Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Опусти куттар, о Шакунта, опусти этот проклятый куттар!.. 7 page





– Разве его не защищают джинны? – спросила Хайят‑ан‑Нуфус. – А если они его не защищают – значит, это ты лгал нам все время!

– Разумеется, покорные мне джинны охраняют замок! – подтвердил аш‑Шамардаль, вовсе не желая рассказывать, как упустил марида Зальзаля ибн аль‑Музанзиля. И он собирался добавить еще что‑то, но его перебил необузданный Мерван.

– Нет, ты мне ответишь, о дядюшка! – завопил он. – Я не расслабленный, что просит подаяния у стен больницы! Я, благодарение Аллаху, еще могу отличить кислое от соленого! Если я скрытый имам – то почему эта мерзкая, эта скверная не бросает с радостью Хиру и все, что в ней находится, чтобы следовать за мной? А раз она везет с собой ребенка, при помощи которого надеется договориться с новым царем Хиры, – то, выходит, она не верит в мое предназначение? И я – не скрытый имам? И все было напрасно – и наш рай, и то, что делалось для будущих воинов, и молитвы, и замыслы?

– Сколько же лет ты лгал мне, о несчастный? – одновременно с сыном хрипела Хайят‑ан‑Нуфус. – Я отдала тебе то единственное, чем владела, а как ты распорядился моим имуществом? И ты же еще убедил меня, что поступил разумно, и что теперь я владею тем, что мне воистину необходимо! Горе тебе и горе мне!

Слыша с двух сторон хрип и вопли, старец заткнул себе уши.

– О Аллах, каких собеседников ты послал мне! И с этими крикунами я собрался творить великие дела! – воззвал он, обратив лицо к высокому потолку.

При этом конец тюрбана скатился с бороды и его лицо стало видно полностью – сухое и злое лицо упрямца, с выпуклым лбом и выпуклыми блеклыми глазами, со светлыми бровями и жесткой курчавой бородой, которой не помешало бы знакомство с хенной – когда‑то рыжая, она тоже как бы выцвела и имела жалкий вид.

– Ради этих великих дел я отдала тебе единственного сына! А ты называешь меня распутницей и упрекаешь во лжи! – отвечала женщина. – Мы попали в этот замок, как в ловушку! Погибла я и погибло мое дитя!

– Так он и тебя обманул? – изумился Мерван, уже не пытаясь отпихнуть черных рабов. – А я‑то думал, что это ты всю жизнь всех обманывала! Вот оно, вознаграждение Аллаха!

И долго еще они кричали, вопили и хрипели друг на друга, обвиняя и оправдываясь, а две невольницы, Хайзуран и Сабиха, глядели на них из угла, боясь дышать, а два черных раба, очевидно, плохо владеющие арабской речью, продолжали удерживать царевича, ибо иного приказа от своего повелителя не получили.

Не дожидаясь конца этого бедствия, аш‑Шамардаль вышел из помещения и проследовал в ту башню, где жил во время своих наездов в Пестрый замок.

У входа его встретил черный невольник.

– О господин, что нам делать с теми двумя, которые прибыли вместе с тобой? – спроси он. – Оба они лежат без памяти в твоих комнатах, и мы боимся за их жизнь.

– Один из них – цирюльник, и он будет находиться при нас, – решил аш‑Шамардаль. – Клянусь Аллахом, в этом обезумевшем замке недоставало только болтливого цирюльника! Второго, горбуна, отнесите в казармы, где живут мюриды, и покурите перед его носом жжеными перьями. Когда очнется, скажите ему, что Аллах переменил его судьбу и близится время, когда от него потребуется служба делу скрытого имама. Цирюльника мы приведем в чувство сами!

Но, войдя в помещения, аш‑Шамардаль менее всего торопился позаботиться об Абд‑Аллахе Молчальнике. Он достал из тайника в стене шкатулку и раскрыл ее.

На дне этой великолепной, из черного дерева, отделанной вставками из перламутра шкатулки лежали два дешевых медных кольца, из тех, что носят лишь черные рабы в небогатых домах.

– Горе мне, это – последние… – пробормотал мудрец. – Горе мне, как же все это вышло?

Он достал из‑за пазухи черное ожерелье.

– И от этого талисмана мне нет никакой пользы… Ибо камни в нем – женского рода! И бронзовый пенал ас‑Самуди пропал бесследно – а ведь он наверняка повелевает каким‑то джинном, и я, если бы хорошенько постарался, разгадал бы его тайну… Как же теперь быть?

Аш‑Шамардаль сел на ковер и крепко задумался, опустив голову и упершись бородой в грудь. Когда же он выпрямился, то сухое лицо упрямца исказила кривая и малоприятная улыбка.

– Еще не все потеряно, клянусь Аллахом! – сказал аш‑Шамардаль. – Немало крови придется им пролить, прежде чем Пестрый замок попадет в их гнусные руки!

 

* * *

 

– Воистину, блаженство хаммама может сравниться лишь с райским! – мечтательно сказал Джеван‑курд, растянувшись на лежанке‑суфе. – И как это прекрасно – после долгого пути распарить все кости…

– И срезать мозоли… – отвечал с другой лежанки Хабрур ибн Оман.

Его борода была завернула и закутана в порыжевшие от хенны тряпки.

– А растирание? Вы забыли о пользе растирания, о друзья Аллаха! – напомнил с третьей лежанки Джабир аль‑Мунзир. – И ведь мы еще не скоро сможем посетить такой хаммам!

Все трое отдали себя во власть умелых банщиков – и, надо признаться, те растирали их, и сгоняли с них грязь катышками, и долго возились с ними, прежде чем их кожа засверкала чистотой.

– Чтоб тебя не носила земля и не осеняло небо! – услышали они вдруг возмущенный голос с какой‑то из отдаленных лежанок. – Что это ты нападаешь на мои бока, словно курд на паломников? Убирайся отсюда, о гнусный банщик, и дай нам отдых от своего зла! Разве так содержится образцовый хаммам? Твоя горячая вода недостаточно горяча, а твоя холодная вода лишена свежести и аромата! Что ты кладешь в кувшины с охлажденной водой – ишачий помет? А твои покрывала – ты вытирал ими ноги городским нищим? Клянусь Аллахом, будь у меня время – я купил бы этот хаммам и научил вас всех, как нужно принимать и ублажать посетителей!

– Слушайте, слушайте! – развеселился Джеван‑курд. – Сейчас этот бесноватый подерется с банщиком! Вот это будет развлечение! Ради Аллаха, не мешайте им подраться!

– Сказано: а кто простит и уладит, воздаяние тому у Аллаха, – одернул искателя развлечений Хабрур. – Я пойду и погляжу, что там творится.

Он отстранил банщика, встал, поправил во избежание позора набедренную повязку и, придерживая закутанную бороду, ушел туда, где за пеленой пара продолжал ругаться и обучать банщиков их ремеслу незримый посетитель.

Джеван‑курд и аль‑Мунзир приподнялись, чтобы лучше слышать, но слов своего старшего товарища они не разобрали. Зато ответ на них был вполне внятен – бесноватый, которому удалось сбежать от родственников и забрести в хаммам, обозвал кого‑то арабской собакой, и это вполне могло относиться к Хабруру.

– Идем, ты был прав, о друг Аллаха! – обратился аль‑Мунзир к Джевану, соскакивая с суфы. – Нужно было дать банщикам возможность поколотить этого несчастного! Но и теперь не поздно!

Они поспешили туда, куда неторопливо проследовал Хабрур, и увидели такое зрелище.

На краю большого водоема стоял человек неслыханного вида. Черные с легкой проседью волосы стояли у него на голове дыбом, так что голова сделалась, как у разъяренного ифрита, и величиной она вместе с волосами была, словно корзина в лавке зеленщика. Узкая белая повязка, стянувшая виски, делала его еще страшнее. Он был высокого роста и худой, но жилистый, и кое‑где на его теле виднелись прямые шрамы, как от удара ханджаром.

Этот человек потрясал покрывалами, которые банщик, очевидно, накинул ему на плечи, когда вводил в парильню хаммама. И если бы аль‑Мунзиру или Джевану‑курду пришлось изображать в трактате о повреждениях разума безумца, то лучшего, чем этот, они не нашли бы во всех землях правоверных.

Аль‑Мунзир знал по опыту, что его широченные плечи и огромный рост приводят к смирению даже самых буйных крикунов, если обладатель плеч и роста сурово сдвинет брови. Потому он вышел вперед и встал перед шумным посетителем хаммама так, как, очевидно, встал в сказке перед глупым рыбаком выпущенный им из кувшина свирепый джинн.

– Чего тебе нужно, о молодец? – прервав свои возмущенные вопли, обратился к нему крикун. – Что ты стоишь и смотришь на меня глазом умаляющим? Может быть, ты еще заговоришь со мной речью уничтожающей, как этот обладатель крашеной бороды?

Он указал пальцем на Хабрура ибн Омана.

– Как говорят арабы, верблюд, домогавшийся рогов, лишился ушей, – отвечал на это аль‑Мунзир, несколько удивленный тем, что его рост и плечи не произвели должного впечатления.

– Ты рожден ничтожным глупцом и жалким трусом, ты боишься тронуться в путь темной ночью и прячешься в шатре в жаркий полдень! – на сей раз подобный ифриту посетитель хаммама завел речь, хоть и гнусную, но подобающую детям арабов.

– Я отважнее и доблестнее тебя и твоего отца, я гораздо выносливее в ночном пути, когда от холода дрожат даже звезды, и я смелее углублялся в полуденные долины, опаленные зноем! – с подобающей яростью произнес аль‑Мунзир, предвидя увлекательное состязание в ругательствах, проклятиях и тому подобных славословиях.

Почуяв, что перед крикуном уже не бессловесный банщик, а равный противник, прочие посетители хаммама стали, сползая с лежанок, стягиваться к месту склоки.

– О аль‑Мунзир, не причиняй ему вреда, – попросил Хабрур. – Разве ты не видишь, что он не отвечает за свои слова?

– Горе тебе, как это я не отвечаю за свои слова? – повернулся к нему склочный и сварливый собеседник Джабира. – Ты сам не отвечаешь за свои слова, и твой отец не отвечал за свои слова, и твой дед не отвечал…

– Ради Аллаха, замолчи! – подступил к нему Джеван‑курд, которому это словесное состязание вовсе не понравилось. – Или я брошу тебя в водоем на посмешище всему хаммаму!

– Клянусь Аллахом, от твоих слов во мне прибавилось огня к огню! – отвечал ему этот человек, подобный свирепому ифриту. – Сейчас посмотрим, кто кого сбросит в водоем!

И он, слегка присев и разведя руки, пошел на Джевана, явно готовясь схватиться с ним, как это делают рыночные борцы.

– О Джеван, ты потеряешь в схватке набедренную повязку, и не он станет посмешищем, а ты! – удержал за плечо товарища аль‑Мунзир. – Наше достоинство не потерпит урона, если мы откажемся от драки с бесноватым. Разве ты хочешь, чтобы хозяин хаммама послал за городской стражей и нас вывели отсюда с позором?

– С чего это я должен посылать за городской стражей? – высокомерно осведомился подобный ифриту.

Аль‑Мунзир и Хабрур переглянулись.

– О правоверные! – обратился Хабрур к полуобнаженным мужчинам, столпившимся вокруг. – Мы – чужие в вашем городе! Разве этот человек – хозяин хаммама?

– Нет, разумеется, клянусь Аллахом! – первым отозвался весьма почтенный старец. – Я посещаю этот хаммам уже тридцать лет, и знал всех его хозяев поочередно. Но я впервые вижу этого человека.

– И мы впервые видим его! – подтвердили все прочие.

Самозванец потер рукой лоб.

– Горе мне, это не мой хаммам… – пробормотал он.

– Да это же гашишеед! – вдруг догадался кто‑то. – Он одурманен и сам не понимает, что говорит!

– Разве те, кто потребляет гашиш, лезут в драку? – возразили ему. – Они предаются своим видениям! Вот сейчас ему кажется, будто он хозяин хаммама!..

Воспользовавшись тем, что возник спор о повадках и обычаях гашишеедов, Джеван‑курд зашел за спину самозванцу и приблизился к нему настолько, что смог его обнюхать. Сделав из этого кое‑какие выводы, он за спинами спорящих вернулся к аль‑Мунзиру.

– Гашиш тут ни при чем, и ни одна из пяти разновидностей банджа тоже, – тихо сообщил он. – А виновато в этом бедствии плохое вино, знаешь, из тех вин, которые темные, точно ослиная спина, и горе виноторговцу, продающему людям такой товар. Не кислое оно, а перекисшее, и вкуса его не выдержит и самый неприхотливый бедуин, и бурлит оно в кувшине, точно ветры в брюхе! Очевидно, этот человек не нашел ничего лучшего – ведь тот, кто хочет выпить хорошего виноградного вина, должен знать, где его взять, а он тут, судя по всему, чужой.

– Хотя он и ведет себя, точно бесноватый, нужно присмотреть за ним, пока он не придет в себя, о любимые, – добавил, услышав эти слова, Хабрур ибн Оман. – Что, если мы уведем его отсюда? Ему на свежем воздухе непременно станет легче!

– Я бы отвел его к цирюльнику! – и, очевидно, вообразив, как цирюльник будет брить голову самозванцу, Джеван‑курд весело рассмеялся.

Тут подобный ифриту встрепенулся. Опьянение не помешало ему расслышать слова Джевана‑курда.

– Да разве я не царский сын? – завопил этот диковинный человек. – Разве в моем роду было мало воинов? Разве я не обязан растить длинные локоны, подобно воину, чтобы они лежали у меня на плечах в день битвы, а не брить голову, подобно купцу, который боится, что его в дальних странствиях одолеют вши?!

И он, придерживая левой рукой набедренную повязку, правую воздел ввысь, к куполу над водоемом, и громким голосом произнес такие стихи:

 

Я тот, кто всем известен в день сраженья,

И джинн земной моей боится тени.

Мое копье! Коль на него посмотрят –

Увидят там зубцы, как полумесяц.

 

Услышав эту удивительную в устах полуголого человека похвальбу, окружающие дружно расхохотались.

– О человек, реши сперва, кто ты – хозяин хаммама или отпрыск царского рода, – посоветовал ему аль‑Мунзир.

– А может быть, ты – вазир повелителя правоверных? – не удержался Джеван‑курд, за всю свою жизнь не научившийся удерживать за зубами веселое словцо. – Может быть, ты – повелитель Чин‑Мачина?

– Повелитель Чин‑Мачина? – переспросил самозванец, и вдруг его лицо озарилось восторгом узнавания. – И иранский шах? Да ведь они же подносили мне знатные дары – парчовые халаты и прекрасные ковры! Полосатые шелка и жемчужины – сколько захватит рука! И они мне вниманье дарили и так говорили: воистину у Аллаха есть рассказы слаще пирожного!

Услышав еще и это поразительное хвастовство, посетители хаммама захохотали еще громче.

– Истории о царевичах и красавицах! О терпящих бедствия! О влюбленных и разлученных! О погибавших и спасенных! – завопил, перекрикивая их с непостижимой легкостью, самозванец. – Сюда, ко мне, о правоверные!

– Клянусь Аллахом, я знаю этого человека! – воскликнул вдруг аль‑Мунзир. – Я бы и раньше узнал его, если бы не эти страшные волосы! О любимые, ведь это он спас меня от смерти в тот день, когда похитили эту проклятую, эту мерзкую, эту скверную и ее ребенка!

Привлеченный гомоном, в парильню явился настоящий хозяин хаммама – и странно выглядел он в полосатой фарджии и высоком белом тюрбане среди мужей, у которых было прикрыто лишь то, что ислам велит прикрывать мужчине, – то, что ниже пупка и выше колена.

– О правоверные, из‑за чего этот шум? Ради Аллаха, что стряслось? – громко вопрошал он. – Если из‑за невежества моих рабов – то я завтра же продам их на рынке и куплю других, более искусных в банном деле, клянусь Аллахом!

– Бесноватый проник в твой хаммам, о Абу‑Али ад‑Димашки! – наперебой отвечали ему развеселившиеся посетители. – И он будет расплачиваться при выходе не дирхемами, а историями о царевичах и красавицах!

– Спаси и помилуй нас Аллах от подобного бедствия! – воскликнул подлинный хозяин. – Пусть рассказывает о чем угодно, но только за пределами моего хаммама!

– Почему это я должен рассказывать истории за пределами хаммама? – возмутился странный посетитель, забывший почему‑то в этот миг о своем царском происхождении. – Клянусь Аллахом, я сейчас сяду на краю водоема, и примусь рассказывать одну из лучших историй, и правоверные перестанут мыться, и они будут слушать меня, так что проведут время в хаммаме до закатной молитвы в три раката! А те, кто хотел бы сюда попасть, так и останутся стоять у дверей, потому что хаммам уже полон! И ты лишишься прибыли, о глупец!

– Пожалуй, если дать ему волю, он так и сделает, – негромко сказал Хабрур аль‑Мунзиру.

– И вот вам для начала история о сварливом старике! – шлепаясь на пол, заявил подобный ифриту. – Это короткая история, которая приведет вас в прекрасное расположение духа, так что вы охотно выслушаете вслед за ней и длинную!

– Ко мне, о Али, о Маруф, о Дарфиль! – приказал хозяин хаммама. – Простите меня, о правоверные, но этого человека придется вывести!

– Рассказывают, что некий старик заболел, и ослаб, и родные его позвали к нему врача. Врач без промедления явился, и старик известил его, что жестоко страдает от ломоты в костях, – громким голосом начал рассказчик. – «Это у тебя от старости, о почтенный!» – сказал врач.

Али, Маруф и Дарфиль, трое черных рабов устрашающего вида, торопливо сошлись с разных концов парильни. Очевидно, хозяин держал их для случаев, подобных этому.

– «Еще меня донимает жжение в глазах, и покраснение век, и ослабление зрения», – сказал старик. «И жжение, и покраснение, и ослабление у тебя также от старости, о почтенный!» – определил врач, – с весьма лукавым видом, как бы не замечая опасности, продолжал рассказчик. – Слушайте, слушайте, о правоверные!

– Говоришь, этот безумец спас тебя от смерти, о аль‑Мунзир? – Джевану‑курду нужно было непременно удостовериться в этом, а когда Джабир кивнул, он, не дожидаясь военного совета, отделился от аль‑Мунзира и Хабрура и стал огибать толпу таким образом, чтобы оказаться в тылу у троих черных рабов. Попутно он прихватил большой медный таз с водой, мутной от бобовой муки, оставленный в этой суете без присмотра.

Хабрур и Джабир также, не сказав друг другу ни слова, расступились. Причем Хабрур ибн Оман со вздохом раскутал бороду и швырнул на пол рыжие тряпки.

– «Великие беды доставляет мне, клянусь Аллахом, боль в спине!» – добавил тогда старик. «И боль в спине у тебя, о почтенный, от старости», – сообщил больному врач. «В горле моем кашель, и хрип, и бульканье, и прочие помехи, о врач!» – сказал старик…

Рассказчик уже собирался поведать, что ответил врач, но двое черных рабов подхватили его под локти и поставили на ноги.

Вставать и прерывать свою историю этому человеку, похожему на ифрита, вовсе не хотелось. Он подогнул ноги, чтобы не становиться на них, и повис на руках у рабов.

– О друг Аллаха, прикажи своим рабам оставить в покое этого человека, – обратился Хабрур ибн Оман к подлинному хозяину хаммама. – Мы заплатим за него, клянусь Аллахом, и пусть это дело будет улажено!

– А кто ты такой, чтобы указывать мне, как я должен поступать в моем хаммаме? – осведомился разъяренный хозяин. – Да не даст Аллах тебе мира и да не продлит он твою жизнь!

Едва успел он произнести это проклятие, как неугомонный рассказчик, заставив рабов склониться под своей тяжестью, внезапно ударил босыми пятками в пол, вырвался, оказался за их спинами и, пока они не успели разогнуться, ударом правой ноги в зад сбросил одного из них в водоем.

– «И кашель, и хрип также происходят от старости», – объяснил врач. И тогда старик возмутился, и привстал на своем ложе, и призвал свое семейство, и принялся ругать врача отборными словами! – воскликнул он. – Аллах не допустит, чтобы моя история осталась без завершения!

Видя, что на него надвигаются двое черных рабов, растопырив руки, чтобы схватить и выкинуть его из хаммама, он отбежал в сторону и вскочил на суфу, стоящую в нише. Оттуда ему уже было некуда деваться, но он, очевидно, знал, что делал, невзирая на вино, подобное цветом ослиной спине.

– «О глупец и сын глупца, да не обрадует тебя Аллах! – завопил старик. – Да не даст тебе Аллах мира и да не продлит он твою жизнь, о ослиный хвост, о верблюжья задница! Как это ты говоришь, что все мои болезни – от старости? Те, кто тебя обучал, понапрасну брали деньги у твоих родителей, Аллах мне свидетель в этом! Ослом ты был, ослом ты и остался, и поистине глуп был тот, что возвысил тебя над другими в моих глазах!» – вопил он сам не хуже того возмущенного старика. – Где вы там, о Али, о Дарфиль? Подходите – и вы услышите конец этой замечательной истории! Знаете, что ответил врач?

Али, а может, и Дарфиль, кинулся, чтобы схватить его за ноги и стащить с суфы. Но рассказчик, сдернув с веревки, натянутой вдоль стены, мокрое покрывало, накинул его на голову черному рабу. А поскольку тот, чтобы ухватить его под колени, несколько нагнулся, то рассказчик, поставив ногу ему на плечо, а другую – на поясницу, пробежал таким образом по его спине и, избежав объятий второго раба, снова оказался на краю водоема.

– «Ручаюсь вам, о правоверные, что и раздражительность его – тоже от старости!» – сказал врач! – крикнул он. – А теперь, о правоверные, дайте мне столько, сколько прикажет ваша щедрость!

Посетители хаммама, не ожидавшие еще и такой наглости, прекратили галдеж. Раздался чей‑то неудержимый хохот.

– Что же вы смотрите, о люди, как эта арабская собака позорит вас всех? О взбесившийся пес и опаршивевший волк, сейчас ты увидишь, против кого обернутся превратности! – заорал хозяин хаммама.

И в хаммаме началась драка, предания о которой передавали друг другу девять поколений банщиков!

И полетели по воздуху деревянные сандалии наподобие скамеечек, и мочалки из пальмовых листьев, и тазы, и воздух, и без того туманный от пара, сделался вовсе невыносимым из‑за бобовой муки, которую нападающие и обороняющиеся горстями бросали в глаза друг другу! И, поскользнувшись на зеленой глине, падали на пол и в водоем яростные борцы, норовя и в падении брыкнуть ногами противника! И хозяин этого взбесившегося хаммама получил от Джевана‑курда полный таз грязной воды в лицо, а потом тем же тазом – по макушке, и в этом была ошибка доблестного курда, ибо тюрбан смягчил удар, и лучше бы ему было проделать это с кем‑то из противников в головных повязках!

Разумнее всех вел себя, как всегда, Предупреждающий. Предоставив Джевану‑курду и Хабруру ибн Оману расправляться с толпой, он отогнал нападающих от рассказчика, и перекинул его через свое плечо, и бегом донес до чана с холодной водой, и сунул туда его голову, чтобы выгнать из нее хмель. А когда их настигли преследователи, то чернокожий великан, поднатужившись, поднял этот чан, оскверненный хмельной головой рассказчика, и запустил им в противников, и двоих из них сбил с ног.

В это время Джеван‑курд сцепился с человеком, не искушенным в искусстве борьбы, но страстно желающим повалить его. Он, разумеется, вывернулся из объятий – но забывший в пылу схватки установления ислама противник ухватился за его набедренную повязку и стянул ее с бедер и живота курда.

Джеван застыл, как греческое изваяние, прикрывшись ладонями и согнувшись в придачу самым непотребным образом.

– Ко мне, ко мне, о аль‑Мунзир! – заголосил он. – Избавь меня от этого позора!

С двух сторон поспешили к нему Хабрур ибн Оман, пришедший от побоища в мальчишески веселое расположение духа, и аль‑Мунзир с мокрым покрывалом, а за ним – и рассказчик, встряхивавшийся подобно мокрому псу. И все четверо соединилась, и позор Джевана‑курда был прикрыт, хотя этому и мешал всячески хозяин хаммама, натравливая на них своих черных рабов‑банщиков и посетителей.

Отбиваясь кулаками, путешественники из Хиры и спасенный ими рассказчик пробились в помещение, где оставили свою одежду, и, кое‑как натянув на мокрые тела шаровары, выскочили за пределы хаммама, не расплатившись.

– О враги Аллаха! Как же теперь быть с моей бородой? – Хабрур ибн Оман, кое‑как намотав тюрбан на голову, запустил в бороду пальцы, а когда вынул их, то под ногтями было изобилие хенны. – Где я теперь промою ее? Ведь эта зловредная хенна будет сыпаться из меня на протяжении ста фарсангов!

– И хозяин проклятого хаммама найдет нас по этому следу! – развеселившийся еще до начала побоища Джеван‑курд никак не мог угомониться. – Слушайте, слушайте! Ведь они там все еще сражаются, клянусь Аллахом!

– С кем, о Джеван? – осведомился аль‑Мунзир, крайне удивленный этим обстоятельством. – Ведь мы покинули поле боя!

Все четверо, включая спасенного ими рассказчика, навострили уши.

Драка в хаммаме действительно продолжалась.

– Ради Аллаха, пойдем отсюда! – предложил Хабрур ибн Оман. – Еще немного – и они догадаются, что мы ушли, а они понапрасну молотят друг друга! О аль‑Мунзир! В каком виде увели мы оттуда этого человека?!

Действительно, рассказчик веселых историй, обликом подобный дикому ифриту, стоял посреди переулка в набедренной повязке. Будучи одолеваем опьянением, он соображал медленнее, чем Хабрур, Джеван‑курд и аль‑Мунзир, и когда они хватали свою сложенную одежду, этот человек не позаботился о своих вещах. Вот он и стоял в непотребном виде, разводя руками.

– Мы увлекли его, как айары увлекают пленников из разграбленного каравана! – заметил Джеван‑курд. – Нужно поскорее отвести его в хан, а там у нас найдется лишняя одежда. О любимые, разве ни у кого нет при себе джуббы?

– Ты бы еще спросил, не взял ли кто из нас с собой в хаммам аба! – отвечал Джабир аль‑Мунзир. – Кто же ходит по городу в джуббе? Ради Аллаха, поспешим! Этот человек спас меня от смерти, но я чувствую, что он доставит нам множество хлопот!

Окружив рассказчика, они заставили его идти быстрым шагом.

– Потише, потише, о почтенные! – взывал он. – Вам хорошо, вы обуты, а я сбиваю ноги об эти гнусные камни!

– Потерпи немного, сейчас мы придем в хан и для тебя наступит облегчение! – пообещал Хабрур. – Надо будет потребовать там горячей воды и привести в порядок мою бороду. Когда еще у меня будет возможность ее покрасить!

– А что, часто ли ты в этом нуждаешься? – пыхтя, осведомился Джеван‑курд, которому трудно было на коротких ногах поспевать за рослыми Джабиром и Хабруром ибн Оманом. – Нет ли средства выкрасить тебе бороду так, чтобы ты был надолго избавлен от этой заботы?

– Она вырастает на полпальца в месяц, и если ты знаешь средство окрасить волос, который еще не вылез на поверхность, то, ради Аллаха, поделись с нами! – отвечал Хабрур.

– Или продай это средство содержателям хаммамов! – посоветовал аль‑Мунзир. – Хотя вряд ли они тебе хорошо заплатят. Им нужно, чтобы люди, красящие бороду, приходили к ним как можно чаще.

– Если подобные тебе, о человек, будут приходить к ним часто, то в городах не останется хаммамов, – вставил рассказчик. – Я видывал в жизни сражения, но то, которое вы втроем учинили в хаммаме, изумило меня. Как это вы еще не снесли напрочь купола!

– Стой, о человек! Мы пришли. Вот в этом хане мы остановились, и здесь ждут нас наши люди, – сказал Джеван‑курд. – Клянусь Аллахом, я мчался быстрее дикого осла!

Хабрур покосился на него, но не возразил.

Они вошли в хан, и расположились в своих помещениях, и нашли там подходящую одежду для подобного ифриту рассказчика, и прежде всего дали ему длинную полосу шелка для тюрбана, ибо смотреть на его торчащие волосы более не желали.

– Каковы твои обстоятельства, о человек? – спросил аль‑Мунзир, когда они наконец уселись перед накрытой скатертью и погрузили пальцы в жирный пилав. – Прости, что не обращаюсь к тебе по твоему почтенному прозванию, но я ведь до сих пор не знаю ни твоего имени, ни происхождения.

– Ты можешь называть меня, как и прежде, Саидом, но вот я уже не стану называть тебя Рейханом, – отвечал Салах‑эд‑Дин. – Удалось ли тебе найти ту красавицу, которую мы искали совместно, и ее ребенка? Удалось ли выяснить, по какой причине ее похитили? Ведь все это важно и для меня.

– Да, мы нашли эту скверную! – воскликнул аль‑Мунзир. – И бедствия, которые постигли нас ради нее, были неисчислимы!

– Эта женщина, Абриза, спасла мне жизнь в пустыне после боя, – возразил Джеван‑курд, одновременно жуя плотный ком пилава, так что его усы и борода топорщились не хуже, чем шевелюра Салах‑эд‑Дина. – Если ты считаешь это бедствием…

– Шайтан тоже иногда совершает добрые дела, – буркнул аль‑Мунзир, коря себя за несдержанность языка. – Только из‑за этой женщины и ее ребенка мы заехали сюда, о Саид!

– А где она сейчас? – с большим интересом спросил Салах‑эд‑Дин.

– Она живет в царском дворце Хиры, в роскоши и довольстве, о Саид, а мы трое ищем ее ребенка! И мы утратили его след, и перестали понимать, в какую сторону нам ехать дальше! Вот каковы наши обстоятельства, – кратко изложил положение дел аль‑Мунзир. – Что это с тобой, о Саид?

– О друзья Аллаха! Нет ничего прекраснее этой нашей встречи! – подбирая с подола оброненный ком пилава, возгласил Салах‑эд‑Дин. – Ибо у вас нужда во мне, а у меня – нужда в вас! Ведь и я странствую из‑за сквернейшей из женщин, и я преследую ее в одиночку, и она скрылась от меня, наняв для своей охраны шайку айаров!

– Что общего между твоей скверной женщиной и нашей скверной женщиной? – осведомился Хабрур ибн Оман.

– Ваша скверная женщина – дочь моей скверной женщины, так что это у них передается по наследству, клянусь Аллахом! – и Салах‑эд‑Дин громко расхохотался. – Слушайте меня, о люди, я скажу вам то, чего вы еще не знаете! Я не утратил следа моей скверной женщины – а знаете ли вы, чего она ищет? Она ищет ребенка своей дочери, и каким‑то образом она выяснила, в каком направлении его увезли! Так что сам Аллах свел нас вместе в этом грязном хаммаме, чтобы мы объединили усилия! И мы тайно двинемся следом за этой зловредной Захр‑аль‑Бустан… нет, Ясмин, ты же помнишь Ясмин, о Рейхан?… Впрочем, ты такой же Рейхан, как она – Ясмин! Теперь ее зовут Шакунта, и на языке индийцев это означает «ястреб», а если женщине дают такое имя – клянусь Аллахом, мужчинам лучше держаться от нее подальше!

Date: 2015-07-25; view: 326; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию