Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 3. Если бы не фасад с колоннами да не плоская крыша, обнесенная ослепительно белой балюстрадой, дом Шервудов был бы очень обыкновенным и даже унылым
Если бы не фасад с колоннами да не плоская крыша, обнесенная ослепительно белой балюстрадой, дом Шервудов был бы очень обыкновенным и даже унылым. А ведь когда‑то я воображал, что это самый красивый дом на свете. Но уже лет шесть, а то и семь прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз. Я остановил машину, вылез и постоял минуту, глядя на дом. Еще не совсем смеркалось, четыре высокие колонны чуть поблескивали в последних отсветах угасающего дня. С этой стороны все окна были темные, но я видел, что где‑то в задних комнатах горит огонь. Я поднялся по отлогим ступеням, пересек веранду. Ощупью отыскал и нажал кнопку звонка. В прихожей раздались торопливые женские шаги. Наверно, миссис Флаэрти, подумал я, экономка. Она ведет здесь хозяйство с тех самых пор, как миссис Шервуд ушла из этого дома и не вернулась. Но мне открыла не миссис Флаэрти. Дверь распахнулась – и вот она стоит на пороге, уже совсем взрослая, уверенная в себе и еще красивее, чем прежде. – Нэнси! – вырвалось у меня. – Да ведь это Нэнси! Совсем не те слова, что нужно, но у меня не было времени додумать. – Ну да, Нэнси. Что тут такого удивительного? – Я думал, тебя здесь нет. Когда ты вернулась? – Только вчера, – сказала она. Мне показалось, она меня не узнала. Но понимает, что это кто‑то знакомый. И пытается вспомнить. – Чего же мы тут стоим, Брэд, – сказала она (стало быть, узнала!). – Входи. Я переступил порог, она закрыла дверь, и вот мы стоим в полутемной прихожей и смотрим друг на друга. Она протянула руку и коснулась отворота моей куртки. – Мы так долго не виделись, Брэд. Как ты живешь? – Прекрасно, – сказал я. – Превосходно. – Говорят, тут почти никого не осталось. Почти никого из нашей компании. Я покачал головой. – Ты говоришь так, будто рада, что вернулась. Она засмеялась – легко, мимолетно. – Ну конечно рада. Смех был совсем прежний: так свойственная ей мгновенная вспышка искрометной веселости. Послышались шаги. – Нэнси, – окликнул чей‑то голос, – кто там пришел? Малыш Картер? – Разве ты пришел к папе? – спросила Нэнси. – Я к нему ненадолго, – сказал я. – Потом еще поговорим? – Да, конечно. Нам есть о чем поговорить. – Нэнси! – Да, папа. – Иду! – отозвался я. И пошел к темной фигуре в дальнем конце прихожей. Шервуд распахнул дверь комнаты, повернул выключатель. Я вошел, и он затворил за мною дверь. Он был высок ростом, плечи очень широкие, изящно вылепленная голова, аккуратно, почти щегольски подстриженные усы. – Мистер Шервуд, – сказал я со злостью, – я не малыш Картер. Я Брэдшоу Картер. Для друзей – Брэд. Злиться было довольно глупо, да, наверно, и не из‑за чего. Но уж очень он меня взбесил там, в прихожей. – Извини, Брэд, – сказал он теперь. – Никак не укладывается в голове, что все вы уже взрослые – и Нэнси, и ребятишки, с которыми она дружила. Он прошел через комнату к письменному столу у стены. Достал из ящика пухлый конверт и выложил на стол. – Это тебе. – Мне? – Ну да. Я думал, ты знаешь. Я покачал головой; в этой комнате мне отчего‑то стало не по себе, почти жутко. Мрачная комната, по двум стенам сплошь книжные полки, в третьей – наглухо завешенные окна и между ними мраморный камин. – Так вот, это тебе, – повторил Шервуд. – Бери, чего же ты? Я подошел к столу и взял конверт. Он был не запечатан, я открыл его. Внутри оказалась толстая пачка денег. – Полторы тысячи долларов, – сказал Джералд Шервуд, – Как будто должно быть именно полторы. – В первый раз слышу про какие‑то полторы тысячи. Мне только сказали по телефону, чтобы я с вами побеседовал. Он поморщился и посмотрел на меня очень внимательно, словно бы даже недоверчиво. – Вот по такому же телефону, – прибавил я и показал на аппарат у него на столе. Шервуд устало кивнул. – Понятно. А давно у тебя появился такой телефон? – Только сегодня. Эд Адлер пришел и снял мой прежний телефон, обыкновенный, потому что мне нечем платить. Я пошел пройтись, хотел немного собраться с мыслями, а когда вернулся, вдруг зазвонил вот такой телефон. Движением руки Шервуд остановил меня. – Возьми конверт, – сказал он, – Положи в карман. Это не мои деньги. Они твои. Но я положил конверт на стол. Мне позарез нужны были полторы тысячи. Позарез нужны были любые деньги, откуда бы они ни свалились. Но этот конверт я взять не мог. Сам не знаю почему. – Ладно, – сказал Шервуд. – Садись. Я опустился на стул, стоявший боком у стола. Шервуд открыл ящик с сигарами. – Хочешь? – Я не курю. – Может, выпьешь чего‑нибудь? – Выпить я не прочь. – Бурбон? – Отлично. Он подошел к шкафчику, стоявшему в углу, опустил в бокалы лед. – Как тебе разбавить, Брэд? – Хватит и льда. Шервуд усмехнулся: – Сразу видно понимающего человека. Я сидел и смотрел на книжные полки, протянувшиеся вдоль двух стен кабинета от пола и до самого потолка. Тут было немало каких‑то многотомных собраний и комплектов, почти все, насколько я мог разглядеть, в дорогих переплетах. Наверно, это очень здорово – быть не то что богачом, но человеком с достатком, не маяться и не раздумывать, если тебе понадобилась какая‑то мелочь, не выгадывать каждый грош, а спокойно взять и купить, что хочешь. Жить в таком вот доме, с книгами по стенам, с тяжелыми занавесями на окнах, и чтобы, когда хочется выпить, было из чего выбрать и не приходилось держать единственную бутылку дрянного виски в кухне на полке… Шервуд подал мне бокал, обогнул стол и снова опустился в кресло. С жадностью отпил несколько глотков и отставил бокал. – Брэд, – начал он, – много ли тебе известно? – Ровным счетом ничего. Только то, что я вам уже сказал. Я говорил с кем‑то по телефону. И мне предложили работу. – Ты согласился? – Нет, – сказал я. – Пока нет, но, может, и соглашусь. Мне не худо бы найти работу. Но то, что они предлагали – не знаю, кто они такие, – звучит довольно бессмысленно. – Они? – Ну, не знаю – либо их было трое, либо там кто‑то один три раза менял голос. Конечно, это очень странно, но, по‑моему, один и тот же человек говорил разными голосами. Шервуд опять жадно глотнул виски. Поднял бокал, посмотрел на свет и, кажется, очень удивился, что там уже только на донышке. Тяжело поднялся и пошел за бутылкой. Налил себе, чуть расплескав, потом протянул мне бутылку. – Я еще и не начинал, – сказал я. Он поставил бутылку на стол и опять сел. – Ладно, – сказал он. – Вот ты пришел, и мы побеседовали. Все в порядке. Соглашайся на эту работу. Бери свои деньги и ступай. Нэнси, верно, тебя заждалась. Своди ее в кино или еще куда‑нибудь. – И это все? – Все. – Значит, вы раздумали, – сказал я. – Раздумал? – Вы хотели мне что‑то сказать, а потом передумали. Шервуд холодно, в упор посмотрел на меня. – Вероятно, ты прав. Но это все равно. – А мне не все равно. Я ведь вижу, вы чего‑то боитесь. Я ждал, что он обозлится. Кому приятно, когда тебя назовут трусом. Но он не обозлился. И даже не поморщился, сидел как каменный. Потом сказал: – Пей же, черт подери. Смотреть на тебя тошно, сидит тут – и ни с места! Я отхлебнул глоток виски: я совсем забыл про свой бокал. – Вероятно, ты вообразил себе всякие небылицы. И, конечно, подозреваешь, что я ввязался в какие‑то темные дела. Вряд ли ты мне поверишь, но, представь, я и сам не знаю, в какие такие дела я ввязался. – Да нет, я вам верю, – сказал я. – Чего только я не натерпелся на своем веку, – сказал Шервуд, – Да разве я один? У каждого свои беды – не одно, так другое. На меня свалилось все сразу. Так тоже часто бывает. Я покивал в знак согласия. – Началось с того, что меня бросила жена. Это ты, конечно, знаешь. В ту пору, надо думать, все милвиллские сплетники только об этом и говорили. – Не помню, – сказал я. – Тогда я был еще мальчишкой. – Да, верно. Скажу одно: оба мы вели себя вполне пристойно. Ни крику, ни скандалов, никакой грязи на суде. Всей этой мерзости мы постарались избежать. И сразу после развода – банкротство. В производстве сельскохозяйственных машин разразился кризис, и я боялся, что придется закрыть фабрику. Очень многие мелкие предприятия тогда прогорели. Держались по пятьдесят, по шестьдесят лет, приносили солидный доход, а тут лопнули. Шервуд помолчал, словно выжидая, не скажу ли я чего‑нибудь. А что было говорить? Он налил себе еще виски и продолжал: – Во многих отношениях я просто глуп. Я умею вести дело. Умею поддерживать фабрику на ходу, пока есть хоть какая‑то надежда, пока можно из нее выжать хоть какие‑то гроши. У меня, видно, есть хватка, есть способности. Но и только. За всю жизнь я ни разу не додумался до чего‑нибудь нового, до чего‑нибудь значительного. Он подался вперед, крепко стиснул руки и оперся ими на стол. – Я все ломаю голову, – сказал он. – Все пытаюсь понять, что же произошло? Почему именно со мной? Невозможно понять! Не должно это было со мной случиться, не такой я человек. Мне грозило разорение, и ничего я тут не мог поделать. В сущности, все это проще простого. Спрос на сельскохозяйственный инвентарь резко упал, на то были веские экономические причины. Крупным фирмам, у которых свои крупные магазины и вдоволь денег на рекламу, такая передряга не страшна. У них есть простор, они могут перестроиться, как‑то извернуться, смягчить удар. А таким, как я, тесно: у нас нет в запасе ни лишних возможностей, ни лишних денег. Моему предприятию, как и многим другим, грозил крах. Пойми, мне совершенно не на что было надеяться. Я вел дело по старинке, по испытанным и проверенным канонам, как до меня мой дед и мой отец. А каноны эти говорят: если ты больше ничего не можешь продать, значит – все, крышка. Другие, может, исхитрились бы, нашли какой‑то выход, а мне это не под силу. Делец я толковый, но у меня нет воображения. Мне не хватает новых идей. И вдруг, ни с того ни с сего, у меня начинают возникать новые идеи. Но они не мои. Как будто мне их внушает кто‑то другой. Понимаешь, – продолжал он, – иногда бывает и так, что новая идея возникает мгновенно. Ни с того ни с сего. Словно бы на пустом месте. Ее никак не свяжешь с тем, что ты делал раньше, или читал, или слышал, – ничего подобного! Но, наверно, если копнуть поглубже, можно докопаться до ее корней и проследить, откуда что взялось, только мало кто из нас обучен вот так докапываться. А главное, новая идея – это почти всегда только зернышко, отправной пункт. Может, она и хорошая, и ценная, но ее еще надо вынянчить. Надо ее развить. Обмозговать, повертеть и так и эдак, оглядеть со всех сторон, помучиться с нею, все сообразить и взвесить – и только тогда вылепишь из нее что‑то полезное. А с нынешними моими находками не так. Они выскакивают неизвестно откуда совсем готовенькие. Мне нечего додумывать. Хлоп – и все уже в голове, законченное, отшлифованное, заботиться больше не о чем. Бери и пользуйся. Просыпаюсь утром – а к моим услугам новое открытие, я знаю массу такого, о чем прежде и понятия не имел. Выйду пройтись, возвращаюсь – а в голове еще открытие. Они рождаются пачками. Сразу эдакий букет, будто кто посеял их у меня в мозгу, они полежали там немножко, созрели – и вот прорастают. – И все это разные механические поделки? – спросил я. Шервуд посмотрел на меня с любопытством: – Вот именно, поделки. А что ты про них знаешь? – Ничего. Знаю только, что, когда с сельскохозяйственными машинами стало худо, вы начали выпускать всякую техническую мелочь. А что именно – не слыхал. Но он мне этого не объяснил. Он продолжал рассуждать о своих странных озарениях: – Сначала я не понимал, что происходит. А потом открытия посыпались, как из мешка, и стало ясно: что‑то тут не так. Маловероятно, чтобы я сам додумался хоть до одной такой новинки, а тут сразу целый фонтан. Скорее всего, я вообще никогда бы ничего не придумал: у меня от природы нет воображения и никакой я не изобретатель. Ну ладно, допустим, идейки две‑три я еще мог бы родить, да и то вряд ли. А уж на большее меня нипочем бы не хватило. Словом, хочешь не хочешь, а пришлось себе сознаться, что мне помогает кто‑то извне. – Как же так? Кто? – Не знаю. И по сей день не знаю. – А идеями этими вы все‑таки пользуетесь, – заметил я. – Я человек трезвый, практичный. Кое‑кто, наверно, даже скажет – прожженный делец. Но подумай сам: предприятие лопнуло. И не просто мое предприятие, пойми, а родовое, его основал мой дед, и я получил его от отца. Не просто мое дело, а дело, которое мне доверено. Это совсем не одно и то же. Когда идет прахом то, что ты построил сам, – ладно, перетерпишь: мол, на первых порах мне все‑таки повезло, начну все сызнова, глядишь, и еще раз повезет. А когда фирма перешла к тебе по наследству, тут совсем другое. Во‑первых, позор. А во–вторых, нет уверенности, что сумеешь все поправить. Ведь не ты положил начало, первый успех не твой. Ты пришел на готовенькое. И еще вопрос, способен ли ты сам добиться успеха, восстановить то, что разрушено. В сущности, тебе всю жизнь внушалось обратное. Шервуд умолк; в тишине я услышал где‑то позади негромкое тиканье, но часов не видел и не поддался искушению обернуться. И чувствовал: если поверну голову или хотя бы шелохнусь, что‑то незримое в комнате разобьется вдребезги. Будто в посудной лавке, где полным‑полно стекла и фарфора и все держится на честном слове: страшно вздохнуть, не дай бог, стронется что‑нибудь одно – и все рухнет. – А ты бы как поступил на моем месте? – спросил Шервуд. – Цеплялся бы за что попало, – сказал я. – Вот я и уцепился. С отчаяния. Выхода‑то не было. Фабрика, дом, Нэнси, честное имя – все поставлено на карту! И я ухватился за эти самые идеи. Записал их, собрал своих инженеров, конструкторов, чертежников – и мы взялись за работу. Понятно, всю заслугу приписали мне. Тут я ничего не мог поделать. Не мог я им объяснить, что не я все это выдумал. И, знаешь, может, оно тебе и странно покажется, но это‑то и есть самое тяжкое: что поневоле пользуешься почетом и уважением за то, чего не делал. – Значит, так, – сказал я, – родовая фирма спасена и все прекрасно. На вашем месте я не стал бы особенно терзаться и каяться. – Но ведь этому нет конца, – сказал Шервуд, – Будь оно все позади, я бы выкинул это из головы. Если б мне вдруг помогли избежать разорения – ну ладно. Но конца‑то не видно. Как будто я раздвоился, что ли: есть обыкновенный, всем известный Джералд Шервуд, который сидит вот за этим самым столом, а есть еще какой‑то другой, и он думает за меня. Все время на ум приходит что‑то новое, иногда только диву даешься, до чего здорово, а иногда кажется – ну чистейшая бессмыслица! Будто из другого мира, серьезно тебе говорю, у нас такого быть не может. Вещи, которым нет на Земле никакого подобия и соответствия, вещи, ни с чем не сообразные. Догадываешься, что в них скрыты какие‑то возможности, прямо на ощупь чуешь: есть в этом что‑то очень важное, значительное, – а как их применить, непонятно. И тут не только идеи, изобретения, тут еще и знание. Вдруг оказывается – я знаю такое, о чем никогда и не подозревал. Какие‑то взрывы, откровения. Никогда этим не интересовался, даже не задумывался. Или такое, что наверняка вообще никому на свете не известно. Как будто кто‑то взял самые разные факты и сведения, сгреб в одну кучу клочки, обрывки – вперемешку, без разбора – и запихал мне в башку. Он потянулся за бутылкой, налил себе еще виски. Ткнул горлышком в мою сторону, и я тоже подставил бокал. Шервуд налил мне до краев. – Пей, – сказал он. – Сам тянул меня за язык, так слушай. Завтра я, верно, стану ломать голову – чего ради я тебе все это выложил. Ну да ладно. – Если вы не хотите рассказывать… Если вам кажется, что я сую нос, куда не просят… Шервуд отмахнулся: – Ладно, не нравится – не слушай. На, бери свои полторы тысячи. Я покачал головой: – Нет уж. Сперва объясните, откуда они взялись и почему вы мне их даете. – Деньги не мои. Я только посредник. Мне их поручили. – Кто? Ваш двойник? Шервуд кивнул: – Правильно. Как ты догадался? Я показал на телефон без диска. Шервуд поморщился. – Ни разу не пользовался этой штукой. Вот ты, говоришь, нашел такой же у себя в конторе, а я и не знал, что у кого‑то еще такие есть. Я их выпускаю сотнями… – Вы?! – Ну, ясно. Только не для себя. Для этого двойника. А впрочем (Шервуд подался ко мне через стол, доверительно понизил голос)… я начинаю подозревать, что никакой это не двойник. – Тогда что же это? Он снова медленно откинулся на спинку кресла. – А черт его знает. Раньше я думал да гадал, ломал голову, покоя не находил – и все равно понять ничего не мог. А теперь мне плевать. Может, есть и еще такие, как я. Может, я не один… все‑таки утешение. – Ну а этот телефон? – Я сам его спроектировал. Или, может, не я, а тот двойник, если только он человек. Этот телефон вдруг очутился у меня в голове, я и выложил его на бумагу. И учти, я чертил, а сам понятия не имел, что это за штука и для чего она. То есть, конечно, я сообразил, что это какое‑то подобие телефона. Но хоть убей, не понимаю, каким образом он работает. И никто на фабрике не понимает. Если верить законам физики и здравому смыслу, то эта чертовщина просто не может работать. – Но вы сами сказали, ваша фабрика выпускает еще уйму всяких поделок, в которых вроде бы нет никакого толку. – Сколько угодно, – подтвердил Шервуд. – Но там я не сам составлял планы и чертежи, я их и не касался. А с этим так называемым телефоном совсем другой коленкор. Я знал, что надо такие телефоны производить, знал, сколько их понадобится и что с ними делать. – Что же вы с ними делали? – Переправлял их одной фирме в Нью‑Джерси. Что за чушь! – Как же так? Значит, у вас в голове неведомо откуда берется чертеж… что‑то вам подсказывает – дескать, фабрикуй у себя эти телефоны, а потом отсылай их куда‑то в Нью‑Джерси. И вы ничтоже сумняшеся покорно все это выполняете? – Какое там ничтоже сумняшеся. Не только сомневался, а чувствовал себя дурак дураком. Но ты сообрази: этот мой двойник, мой второй мозг, неведомый помощник из другого мира – зови, как хочешь, – ни разу меня не подвел. Он спас меня от банкротства, давал дельные советы, столько раз меня выручал. Кто же отвернется от своего доброго гения? – Кажется, понимаю, – сказал я. – Чего ж не понять. Игрок верит в свою удачу. Вкладчик, когда покупает акции, полагается на чутье. Но и удача и чутье могут изменить, а тут у меня штука верная и надежная. Он протянул руку, взял телефон без диска, пытливо оглядел и опять поставил на стол. – Этот – один из первых, я давным‑давно принес его домой, так он и стоит. Все годы я ждал, но он ни разу не позвонил. – Да ведь вам телефон ни к чему, вы и так обходитесь. – Думаешь, причина в этом? – Уверен. – Пожалуй, так оно и есть. Но иногда не знаешь, что и думать. – Ну а эта фирма в Нью‑Джерси – они вам пишут? Шервуд покачал головой: – Ни строчки. Просто я отсылаю туда аппараты. – И расписок не получаете? – Никаких расписок. И никакой платы. Да я ее и не ждал. Когда ведешь дело сам с собой… – Сам с собой?! Так, по‑вашему, фирмой в Нью‑Джерси заправляет тот двойник? – Не знаю, – сказал Шервуд. – Ничего я не знаю, черт подери. Столько лет это гвоздем торчит у меня в голове, и все время я пытался хоть что‑то понять, но так и не понял. Лицо у него стало затравленное, и я от души его пожалел. Должно быть, он это заметил. Он вдруг засмеялся: – Ты из‑за меня не огорчайся. Вытерплю. Я что угодно вытерплю. Не забывай: мне заплачено с лихвой. Расскажи‑ка лучше о себе. Занимаешься перепродажей недвижимости? – Да, и еще страхованием. – А заплатить по счету за телефон нечем. – Можете меня не жалеть, – сказал я, – Уж как‑нибудь да выкручусь. – Чудно с вами, с молодежью. Почти никто не остался в Милвилле. Видно, ничто вас тут не держит. – Видно, что так, – согласился я. – Нэнси только вчера вернулась из Европы. Я ей рад. Тоскливо одному в пустом доме. В последние годы я ее почти и не видел. Училась в колледже, потом ударилась во всякую общественную деятельность, потом ездила по Европе. А сейчас вот хочет пожить дома. Надумала писать книжку. – Это у нее, наверно, хорошо получится, – сказал я. – В школе у нее всегда были лучшие отметки за сочинения. – Она прямо помешалась на писательстве. Уже напечатала с полдюжины статеек в этой, как ее… в периодике. Знаешь, все эти журнальчики, которые выходят раз в три месяца и не платят авторам ни гроша, а только присылают несколько штук номеров. Прежде я про такие и не слыхивал. Статейки ее я прочитал, но это ведь не по моей части. Кто их там знает, хороши они или плохи. Наверно, что‑то в них есть, раз напечатали. Главное, ради своего писания она поживет тут со мной, а мне только того и надо. Я поднялся. – Пойду. Уж извините, засиделся. – Нет‑нет, я рад был с тобой потолковать. И не забудь деньги. Этот мой двойник, или как бишь его, велел отдать их тебе. Я так понимаю, это вроде аванса. – Что за фокусы, – сказал я почти со злостью. – Деньги‑то даете вы. – Ничего подобного. Они взяты из особого фонда, он основан много лет назад. Не годится мне одному снимать все сливки, ведь по‑настоящему изобретения не мои. Вот я и стал откладывать десять процентов прибыли в особый фонд… – Наверно, тоже по подсказке того двойника. – Да, пожалуй… хотя это было так давно, что я уже и сам не знаю. Короче говоря, завел я такой фонд и все годы давал деньги разным людям, как подсказывал этот самый, который хозяйничает у меня в голове. Я уставился на Шервуда во все глаза, невежа невежей. Но уж очень это было дико: сидит человек и преспокойно рассказывает, как кто‑то неведомый хозяйничает у него в голове! Свыкся он с этим, что ли, за столько лет? Нет, все равно непостижимо! – Я немало выплачивал из этого фонда, – невозмутимо продолжал Шервуд, – но все равно набралась кругленькая сумма. С тех пор как у меня в голове завелся сожитель, чего ни коснусь, все приносит изрядный доход. – И вы не боитесь мне про это рассказывать? – А чего бояться – что ты пойдешь болтать направо и налево? – Ну да. Только я болтать не стану. – Еще бы. Тебя просто поднимут на смех. Кто ж тебе поверит? – Никто, надо думать. – Брэд, – сказал Шервуд почти ласково, – не валяй дурака, черт тебя дери. Возьми‑ка этот конверт и сунь в карман. Приходи когда‑нибудь еще. Как захочешь, так и приходи – посидим, потолкуем. Чует мое сердце, что нам найдется, о чем потолковать. Я протянул руку и взял деньги. И сунул в карман. – Спасибо, сэр. – Не стоит благодарности, – сказал он и помахал рукой на прощанье, – Еще увидимся.
|