Репетиция конца света 5 page

Придумать, что именно там содержалось, Алене еще только предстояло. Так же, как и увязать все концы с концами. Пока в голове ее не сложились ни интрига, ни сюжет, а так – болталось нечто бесформенное, с торчащими туда и сюда ниточками, которые предстояло связать, запутать должным образом, а потом снова распутать. Это запутывание с одновременным распутыванием и есть, собственно говоря, написание детектива. Вообще сюжет мог получиться интересным. Главное, чтобы там не было горы немотивированных трупов, какими иной раз изобилуют женские – особенно почему‑то именно женские! – детективы… И вот только‑только Алена начала представлять себе, что и как сложится в романчике, как в ее жизни грянул гром, и она надолго утратила способность мыслить логически. К тому же теперь прежний замысел казался ей совсем неинтересным. Захотелось другого…

Свято веруя в магию творчества – любого творчества, даже столь незначительного, как собственное, – Алена отказалась от прежнего замысла и решила написать историю о писательнице, о детективщице, от которой уходит муж. Она попытается развеять тоску работой в архиве областного суда. Изучая какое‑то дело – да вот хотя бы о хищении нефтепродуктов непосредственно из нефтепровода! – она натолкнется на некий факт, не замеченный милицией при расследовании, и выяснит, что один из главных виновников преступления остался на свободе. Героиня Алениного романа будет особа тщеславная. Давая интервью местной прессе, она не сможет промолчать и разболтает о своих шерлок‑холмсовских догадках. По воле случая интервью прочтет тот самый мистер Х., и в самом деле предпочитавший остаться неизвестным, и весьма обеспокоится за свою участь. Чтобы более не тревожиться, он решит расправиться с болтливой дамочкой. Но станет не просто охотиться за ней с топором, а начнет ухаживать за писательницей, чтобы сначала выпытать, что же такое разнюхала новая мисс Марпл. Вокруг этого и закрутится вся интрига. Наконец дело дойдет до расплаты за болтливость. Героиня уже попрощается с жизнью, но ее в последний момент спасет вернувшийся супруг, который осознает свою ошибку, оценит непоколебимую верность жены, поймет, что любит только ее… И прочая, и прочая, и прочая, как говаривали в старину.

То есть Алена решила зачаровать Михаила на расстоянии и заставить его вернуться. В этом романе все должно быть ее, только ее, – страдания, любовь, мучения, верность…

А как насчет неверности? Ее неверности? С ней как быть? Как поступить со случайным адюльтером в вагоне СВ скорого поезда сообщением Москва – Нижний Новгород?..

– Посидите, Людмила Борисовна, я вам быстренько все разыщу!

Певучий голос Шурочки заставил Алену вздрогнуть и воровато оглянуться, словно ее застигли на месте преступления. Скажем, в то самое купе СВ вдруг заглянула проводница – в самый интересный момент…

Вместе с заведующей архивом в комнату вошла невысокая, сухонькая женщина. Она была тех же лет, что и Шурочка, может, даже помладше, но это была старуха – именно старуха, а не старушка, не бабулька, причем из тех, о ком говорят: «Со следами былой красоты на лице». Голос у нее был хриплый, не то пропитой, не то прокуренный, а мгновенный, пренебрежительно‑оценивающий взгляд ярких черных глаз заставил Алену ощутить себя полным ничтожеством.

Она то опускала глаза к раскрытому делу, то исподтишка вскидывала их на старуху, вслушиваясь в негромкий разговор. Гостья философствовала, Шурочка вынимала из шкафа одну папку за другой, изредка невпопад поддакивая.

– Развал государства оказал страшное воздействие на людей, – вещала старуха, будто пророк Исайя. – Если верхи грабят всю страну, почему бы низам тоже не украсть хоть чуточку? Прозвучало этакое общероссийское: «Сарынь на кичку!» Но отчего слово «закон» не есть синоним слова «справедливость»?!

Алена, которая афористические фразы любила больше всего на свете, чуть ли не с обожанием взглянула на старуху, больше похожую на обтрепанную, общипанную ворону, чем на женщину. Но «ворона» опять «каркнула», и Алена украдкой записала на полях своей тетрадки очередной старухин афоризм:

– Двигатель совершения преступления – алчность, но она же – первый помощник правоохранительных органов. Потому что из алчности сосед доносит на внезапно разбогатевшего соседа! И оказывается, что причиной богатства было преступление! Так что такое алчность – зло или благо?

Судя по металлическому звучанию голоса, по словесному подбору, по трепетному отношению Шурочки, эта Людмила Борисовна была прокурором, причем блестящим. Но кто сказал бы это при первом взгляде на нее? До чего обидно, что возраст делает человека не просто старым, беспомощным, больным, но и незначительным внешне. Как говорит подружка Маша, поезд ушел, под него даже не ляжешь! Конечно, на лице этой высокоумной развалины оставили следы тонны выкуренных ею папирос (она наверняка курила именно папиросы, какую‑нибудь «Герцеговину Флор», вставленную в янтарный мундштук, а может быть, служила живой иллюстрацией к известной песне «Моя бабушка курит трубку, трубку курит бабушка моя!»), гектолитры выпитой водки, немыслимое количество жирного, острого, соленого, горького, все эти не отданные врагу ужины, а единственным видом спорта для нее был, конечно, секс…

Это называется – рыбак рыбака видит издалека. Откуда вдруг взялась такая проницательность? Почему именно Алена увидела следы разрушений, оставленных на лице Людмилы Борисовны бессонными ночами с многочисленными любовниками?

Старуха повернула к ней птичью, остроносую головку, и Алена поспешно опустила глаза, понимая, что такая битая‑перебитая, умудренная жизнью особа не сможет, в свою очередь, не увидеть на ее лице то, что она пытается скрыть, о чем боится вспоминать…

– Извините, а где тут канцелярия? – раздался из дверей осторожный мужской голос.

– Тут и есть, а вам что? – ответила Шурочка. – Вы куда, молодой человек?

Алена подняла голову – в дверях никого не было.

– Мечется, словно вор на ярмарке, – проворчала Шурочка, вновь углубляясь в недра огромного шкафа.

– Забавно, – подтвердила Людмила Борисовна, продолжая разглядывать Алену.

Разумеется, ей показалось забавным только то, что человек, искавший канцелярию, мгновенно смылся, едва отыскав ее. Разумеется, это произнесенное с непередаваемым выражением словечко не имело отношения к Алене, но ведь на воре, как известно, шапка горит, и Алене захотелось под стол залезть, только бы спрятаться от испытующего взгляда старухи.

Под стол залезть было совершенно невозможно – она там не поместилась бы. К тому же этим привлекла бы к себе еще большее внимание. Поэтому она просто уткнулась в страницы дела.

Глаза бегали по строчкам, выхватывая неуклюжие фразы: «Нарушал общественный порядок и выражал явное неуважение к обществу, оскорбляя присутствующих нецензурной бранью», «просматривал локтевые сгибы с целью обнаружения следов старых инъекций», «выбирая глухие места и ночное время, он совершал преступления из личных неприязненных отношений к людям», «нанес увечья, относящиеся к категории тяжких телесных повреждений по признаку опасности для жизни в момент причинения», «нанес существенный вред охраняемым законом правам и интересам граждан и интересам государства и общества, выразившийся в дискредитации и подрыве авторитета органов власти», «против ее воли совершал с нею сексуальные действия и иные действия сексуального характера…»

Как подумаешь, судебные протоколы необычайно целомудренны! Экие эвфемизмы заверчены! «Сексуальные действия» – это простое изнасилование, общепринятым, так сказать, способом. «Иные действия сексуального характера» – то, что считается среди приличных людей извращением, – анальный и оральный секс. Хотя последнее теперь вроде бы перестало считаться извращением. Если обе стороны ничего не имеют против, конечно.

…Там, в СВ, обе стороны явно ничего не имели против. Что он, что она. И как же это было странно, как чудесно, как задыхались они в одном ритме, как истекали блаженством в одно и то же мгновение, ласкали друг друга до полуобморока, до остановки сердца, пьяные от запаха их страсти, от запаха шампанского… Так они и встретили Новый год – в бешеной скачке. Уснули, как умерли. И все, больше она его не видела.

Какими глазами таращилась на Алену проводница, наконец‑то добудившаяся ее уже после остановки поезда в Нижнем! «А ваш попутчик сошел в Дзержинске, – сообщила с плохо скрываемой мстительностью. – Просил поздравить вас с Новым годом, с новым счастьем!»

Алена, измученная, невыспавшаяся, ничего не соображающая, смогла только кивнуть в ответ, пряча свои бесстыжие глаза и поджимая нацелованные, распухшие губы. Смысл случившегося дошел до нее только дома, под раскаленным душем.

С новым счастьем, главное! Какая злая ирония. Новое счастье по имени Игорь получило от случайной попутчицы все, что может дать мужчине ошалевшая от похоти, хоти, хотенья, короче, от желания, от страсти одуревшая женщина, – и отбыло восвояси, в свой драный Дзержинск, который его жители называют попросту Жердинск, – исчезло из Алениной жизни так же бесконтрольно, так же внезапно, как и появилось. Молча ушел, и ночью он молчал, только его дыхание она и запомнила, только руки его да губы.

Игорь. Игорь, Игорь…

Какое горькое, безнадежное имя!

Итак, адюльтер. Именно в ту пору, когда обострилась ее любовь к Михаилу, когда Алена почти обезумела от разлуки с ним.

Наверное, психоаналитик смог бы объяснить ее состояние. Она отчаянно искала лекарства, а мужские объятия в ту минуту, когда она лишилась любимого мужчины, были самым действенным лекарством для самоуспокоения, самоутверждения. Вот именно, в этом все дело – в попытке самоутверждения. Ей необходимо было доказать самой себе, что она все еще желанна, что может завести мужчину.

Завела. Доказала.

Осталось выяснить, что доказывал себе тот, кому доказывала она.

Кто он, этот Игорь? Любитель случайных связей? Острых ощущений? Искатель приключений? Опасных приключений… действительно потенциально опасных, ведь он впервые видел Алену, мало ли носительницей какой заразы она могла оказаться! А они не предохранялись…

Запоздалый испуг нахлынул и на нее, но это тотчас прошло. У нее сейчас безопасные дни, никакого риска, это что касается случайного «залета», а насчет заразы… Что‑то ей подсказывало: и здесь никакого риска, все обойдется нормально. Возможно, и у Игоря касательно Алены сработала интуиция. Или, скорее всего, в те минуты им все было безразлично, ничто не имело значения, кроме этой ослепительной вспышки взаимного желания.

К несказанному взаимному удовольствию…

И вот вам результат. Снова одинокая квартира, снова тоска по Михаилу, изрядно разбавленная теперь раскаянием и мазохистской тоской по некоему Игорю. А еще говорят, клин клином вышибают! Вранье все это, сущее вранье. Теперь у Алены два клина, которые надо вышибать, только и всего. Третьим, надо полагать? Ха‑ха… Растут проблемы в геометрической прогрессии, вернее, она сама их выращивает. Как грибы вешенки…

Она вскинула голову. Бабушка, которая курит трубку, оказывается, уже ушла, а Шурочка аккуратно припудривала перед карманным зеркальцем свои пухленькие щечки.

– Вы тут останетесь, Алена Дмитриевна, как обычно? А может, сходим вместе пообедаем? У нас в суде очень хорошая столовая.

Алена взглянула на часы. Мать честная, без четверти двенадцать! А ведь сегодня четверг!

Подхватилась, лихорадочно захлопывая папки:

– Ой, извините, я совсем забыла, мне сегодня к двенадцати надо в одно место. Я через час вернусь, вернее, через полтора, можно пока дела не сдавать обратно в архив?

– Александра Федоровна, вы подобрали мне материалы?

Высокая русоволосая женщина с надменным точеным лицом вошла в комнату.

Вид у Шурочки тотчас сделался неприветливый, как если бы она была зеркалом, в котором отразилось лицо вошедшей:

– Да. Но сейчас начинается перерыв.

– Ничего, я поработаю одна, – снисходительно улыбнулась незнакомка, оборачиваясь к Алене, которая торопливо засовывала в сумку тетрадь, ручку и очки. – Вот и стол освобождается, я вижу.

Тотчас ее красивое лицо сделалось напряженным, замкнутым, она окинула Алену неприязненным взглядом и поджала губы.

Тут были какие‑то заморочки, непонятные Алене. Да не ее это дело – разбираться в настроениях судейских дамочек!

– Через полтора часа! – Еще раз ослепительно улыбнувшись Шурочке, она набросила шубку, валявшуюся на стуле, и выбежала из канцелярии.

«Одно место», куда так спешила Алена, находилось в тридцати метрах от областного суда, через дорогу, и звалось Дом культуры имени Свердлова. Там на втором этаже находился зал шейпинга. По понедельникам и четвергам в 12 дня Алена занималась шейпингом.

Повесив в гардеробной тренировочного зала шубку и сбросив сапоги, она поправила перед зеркалом волосы – и вдруг поняла, почему таким неприязненным сделалось лицо дамы, пришедшей в канцелярию облсуда. Да ведь у нее был совершенно такой же бледно‑зеленый свитер с высоким воротом, как у Алены. Более того, затейливый ремень, продававшийся в комплекте со свитером, с точно такой же продуманной небрежностью спускался на бедра дамы. Все это было определенно куплено в одном и том же месте: в магазине итальянского трикотажа «Гленфилд» на площади Свободы.

Дороженный магазин. Мало шансов встретиться лицом к лицу со своим «близнецом» в одежде оттуда. И вот поди ж ты… Неудивительно, что судейская дама расстроилась. Если бы Алена узнала свой свитерок раньше, она бы, наверное, тоже огорчилась.

И она пошла переодеваться, уповая на то, что через полтора часа, к ее возвращению, «близнец» уже успеет закончить свою работу в канцелярии и уйдет.

***

– Зуб даю, мальчонка к цыганам намылился, – сказал Зернов, похлопав по плечу задремавшего рядом напарника.

– Мало ли кто куда намылился, – сонно пробормотал Поляков, с усилием поднимая голову, но тут же до него дошло, что имеет в виду Зернов. Резво встряхнулся, потер глаза и напряженно всмотрелся в очертания приземистого, чрезвычайно неуклюжего строения, стоявшего неподалеку от автобусной остановки.

Чуть в стороне лежала уютная деревня Ольгино, а прямо у дороги, словно бородавка, уродующая благообразное лицо, притулился этот деревянный… дом не дом, сарай не сарай, – жилуха, словом, неуклюже сшитая из уродливых, плохо оструганных досок. Здесь жили цыгане. Несколько семей вместе. Летом, когда стояла жара, сквозь щелястые стены можно было видеть внутренность дома. Чуть начинались осенние студеные ветра, как изнутри стены завешивали коврами. Ни Зернову, ни Полякову бывать в этом доме еще не приходилось, но от других мужиков они не раз слышали, что там, в этой неприглядной лачуге, все увешано и устлано дороженными, просто‑таки великолепными коврами.

Правда, поскольку цыгане по этим коврам ходили обутыми, как по улице, на них и ели, и спали, и играли в карты, и трахали своих цыганок, и новые и новые цыганята расползались по ним, как тараканы, ковры были невероятно грязными. Их никогда не подметали, не чистили. Когда в доме воцарялся окончательный свинарник, даже с цыганской, весьма снисходительной точки зрения, старые ковры просто‑напросто выбрасывали, а взамен покупали новые.

Цыгане могли себе это позволить. Всем было известно, что они торгуют «травкой», порошочком, «колесами» – достать у них можно что угодно, что по душе любому нарку, от начинающего до накрепко подсевшего. А белая смерть – дорогая смерть. Вот и шиковали цыгане.

Что характерно, милиция их не трогала. То есть периодически устраивали в этом жутком бараке порядочный шмон, но как‑то так получалось, что цыгане всегда были к этому шмону готовы, словно их кто‑то заранее предупреждал. Не исключено, что так оно и было. А вообще‑то менты без надобности в цыганское обиталище старались не соваться. Гораздо проще – и выгодней! – было поставить патрульную машину чуть в стороне, за кустами, и ждать, когда около дома остановится машина с городскими номерами. Конечно, иногда в гости к соплеменникам наезжала такая же цыганщина, которая обитала рядом, чаще всего так и случалось. Но порою, как, например, сейчас…

Довольно‑таки побитый жизнью «Опель» сперва притормозил на остановке. Зернов видел, как водитель настороженно всматривался в окна цыганского дома, завешенные изнутри газетами. Вечерело, в доме уже горел свет. Из трубы шел дымок, около покосившейся походной печки, стоявшей у крыльца, возились две цыганки. Пищу здесь готовили прямо на улице. А потом тащили большущий котел в дом. Дикое племя, что и говорить! Наблюдаешь за их жизнью – и даже не верится, что в наше время люди могут так жить!

Однако явно не простое любопытство привело сюда этого гостя. И что‑то подсказывало Зернову, что сегодняшнее дежурство не окажется для них с Поляковым таким пустым и бессмысленным, как предыдущие.

– Ну давай, давай, топай! – пробормотал он, нетерпеливо вглядываясь в сгущающиеся сумерки, и вздохнул с облегчением, когда высокий парень в джинсовой куртке выбрался из «Опеля» и затрусил к дому. Даже на расстоянии было видно, что куртка не на Алексеевском рынке куплена, и Зернов еще раз нетерпеливо вздохнул. Если ему повезет – то уж повезет по‑крупному, это он по жизни знал. Вот клиент к цыганам прямой наводкой шпарит, и не бедный клиент.

– Ну, пошел, что ли? – не то спросил, не то приказал Поляков, и Зернов выбрался из машины, скинув форменную куртку и оставив на сиденье фуражку. Набросил простенький плащик и побрел к остановке, как будто не было у него в жизни других забот, как только дожидаться здесь скрипящего, одышливо пыхтящего, вонючего автобуса номер восемнадцать сообщением Доскино–Нижний.

Он поднял воротник плаща, упрятал голову в плечи, а сам так и зыркал глазами в сторону цыганского дома и «Опеля». Побаивался, что джинсовый парень вдруг оглянется, просечет неладное или заметит милицейскую «волжанку», притулившуюся за кустами.

Но парень, судя по всему, и не помышлял об опасности: завернул за угол дома, побыл там, а потом появился, поправляя что‑то в кармане куртки. Заспешил к «Опелю».

– Ага! – отчетливо произнес голос Полякова в кармане плаща, где лежал радиотелефон, и Зернов ринулся через дорогу к джинсовому парню.

Тот какое‑то время растерянно смотрел на бегущего к нему мужчину в длинном плаще, явно не видя в нем опасности, однако в это мгновение белая с синей полосой «Волга» вывернулась из‑за кустов, да еще Поляков включил мигалку и сирену, так что даже недоумок догадался бы, что влип.

Парень какое‑то мгновение перебирал на месте ногами, потом наконец‑то сорвался в бег, однако, как это частенько бывало, сам вид милицейской машины, а главное – звук сирены, похоже, вышибли из него всякое соображение, так что ринулся он не к машине, а прочь, куда‑то в чисто поле, в буераки‑реки‑раки, ломанул, словом, куда глаза глядят, но очень скоро споткнулся на кочках, среди которых возвышалась цыганская обитель, и уткнулся носом в землю.

Тут‑то Зернов и насел на него. Навалился сверху, споро заломил за спину руку, в которой было что‑то стиснуто. Не успел парень выбросить покупку, вот повезло! Зернов с силой надавил на его запястье – незадачливый нарк взвизгнул от боли и разжал пальцы. Зернов не удержался от смешка: это был презерватив, набитый беленьким порошочком. Презерватив… Нашли в чем добро продавать. Вот уж правда что – голь на выдумку хитра!

Сзади запыхтел толстяк Поляков:

– Взял? Ты его взял?

– А то, – сказал Зернов, поднимаясь и вздергивая с земли безвольную добычу. Просто удивительно, что делает страх с людьми. Довольно высокий парень, крепкий такой, спортивный, кулаки нормальные, а болтается, как тряпичная кукла, будто вовсе костей и мышц в нем не осталось, одна обвисшая джинса.

Он не сделал ни малейшей попытки сопротивляться, когда Зернов, где пинками, где волоком, пригнал его к «Волге», затолкал на заднее сиденье и надел наручники.

Глаза у парня – кстати, не такого уж дитяти малого, на вид ему дашь за тридцать! – были совершенно бессмысленные, залитые страхом. Два темных пятна на бледном лице. Он затравленно глядел то на хмурого, узколицего Зернова, у которого по жизни был злобный, всем недовольный вид, то на приземистого, широкогрудого Полякова, напоминающего профессионального тестомеса с простодушной физиономией недоразвитого ребенка.

– Гони в отделение, – самым суровым голосом приказал Зернов, сбрасывая плащ, сослуживший такую хорошую службу, и надевая форменную куртку. – Поздновато уже, конечно, но допросить мальчонку успеем.

– Пожалуйста, не… не надо в отделение, – выдохнул «мальчонка» таким трясущимся голосом, что, и не глядя на него, было понятно: добыча едва сдерживает слезы. – Пожалуйста… может, договоримся, а? Я… я вас умоляю!

Зернов и бровью не повел, ну а откровенный и, чего греха таить, глуповатый Поляков громко, с явным облегчением перевел дух.

Date: 2015-07-22; view: 264; Нарушение авторских прав