатываются мне прямо в рот.

Коп за нами наблюдает. Я не смотрю на него, но вижу краем глаза.

Чарли ставит мой стакан на место и кротко смотрит на копа.

Понаблюдав некоторое время, коп прищуривается и оглядывает помещение. Чарли побледнел как полотно, а я старательно пускаю слюни.

Наконец коп подносит руку к козырьку.

— Благодарю вас, джентльмены. Если увидите беглеца, пожалуйста, дайте нам знать. Он уже не может обходиться сам.

— Даже не сомневайтесь, — отвечает Чарли. — Если хотите, можете осмотреть наш участок. Я попрошу, чтобы мои ребята тоже его поискали. Будет ужасно, если с ним что-то случится.

— Вот мой номер, — говорит коп, протягивая Чарли визитную карточку. — Звоните, если что узнаете.

— Непременно.

Коп напоследок оглядывает вагончик и направляется к двери:

— Что ж, спокойной ночи.

— Спокойной, — отвечает Чарли, провожая его к двери. Заперев ее, он возвращается к столу, садится и наливает нам еще по порции виски. Отхлебнув понемногу, мы сидим и молчим.

— Вы не передумали? — наконец спрашивает он.

— О, нет.

— А как у вас со здоровьем? Без врачей обойдетесь?

— Конечно. Со мной все в порядке, я просто состарился. Полагаю, со временем и эта проблема решится.

— А как быть с вашими родственниками?

Я отхлебываю еще глоток виски, закручиваю почти пустой стакан между ладонями и осушаю его.

— Отправлю им открытку.

Взглянув на него, я понимаю, что ляпнул не то.

— Ну, что вы. Я их люблю и знаю, что они тоже меня любят. Но я перестал быть частью их жизни. Так, вишу у них на шее. Потому-то мне и пришлось сегодня топать сюда самому. Обо мне просто забыли.

Чарли хмурит брови. Явно сомневается.

Не видя иного выхода, я продолжаю:

— Мне девяносто три. Терять уже нечего. Заботиться о себе я могу и сам. Кое в чем, конечно, помощь мне нужна, но в целом я справляюсь. — Я чувствую, как глаза мои наполняются слезами, и пытаюсь придать своему одряхлевшему лицу хоть сколь-нибудь волевое выражение. Я не нюня, боже упаси. — Возьмите меня с собой. Я буду продавать билеты. Расс молод, он может делать что угодно. Дайте эту работу мне. Я до сих пор неплохо считаю и обещаю не обсчитывать зрителей. Ведь вашему цирку ни к чему «грязные» деньги, верно?

Взор Чарли затуманивается. Вот ей-богу.

Так что я продолжаю ковать железо, пока горячо.

— Если меня поймают — что ж, значит, поймают. А если нет, то в конце сезона я позвоню им и вернусь. А если со мной что-то случится, позвоните им сами — и они меня заберут. Чем плохо.

Чарли глядит на меня в упор. Я никогда и ни у кого не видел столь серьезного выражения лица.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть — что-то он не отвечает — семь, восемь, девять — неужели он отправит меня обратно, впрочем, имеет право, он ведь меня совсем не знает — десять, одиннадцать, двенадцать…

— Ладно, — говорит он.

— Ладно?

— Ладно. Пусть вам будет о чем порассказать внукам. Или правнукам. Или даже праправнукам.

Я аж фыркаю от радости. Чарли моргает и наливает мне еще порцию виски. А подумав, наклоняет бутылку снова. Но я перехватываю ее горлышко:

— Не стоит. Не хочу надраться и сломать бедро.

И принимаюсь хохотать во весь голос, ведь это так безрассудно и так прекрасно, и к тому же иначе я бы непременно впал в совершенно неуместное хихиканье. Кому какая разница, что мне девяносто три? Пусть я старая развалина, но если меня берут, а моя нечистая совесть им не помеха, почему бы мне, черт возьми, не сбежать с цирком?

Чарли не соврал копу. Почему я не дома? Мой дом здесь.

Date: 2015-07-23; view: 349; Нарушение авторских прав