Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
В которой появляется Рудольф фон Лихтенштейн и заключается перемирие
Положительно, ей было нечего здесь делать. Какое‑то время Амалия еще питала надежду, что неуловимый Лагранж‑Висконти поднимется на борт в Шербуре, однако вскоре убедилась, что ее предположениям не суждено сбыться. Владелец «Леды» как в воду канул, и фантазия рисовала Амалии, как Висконти, похорошевший от денег и отрастивший для маскировки усики, сидит на озаренной полуденным солнцем террасе кафе, попивает прекрасное кьянти и довольно хохочет, вспоминая, как ловко он обвел вокруг пальца четыре могущественные державы. Смех у Онорато Висконти был раскатистый, добродушный, располагающий к себе. Но то, что он потешался и над ней (хотя бы только в ее воображении), было Амалии чрезвычайно не по вкусу. «Допустим, немецкие агенты спугнули его, и тогда он купил билет на пароход, чтобы сбить со следа тех, кто будет его искать, и внушить им мысль, что он хочет покинуть Европу. Но откуда у него взялись документы на имя Лагранжа?» Пароход глухо и протяжно взревел и через несколько минут стал отходить от Шербура. Амалия почувствовала, как ее охватывает хандра. Не очень‑то разгуляешься на службе у Российской империи. И что она забыла в этом Новом Йорке? Глаза ее скользнули по строкам статьи, в которой говорилось о ее невесть какой по счету бабушке: «Ее долгая и полная интересных событий жизнь может служить укором для потомства…» Вот уел, негодяй автор, так уел. Амалия опустила журнал – и встретилась взглядом с… германским тайным агентом, который стоял буквально в трех шагах от нее. Амалия распахнула в изумлении глаза, схватила «Ревю историк» и высоко подняла его, закрывая лицо, но было слишком поздно. Значит, настырному немцу каким‑то образом удалось освободиться от пут и он успел на корабль в Шербуре, исполненный жажды мщения. Амалия быстро оглядела палубу. Вон маркиз со своей супругой‑актрисой, которая выгуливает на поводке крошечную собачку с непередаваемо уродливой мордочкой, вон австралийка миссис Рейнольдс, вон Эжени, дочь мадам Эрмелин, со своим фатоватым мужем Феликсом Армантелем, вон французский дипломат, который беседует с господином из Эльзаса. В присутствии посторонних ей решительно нечего опасаться. Впрочем, даже если бы на сто миль вокруг никого не было, Амалия все равно сумела бы за себя постоять. – Мерзавка! – прохрипел германский агент сквозь стиснутые зубы. Щеки его пылали. Амалия моментально приняла решение, опустила ставший совершенно ненужным журнал и с невинным видом уставилась на немца. – Простите, я вас знаю? – осведомилась она самым естественным тоном. – Разумеется, клянусь тем канделябром, которым вы шарахнули меня по башке! – прорычал рассерженный агент. – Или подобные случаи с вами происходят так часто, что вы уже начисто забыли о последнем? – Ах, это вы‑ы, – протянула Амалия, от души забавляясь сложившейся ситуацией. Разумеется, какая‑нибудь другая девушка прежде всего ударилась бы в панику, но наша героиня не смогла удержаться от улыбки, настолько происходящее было комично. – Сами виноваты. Нечего было отправлять в психушку моего без пяти минут законного мужа. Я до ужаса привязана к своим избранникам. И вообще, это некрасиво – лишать даму супруга, с которым она даже не успела познакомиться. – Она надо мной издевается! – шепотом вскричал агент, ибо поблизости возникла донья Эстебания. Он перевел дыхание и продолжал: – Ух, будь вы мужчиной… – По счастью, я только слабая и беззащитная женщина, – проворковала Амалия, строя ему глазки. Агент сглотнул и побледнел как полотно. – Что же вы стоите на ветру, сударь? Присаживайтесь, прошу вас. Немец с опаской поглядел на шезлонг, на который указывала Амалия, словно тот мог по мановению ее руки в любое мгновение превратиться в огнедышащего дракона и прервать карьеру германского агента навсегда. – Вокруг столько людей, – добила колеблющегося немца Амалия, – вряд ли я смогу убить вас в их присутствии без неудобства для себя. Германский агент застонал, поднес руку ко лбу и рухнул на шезлонг. Видно было, что силы его на исходе. – Вы один? – поинтересовалась Амалия. В данный момент именно этот вопрос занимал ее больше всего. – К сожалению, – проворчал немец, исподлобья поглядывая на нее. – Моему напарнику пришлось остаться в Париже. У него сотрясение мозга. И все, – вскипел он, – благодаря вам! – А чего вы ожидали? – пожала плечами Амалия. – Вы же хотели отравить меня. – Не отравить, а усыпить, – сварливо поправил ее немец. – После чего я перевез бы вас в клинику доктора Эскарго и поместил бы в соседнюю палату с моим сумасшедшим братом Николя. – А‑а, – протянула Амалия. – Значит, Николя – это Пирогов? Немец злорадно хмыкнул и покосился на господина из Эльзаса, стоящего возле поручней. – Теперь он будет находиться в клинике, пока вы не вернетесь из плавания, – съязвил германский агент. – Если, конечно, в пути с вами не произойдет ничего… экстраординарного. – Фи, сударь, как вам не стыдно пугать даму, – укоризненно промолвила Амалия. – Лучше расскажите мне, как вы сумели освободиться. Я была уверена, что вам это никогда не удастся. – Хм, – сказал немец, расплывшись в улыбке. – В следующий раз, фройляйн, когда будете связывать людей, привязывайте их не к стулу, а к кровати. Человек, привязанный к стулу, еще может кое‑как двигаться. – Ах, черт, – пробормотала расстроенная Амалия, – этого я не предусмотрела! И что же вы сделали? – Поднял шум, – объяснил агент. – Просто опрокидывал все, что только можно, и наконец прибежали горничные. Они развязали меня, и я сразу же бросился к Гансу, но вы вывели беднягу из строя. Поняв, что до отплытия в Гавр мне не успеть, я взял у нашего посла его лучшую лошадь и проскакал верхом без передышки до Шербура. В городе лошадь пала. Но ничего, посол не обеднеет. – Вы зря загнали благородное животное, – сказала Амалия. – Висконти на корабле нет. – Уже знаю, – мрачно отозвался немец. – Мне отвели его каюту. – Надо же, как вам повезло, – заметила девушка. – Но в каюте ничего нет, я осмотрела ее. Я, знаете ли, всегда интересуюсь обстановкой, и второй помощник Марешаль мне все показал. Если не верите, спросите у него. – Уже спросил, за кого вы меня принимаете? – вскинулся немец. – Можно подумать, я истосковался по Нью‑Йорку. Ха! Уверяю вас, дорогая фройляйн, если бы стоянка в Шербуре была хоть на десять минут длиннее, я бы тотчас сошел на берег. Одна мысль о том, что мне придется плыть на одном корабле с вами, для меня невыносима. – Не переживайте так, сударь, – подбодрила его Амалия. – Может, мы еще не доберемся до Нью‑Йорка и утонем на полпути – кто знает? Всегда надо надеяться на лучшее. – Я прошу вас! – Немец посерел лицом. – У меня морская болезнь, я до жути боюсь воды, а тут еще вы издеваетесь надо мной! – Простите великодушно, – тотчас извинилась Амалия. – Могу, если вас это утешит, пообещать вам больше не бить вас по голове и не связывать, тем более что к этому больше нет никаких причин. – Я еще не сошел с ума, чтобы полагаться на ваши обещания, – с обидой в голосе отозвался германский агент. – Кроме того, вы стащили у меня вещь, которая мне дорога. – Я? – непритворно удивилась его собеседница. – Ну да, – сухо промолвил немец. – Верните мне «Ревю историк». Вам оно совершенно ни к чему, а у меня остался только один экземпляр. – Видите ли, – сказала Амалия, – там есть статья о моих предках, и поэтому я никак не могу удовлетворить вашу просьбу. Считайте, что я захватила ваш журнал как военный трофей. – О ее предках! – взревел немец так, что хрупкая донья Эстебания на другом конце палубы вздрогнула от неожиданности. – О каких таких предках, черт побери? – О Мадленке Соболевской, – объяснила Амалия. – Правда, автор здорово напутал и вообще исказил некоторые факты, но это точно она. Германский агент уставился на Амалию с плохо скрытым раздражением. – О Мадленке? Вы что, шутите? – Вовсе нет, – возразила Амалия. – Ее мужа звали Боэмунд фон Мейссен, хотя этот осел – я имею в виду автора статьи – совершенно о нем не упомянул. Мейссены были очень известным родом, но он пресекся в прошлом веке. Последняя представительница этого семейства, Амелия, стала моей прабабушкой, и, кстати, в честь ее меня и назвали. – И Амалия мило улыбнулась. – Постойте! – вскинулся немец. – Насчет Мейссенов вы, конечно, правы, но вы зря утверждаете, что Боэмунд был мужем Мадленки. Дело в том, что они никогда не были женаты. Да и не могли быть. – Это почему же? – рассердилась Амалия. – Потому что, – рявкнул немец, – он был, черт меня дери, крестоносец и рыцарь Тевтонского ордена. Он вообще не мог жениться. – Да? – задумчиво изрекла Амалия. – Значит, он сложил с себя обеты. – Чушь! – фыркнул германский агент. – Это было простое сожительство. – Сударь, – сухо заговорила уже рассерженная Амалия, – вы что, подразумеваете, что моя почтенная пра‑прапра… словом, отдаленная бабушка была бесчестной женщиной? Вы это имеете в виду? – Я этого не говорил! – Попрошу вас не чернить моих предков! – заявила Амалия запальчиво. – Предков, о которых вам, кстати, совершенно ничего не известно! – Очень даже известно, – рассвирепел немец, – ведь это и мои предки тоже! Амалия всегда гордилась тем, что никто и никогда не мог застать ее врасплох, но сейчас она смогла только промямлить: – Да? – Именно так, – ответил немец. – Кстати, моя фамилия фон Лихтенштейн. Вам она что‑нибудь говорит? Амалия мгновение поразмыслила. – Ну да, одна из правнучек Мадленки вышла замуж за какого‑то фон Лихтенштейна. Так вы что, и в самом деле потомок Мадленки? – Так же, как и вы, – заметил ее собеседник. Амалия открыла рот, но не смогла придумать ничего путного и поспешно закрыла его. – Граф Рудольф фон Лихтенштейн, к вашим услугам, – церемонно представился наконец германский агент. – Да, если вам интересно: я и есть, как вы выразились, тот осел, который написал это небольшое исследование. Внизу под статьей вы найдете мое имя. Дрожащими руками Амалия раскрыла журнал и убедилась, что ее спутник говорит правду. – Ну надо же! – пробормотала она, все еще не веря своим глазам. – C’est épatant![10] – Я интересуюсь генеалогией, – говорил меж тем Рудольф, тревожно поглядывая на мерно перекатывающиеся волны за бортом, – и всегда рад поделиться своими знаниями с другими. А теперь признайтесь, фея летающего канделябра, что вы не имеете никакого отношения к моей досточтимой прабабушке фройляйн Sobolewska и что вы все это выдумали, чтобы вывести меня из себя. – Нет, – честно призналась Амалия, глядя на него смеющимися глазами, – это все чистейшая правда, дорогой кузен! Германского агента аж передернуло от такой фамильярности. – Неужели? – недоверчиво спросил он. – Что ж, проверим. Сколько у Мадленки было детей? – Шесть, – не колеблясь, ответила Амалия. – Боэмунд‑младший, Себастьян, дочь, о которой не сохранилось никаких сведений, младший сын Михал и еще двое детей, которые умерли в младенчестве. Рудольф почесал висок. – Ну ладно… А что вы скажете о муже Мадленки? – О нем мало что известно, – отозвалась Амалия. – Есть сведения, что, когда он был маленьким мальчиком, его родителей убили у него на глазах. В их краях Мейссенов не слишком жаловали, – пояснила она. – Кажется, мать спасла Боэмунда, спрятав его под алтарем, но сама погибла. Потом он незаметно вылез из укрытия и пешком добрался до родича матери, Ульриха из Наумбурга, хотя тот жил очень далеко. Ульрих наказал убийц и воспитал его, но Боэмунд не захотел возвращаться в замок, где умертвили его близких, и вступил в Тевтонский орден. – Однако ему все‑таки пришлось вернуться, – проворчал Рудольф. – Когда в его жизни появилась эта женщина, ему пришлось делать выбор между ею и орденом. – Он чихнул. – Черт возьми, неужели эта палуба всегда так ходит ходуном? – Разумеется, – подтвердила Амалия. – Мы же в открытом море. Германский агент и любитель генеалогии тихо охнул и схватился за сердце. – О чем мы говорили? Ах да, наши предки… Скажите, у вас что‑нибудь сохранилось от них? Я понимаю, что прошло почти пятьсот лет, и все же… Амалия покачала головой. – Почти ничего, – с сожалением ответила она. – Только потускневшее серебряное зеркало. Да, и еще медальон с припаянной к нему золотой цепочкой. – Медальон? – заинтересовался Рудольф. – Это любопытно. И что же в нем находится? – Тонкостью работы он не отличается, это довольно простое украшение, – сказала Амалия. – На крышке буквы ММ – я думаю, это значит Мадленка фон Мейссен, а внутри крошечная прядь волос. Наверное, это волосы ребенка, потому что для взрослого они слишком светлые. – Значит, ММ, да? – Рудольф потер кончик носа. – А вы в этом уверены? – Абсолютно. Я сто раз, не меньше, держала его в руках. Рудольф вздохнул. – Значит, весьма возможно, что она все‑таки была за ним замужем, – буркнул он. – Вот черт! – А чем вас не устраивает Боэмунд? – удивилась Амалия. – Разве плохо, что они были женаты? Рудольф мрачно поглядел на нее. – По чести говоря, – в порыве откровенности заявил он, – я терпеть не могу этого типа. Амалия слегка опешила, но все же спросила: – А можно узнать причины вашей неприязни? – Конечно, – легко согласился Рудольф. – Вам известно, что в польских хрониках Боэмунд упоминается не иначе, как с эпитетом Кровавый? – Я об этом не знала, – пробормотала Амалия. Рудольф многозначительно поднял палец: – Я так и думал. А вы знаете, какое тогда было неспокойное время? Чтобы заслужить такое прозвище, надо было как следует постараться. Чего стоит один эпизод взятия Белого замка, когда были убиты все осажденные, включая стариков, детей и женщин! А ведь штурмом командовал наш Боэмунд, между прочим. И случилось это как раз в период перемирия между поляками и Тевтонским орденом. Теперь вы видите, что он был за человек? – Вы так говорите, как будто Мадленка была одуванчиком, – фыркнула задетая за живое Амалия. – Между прочим, когда ее муж умер и она осталась одна с маленькими детьми на руках, ей пришлось воевать с соседями, которые зарились на земли Мейссенов. И она не слишком церемонилась со своими врагами. Рудольф расплылся в улыбке. – Не скрою, мне очень понравилось, как она с ними разделалась, – признался он. – И вообще, они сами виноваты, раз первые напали на нее. А вот ее муж мне совершенно не по душе. Я не удивлюсь, если узнаю, что она связалась с ним лишь потому, что у нее не было другого выхода. Не забывайте, какая репутация была у тогдашних крестоносцев, а уж на женский пол эти рыцари всегда были падки. – Не скажите, – парировала Амалия. – Я знаю, что Мадленка оставила дом, семью, друзей и вслед за крестоносцем перебралась в его страну, где ее ждала неизвестность. Чтобы бросить родной дом и поехать за человеком на край света, надо иметь причины более веские, чем та, которую вы назвали. Рудольф сверкнул на нее глазами. – И что же это за причины, позвольте спросить? – осведомился он иронически. – Любовь, – серьезно сказала Амалия. – Очень большая любовь. – Для особы, столь успешно размахивающей подсвечниками, у вас на редкость романтические взгляды, – проворчал Рудольф. – В любом случае, даже если там и была любовь, счастья ей она не принесла, потому что наш прадедушка вскоре сошел с ума. Да‑да, его держали взаперти и не позволяли выходить. Последние пять лет или даже больше никто в замке не видел его лица. – Это не единственное объяснение, – сказала Амалия, подумав. – Может, он просто заболел и не мог передвигаться. – Если человек просто заболел, – возразил Рудольф, – к нему все же хоть кого‑то допускают. А нашего рыцаря вообще никто не видел. Словно он исчез, не оставив следа. – По‑моему, Рудольф, вы чересчур доверяете средневековым летописям, – заметила Амалия. – По‑настоящему достоверных фактов всегда ничтожно мало, а летописцы ведь тоже люди и могут быть пристрастными, это надо учитывать. Всегда остаются какие‑то загадки, которые хочется объяснить, и даже в вашей статье их предостаточно. К примеру, куда делся второй сын Мадленки, Себастьян, который ушел из дома в семнадцать лет? Как звали ее дочь? Верно ли, что сама Мадленка прожила девяносто лет, или это выдумки? А как она выглядела, какие у нее были глаза, какие волосы? Или Боэмунд… Почему при взятии того замка он никого не оставил в живых – только ли потому, что был жесток, или тут кроется что‑то другое? Вот видите, мы не знаем ответов даже на самые простые вопросы. Мы можем только предполагать или фантазировать – больше ничего. – Я чувствую, вы прямо‑таки неравнодушны к нашему прадедушке, – проворчал Рудольф. – Как вы его выгораживаете, уму непостижимо! Впрочем, оно и понятно – у вас с ним много общего. В свое время он тоже прикончил немало народу, как и вы. Амалия почувствовала, что у нее загорелись щеки. Пора было поставить зарвавшегося агента на место. – Вообще‑то я никого еще не убила, – сказала она ласково, и в глазах ее вспыхнули и погасли золотистые искры. – Но, глядя на вас, невольно начинаю об этом сожалеть… кузен. Рудольф фон Лихтенштейн посерел лицом. – Да, – сказал он упавшим голосом, – теперь я понимаю, почему Волынский взял вас на эту работу. У него просто не оставалось иного выхода. – Фу, Руди, как вы мрачно смотрите на вещи, – одернула его Амалия. По телу агента пробежала легкая дрожь, он затравленно поглядел на кузину, но ничего не сказал. – Кстати, под каким именем вы здесь? – Под своим собственным, – буркнул Рудольф, отворачиваясь. – Вы же уничтожили мой запасной паспорт. – Не расстраивайтесь, кузен, – подбодрила его Амалия. – Хоть вы и собирались поступить со мной не по‑родственному, заперев в лечебницу для душевнобольных, я не держу на вас зла. – Она глубоко вздохнула. – Давайте сделаем так, мой дорогой новоявленный родственник. Поскольку нам нечего делить и причина для того, чтобы быть врагами, отсутствует, предлагаю перемирие. Я обязуюсь не предпринимать никаких действий против вас, но и вы не пытайтесь столкнуть меня за борт. Волынский что‑то говорил о предрасположенности нашего брата, секретных агентов, к несчастным случаям – так вот, если со мной что‑нибудь случится, я буду безутешна. Поклянитесь памятью Мадленки, о которой вы не поленились написать такую захватывающую статью, что меня не тронете, и я обязуюсь любить вас и уважать, насколько это в моих силах, а заодно верну вам журнал. Ну как, идет? – Идет, – проворчал Рудольф. – Хотя это глупость, но я обещаю, что не причиню вам вреда, кузина. Во всяком случае, пока. – Вы просто душка, кузен, – серьезно сказала Амалия и, сунув ему в руки журнал, быстро поцеловала в лоб. – До встречи за обедом. Быстрым шагом девушка удалилась к себе в каюту, где повалилась на кровать и долгое время смеялась, думая о том, сколь неисповедимы пути судьбы. Востроглазая Эжени Армантель, от которой не укрылись маневры Амалии, сказала своему мужу Феликсу: – Смотри‑ка! Эта вертихвостка всерьез принялась за того надутого тевтона! Феликс вежливо улыбнулся, а про себя решил, что «эту вертихвостку» он просто так тевтону не оставит. Он дал себе слово заняться ею за обедом. Так сказать, на десерт.
Глава пятая,
|