Глава 2 3 page

– Не слишком ли много ты на себя берешь, Лейкнир сын Асольва? – насмешливо отозвалась Альдона. Лейкнир, как всегда, слишком разошелся, его требовалось немного укротить. – У меня хватает защитников.

– Это неважно! – Лейкнир отмахнулся. Он знал, что никто на свете не любит Альдону так сильно, как он, и никому не хотел уступить права ее защищать. – А ты во мне сомневаешься? Или ты мало меня знаешь?

– Я‑то? – Альдона рассмеялась. Несмотря на ее тревогу, это заявление не могло ее не рассмешить. – Ты сегодня остроумен как никогда! Да есть ли хоть кто‑нибудь, кого я знаю лучше тебя? Даже с родными братьями я в жизни виделась меньше. Когда я жила у вас в Кремнистом Склоне, я их не видела, а с тобой проводила бок о бок каждый день. Когда я вернулась сюда, ты отсюда не вылезаешь, как будто я сама теперь взяла тебя на воспитание. Я знаю тебя лучше, чем твоя мать; я знаю, сколько полотна тебе надо на рубашки, и как у тебя уши краснеют, когда ты злишься, и о чем ты мечтаешь, и какой хлеб любишь, и с каким оружием лучше управляешься, и сколько врагов ты убил в том конхобарском походе, и сколько чего оттуда привез, и что тебе приснилось в прошлый йоль, и сколько пива вы с Брандом Бессонницей тогда выпили на спор, и на каком боку ты спишь, и все твои поговорки, и привычку завязывать ремни на сапогах в два узла, и что сказал твой собственный воспитатель, когда ты в пятилетнем возрасте впервые попал стрелой в дерево. Я все про тебя знаю. И меня ты можешь не уверять в твоей доблести. Меня ты, мой доблестный дуб кровли леса головы,[11]ничем не можешь удивить.

– Ты сомневаешься во мне? – повторил Лейкнир. Все ею сказанное было правдой: она действительно знала о нем все, помнила даже то, чего он сам не помнил. И ему казалось особенно обидным, что при таком знании она все же отвергает его защиту. – Тогда ты знаешь: для тебя я сделаю все, я жизнь отдам… Я на руках могу держать горящую крышу дома, пока ты не выйдешь на воздух! – Лейкнир высоко взмахнул длинными сильными руками, и, хотя кровли все же не достал, впечатление было внушительное. – Разве ты сомневаешься?

– Разве я сомневаюсь? – Альдона устало усмехнулась.

Она хотела казаться невозмутимой, добродушноснисходительной, как всегда, но в глазах ее таилась тревога, и скрыть ее от Лейкнира она даже не пыталась. Сам совершенно не умея хитрить, Лейкнир каким‑то чудом угадывал не только ее настроение, но даже ее мысли и многое из того, что с ней случалось в его отсутствие. Альдона иногда смеялась с другими женщинами над этой его способностью, говоря, что из него вышел бы ужасный муж – как можно жить с человеком, который знает, кому ты улыбнулась, пока он был на пастбище! Но, как сын бывшего воспитателя и хирдман отца, Лейкнир не имел никакого права ее упрекать, и Альдона привыкла доверять ему, зная, что всегда может на него опереться. Но сейчас его пылкая самоотверженность ее не утешала, потому что судьба усадьбы и всей округи Ярнеринг беспокоила ее не меньше, чем своя собственная.

– Я в тебе не сомневаюсь! Просто сейчас мне немножко не до того, – пояснила она, приветливо потрепала Лейкнира по руке выше локтя, и его лицо сразу прояснилось. – Я не сомневаюсь в тебе, и незачем сотрясать воздух боевыми песнями. Жаль, что ты не ясновидящий: мне бы очень хотелось знать, что за войско к нам идет. Если это не морок.

– Да уж! – Лейкнир сокрушенно развел руками. – Была бы тут Эйра! Я не виноват, что в нашем роду ясновидение достается только женщинам!

– И благодари судьбу! – наставительно сказала Альдона и улыбнулась, представив Лейкнира, с закрытыми глазами и отрешенно‑вдохновенным лицом ловящего видения будущего. – Сам Один говорил: тому легче живется, кто не слишком много знает! Ну, ладно, хватит болтать! Пока крыша еще не горит, ты, наверное, найдешь себе занятие в оружейной.

Сыновья Вигмара и кое‑кто из хирдманов тем временем оседлали лошадей и разъехались по округе, чтобы предупредить жителей об опасности. Всего в доме Вигмара Лисицы выросло двенадцать детей: девять его сыновей, одна дочь, а еще племянник и племянница, Эльгард и Эльгерда, близнецы, дети его сестры Эльдис. Вигмар сам дал двоим последним имена, поскольку отец их так и остался неизвестен. Эльдис, всю жизнь почитавшая брата, здесь проявила упрямство и отказалась назвать виновника. Ради чести рода распустили слух, что отцом детей был бог Тюр. Вигмар вырастил близнецов наравне со своими детьми и, выдавая Эльгерду замуж, дал ей хорошее приданое, хотя, конечно, не то, что предполагалось для Альдоны.

Из всех его детей родились от законной его жены Рагны‑Гейды и считались полноправными наследниками только четверо: Хроар, Хлодвиг, Альдона и Вальгейр. Остальных произвели на свет по большей части молодые вдовы собственных Вигмаровых хирдманов: особенно в первые годы своей жизни на Золотом озере ему нередко приходилось водить дружину в битвы, из которых возвращались не все. Выйти замуж снова молодым женщинам было трудно: в поколении Вигмара и моложе длительная война поглощала мужчин, оставляя женщин, как рыб на песке.

Из общего ряда выпадали только двое: Бьёрн, сын хорошенькой дочки бонда, родившийся между Эгилем и Хлодвигом, и Арне, самый младший, которому сравнялось всего одиннадцать лет. Мать Арне, знатная женщина, вдова по имени Альверид, жила на восточном побережье. Вигмар всегда останавливался в ее усадьбе, когда ездил на побережье по торговым делам. Кроме Арне, у нее еще имелась тринадцатилетняя дочка, но девочку Вигмар по справедливости оставил на воспитание матери.

Рагна‑Гейда терпимо относилась к стремлению мужа всемерно умножать свой род, тем более что ее собственный отец был такой же, и никогда не обижала пасынков. Вигмар обращался со всеми сыновьями одинаково, не выделяя троих законных из прочих. Различия проявятся позже, когда Вигмар, распределяя наследство, должен будет разделить его на три части – Хроару, Хлодвигу и Вальгейру. А прочим придется или служить в дружине законных братьев, или искать счастья в других местах. Пока же Вигмару вполне удавалось не допустить со стороны одних зазнайства, а со стороны других зависти и злобы. И если Хлодвиг порой высмеивал неуклюжесть Ульвига или медлительность Дьярва, то лишь наравне с мечтательной задумчивостью Вальгейра или хозяйственной приземленностью Хроара.

Двое старших сыновей, Хроар и Эгиль, уже были женаты и жили вместе с женами в отцовской усадьбе. Хроар взял в жены единственную дочь одного из соседей, Ормульва Точило, довольно богатого и знатного человека. Хроар и Торхильда были ровесниками и представляли собой редкостную пару. Нечасто бывает, чтобы муж и жена имели так много общего. Одного роста, чуть выше среднего, оба они имели светлые волосы, серо‑голубые глаза, румянец во всю щеку и правильные черты лица, хотя женщины держались мнения, что Хроар как мужчина красивее, чем Торхильда как женщина. Нравом они тоже совпадали: оба были здравомыслящими, уравновешенными, неглупыми, но при этом довольно нелюбознательными. Их занимало только то, что их непосредственно касалось. Песни, саги, дальние страны и прежние времена для них как бы не существовали. Даже если рядом и случалось что‑то выдающееся, они не принимали этого близко к сердцу, точно зная, что все необычное – случайно и быстро пройдет. Вигмар относился к своему первенцу двойственно: он его уважал и немного пренебрегал им, хотя это сочетание и выглядит странным. Вигмар уважал старшего сына за то, что тот никогда не наделает глупостей, не ввяжется в неприятности, всегда сумеет обеспечить достойную жизнь себе и семье. Но больше ничего от него ждать не приходилось. Он не из тех, кто может прославить род.

Жена Эгиля, Ингилетта, тоже родилась в ближайшей округе и приходилась дочерью Тьодольву из Золотого Ручья, но на этом всякое сходство двух пар кончалось. Ингилетте сейчас было всего шестнадцать лет (шестнадцать с половиной, как она сама говорила). Она вышла замуж только прошедшей зимой, всего три месяца назад, но была влюблена в Эгиля с самого детства. Еще в семилетнем возрасте она утверждала, что выйдет за него замуж, и требовала, чтобы он не смел ни на ком жениться, пока она не вырастет! Эгилю тогда уже исполнилось шестнадцать, и он казался Ингилетте совсем большим. Эгилю с внешностью не повезло: лицо у него было честное, открытое и простое, а на лбу багровело родимое пятно размером с половину ладони, заезжавшее нижним краем на правую бровь. Но Ингилетта не искала красоты, и в этом, при всей ее наивности, поступала весьма мудро. Эгиль был очень хороший человек: добрый, справедливый, спокойный и скромный, в нем чувствовались тепло и надежность, и девочка ходила за ним хвостом, считая его самым умным, самым лучшим человеком на свете. Шестнадцатилетний Эгиль казался ей образцом мужского совершенства, и на его братьев, более красивых и более близких к ней по возрасту, она не обращала никакого внимания. Эгиль еще тогда вытерпел неимоверное количество Хлодвиговых насмешек по поводу «невесты», которой неплохо бы вытереть нос. И то, что он это терпел, не держа обиды на Ингилетту, уже доказывает несравненное благородство его души!

Подрастая, Ингилетта превращалась в хорошенькую, ясноглазую и румяную девушку и уже не давала повода к насмешкам из‑за мокрого носа, но ее решимость ничуть не ослабевала. На каждом празднике, когда округа собиралась вместе, она ревниво следила за Эгилем, не понравилась ли ему какая‑нибудь девушка. Ему и правда одно время нравилась Эйра, сестра Лейкнира, жившая далеко отсюда, в усадьбе Кремнистый Склон, но он быстро понял, что пылкую и мечтательную Эйру ему будет нечем пленить. Ингилетта считала свою судьбу настолько решенной, что, когда однажды (ей было уже шестнадцать лет) к ней посватался один гость с западного побережья, разразилась слезами из‑за глупой забывчивости родителей, сообщивших ей эту новость. Какое там западное побережье, когда она выйдет за Эгиля! Случай этот навел ее на мысль, что время настало: она уже большая, раз к ней сватаются, так и нечего тянуть! Ингилетта так допекла отца, что Тьодольв сам послал свою сестру Вальтору к Вигмару сватать свою единственную законную дочь за одного из его многочисленных побочных сыновей.

Свадьбу справили на празднике Середины Зимы, и Ингилетта, добившись основной цели своей жизни, была совершенно счастлива. Вигмар и Тьодольв собирались летом построить для молодых усадьбу на пустующих землях к востоку от Золотого озера, а пока Эгиль и Ингилетта жили в Каменном Кабане. Правда, от Ингилетты было мало пользы по хозяйству, но зато она со всеми ладила, очень привязалась к Альдоне и в отсутствие мужа почти от нее не отходила.

Прочие сыновья, кому возраст уже позволял думать о браке, пока что этим позволением не пользовались. Красавец Хлодвиг в ответ на уговоры сестер и теток только смеялся, что, дескать, ему еще рано вешать на шею жернова. Девятнадцатилетний Эрнвиг во всем подражал Хлодвигу и отчаянно жалел, что его собственные волосы не вьются такой же мелкой золотистой волной, как у сыновей Рагны‑Гейды. Нечего было и думать уговорить его жениться раньше Хлодвига. Так что число внуков Вигмара пока ограничивалось детьми Хроара: трехлетним Сигурдом и годовалой Сигне. Однако начало новому поколению было положено, и Вигмар надеялся увидеть со временем свой род разросшимся, как пышное дерево, со множество ветвей, побегов и плодов. Он намеревался навек укоренить свой род на этой земле и решительно отстаивать будущее внуков от посягательств любого врага, кто бы тот ни был.

Вскоре слова Ульвига подтвердили бонды, жившие на восток от Золотого озера: сперва один, потом другой двор прислал гонца с вестью, что идет войско в полторы сотни человек. Само население дворов, поспешно собрав скотину и самое ценное из имущества, убежало в лес и в горы. Те, что жили поближе к Каменному Кабану, поспешили под защиту своего вожака, и вскоре усадьба оказалась полна людей, чужой скотины, волокуш с кое‑как уложенными пожитками. Все волновались, стоял гул – к такому здесь не приготовились, привыкнув за двадцать с лишним лет, что все дороги к их жилью закрыты для врагов. Вигмар Лисица был тоже весьма этим озабочен, но не показывал вида и распоряжался устройством беглецов и подготовкой к защите.

– Войско сотни в полторы, – докладывал один вестник, тяжело, с шумом дыша от скачки и волнения. – Я их видел с перевала, там, где озеро и обрыв. Где две овцы тогда у нас сорвались…

– Вожак впереди едет, я его в первый раз вижу, – подтверждал другой. – Похож на знатного человека, волосы длинные, – Люр бонд показал ладонью у себя возле локтя. – Плащ синий. Стяг какой‑то незнакомый – вроде синее полотно, а на нем два столба, что ли. Из такой дали не видно.

– Да нет, у них другой вожак! – заспорил первый вестник. – Ты, Люр, глаза бы протер сперва, а потом глядел! Да еще говорил перед хёвдингом! Я, хёвдинг, лучше видел! – убеждал он Вигмара. – У них другой вожак: рослый, с вот такими плечами, а волосы черные. И по золотому обручью на каждой руке, с два пальца толщиной! – И Хассель бонд в доказательство показывал два собственных загрубелых пальца, и впрямь весьма толстых. – Вот такие!

Хлодвиг, к тому времени вернувшийся, потешался над спорящими вестниками, но прочие оставались серьезными.

– Полторы сотни… – протянул Хроар. – А наших, если с мальчишками…

– Девяносто восемь человек, – подсказал Эгиль, и Вигмар, наперечет знавший всех мужчин в ближайшей округе, способных носить оружие, кивнул.

Неполная сотня против полутора! Иной из героев древности сказал бы, что двое на одного – маловато для доблести и славы, но Вигмар Лисица был героем не древним, а современным, на руках у него имелась семья, усадьба и целая округа протяженностью в восемь дней пути, и отойти в число «доблестно павших» он хотел как можно позже. В его владениях набралось бы и двести, и четыреста человек, но на это требовалось время. Несколько дней. Значит, если незваные гости пришли с враждебными намерениями, то выход один: нужно попытаться вызвать их вождя на переговоры и назначить время битвы – хотя бы на послезавтра. А исходить приходится именно из того, что это враги – иначе почему они не предупредили заранее? И если они сумели одолеть невидимый заслон троллиных чар, значит, основательно подготовились к походу!

– Черные волосы, широкие плечи! Это может быть Бергвид! – говорил Бьёрн. – Бергвид Черная Шкура! Давно болтали, что он нас не любит! Он давно грозился, что придет собирать с нас дань!

Бьёрн был приятный на вид светловолосый парень, похожий на свою миловидную мать, дружелюбный и разговорчивый. У него имелась только одна маленькая странность: он не любил прямо смотреть людям в глаза, будто боялся оцарапаться о чужую душу, если она вдруг окажется слишком твердой. Его немного рассеянный взгляд скользил по поверхности предметов и событий, а задумываться о чем‑то серьезном он не любил. Его влекло все яркое и выдающееся, но к величию своего рода он слишком привык, и жизнь дома казалась ему скучной. Никто другой, кроме него, не смог бы так легко и весело высказать такое ужасное предположение.

– Ты с ума сошел! – ахнула Альдона, не столько из уверенности, что это невозможно, сколько из желания, чтобы это было невозможно. Имя Бергвида Черной Шкуры для нее означало только кровь, смерть и пожар, и она не могла даже мысленно впустить такой ужас в дом.

– Много он получит! – одновременно с ней запальчиво‑негодующе крикнул Хлодвиг. – Мы никому не платим дани!

– Но он‑то этого не знает! И всё надеется что‑то с нас получить! Ему все платят!

– Отстань ты со своим Бергвидом! – сердилась Альдона. – Он у тебя с языка не сходит, ты прямо как будто в него влюблен!

– Скажешь! А кому это быть, как не ему! Кто еще может обойти наших троллей? Ему же помогает Дагейда, а эта девочка в Медном лесу что‑нибудь да значит! Ей наших троллей обойти – раз плюнуть! Возьмет их за уши да раскидает в разные стороны! Раз плюнуть! Что ей их заклятья!

– Расплевался! Бергвида сейчас нет в Медном лесу, говорили же, что он ушел в море! Чтоб ему там утонуть!

– Он не утонет! – Бьёрн радостно засмеялся, будто переспорил сестру. – Его и Ньёрд любит! У него такой корабль, что…

– Ах, да замолчи ты! – В досаде Альдона сделала движение, будто хотела закрыть болтливому брату рот ладонью.

Лейкнир, стоявший в это время у него за спиной, вопросительно двинул бровями и знаками изобразил, как будто берет Бьёрна в руки и выбрасывает за дверь.

Бьёрн воспитывался у Лейкнирова отца, Асольва Непризнанного, вместе с Альдоной. С Лейкниром они, почти ровесники, всю жизнь были друзьями и соперниками. Взгляды на жизнь у легкомысленного Бьёрна и преданного Лейкнира сильно различались, а Бьёрн к тому же имел привычку поддразнивать Лейкнира его влюбленностью в Альдону. В спорах между братом и сестрой Лейкнир всегда принимал сторону Альдоны, которая вообще в его глазах не могла быть неправа.

– Ты меня замучил со своим Бергвидом! – продолжала она. – Иди к нему и целуйся с ним, раз уж он тебе так нравится! И чтобы глаза мои не видали ни тебя, ни его!

Бьёрн в ответ на упрек лишь снова засмеялся. Ее «напутствие» не слишком его огорчило: в глубине души он был вовсе не прочь присоединиться к прославленному воителю и морскому конунгу. Если бы не неприязнь, с давних пор жившая между Бергвидом и Вигмаром, Бьёрн, должно быть, уже давно испытал бы свою удачу в войске непризнанного конунга квиттов. Но Вигмар и слышать об этом не хотел, и Бьёрн пока решался восхищаться отвагой и удачливостью Бергвида только издалека.

– Что будет? Что теперь будет? Они нападут на нас? – жалобно спрашивала Ингилетта, вцепившись в локоть Эгиля и прижимаясь лбом к его плечу, будто хотела спрятаться.

– Не бойся, моя маленькая, ничего страшного не случится! – ласково утешал свою молодую жену Эгиль, поглаживая ее по белому покрывалу на затылке и делая вид, что сам в это верит.

В это время кто‑то позвал его, и он ушел. Ингилетта проводила его отчаянным взглядом и снова начала:

– Альдона, что с нами будет?

– Да перестань ты стонать! – бросил Хлодвиг. – Обойдется!

– Но я боюсь! Они же хотят нас убить! И их так много!

– Нас тоже много. Мы сами их поубиваем! – подбодрил ее Вальгейр.

– А если они кого‑нибудь из вас убьют? А если… – Глаза Ингилетты наполнились слезами. Мысль о том, что убитым может оказаться Эгиль, так поразила ее, что она не смогла договорить.

– Если убьют Эгиля, – к несчастью, Хлодвиг ее понял, – то ты имей в виду: я на такой плаксе не женюсь![12]

Ингилетта разрыдалась, и Альдона стала ее утешать. Ее взгляд, брошенный на Хлодвига, так и говорил: ну, что ты привязался к ребенку?

Самой Альдоне тоже было невесело, но она старалась держать себя в руках и не выказывать страха. Она верила в способность отца защитить дом, но сама мысль о врагах поблизости вызывала у нее дрожь. В детстве она слышала от матери рассказы о первом времени их жизни на Золотом озере, когда сюда приходили фьялли, и ей совсем не хотелось пережить нечто подобное самой. Братья и другие дети усадьбы любили играть на том склоне Битвенной горы, поросшей сосняком, где Вигмар с дружиной сражался против фьяллей, но Альдоне не нравилось это место. Подумать жутко: один удар, один выпад фьялльского меча – и Вигмара бы не стало, и Рагна‑Гейда осталась бы вдовой на другой же день после свадьбы, и все их дети не родились бы…

Как всегда в волнении, Альдона вспомнила мать. Та была бы встревожена еще сильнее – она‑то знала, что такое враги у порога дома! Хорошо, что она не успела этого увидеть снова… Но как ее сейчас не хватает! Альдона почувствовала слезы под ресницами и беспокойно моргнула, надеясь загнать их обратно, пока никто не увидел. Если бы мать осталась в живых, насколько спокойнее сейчас было бы! Конечно, она не боец, но без нее Альдоне все время казалось, что в доме не хватает одной стены. Со времени ее смерти прошло уже два года, Альдона привыкла к потере, но не смирилась с ней. Смерть матери вырвала огромный кусок из ее жизни, оставила пустоту, которую ничем невозможно было заполнить, дыру, края которой никак не стягивались и в которую все время дуло.

Утешая Ингилетту, Альдона сжимала в пальцах серебряную уточку, висевшую на цепочке между наплечных застежек. Эту уточку подарила ей мать, давным‑давно, когда ей было лет пять, не больше. Ей мерещилось, что мать смотрит на нее откуда‑то сверху, и она сжимала в пальцах твердую серебряную фигурку, как теплую руку той, что от нее ушла.

Стемнело, и ночь прошла в ожидании. Передовой отряд под предводительством Эгиля ушел навстречу врагу: Вигмар велел им не показываться, а только следить и посылать вести. Все были готовы к чему угодно, взволнованы и возбуждены, затянувшееся ожидание мучило. Женщины и прочие неспособные к битве сидели в домах, мужчины с оружием наготове стояли, сидели, ходили во дворе и на пустыре перед усадьбой, поскольку внутри всем не хватало места, и все время ждали: вот‑вот Эгиль подаст весть, что враг близок, и Вигмар сам поведет их в бой.

– Мы узнаем, что за гость явился к нам! – приговаривал Вигмар, стараясь спокойным звуком своего голоса внушить всем убеждение, что вожак с ними и беспокоиться не о чем. – И если у него дурные намерения, то мы навсегда его отучим к нам ходить.

А мимоходом, среди прочего, Вигмар думал и о том, сколько веселого позора их ожидает, если это все‑таки морок и они так торжественно и пышно приготовились к встрече собственного овечьего стада.

Перед рассветом вести действительно пришли, но не такие, как ожидалось. Давясь от смеха, Ульвиг, присланный Эгилем, пересказал нечто невероятное: матушка Блоса верхом на своем олене сама выехала навстречу врагу, вступила в бой и одержала решительную победу над двергом, который служил пришельцам проводником. И теперь они сидят на перевале у Овечьего родника и явно не знают, что делать дальше!

* * *

До самого рассвета Хельги и Торвард со своими людьми оставались на месте битвы троллихи и дверга. Да, теперь суть их загадочного проводника стала ясна: и его знание дороги, и его ночные появления. Дверги, или, иначе, темные альвы, боятся солнечного света и могут ходить по земле только по ночам. Первый же луч солнца навек обращает их в камень, и золотое копыто оленя, как видно, обладает той же способностью.

– Он обманул нас! – поговаривали слэтты и фьялли. – Завел нас в эту глушь, а сам…

– Нет, почему обманул? Он вел нас к Вигмару Лисице. И разорвал заклятья троллей. Только тролли разорвали его самого…

Вытянутый валун так и лежал посреди тропы, и уже не верилось, что совсем недавно это было живое существо… если, конечно, считать двергов за живых.

– Что будем делать, Торвард ярл? – спросил Хельги.

– Идти дальше! – мрачно ответил Торвард. – Мы сюда шли не для того, чтобы полюбоваться на местных троллей и уйти. Что тут есть тролли, мы и раньше знали, да? – Он толкнул локтем Халльмунда, свое любимое «доказательство», и тот кивнул. Его отец, Эрнольв Одноглазый, двадцать семь лет назад имел случай познакомиться с троллями Золотого озера.

С рассветом двинулись дальше. Торвард ярл первым решительно перешагнул через валун и повел дружину вниз с горы. Впервые за время этого странного похода они шли при свете дня и без проводника; было тревожно, но при этом все испытывали странное облегчение. Они избавились от сомнительного покровительства темных подземных сил и теперь хорошо ли, плохо ли, но сами определяли свой путь.

Впереди открылась широкая долина, огражденная горами, поросшими ельником, – пустая, но следы на свежей траве говорили о том, что здесь пасут коров и овец. Внушительные размеры стада говорили о том, что близко крупная усадьба. Дальний конец долины упирался в высокую гору. Склоны ее поросли ельником, но вершина была голой и издалека казалась желто‑рыжей.

– Должно быть, там Золотое озеро! – Халльмунд показал на гору. – Похоже, про нее мой отец говорил. Вон по сторонам еще две такие горы, значит, Золотое озеро за ними. Они называются Железная Шапка, Кузнечная гора и третья… Не помню. Что‑то насчет двергов. Двергеберг, что ли? Усадьба должна быть где‑то на этих горах, над самым озером.

Дружина шла по долине, в стороне слышалось журчание ручейка. Кто‑то из хирдманов отошел к воде, а потом оттуда раздался крик:

– Золото, золото! Идите сюда, здесь золото!

Все, кто его слышал, со всех ног устремились на голос. Двое хирдманов стояли над берегом ручья и держали по пригоршне мокрых камешков, изумленно их разглядывая.

– Где? – Торвард ярл, подбежавший первым, сунулся сначала к хирдманам, потом посмотрел на ручей. – Ничего себе!

Ручей быстро сбегал со склона горы, прозрачные струи прыгали с уступа на уступ, огибали крупные камни и журчали возле мелких. Со дна ручья поднималось бледное, едва заметное желтоватое сияние. И чем дольше человек смотрел в воду, тем заметнее становилось сияние: сквозь прозрачную воду ясно виднелось дно, а вместо простых камней его устилали золотые самородки. Прямо возле ног Торварда в воде лежал самородок размером с кулак: его причудливые выступы образовывали как будто мордочку с хитро прищуренными глазами и широко растянутым ртом. Вода скользила над самородком, отблески дрожали, в глазах мелькало, голова кружилась, и уже казалось, что золотой тролль подмигивает тебе со дна, ехидно дразнится: не поймаешь, не возьмешь! Торвард наклонился, опустил руку в холодную воду и схватил золотого тролля. Когда он выпрямился, в его руке был простой серый камень, обточенный и оглаженный водой, так что даже в очертаниях его ничего не напоминало ту золотую мордочку, которую он видел. Сплошной морок!

Тряхнув головой, Торвард с размаху швырнул камень в воду. Хирдманы вокруг него с криками лезли в ручей, толкались, отпихивали друг друга, наклонялись, шарили по дну, хватали камни, падали и снова хватали, обманутые ложным блеском.

– А ну кончай дурака валять! – в досаде крикнул Торвард. – Вылазь из воды! Это морок! Нет там никакого золота! Это же Золотой ручей! Там не золото, там видимость одна! Забыли, что Эрнольв ярл рассказывал! Это тролли над нами издеваются! Давай все назад!

Помалу люди убедились, что золотые самородки, будучи подняты со дна, превращаются в простые камни; фьялли припомнили рассказы Эрнольва Одноглазого, который со своими людьми еще двадцать семь лет назад испытал на себе морок Золотого ручья. Ругаясь и потряхивая мокрыми рукавами, хирдманы наконец отошли от ручья.

– Надо быть осторожнее! – призывал Хельги. – Здесь – земля троллей! Осторожнее! Не надо ничему верить! А то будет еще хуже!

– Пошли! – Торвард, стыдясь в душе, что сам было поддался мороку, взмахом копья указал на дальнюю гору.

Промокшая и раздосадованная дружина двинулась дальше. Теперь все уже с явным недоверием осматривали долину, лес на склонах гор, ожидая от них любых пакостей и неприятных чудес. Так и казалось, что из‑за деревьев вот‑вот посыплется целое войско троллей, и все верхом на златорогих оленях, с каменными топорами в лапах, и у всех, как у Блосы, огромные заостренные уши и клыки в широких пастях… Бр‑р! Было тревожно и противно, и люди старались почаще смотреть на небо: вид солнечных лучей среди облаков подбадривал.

А кругом царила весна, среди свежей травы пестрели цветы: розовые, голубые, желтые, белые. Ветер Медного леса был так же душист и свеж, как во всех других местах на земле, и березовая листва смотрелась так же молодо и живо. Солнечные лучи скользили по пестрым камням, и вода коварного ручья искрилась бликами, словно подмигивала.

– Эй, Хельги ярл! – Один из молодых слэттов догнал своего вожака и протянул ему что‑то маленькое. – Посмотри, что я нашел!

– Чего там? – Аудольв Медвежонок с любопытством обернулся. – Опять золото?

– Вроде того! – задумчиво согласился Хельги.

Хирдман протягивал ему маленький кусочек какой‑то черноватой породы. Хельги взял его в руки. Тяжелый, тяжелее камня, серо‑черный обломок с острыми краями покрывала рыжеватая, ржавого цвета пыль. Это была та «кровь великана», самая лучшая руда, из которой выходит самая лучшая сталь. В других землях водится другая руда: рыжая и твердая, будто обожженная глина. Простая руда имелась и в Слэттенланде, но такую находили только здесь. И Хельги держал ее в руках впервые в жизни.

– Что там у тебя? Опять золото нашли? – К нему подошел Торвард ярл.

Через головы столпившихся хирдманов Хельги протянул ему кусок руды. Торвард повертел его и свистнул:

– Ничего себе! У нас такого не водится!

– У нас тоже. – Хельги кивнул. – Помнишь, что говорили про булатную сталь?

– Теперь верю! – объявил Торвард. – Если здесь такая руда, то и до булатной стали недалеко! Где вы ее взяли?

– Там! – Хирдман махнул рукой в сторону ближайшей горы, мимо которой дружина проходила. – Там тропа, волокушами наездили, и таких вот немножко валяется. Просыпали, наверное.

Пройдя всю долину насквозь, дружина обошла гору, и перед ними открылось широкое водное пространство. Внизу, под высоким крутым обрывом, лежало Золотое озеро, обрамленное горами. Оно простиралось направо и налево, сколько хватало глаз, а низкий противоположный берег был едва виден. Там кончался Медный лес – земля за озером уже относилась к Квиттингскому Северу, который двадцать семь лет назад завоевали фьялли и рауди, и теперь он принадлежал кюне Ульврун.

– Вот там они стояли тогда! – Халльмунд показал вдаль, на другой берег. – Там была их стоянка.

Он говорил о своем отце, и Торвард ярл кивнул, не сводя глаз с противоположного берега. Только сейчас он вполне осознал, что может гордиться этим своим походом, даже если больше ничего не найдет здесь. Двадцать семь лет назад Эрнольв ярл со своей дружиной приближался к Медному лесу с севера и вышел к северному берегу Золотого озера. Пробовал он и обойти озеро, даже побывал на этом берегу, но кончилось все плохо: из его дружины от троллиных козней уцелело меньше половины. Двадцать семь лет назад фьялли здесь не прошли. А он прошел, достиг Золотого озера с другой стороны, пройдя через Медный лес.