Игрек берет на себя руководство. С этого дня все изменилось

С этого дня все изменилось. Я потеряла интерес к остальным пациентам, хотя мне было очень важно сохранить их, ведь от количества пациентов зависел мой заработок. И вот я машинально кивала, выслушивая рассказы об их проблемах, а на деле думала, как бы эти проблемы выглядели в интерпретации Игрека. Он один полностью занимал мои мысли, вытесняя все, что не было с ним связано. Мне стало скучно смотреть телевизор, ходить в кино на новые фильмы. Правда, я и раньше не находила в этом особого интереса, но теперь мне было трудно заставить себя следить за сюжетом, запоминать имена героев. По электронной почте пришло письмо от Черила, моего старого друга по колледжу, которого беспокоило, что мы давно не общались и отдаляемся друг от друга. Я не ответила ему и даже слегка встревожилась, когда с трудом вспомнила наш последний разговор. В свободное от работы время я предпочитала заниматься какой‑нибудь работой, не требующей умственного напряжения (уборкой дома, стрижкой живой изгороди), а сама погружалась в размышления о состоянии Игрека. Ничто иное не казалось мне таким важным и интересным. До сих пор, как только на меня нападает скука, я начинаю снова представлять себе истории, которые он мне рассказывал. С профессиональной точки зрения ситуация сложилась нездоровая, не стану этого отрицать. Но в свое оправдание осмелюсь напомнить, что события развивались слишком стремительно, непредвиденно и необычно (и не только потому, что речь шла о невидимости). Ни в одном учебнике по психологии не найдешь подсказки, как решать проблемы такого рода.

Вот что я имею в виду. За несколько лет до встречи с Игреком у меня была уже взрослая пациентка, которая никак не могла освободиться от тяжелых воспоминаний детства, о непристойных отношениях со своим отцом. Когда она была подростком, отец насиловал ее, и ее психику продолжали сильно травмировать одни и те же сны об этих сценах. В ее снах отец принимал образ вампира. Он представал перед ней мрачным обольстителем, который ночью превращается в вампира и высасывает из нее кровь. Против своей воли она и любила, и ненавидела его. Не раз и не два она называла отца «этот проклятый вампир». Мы несколько месяцев обсуждали с ней ее сны во всех возможных контекстах. Но мне и в голову не приходило, что ее отец действительно был маньяком‑вампиром. Да и кто бы мог это заподозрить? Для лечения душевнобольных очень важно понять, почему его бред приобрел данный, конкретный характер. Вы даже не рассматриваете вероятность того, что этот бред является отражением чего‑то действительного, а не порожден болезненными фантазиями пациента. Поэтому, когда мне пришлось признать, что невероятная ситуация Игрека не выдумана им, а существовала в действительности, я позволила нашим отношениям измениться. С этого момента я редко задавала ему какие‑либо вопросы, предоставляя возможность говорить обо всем, что ему вздумается. Одним словом, я перестала быть его психоаналитиком, а превратилась в сосуд для его мыслей, высказанных вслух. Коллеги вправе упрекать меня за нарушение профессиональной этики. Но одна я способна была понять его состояние и всеми силами стремилась ему помочь.

Встречи наши продолжались и проходили практически одинаково. Он появлялся в моем офисе в обычном виде, без маскировочного костюма, усаживался в белое кресло и сообщал, о чем мы будем говорить. Обычно он так и начинал: «Сегодня мы будем обсуждать время, проведенное мною с таким‑то», после чего начинал рассказ. Время от времени он вставал и расхаживал по кабинету, оживленно жестикулируя. Я слушала его, делала заметки в своем блокноте и изредка задавала вопросы (иногда он на них отвечал, но чаще игнорировал). Порой мы обсуждали одного субъекта на протяжении нескольких недель, в другой раз он долго анализировал поведение какого‑то конкретного человека, внезапно переходил к другой теме, а потом так же неожиданно возвращался к нему (не объясняя причину своего отступления).

Я назвала рассказы о самых интересных объектах наблюдения Игрека их именами. Предположительно, мы беседовали об этих разных людях, чтобы Игрек мог лучше осознать свою вину в нарушении их приватности – и иногда мы действительно касались этого момента. Но сегодня, перечитывая записи, я начинаю думать, что его главные мотивы были невероятно эгоистичными. Игрек испытывал вину, но… как бы это сказать, весьма своеобразно.

Как и раньше, я сократила монологи Игрека и передаю их обыкновенной прозой (в квадратных скобках приведены мои высказывания). Записки скомпонованы в хронологическом порядке, а там, где он нарушен, имеются примечания.

Я не могу поручиться за достоверность содержания рассказов, поскольку не была свидетельницей описываемых событий.

Date: 2015-07-25; view: 272; Нарушение авторских прав