Шаманское камлание

Пожилой чукча оказался самым натуральным провидцем. Насмешливо улыбнувшись, он заявил:

– Не, я водки не употребляю. Совсем. А, вот, от чифиря не откажусь. Угостишь соседа?

– Соседа? – на всякий случай переспросил Егор.

– Ага, соседа. Моё стадо олешек пасётся совсем недалеко, – старик небрежно махнул рукой на юго‑запад. – Я видел несколько раз, как ты шарился в тамошних болотистых лощинках. Типа – усердно собирал слоновьи косточки‑клыки.

– Это рядом с шаманским кладбищем?

– Точно. А откуда ты знаешь, что оно – шаманское?

– Не знаю, откуда знаю, – равнодушно пожав плечами, честно признался Егор. – Просто иду, вижу – шаманское кладбище…

– Не прост ты, охотник. Ох, непрост! – лукаво прищурился чукча и представился: – Афанасий Афанасьевич Акимов. Знатный оленевод.

– А прозвище у тебя имеется?

– Конечно же. У каждого чукчи есть прозвище. У меня – «Афоня‑шаман». Потому, что я родился в потомственной шаманской семье. Мой отец был знаменитым шаманом, дед, прадед, прадед моего прадеда…

– А ты?

– И я шаманю маленько. Чего скрывать, однако? В свободное от оленеводства время, понятное дело. И деньги за это действо совсем не беру. Только пачку‑другую чая.

– А заодно и за шаманским кладбищем присматриваешь? – не прекращал расспросов Егор. – Разговариваешь с душами умерших предков? А в правом кармане у тебя лежит заветный амулет?

– Ничего от тебя, охотник, не утаишь, – кротко улыбнулся Афанасий. – И присматриваю, и разговариваю…. Есть у меня и второе заслуженное прозвище – «Афоня‑медвежатник». Дано за то, что я с медведями – и с бурыми, и с белыми – всегда нахожу общий язык. Уважают они меня и слушаются, однако…. Интересуешься – почему? Наверное, из‑за этого древнего талисмана, – вытащил из правого кармана штормовки крошечную фигуру белого медвежонка.

– Улыбается, прямо как Умка, – сообщил Егор. – Лукаво, понимающе и ободряюще. Только мой медведь – светло‑сиреневый, так как вырезан из халцедона. А твой, Афоня, тёмно‑фиолетовый. Следовательно, он – из беломорина[4]…

– У тебя тоже есть каменный медвежонок? – всерьёз заинтересовался чукча. – Покажешь? Это очень и очень важно…. То‑то, я никак не мог понять, почему меня так сильно тянет – подойти к твоей землянке. Старею, наверно, понемногу. Зов‑то услышал, да, только, так и не понял – что к чему…. Кстати, как тебя зовут, охотник?

– Егором. Отчества и фамилии, извини, не знаю. Вернее, не помню. И прозвища у меня нет.

– Есть, конечно же, – непонятно усмехнулся шаман. – Оно у тебя на лбу написано, Странник.

– Как это – на лбу? Шутишь?

– Долго объяснять. Да ты, наверное, и не поймёшь…. Странник – и всё тут. Прими и смирись. Говоришь, память отшибло? Бывает…

– А ещё за мной подсматривает кто‑то, – пожаловался Егор. – Не постоянно, конечно, а только в новолуние.

– Простое совпадение, и Луна здесь не причём, – лениво зевнув, известил Афанасий. – Просто – в двадцатых числах каждого месяца – эту местность регулярно «просвечивают» со спутника.

– Откуда ты знаешь? И для чего – «просвечивают»?

– Знаю, и знаю…. За кем, спрашиваешь, наблюдают? Может, за мной. Может, за тобой. Не так и важно, если вдуматься…. Ну, зови в гости, Странник! Пойдём, посмотрим на твоего медвежонка. Чифирем побалуемся….

Оказавшись в хижине, Афанасий с любопытством огляделся по сторонам и объявил:

– Хорошо живёшь, богато! А здесь – за долгие годы – почти ничего и не изменилось, однако. Всё та же печка, дверь прежняя…

– Ты уже бывал в этой хижине? Как давно? И кто здесь жил до меня?

– Тут раньше, ещё при Иосифе Сталине, располагался временный пост НКВД. То есть, опорная точка.

– Шутишь? Что в этой глухомани забыли чекисты?

– Золото, естественно, – криво усмехнулся чукча. – Недалеко отсюда, к северу, советские геологи отыскали жильное золото. Богатой оказалась жила…. За ним сюда приходил большой пароход. Назывался – «Красный Октябрь». Шлюпки много раз плавали туда‑сюда. А в этой избушке жил Никита Иванов[5], начальник той геологической экспедиции. Занятный такой парнишка, разговорчивый. Тоже Странник – вроде тебя.

– Что было дальше?

– Ничего особенного. Золото, естественно, закончилось. Шахту взорвали. Геологи уплыли на «Красном Октябре». То есть, вернулись на Большую Землю…. А золото, может, и не закончилось, однако. Просто шахту – таким образом – законсервировали. Мол, до лучших времён…. Кстати, дай‑ка твою ладонь. Не эту, охламон, левую!

Чукча долго и пристально вглядывался в извилистые линии на ладони Егора.

«А, ведь, он очень и очень старый», – подумалось. – «Лицо тёмно‑коричневое, изрезанное густой сетью глубоких морщин. Во рту наличествует всего несколько зубов, да и те чёрные – от регулярного употребления чифиря. Интересно, сколько Афанасию лет? Семьдесят, восемьдесят, сто?

– Я всегда думал, что гаданьем по ладони занимаются только кочевые цыгане, – недоверчиво хмыкнул Егор. – Оказывается, что чукчи являются дальними родственниками цыган. Впрочем, я об этом факте давно уже догадывался…

– Дурацкая и совсем несмешная шутка, – вяло откликнулся Афоня, не прерывая своего занятия. – В данном случае, национальность не имеет никакого значения, однако. Либо человек умеет читать по ладони другого человека, либо – не умеет.

– Ну, и какие письмена ты увидел на моей ладошке? Что прочитал?

– То и прочёл, что ты, Егор, действительно, являешься Странником. Вот, она, линия жизни. Видишь?

– Вижу.

– А здесь она прерывается. Потом вновь появляется. Снова исчезает. Натуральный пунктир, короче говоря.

– Что это значит? – забеспокоился Егор. – Я уже несколько раз умирал? То есть, умирал, воскрешал, умирал, воскрешал? Сейчас‑то я – живой?

– Живой, конечно же. И не умирал ты ни единого раза. Просто – странствовал…

– Где странствовал‑то?

– Мало ли, где, – надменно поморщился чукча. – Мест, что ли, мало? Прошлое, Будущее, всякие параллельные миры…

– Шутишь?

– Ты, Странник, уже в третий раз называешь меня шутником, – неожиданно обиделся Афанасий. – Я тебе что, Евгений Петросян?

– Кто это такой? – хмуро поинтересовался Егор. – Не знаком с данным гражданином.

– Не знаешь? Ах, да! Ты же память потерял…. Евгений Петросян – известный российский юморист. Вернее, это он сам считает себя таковым, однако.

– А где я сейчас нахожусь?

– Ты? Здесь, конечно же. На восточном чукотском мысе Наварин, однако. То бишь, на берегу сурового Берингова моря.…Только об этом знают, отнюдь, не многие. А именно, я, ты, несколько жителей городка Анадыря, да ещё те ребятишки, которые балуются со спутниками. А для всех остальных жителей нашей планеты ты, Странник, умер. То есть, это они так считают…

– Интересные дела!

– Интересные, – невозмутимо подтвердил чукотский шаман. – Что тебе ещё рассказать?

– Про родственников, – попросил Егор. – Если, конечно, можно…

– Попробую, однако…. Твои родители уже давно переселились в заветную Долину Теней. Братьев и сёстер нет, да и не было никогда. Жёны…. Их, похоже, целых две.

– Чёрненькая и светленькая?

– Ага, точно! Та, которая с русыми волосами, она живёт (или – жила?), в другом мире…

– Ты сказал – жила? Следовательно, она умерла?

– Трудно сказать, – задумался Афанасий. – Наверное, умерла – для нас с тобой. Во‑первых, дело было в далёком восемнадцатом веке. Во‑вторых, вы с ней больше никогда не увидитесь. Ни с ней, ни с детьми. Два сына и дочка…. Жаль, вы со светленькой были, как иногда говорят по телевизору, идеальной парой. Но путь в восемнадцатый век тебе, Странник, заказан. Зато, похоже, открыт – в более ранние Времена…. Чёрненькая же барышня – нашенская. Вижу ещё сына и дочурку. Плодовит ты, однако, Странник.

– Мы с ней, с черноволосой женщиной, ещё увидимся? – спросил Егор хриплым от волнения голосом.

– Увидитесь. Только, вот, сладится ли у вас? Не уверен, однако…

– Почему?

– По капустному кочану! – ехидно усмехнулся чукча. – Каждый человек в этой жизни должен постоянно выбирать. Ну, как на дорожной развилке. Налево, направо, прямо…. У тебя – свой выбор. У твоей жены – свой. Если эти выборы совпадут, то дальше – по жизненному пути – пойдёте вместе. Не совпадут, извини, но разбежитесь в разные стороны – навсегда…. Ладно, сделаем краткий перерыв в разговоре. Где твой медвежонок? Вижу…. А сам, пока я буду общаться с камушком, займись чифирем. У тебя есть чай «со слоником»? Нет? Очень жалко…. Ладно, заваривай – из чего есть. Только заварки не жалей, однако. Что у тебя в этой литровой жестяной банке? Гвозди? Я их, пожалуй, высыплю на печку. Незачем чифирем портить хорошую посуду. То есть, чашки и миски…

Егор разжёг керосинку, вскипятил в жестянке воды, сыпанул туда чайной заварки и задумался: – «Может, ещё добавить? Ни разу ещё не изготовлял этого экзотического напитка. Да и не пробовал…».

– Если не пробовал, то и не надо, – посоветовал подошедший Афоня. – Ни к чему…. Ещё добавь заварки. Не жалей! – поставил на столешницу обоих медвежат и, заговорщицки подмигнув, спросил: – Как они тебе?

– Близнецы‑братья! – улыбнулся Егор. – Похожи друг на друга, как две капли воды. Только разноцветные…

– Мой мишка – местного изготовления, – пояснил чукча. – А твоего вырезали на далёкой Аляске.

– Да, ну!

– Ну – баранки гну. Эскимосская работа. Вернее, тлингитская. Тлингиты[6], они близкие родственники эскимосам.

– Разве эскимосы обитают на Аляске? Я думал, что их поселения расположены только на севере Канады.

– Сейчас это так, – печально вздохнул Афоня. – Но до середины девятнадцатого века эскимосов можно было встретить и на западном побережье Аляски…

От души напившись чифиря, Афанасий благостно улыбнулся, довольно откинулся на спинку стула и, аккуратно промокнув потный лоб рукавом штормовки, небрежно поинтересовался:

– Хочешь, Странник, чтобы память вернулась к тебе?

– Конечно, хочу! – вновь заволновался Егор. – А такое, разве, возможно?

– Не вопрос…. Сделаем, пожалуй, так. Через две недели, третьего августа, встретимся – уже ближе к вечеру – на шаманском кладбище. У тебя, Странник, надеюсь, имеется в хозяйстве перекидной календарь?

– Найдётся. А где конкретно мы встретимся? Кладбище же, отнюдь, не маленькое…

– Возле чёрной базальтовой квадратной плиты. Она там такая одна.

– Знаю, проходил мимо.

– Вот, к ней и подгребай, – Афоня вновь потянулся к жестяной банке. – Пошаманю немного. Попрошу у всесильной Небесной Тени милости для тебя, болезного.

– Думаешь, получится?

– Почему бы и нет? Обладатель медвежонка‑талисмана – заслуживает доброго отношения к себе. Это – как метка такая. Мол, данный человек является любимцем Богов…. Только, Странник, не забудь прихватить с собой медвежонка и пачку чая. А ещё лучше – две.

– Я принесу тушёнки, макарон и копчёную горбушу, – сообщил Егор. – Перекусим у костерка…

– Не надо, не утруждайся. При камлании[7]не каждая еда сгодится. Я сам обо всём позабочусь. Не беспокойся.

Третьего августа небо – с самого утра – затянуло пухлыми серыми тучами.

– Как бы дождик не зарядил, – ворчал Егор, старательно запихивая в походный рюкзак скатанную в рулон плащ‑палатку. – Помешает это камланию? Не помешает?

Но Афанасий – при встрече – успокоил:

– Наоборот, поможет. Тучи – для Небесного Огня – очень хорошо. А к рассвету небо прояснится, однако.

– Что такое – «Небесный Огонь»? – уточнил Егор.

– Северное сияние. Без него камлать – только время понапрасну терять…. Давай‑ка, Странник, не ленись. Разводи костёрок.

– А откуда здесь взялись такие отличные дрова? Даже толстые берёзовые чурбаки…

– От горбатого верблюда, – невежливо ответил шаман, выставляя‑раскладывая из объёмного вещмешка на квадратную базальтовую плиту различные миски, деревянные дощечки, свёртки, фляжки и тёмные серебряные стаканчики. – Я читал про этих экзотических зверей в толстой книжке. Там ещё картинка была. Красавцы, на мой вкус. Слегка похожи – общим обликом и печальными глазами – на северных оленей…. А чурки предназначены не для огня. Мы на них будем сидеть.

– Ты предлагаешь использовать могильную кладбищенскую плиту – в качестве обеденного стола? – поделился сомнениями Егор. – Нехорошо это, право слово….

– А где ты видишь могилу? Чёрная плита? Это и есть – стол для трапезы…. Ведь, как говорят, на русских кладбищах тоже есть столики? Вот, видишь. Чем же чукчи хуже, однако?

Костёр, тихонько постреливая яркими угольками, разгорелся.

– Кушать подано! – торжественно объявил шаман, наполняя стаканчики бурой жидкостью из пузатой фляги. – Присаживайся, Странник!

– Определённо, пахнет алкоголем, – садясь на торец берёзового чурбака, задёргал носом Егор. – Ты же, Афанасий, говорил, что, мол, водки не употребляешь…

– Это не водка, однако. А чистый спирт, настоянный на местных травах и кореньях. «Тундровый бальзам», выражаясь по‑вашему…. Понимаешь, Странник, перед камланием ты должен слегка «пропитаться» духом нашей древней тундры. Выпить травяного бальзама, отведать исконной чукотской пищи…. Подбрось‑ка ещё дровишек в костерок…. Молодец, спасибо. Ну, за твою память! Чтобы – непременно – вернулась!

«Тундровый бальзам» оказался ароматным, чуть горьковатым и очень забористым. Дыхание сбилось и замерло на добрую минуту, на глазах навернулись крупные слёзы.

– Рукавом занюхай, – заботливо посоветовал Афоня. – Теперь отдышись немного…. Полегчало? Тогда – закусывай!

Егор, смахнув с ресниц обильные слезинки, внимательно оглядел базальтовый «стол». Прямо перед ним стояла глубокая глиняная миска, почти до краёв наполненная какой‑то тёмной жидкостью. Рядом с миской лежала прямоугольная сосновая дощечка, на которой были аккуратно разложены тоненькие светло‑желтые ломтики и крупные тёмно‑красные куски. Возле шамана – на гладкой чёрной поверхности – была расставлена точно такая же «посуда».

– Желтоватые ломтики – это прошлогоднее китовое сало. Очень сытный, богатый разными витаминами и полезный для здоровья продукт, – сообщил Афанасий – Тёмно‑красное мясо – это моржатина недавнего убоя. Только лишь слегка проваренная и несолёная. А в глиняные плошки налита свежая моржовая кровь. Вот, она‑то – чуть‑чуть солоноватая…. Начинай с китового сала, однако. Бери ломтик, обмакивай его в кровь и кушай. Жуй медленно, никуда не торопясь…. Ну, как оно? Вкусно?

– Есть можно, – брезгливо поморщился Егор. – По вкусу напоминает обычное свиное сало, только старое, прогорклое и с ярко‑выраженным рыбьим привкусом.

– Следующий ломтик бери! Макай и не кривись. Надо, понимаешь, всё съесть…. Молодец, Странник! Наливай‑ка по второму разу. Чтобы китовое сало – случайно – не застряло в глотке…

После третьего стаканчика «тундрового бальзама» дошла очередь и до парной моржатины. Афоня, подавая пример, взял левой рукой большой кусок мяса, поднёс его ко рту и крепко ухватился зубами за край, после чего лезвием ножа, зажатого в ладони правой руки, ловко провёл по мясу – рядом с собственными губами – отрезая нужную порцию.

«Что же, и мы так попробуем!», – решил Егор, доставая из‑за голенища кирзового сапога охотничий нож. – «Вдруг, да получится…».

Маленькие кусочки полусырого моржового мяса прямо‑таки таяли во рту, а желудок уверенно наполнялся блаженной сытостью.

– Где, брат Афанасий, разжился свежими морепродуктами? – отдуваясь и икая, спросил Егор. – Был же разговор, что, мол, ты являешься заслуженным оленеводом. Как, кстати, поживают твои олешки?

– Пасутся, – не отрываясь от поглощения мяса, кратко сообщил чукча, небрежно‑хмельным жестом указав на юг. – Небесная Тень внимательно присматривает за ними…. Ты назвал меня братом? Правильно. Все люди, обладающие каменными медвежатами, братья. Они друг друга чуют издалека…. Китовое сало и моржатина? Выменял ранним утром у тутошних береговых чукчей. На парочку оленьих шкур и моток сухожилий. Бартер, выражаясь по‑иностранному…. Наполняй чарочки. Не спи. Ещё успеешь, – вновь склонился над вещмешком. – Сейчас попробуем оленьи почки и печёнку. Свежие, вкусные. Их надо употреблять, обмакивая уже в оленью кровь, однако. Ага, вот же, она, фляжка с кровушкой…

В какой‑то момент – после пятой‑шестой порции «таёжного бальзама» – Егор понял, что засыпает. А светло‑сиреневый мишка, лежащий в нагрудном кармане его фланелевой рубашки, стал очень тёплым.

«Надо взбодриться», – вяло подумал Егор. – «Не время сейчас – впадать в сладкую дрёму…»

Подумал, и успешно заснул…

Проснулся (очнулся?) он уже ночью, сидя всё на том же берёзовом чурбаке. Закат ещё догорал – пунцовыми углями, а рассветная зорька уже теплилась – робкой улыбкой.

«Полярный день, конечно же, постепенно и планомерно сдаёт свои позиции», – подумалось. – «Уже и темнота появляется по ночам. А в середине июня месяца солнышко даже не заходило за линию горизонта. Пряталось за неё – на три четверти диска – и снова начинало уверенно двигаться вверх, направляясь к небесному зениту…. А где же старик Афанасий? Пить‑то как хочется, Боги мои…».

На чёрной квадратной плите стоял мятый алюминиевый котелок. Егор, крепко обхватив посудину ладонями, жадно напился чуть тёплого кипятка, поставил котелок на место и повернул голову направо.

Метрах в тридцати пяти от базальтового «стола» горел большой и жаркий костёр, около которого, внимательно вглядываясь в ночное небо, вернее, в его тёмно‑бордовый западный край, застыл Афоня.

Шаман был облачён в широкий бордовый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и блестящими монетками. На голове старика красовалась аккуратная песцовая шапочка с пышным пыжиковым хвостом. Лицо пожилого чукчи было щедро покрыто чёрными и ярко‑красными знаками – вычурными и странными.

Афанасий, несколько раз ударив в бубен, прокричал несколько гортанных и резких фраз. Создалось устойчивое впечатление, что на Небесах его просьбу услышали: от тёмной линии далёкого горизонта – до тусклого ковша Большой Медведицы – протянулись неровные и изломанные светло‑зелёные полосы.

Через несколько мгновений полосы начали причудливо изгибаться, меняя и беспорядочно чередуя цвета. Вот, одни полосы стали светло‑голубыми, другие – светло‑розовыми, между ними отчаянно заплясали сиреневые и фиолетовые сполохи. Постепенно вся западная часть небосклона окрасилась в самые невероятные, но удивительно‑нежные – при этом – оттенки. Тени Огня горели, то расширяясь, то сужаясь, резво пробегали в противоположные стороны, но никогда не пересекались между собой. Егор заворожено смотрел в небо, уже не понимая, явь это чудесная, или же самые обыкновенные алкогольные галлюцинации, навеянные коварным «тундровым бальзамом»…

Шаман закружился в каком‑то странном танце, полном резких и угловатых движений, запел – на родном языке – что‑то очень тягучее и рвано‑непостоянное. Порой в песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный гнев, звучала ничем неприкрытая агрессия.

Удары в бубен становились всё чаще и громче, старик, обойдя несколько раз вокруг яркого костра, по широкой дуге стал приближаться к Егору. Вот, его сутулая и неуклюжая фигура полностью заслонила собой отчаянно‑пляшущие Тени Огня. Егор видел только глаза шамана – чёрные, бездонные, отрешённые и безумно‑тревожные…

Афоня сделал два шага в сторону. Опять перед затуманенным взором Егора оказались разноцветные бегущие полосы, переливавшиеся самыми нереальными оттенками. Шаман вновь занял прежнее положение, и, не прекращая петь, начал размеренно раскачиваться из стороны в сторону. Перед Егором навязчиво замелькал нескончаемый калейдоскоп: чёрные страшные глаза – светло‑зелёные всполохи, глаза непонятного цвета, но полные доброты и надежды, розовые неровные полосы с тоненькими сиреневыми прожилками…

Сколько длилось это безумие? Может, час, может – гораздо дольше. Егор уже перестал ориентироваться во времени и пространстве.

По лицу шамана текли тоненькие ручейки пота, в уголках узких губ пузырилась светло‑зелёная пена, тёмное лицо перекосила гримаса нешуточной боли. Его движения всё убыстрялись и убыстрялись, бубен гудел уже одной, нескончаемо‑тоскливой нотой. Тени Огня – казалось, вслед за стариком – заметались по небу с невероятной скоростью, изгибаясь уже по совершенно‑экзотическим траекториям…

Егор почувствовал, как по его позвоночнику плавно проползла‑перекатилась горячая, бесконечно‑приятная волна, после чего нестерпимо закололо в солнечном сплетении, а голова стала ясной и пустой. Он, неожиданно для самого себя, упруго вскочил на ноги и громко запел на совершенно незнакомом ему языке – мягком и певучем, полном множества звонких согласных…

Было легко и невероятно радостно. Душа, проснувшись, тоненько звенела и будто бы улетала – в блаженную даль.

Минут через пять‑шесть Егор устало опустился на берёзовый чурбак и вспомнил всё. Или же – почти всё…