Часть вторая 11 page. Свирепый мститель проскользнул в открытые ворота и замер, оглядывая двор

– Погоди, о Барзах, погоди!.. – бормотал он. – Я выследил тебя, о гнусный, о скверный! И если мне удастся отомстить – пост и паломничество для меня обязательны, клянусь Аллахом! И я раздам неслыханную милостыню, и ни один нищий не уйдет от меня без кошелька с золотыми динарами! И в каждом кошельке будет сто динаров… о Аллах, и увесистыми же получатся эти кошельки… драные халаты нищих не выдержат этой ноши за пазухой, и кошельки своей тяжестью прорвут ткань, и рухнут, и правоверные кинутся их подбирать, и возникнет суматоха… Нет, о Аллах, я погорячился, и довольно будет с этих голодранцев по пятидесяти динаров…

Свирепый мститель проскользнул в открытые ворота и замер, оглядывая двор.

Там было пусто.

Салах‑эд‑Дин затаился, прислушиваясь.

В это время дня здесь полагалось бы отдыхать в тени у водоема всем обитателям жилища, и кто‑то наверняка тут был, и этот человек скрылся, оставив на ковре не только верхние шаровары и фарджию, но также и тюрбан. Причем тюрбан он не размотал и не сложил благопристойно, как подобает правоверному, уважающему в тюрбане свой будущий саван, а растянул едва ли не через весь двор.

– Может быть, я перепутал ворота? – сам себя спросил Салах‑эд‑Дин. – Может быть, презренный Барзах нанял не этот дом, а соседний, и лежит сейчас совсем на другом ковре у другого водоема, и его тюрбан – при нем? Но что же за неряха живет тогда в этом доме – один, без женщин и невольников, которые присмотрели бы за его имуществом?

Салах‑эд‑Дин выглянул из ворот на улицу и, тыча пальцем в воздух, пересчитал стоявшие вдоль нее дома.

– Не может быть – это нужный мне дом, клянусь Аллахом!.. – пробормотал он. – Но где же тогда Барзах? Что с ним стряслось? Может быть, он в приюте уединения? Но что же должен съесть человек, чтобы, спеша туда, уронить и размотать собственный тюрбан? О Аллах, этот несчастный и туфли разбросал…

Подойдя поближе к водоему, Салах‑эд‑Дин обнаружил и другие потерянные вещи, свидетельствовавшие о том, что их владелец предавался отдыху, не помышляя о неприятностях. Это был дорогой стеклянный кубок с заостренным дном, из тех, что втыкают в густой и высокий ворс ковра, и маленький серебряный кувшин для вина, и блюдо с финиками, и книгу аль‑Мусаббихи, которую, очевидно, Барзах боялся не осилить без вина, а называлась она «Изложение религий и культов», а пространностью и весом намного превосходила Коран.

Озадаченный Салах‑эд‑Дин постоял немного над всем этим беспорядком.

– О правоверные! – наконец осторожно позвал он, перекладывая джамбию острием вниз и так сгибая кисть руки, чтобы клинок слился с пестрым рукавом. – Ради Аллаха, отзовитесь!

Никто не ответил ему. И тогда Салах‑эд‑Дин, уже догадываясь о случившемся, пошел вдоль размотанного тюрбана, и дошел до стены, и увидел на ней следы, оставленные подошвами упиравшихся сапог.

– О Аллах, за что ты караешь меня? – возопил тогда мститель. – Разве я желал дурного этому человеку? Я хотел всего лишь восстановить справедливость! А ты допустил, чтобы его похитили, и теперь его жизнь подвешена на волоске, и бедствия грозят ему! О Аллах, другие люди убьют его, а как же я? Подумал ли ты обо мне, допуская это безобразие, о Аллах?..

* * *

Стрелка на деревянной накладке водяных часов ползла чересчур уж медленно, так что аш‑Шамардаль не знал, на что себя употребить – он уже полностью приготовился к посещению знатной гостьи, однако, неточно рассчитал свои усилия.

Он еще раз оглядел разложенное на столике хозяйство мага – книги, свернутые таблицы, позеленевшие медные сосуды, помеченные еврейскими письменами ножи, талисманы из числа тех, изготовление которых приписывают Сулейману ибн Дауду, хотя это и сомнительно, ибо они написаны на белом китайском шелку сирийскими письменами, китайский же шелк появился в здешних краях незадолго до пророка Мухаммада, а также ярко‑красные круги, каждый весом в полритля, со строчками, подобными следам муравьев, с обеих сторон, выточенные из больших кусков карнеола.

Немало лет ушло у аш‑Шамардаля на то, чтобы собрать все эти сокровища, испытать их и убедиться в их полной непокорности. Он не мог извлечь из них ни малейшей для себя пользы – и хранил для случаев, подобных сегодняшнему, когда нужно было ослепить своим могуществом человека неопытного.

Абд‑Аллах Молчальник приподнял дверную занавеску.

– Я слышал в конце улицы шум, о шейх! – сообщил он. – Клянусь Аллахом, это едут франки!

– Пойди встреть их и приведи сюда! – немедленно приказал аш‑Шамардаль, ибо если бы Абд‑Аллах принялся повествовать о франках, это затянулось бы надолго.

И вскоре, волоча за собой непременную суконную мантию, обшитую мехом, вошла женщина преклонных лет, высокая и статная, привыкшая повелевать.

На голове у нее был белый платок, много раз перевитый, так что его складки охватывали шею, прикрывали лоб и подбородок, а также образовали на затылке нечто вроде тюрбана.

– Привет, простор и уют тебе, о госпожа! – сказал, делая два шага ей навстречу, аш‑Шамардаль. И, поскольку женщина смотрела на него с недоумением, добавил на языке франков: – Добро пожаловать в это скромное жилище!

– Здравствуй и ты, о мудрец, – сердито отвечала женщина. – Я много слышала о тебе. Жаль, что твое путешествие затянулось и мне пришлось остаться в Эдессе, пока ты не вернулся.

– Разве мало в землях арабов сведущих людей? – спросил аш‑Шамардаль. – Мои знания скромны и ничтожны, о госпожа. Желаешь ли ты составить гороскоп или погадать?

– Оставим гороскопы и гадания глупым девчонкам! Разве ты не получил моего письма? – строго спросила гостья.

– Я получил твое письмо, высокородная Бертранда, и я ждал твоего прихода на следующий день, как в нем было написано. Но я понапрасну прождал тебя, а потом важные дела призвали меня – и я вынужден был заниматься ими. А теперь я вернулся, и послал невольников узнать, не уехала ли ты, и вдруг оказалось – ты ждешь моего возвращения!

– Мне много рассказывали о тебе, о мудрый аш‑Шамардаль, – сказала Бертранда, оглядывая помещение в поисках сидения, но видя лишь ковры и подушки. – И немалого труда стоило проведать, где ты бываешь. Я ждала бы тебя и дольше, если бы потребовалось! Никто, кроме тебя, не раскроет тайны вот этого ожерелья!

Она развязала висевший на поясе кошель и достала оттуда черное ожерелье, что, переходя из рук в руки, доставляло столько хлопот своим владелицам.

Аш‑Шамардаль протянул руку – и рука его наполнилась прохладными камнями. Каждый из них он разглядел на свет.

– Это прекрасное произведение магов, о госпожа, – сказал он. – Оно – из тех предметов, через которые раскрывается доступ к Вратам огня. Разве ты не знала этого?

– Ты спроси еще, знаю ли я, что Врата огня бывают двоякого свойства! – воскликнула старуха. – И это ожерелье, как нетрудно догадаться, позволяет своим владельцам насыщаться темным и дымным, а не светлым пламенем!

– У него не может быть владельцев, ибо камни в нем – женского рода, так что пользу оно приносит лишь женщинам, – заметил аш‑Шамардаль.

– Оно перестало приносить пользу двадцать лет назад, о аш‑Шамардаль. Я, видишь ли, обладаю некоторыми знаниями, а годы мои велики, и я хотела передать их наследнице… – Бертранда вздохнула. – Может быть, ты предложишь мне присесть?

– Ко мне, о Хусейн! – негромко позвал аш‑Шамардаль, и горбатый ученик брадобрея сразу же явил свое красивое лицо в щели меж дверными занавесками. – Принеси столик, накрытый, как подобает, для благородной женщины. Стой! Ей еще понадобится скамеечка!

– А разве у нас есть скамеечка кроме той, на которую ставят ноги посетители, когда… – начал было удивленный юноша.

– Ты принесешь ее и накроешь ковриком, а сверху положишь большую подушку, набитую кусочками беличьих шкурок, и смотри – возьми самую большую и дорогую из наших подушек! – торопливо приказал мудрец.

Хусейн, не возражая более, исчез, хотя точно знал, что ни дорогих и ни дешевых подушек, набитых кусочками беличьего меха, в хозяйстве у Абд‑Аллаха Молчальника не было и быть не могло.

И он принес скамейку с ковриком и обычной подушкой, и установил их на ковре, и сходил за столиком, и принес его, и водрузил между мисок кувшин, накрытый зеленой шелковой салфеткой.

Бертранда, кряхтя, уселась и продолжила свою речь.

– Есть ли у тебя ученики, о аш‑Шамардаль? – спросила она.

– Разумеется, о госпожа.

– У вас на востоке и у нас на западе в это понятие вкладывают разный смысл. Вы передаете знания и приемы своей магии, силу же ученик обретает сам. Мы передаем силу, унаследованную от давно ушедших учителей, а приемы магии зависят от того, какие предметы попадут ученику в руки. Взять хотя бы это ожерелье… – Бертранда подняла его с ладони аш‑Шамардаля и встряхнула. – Я непременно должна была передать силу, о мудрец! Моя сила приходила ко мне через Врата огня посредством этого ожерелья! И я избрала для этого дитя благородного рода, дочь своего племянника, графа Беранже де Сюрвиля.

– Берр‑ан‑Джерр, о госпожа? – на арабский лад переспросил аш‑Шамардаль, и в его блеклых, упрятанных под безволосыми и нависающими бровными дугами глазах вспыхнуло любопытство.

– Можно называть его и так. Эмир Берр‑ан‑Джерр… Я по некоторым признакам определила, что его жена родит дочь, сильную духом и стойкую в бедствиях. Я ждала эту девочку сильнее, чем ее отец и мать! И она родилась, и я взяла ее на руки, и я обрадовалась великой радостью! А потом сон сморил нас всех. Я заснула в кресле, а когда проснулась и встала – то ожерелье скатилось с моей шеи. А ведь оно было застегнуто накрепко, и его замок был заговорен! Я сперва не поверила, что ожерелье утратило силу. Но потом, когда я склонилась над колыбелью, то увидела в ней совсем другого ребенка!

– Продолжай, о госпожа, – усмехнувшись в жесткие рыжеватые усы, сказал аш‑Шамардаль.

– И я поняла, что все напрасно. Замок моего племянника охраняли надежные люди – никто не мог подменить девочку. Однако с ней что‑то произошло. И то, что я не узнавала ее лица, могло означать еще и то, что маг, более сильный, чем я, зачем‑то вмешался и передал ей много из моей силы и моих способностей. И я возненавидела Амбруазу‑Клотильду за то, что она лишила силы мое ожерелье! А она возненавидела меня, и росла своевольной упрямицей, и слушала только свою няньку, которая даже не могла выговорить ее имени и звала ее Абризой! А потом мы отправились в паломничество, и приехали в Святую Землю, и тут она сбежала в Хиру, прихватив с собой семейные драгоценности, в том числе, и это ожерелье! Вообрази же мое удивление, о аш‑Шамардаль, когда два дня назад я обнаружила его в лавке ювелира!

– Эта женщина могла продать его или попросту потерять, – еще не понимая бурного волнения старухи, произнес мудрец.

– Неужели ты, взяв его в руки, ничего не ощутил? – спросила Бертранда.

Аш‑Шамардаль понял, что мудрецу и магу непременно положено ощутить нечто, исходящее из ожерелья. Старуха только что говорила, будто оно утратило силу, – так что бы это могло быть?

– С этим ожерельем произошли некие изменения… – задумчиво, как бы подыскивая верное описание для своих ощущений, сообщил мудрец. – И эти изменения его свойств весьма удивительны…

– Еще бы они не были удивительны! Ожерелье вернуло силу и я снова смогла надеть его на себя и застегнуть замок! Но когда я захотела испытать его, оно словно обезумело!

– А что ты хотела сделать, о госпожа? – осведомился аш‑Шамардаль, которому было любопытно, на что способно это произведение магов.

– Я хотела… – Бертранда отчего‑то смутилась. – Неважно, чего я хотела, я своего добилась, но сразу после этого я заснула – а проснулась три дня спустя! И вот причина того, что я не приехала к тебе, как собиралась.

– Раньше с тобой такого не случалось, о высокородная Бертранда? – забеспокоился аш‑Шамардаль. – Ты уже не так молода, а когда женщина близится к преклонным годам, с ней случаются приступы необъяснимой сонливости… с мужчинами, впрочем, тоже…

– При чем тут преклонные годы! – воскликнула раздосадованная старуха. – То, что произошло, не имеет отношения к моим годам! Раньше я не раз проделывала такие штуки при помощи ожерелья – и никакой сон меня не брал! Теперь же из‑за него я опозорилась и осрамилась! Моим слугам стоило большого труда скрыть всю эту историю!

– Последний раз ты проделывала с ним штуки двадцать лет назад, если не ошибаюсь? Ведь именно тогда оно потеряло силу? – уточнил аш‑Шамардаль.

– Да, тому скоро двадцать лет… – Бертранда задумалась. – О мудрец, я хочу знать, что с ним произошло! Изучи его, исследуй его! Я хочу, чтобы оно служило мне по‑прежнему! Я заплачу тебе так, что ты не будешь на меня в обиде!

– О госпожа, это – оружие женщин, и мне трудно будет самому разобраться в его свойствах. Я не хочу обманывать тебя и притворяться всеведущим, клянусь Аллахом! – в этих словах аш‑Шамардаля почти не было лжи. – Расскажи, на что оно было способно, укажи мне путь! И тогда я займусь им, и испытаю его, и пойму, как с ним следует обходиться, даже если это потребует десяти лет жизни!

– Ты хочешь сказать, что мне еще десять лет придется ждать моего ожерелья? – старуха вскочила со скамеечки.

– О госпожа! – аш‑Шамардаль воздел руки. – Ты можешь на это время выбрать себе взамен любой из этих талисманов!

Он указал на столик, где лежали собранные за много лет непокорные сокровища.

Бертранда склонилась над ними – и безошибочно ткнула пальцем в один из карнеоловых кружков.

– Может быть, вот этот! – потребовала она. – Но я еще не решила, отдам ли тебе ожерелье…

– О госпожа, твой взор подобен орлиному! – восхитился аш‑Шамардаль вполне естественно. – Великие мудрецы и маги не выбрали бы этого талисмана среди десятка подобных! Бери его – и объясни, каковы были свойства твоего ожерелья.

– Оно увеличивает силу вдвое, а то и втрое, – сказала старуха. – Если его владелица пускается бежать – то обгоняет самого быстрого коня. Оно обостряет все чувства и страсти, живущие в женщине, выявляет все ее скрытые способности. Но у него есть еще одно качество, бесценное для знающего. Согласись, если тебе нужно разрушить стену или настичь всадника – ты можешь отдать приказ своим людям, и они обойдутся при помощи кирки и лопаты или при помощи другого коня, так что магия в этих делах необязательна.

– Что же это за качество? – сдерживая нетерпение, спросил аш‑Шамардаль.

– Оно изменяет твою внешность в глазах других людей, – прошептала старуха. – Ты можешь представить им образ человека, живущего на другом конце земли, и действовать, как бы нося на себе этот образ наподобие одежды.

– Сохранило ли оно это качество?

– Да, будь оно проклято!

Аш‑Шамардаль сопоставил слова Бертранды – и вышло, что она, заполучив ожерелье и уверившись в его силе, явилась кому‑то в чужом образе, и натворила каких‑то позорных дел, но потом неожиданно заснула – и морок спал, обнаружив ее истинное лицо.

Трудно было даже вообразить, что бы это могло быть за дело, но аш‑Шамардаль слышал немало историй про плутни и шашни арабских старух и здраво рассудил, что у франков старухи занимаются точно такими же пакостями. Арабская старуха, скорее всего, напустила бы на себя вид молодой красавицы и провела ночь с молодым красавцем. Неужели и Бертранда?..

Вообразив себе молодого франка, обнаружившего наутро в своей постели возлюбленную семидесяти или даже более лет от роду, аш‑Шамардаль не рассмеялся, как полагалось бы слушателю забавных историй. Он не был по природе склонен к веселью – как, очевидно, и Бертранда. Он покивал головой, молча соглашаясь с тем, что зрелище должно было получиться срамное.

Тут край дверной занавески приподнялся.

– О господин! – позвал Хусейн. – Мой господин Абд‑Аллах зовет тебя, ибо случилось нечто важное!

– А что важное может случиться у этого бездельника? – буркнул аш‑Шамардаль, всем видом показывая Бертранде, насколько высоко он стоит над цирюльником. – Почему бы ему самому не прийти и не осведомить нас об этом?

– О господин, он сидит в темном чулане и зовет тебя оттуда! – отвечал растерянный юноша. – И он не может покинуть чулана!

– Прости, о госпожа, – аш‑Шамардаль сдержанно поклонился. – Этот человек оказывает мне приют, когда я приезжаю в ар‑Руху, и если ему вдруг стало плохо в домике с водой, мой долг – пойти и помочь ему, клянусь Аллахом! Дождись меня, о высокородная Бертранда, а пока ты можешь посмотреть мои талисманы и амулеты. Кое‑что из них я готов продать знающему человеку или выменять…

– Я посмотрю их! – старуха немедленно склонилась над столиком, а аш‑Шамардаль поспешил вслед за Хусейном.

– Разве он не в приюте уединения? – спросил мудрец, видя, что юноша ведет его в совсем другую сторону.

– Нет, о господин, я же сказал – он в темном чулане! Вот светильник.

Чтобы попасть туда, куда для неизвестной надобности забрался Абд‑Аллах, аш‑Шамардалю пришлось согнуться вдвое. Он оказался в узком и загроможденном всяческим старьем помещении, но цирюльника сразу не увидел. Зато он услышал голос Абд‑Аллаха и поморщился, ибо человек этот вызывал у него немалое раздражение.

– Потерпи, ради Аллаха, заклинаю тебя, о сильнейший, о свирепейший, о непобедимейший из всех созданий Аллаха, равных тебе по высокому положению! – произнес этот знакомый гнусавый голос, почему‑то идущий как бы из‑под земли.

Аш‑Шамардаль остановился и вознес над головой светильник.

– С кем это ты беседуешь, порази тебя Аллах? – брюзгливо осведомился мудрец. – И куда ты запрятался, о сквернейший среди скверных?

– Я тут, я тут, о повелитель мудрых! – завопил Абд‑Аллах, сам при этом не показываясь.

– Почему я не вижу тебя? – спросил аш‑Шамардаль. – Разве ты добыл перстень Сулеймана ибн Дауда, делающий его обладателя незримым?

– Ничего он не добыл, порази его Аллах в печень и в селезенку! – прозвучал рокочущий голос. – Но он настолько разозлил меня своими пространными речами, что я готов был убить его.

Аш‑Шамардаль повернулся – и увидел, что из какой‑то дыры в полу торчат ноги цирюльника, рядом же стоит большой черный пес, и это из его глотки вылетают человеческие слова.

– Так это ты, о Зальзаль ибн аль‑Музанзиль? – аш‑Шамардаль был удивлен превыше всякой меры. – Почему ты здесь, о сын греха? Я же поставил тебя охранять замок! Что случилось?

– Случилось то, что Пестрый замок вскоре будет осажден, и к нему торопится войско Ади аль‑Асвада, нового царя Хиры, о господин. Тебе нужно как можно скорее прибыть туда, потому что без тебя в замке творятся странные дела. Я отнесу тебя, если ты сядешь мне на спину, – предложил черный пес.

– Сперва освободи Абд‑Аллаха Молчальника… Нет! О этот Пестрый замок, будь он проклят и будь прокляты те, что привели за собой разведчиков Хиры! – аш‑Шамардаль взялся рукой за лоб. – Ты отправишься со мной, о марид, и поможешь отнять у старухи, которая сидит в комнате, ожерелье с черными камнями. А тогда уж я сяду к тебе на спину и мы полетим к Пестрому замку.

– А я, как же я, о друзья Аллаха? – завыл цирюльник, брыкаясь, как будто добавляя ногами выразительности речам. – Вы не можете покинуть меня здесь в таком наисквернейшем положении!

– На голове и на глазах! – произнес марид в образе пса, после чего молча повернулся к цирюльнику хвостом и сделал такое движение левой задней лапой, как если бы закапывал свой помет.

– Ступай за мной, о Зальзаль, – приказал аш‑Шамардаль, – но измени вид, чтобы та старуха раньше времени не заподозрила неладное, разорви Аллах ее покров…

Пес съежился, произнеся вовсе несвойственные его породе звуки «хуг, хуг», посветлел шерстью и оказался большой крысой. Аш‑Шамардаль одобрительно кивнул, приподнял полу халата, и крыса шмыгнула к его ногам.

Когда аш‑Шамардаль вернулся в комнату, благородная Бертранда отпрянула от стола, и это очень не понравилось мудрецу.

– Этот бездельник и болтун вызвал меня из‑за сущей ерунды, о госпожа, – сказал он тем не менее. – Давай снова займемся твоим ожерельем. Ты говорила о том, что оно способно изменить облик своей владелицы в глазах людей. Я хотел бы знать, как это происходит. Раз уж ты все равно надела его, о госпожа, то прими хотя бы образ ребенка, если это под силу ожерелью.

Бертранда усмехнулась.

– Ему под силу дать мне даже образ дракона – а что будет со мной потом, о аш‑Шамардаль? Я опять засну в самом неподходящем месте?

– Сделай это хотя бы ненадолго, чтобы я понял, как действует ожерелье! – настаивал мудрец.

– Объяснить тебе этого я не могу – никто из смертных не знает, как пламя, которое отдают талисманам Врата огня, проникает в человеческое тело и заставляет его выполнять приказы рассудка.

– Но ведь ты, меняя образ, хочешь стать тем, чем задумала! Ты умеешь пользоваться ожерельем, и не понимая тайн, которыми окутаны Врата огня! – возразил аш‑Шамардаль. – Ради Аллаха, ради Сулеймана ибн Дауда, который оставил нам знания и талисманы, ради спасения своей души – покажи мне, как ты это делаешь!

Мудрец взмолился с такой страстью, как если бы просил красавицу‑певицу, достойную харима повелителя правоверных, о тайном свидании.

– Ты непременно хочешь, чтобы я предстала перед тобой ребенком? – с подозрением спросила Бертранда. – Хорошо, сейчас я сосредоточусь, и вызову перед глазами образ младенца, и постараюсь припомнить, что ощущает годовалая девочка, и каково ее тело, и каким кажется ей мир. А ты внимательно следи за мной – может быть, таким путем мы действительно поймем, как действует ожерелье…

Старуха неловко уселась в углу комнаты на ковер, подтянула колени к подбородку и закрыла лицо руками.

Затем она отвела от глаз ладонь и уставилась в лицо аш‑Шамардалю, как бы не видя его.

Вокруг глаз образовались белые круги и стали таять, а от них по лицу Бертранды разошлось розоватое свечение.

Оно сползло по шее и исчезло под мантией, но не совсем, а как исчезает светильник под плотной тканью. Кольцо свечения, охватившее Бертранду наподобие мужского объятия, сползло по ней до ковра и растаяло.

Аш‑Шамардаль, внимательно следивший за этим кольцом, поднял взор – и увидел, что лицо старухи искажается, как будто воздух перед ним подернулся мелкой зыбью, но на этом посветлевшем лице уже сверкают большие черные глаза, широко распахнутые и лишенные смысла глаза ребенка. Округлились щеки, приоткрылись розовые губы и стали видны десны с первыми младенческими зубами.

Мантия также преобразилась – она стала одеяльцем с меховой опушкой, за отогнутым краем которого был виден вышитый ворот рубашечки и выпущенное поверх нее черное ожерелье.

В углу комнаты сидело на полу прелестное дитя, девочка не более годовалого возраста, каким, очевидно, была Бертранда много лет назад.

– О высокородная Бертранда, кажется, я понял, что произошло с твоим ожерельем! – воскликнул аш‑Шамардаль, подкрадываясь к младенцу. – Ты была права, говоря о загадочном пути, которое проходит пламя, исходя из Врат огня и посредством ожерелья проникая…

Быстро опустившись на корточки, он схватил ожерелье и попытался сдернуть его с шейки младенца. Но оно непостижимым образом зацепилось и не соскочило.

Детская ручка легла поверх его руки – и обратилась в желтую, покрытую чешуей, птичью лапу с длинными корявыми когтями.

Лапа сжала его руку с такой силой, что его душа на мгновение от боли улетела, он повалился наземь и застонал, прикрываясь свободной рукой от неизвестно как проникшего в помещение острого луча света.

Марид в образе крысы выскочил из‑под полы халата и отбежал в сторону.

Со странным, несвойственным крысе звуком «хуг, хуг» он стал расти, дорос до собачьего вида, повторил этот звук – и вдруг заполнил собой едва ли не всю комнату.

Марид Зальзаль ибн аль‑Музальзиль, из правоверных маридов, подданных Синего царя, встал, сгорбив широкие плечи, ибо его собачья голова, увенчанная хвостом волос, наподобие конского, пробила бы потолок, вздумай он распрямиться в полный рост.

– Ко мне, ко мне, о Зальзаль! – позвал аш‑Шамардаль. – Уничтожь эту распутницу!

Но взор марида был обращен к столику. Там лежало нечто, настолько для него важное, что он пренебрег приказом своего повелителя.

– Сам ты распутник и сын распутника! – возразила Бертранда. – Какой ты мудрец и маг? Ты – самозванец! Ты убил аш‑Шамардаля и присвоил его имя и его сокровища! Ты не знаешь простейших вещей!

Она расхохоталась – но это скорее был орлиный клекот, ибо свою голову она представила глазам аш‑Шамардаля птичьей, с острым желтым клювом и зловонным дыханием.

– Я могу показаться тебе хоть муравьем, но подлинный мой рост остается прежним, о глупец, о бездарный ученик возчика нечистот! – продолжала она, все сильнее сжимая руку, так что кровь выступила из‑под ногтей оплошавшего мудреца. – А сейчас я вселю в тебя безмерный ужас – и он останется с тобой навеки, о проклятый!

Тут только аш‑Шамардаль понял, что свет исходит из перстня на другой руке Бертранды, воздетой ввысь, и этот свет имел материальную природу, ибо он не только слепил и жег, но и толкал того, на кого был направлен.

– Ко мне, о раб кольца! – завопил о аш‑Шамардаль.

Марид, не глядя на него, устремился к столику и, упав перед ним на колени, схватил нож, по рукояти которого шли спиралью еврейские письмена, образуя не только вьющуюся полосу, но и вертикальные ряды букв.

– Клянусь Аллахом, вот талисман, который сильнее того проклятого кольца! – прорычал Зальзаль ибн аль‑Музальзиль. – Свободен, свободен, клянусь Аллахом – я свободен!

– Нет, нет, о Зальзаль – ты еще мой! – крикнул аш‑Шамардаль, корчась. – Еще неизвестно, нож сильнее кольца или наоборот! Освободи меня – или я погублю тебя! Убей старуху – заклинаю тебя всеми именами Аллаха и его тайным именем!

Марид замер – ибо эти слова имели над ним, правоверным, силу не менее той, что заклятое Сулейманом ибн Даудом кольцо.

– Убей эту неверную, убей это исчадие франков! – требовал аш‑Шамардаль, корчась на полу. – Убей ради торжества нашей веры!

Очевидно, Зальзаль ибн аль‑Музанзиль немало в своей жизни карал, поражал и убивал. Он немедленно протянул лапу, подобную львиной, поросшую черной шерстью и с когтями, к птичьей шее старухи, сдавил ее и без особого усилия оторвал Бертранду от аш‑Шамардаля.

– Добей ее, о Зальзаль, и ты свободен! Добей, во имя Аллаха! – закричал аш‑Шамардаль.

Марид наступил тяжелой ногой на грудь женщины.

– Она убита, о аш‑Шамардаль, – спокойно сказал он. – Можешь взять черное ожерелье. Ты был скверным повелителем, о аш‑Шамардаль. Ты лишил меня половины моей силы, потому что сильные заклинания власти не давались тебе! Но этот нож сильнее того кольца, которое давало тебе власть надо мной. Вот они, заклинания Сулеймана ибн Дауда! И слова здесь – в нужном порядке! Я сам могу прочитать их и стать повелителем джиннов и ифритов!

– Да, он – сильнее, о друг Аллаха, – рассеянно отвечал мудрец, приподнимая голову Бертранды, вновь обретшую человеческий образ, и расстегивая замок ожерелья. – Я рад, что после долгой службы могу отпустить тебя на свободу. Ты был мне очень дорог, о раб кольца, я бы и без этого ножа сделал для тебя что‑нибудь. Скажи, а ты не ошибся? Ведь я выложил на этот столик только те амулеты и талисманы, которые намеревался показать этой гнусной старухе. Неужели ты думаешь, что я предложил бы ей нож с сильными заклинаниями власти?

– Я проклинаю это ожерелье! – прошептала вдруг умирающая Бертранда. – Оно принесет лишь зло своим обладательницам – всем, кроме единственной! Всем, кроме той, которой я хотела завещать его! Ее подменили, я всегда знала, что ее подменили… Только ей оно принесет благо, только она – законная наследница ожерелья и его силы! А всем другим – зло и смерть! Зло и смерть!

Прямой и длинный язык огня вылетел из пасти марида, коснулся старухи – и она обратилась в костер. Посреди костра лежали, светясь, карнеоловый диск, испещренный мелкими письменами, медный сосуд и обгоревший обрывок белого шелка. Огонь обуглил тело Бертранды и истаял в голубоватых искрах.

– Как это Бог франков позволяет им заниматься воровством? – спросил аш‑Шамардаль у марида. – К списку своих добрых дел ты добавил еще одно, о благородный марид. А теперь покажи мне, ради Аллаха, этот нож. И мы убедимся, что буквы на нем не складываются в заклинание власти.

Зальзаль ибн аль‑Музанзиль рассмеялся.

– Они складываются в заклинание власти, о шейх! Или ты напрочь лишился чутья к таким вещам или притворяешься, чтобы ввергнуть меня в погибель, или… Клянусь Аллахом, ты и вовсе не обладал этим чутьем! Горе нам, мы оказались во власти простого смертного!

Уразумевший нехитрую истину марид протянул, недолго думая, лапу и к горлу аш‑Шамардаля.

– Погоди, погоди, о друг Аллаха! – вскрикнул тот. – Подумай о своих братьях! Если ты погубишь меня, то никогда не узнаешь, где хранятся другие медные кольца, которые дают мне власть над ними! А ведь у меня много талисманов, унаследованных от славного мага Бахрама, который был учеником самого Сулеймана ибн Дауда! И твои братья навеки останутся в заточении!