Тайная злоба 2 page

— Как это?

— Сам Джек Потрошитель никогда так себя не называл. Это имя всплыло из письма, присланного в Центральное агентство новостей. Явная фальшивка, и нет почти никаких сомнений, что написал его один из репортеров газеты «Звезда». Через эту газету Потрошитель и прославился. Вообще-то, он — типичный плод газетной шумихи. И эти его слова, «Да убоитесь имени звезды», по сути, сущая правда: всех пугает сама идея Потрошителя, а благодаря СМИ эта история раздувается все сильнее. А он в этом шоу главная звезда, так? Такой розыгрыш. Жутковатый, но все же розыгрыш. Ничего в этом нет хорошего, вот только... терроризм тут ни при чем. По крайней мере, лично я так думаю. Может, тебе от этого полегчает.

Он махнул рукой и зашагал обратно к учебному корпусу. У меня не было никаких дел. Я только что сбежала с единственного своего субботнего занятия, все мои соседки были на уроках. На маленькой лондонской площади под стенами Вексфорда было безлюдно. Я слышала, как в музыкальных классах звучат разные инструменты. Среди них была и Джазина виолончель, но я не могла вычленить ее звук из общего шума.

Я пошла прочь от школы, на торговую улицу, где было полно людей: суббота — день для покупок. Не придумав ничего лучше, забрела в местную кофейню, отстояла до глупого длинную очередь, заказала первое, что пришло в голову. Свободных столиков не нашлось, я прислонилась к барной стойке поближе к окну. Вошел Стивен, встал рядом.

— Я слышал, что сказал твой приятель.

— Привет, — откликнулась я.

— На самом деле это ценное наблюдение. Я мог бы и сам додуматься. Газета «Звезда». Конечно. «Да убоитесь имени звезды...» Люди боятся Джека Потрошителя. Он вовсе не Библию имеет в виду. Он насмехается над тем, что к нему приковано всеобщее внимание. Насмехается над рипперологами, над полицией, над журналистами...

Я выглянула на улицу — по моим понятиям, это была типичная лондонская улица. Невысокие постройки, яркие витрины, куча рекламы дешевых телефонов и всякой выпивки. Время от времени мимо проезжает красный двухэтажный автобус. Чаще проходит какой-нибудь турист с картой, фотоаппаратом и в потрошительском цилиндре — их продают на всех сувенирных лотках.

— Но Каллум вчера сказал толковую вещь, — продолжал Стивен. — Никто, кроме нас, не знает наверняка, что это не Ричард Иклз написал ту фразу на доске. Мне кажется... мне кажется, меня дурачат. Лично меня.

— Джо, — вдруг вспомнила я. — Нужно же сообщить Джо, что случилось.

Он не ждал такого поворота темы.

— Что?

— Джо, — повторила я. — Подруга Бу.

— А. Конечно. — Он почесал в голове. — Да. Конечно.

— Я хочу съездить поговорить с ней.

— Давай, пожалуй, — согласился Стивен. — Правда, я без машины. Я, когда в штатском, ею не пользуюсь.

Мы поехали на метро. Стивен больше молчал, да и ехать от Вексфорда было недалеко. Джо мы обнаружили рядом с детской площадкой, той самой, где я увидела ее впервые. Она бродила по улице и собирала мусор.

— Давай ты... — сказал Стивен. — Наверное, лучше, если...

Я до этого не видела, чтобы он колебался.

— Ладно, — согласилась я.

— Я тут подожду.

Я подошла к Джо сзади. Она не обернулась. Наверное, привыкла, что люди подходят совсем близко и даже проходят сквозь нее.

— Привет, — поздоровалась я. — Это я. Рори. Помнишь... мы виделись несколько дней назад?

Она удивленно обернулась.

— А, конечно! — сказала она. — Тебе получше? Я понимаю, какое это было потрясение.

— Я-то в порядке, — сказала я. — А вот Бу...

Я осеклась — мимо шла какая-то женщина с коляской. Двигалась она невыносимо медленно. Мне хотелось зайти к ней за спину и подтолкнуть, чтобы она нам не мешала. Джо стояла не шевелясь, пока женщина не отошла подальше.

— Она попала под машину, — закончила я.

— И что с ней?

— Жива, — ответила я. — Но покалечилась. Она в больнице. А сделал это Потрошитель. Он явился ко мне, а Бу попыталась меня защитить. Потому и пострадала. Он толкнул ее под колеса. Я просто подумала... что тебе нужно сообщить.

Часто, услышав дурные новости, люди резко втягивают в себя воздух или начинают тяжело дышать. Джо ничего такого не сделала, потому что Джо не дышала. Она нагнулась, подняла с земли пластмассовую чашечку из-под кофе. Похоже, это потребовало от нее огромного усилия, поэтому я перехватила чашечку и отнесла к урне в полутора метрах от нас.

— Спасибо, — сказала Джо, — но такое я и сама могу донести. Обертки от бутербродов, кофейные чашки, контейнеры из фольги. Их я могу поднять. Однажды смотрю — там, в конце улицы, у кафе, сидит девушка. Сумочку она поставила рядом. Подошел какой-то мужчина, взял ее. Девушка не заметила. А я как раз проходила мимо, протянула руку, выхватила у него сумочку и положила на место. Вот это было нелегко, но я справилась. Девушка так ничего и не заметила, зато мужик здорово перепугался. Это моя улица. Тут должно быть чисто и безопасно.

Говорила она без особых эмоций, но я почувствовала: она потрясена и, чтобы справиться с этим, говорит и продолжает делать свое дело. Ей явно нужно было выговориться.

— А ты здесь и жила? — спросила я.

— Нет. А вот умерла прямо вон там. Видишь вон ту многоэтажку? — Она указала на современное здание. — Ее недавно построили. В мое время на ее месте стояли отдельные домики. Там все и случилось. Вообще-то, я жила не здесь, но потом это место стало моим домом. Странная тяга — оставаться там, где умер. Я и сама не знаю, почему я так...

— А что тогда случилось? — спросила я. — Если, конечно, об этом можно спрашивать.

— А чего нет? — проговорила она чуть ли не радостно. — Налет люфтваффе. Десятое мая тысяча девятьсот сорок первого года. Последний серьезный ночной налет за период «Блица». В эту ночь немецкие бомбы упали на Сент-Джеймский дворец и на здание парламента. Я работала связисткой, рассылала закодированные депеши и донесения о том, что происходит в Лондоне. Тут, неподалеку, у нас был маленький телеграф. Бомба взорвалась в дальнем конце улицы и все тут разрушила, в том числе почти все домики. Я пришла на работу уже после налета. Было слышно, что под обломками еще остались живые люди. Я помогала какой-то девчушке выбраться из-под завала, тут ее дом на нас и обрушился. Вот, собственно, и все. В ту ночь погибло тысяча триста человек. Я была лишь одной из многих.

Она говорила об этом как о чем-то вполне обыкновенном.

— А когда ты поняла, что стала призраком? — спросила я.

— Да тут же и поняла, — ответила Джо. — Вот я помогаю этой девчушке, а в следующую секунду уже смотрю на кучу обломков и вижу, как меня вытаскивают оттуда, причем совершенно очевидно, что я мертва. Это, конечно, было потрясение. Налеты потом на некоторое время прекратились, но в городе было столько разрушений... столько работы. Я потом иногда находила какого-нибудь человека, который едва не погиб и поэтому мог меня видеть, садилась с ним и разговаривала. Вытаскивала из-под обломков всякую мелочь — фотографии, все такое. Старалась приносить пользу. Не хотелось просто взять и исчезнуть. Поначалу было нелегко. Случались длинные периоды, целые недели, когда у меня ни на что не было сил, я могла только сидеть на том месте, на котором погибла. У меня вообще не было никакого облика. Но я все-таки выбралась из-под завалов. Можно сказать, создала себя заново. Нельзя позволять всяким глупостям становиться на твоем пути. Помнишь, как говорил наш премьер-министр Черчилль: «Никогда ни перед кем не пасуйте — никогда и ни в чем: ни в великом, ни в малом, ни в важных вещах, ни в пустяках». Великолепная речь. Произнес он ее уже после моей смерти, но ее повсюду цитировали. Эти слова стали моим девизом. И помогают мне держаться уже столько лет.

Джо буквально поразила меня своей несгибаемостью, однако было ясно и то, что ей ведом страх. Она знала, что это такое и как с этим бороться.

— Мне страшно, — сказала я. — Мне правда очень страшно. Потрошитель... он ищет именно меня.

Я произнесла эти слова — и вдруг осознала их смысл. Джо повернулась ко мне, посмотрела в глаза.

— Джек Потрошитель был всего лишь человек. Никакой не волшебник. Даже Гитлер был всего лишь человеком. И нынешний Потрошитель всего лишь человек.

— Вернее, призрак, — поправила ее я. — Призрак, наделенный большой силой.

— Так призраки — они те же люди. Мы только с виду, наверное, пострашнее, потому что представляем собой нечто неведомое. Нас почти никто не видит. Считается, что нас вообще не должно быть. Но на свете есть хорошие люди, они поймают этого Потрошителя.

— Знаю, — ответила я, — только... они еще... совсем молодые. Как я.

— А кто, по-твоему, идет воевать? Молодые. Нашу страну защищали именно молодые люди. На поле боя. В самолетах. В штабах, где они разгадывали шифры. Знала бы ты, сколько моих знакомых наврали и ушли в армию в пятнадцать-шестнадцать лет...

Она смолкла и посмотрела на какого-то типа — он крутился около велосипеда, явно ему не принадлежавшего. Джо разгладила форменный китель, хотя никаких морщин на нем не было. Наверное, и не могло быть.

— Спасибо, что сообщила, — сказала она. — Не все считают, что меня... тоже нужно информировать. Ты, как и Бу, очень заботливая. Она славная девочка. Незрелая пока, но хорошая. Ну, пойду разберусь с этим велосипедом.

Джо зашагала по улице, практически не обращая внимания на едущие сквозь нее машины. Пройдя полпути и остановившись прямо перед капотом маленького спортивного автомобиля, она обернулась.

— В страхе нет ничего зазорного, — сказала она. — Но если захлестнет — не давай ему воли. Страх — змея, лишенная яда. Помни это. Эта мысль может оказаться спасением.

Она шагнула в сторону, когда до машины оставалось всего несколько сантиметров, а потом пошла дальше.

Я смутно помню, чем занималась следующие несколько дней. Занятия на всю неделю отменили. Каллум со Стивеном по очереди дежурили в школе. А календарь отсчитывал дни: 4 ноября, 5 ноября, 6 ноября... Журналисты, в отличие от меня, пристально следили за ходом времени.

В среду 7 ноября я проснулась около пяти утра. Мозг, дремавший много дней, вдруг взял и включился, пульс зашкаливало. Я села, обвела глазами темную комнату, останавливая взгляд на всех предметах. Вот тумбочка у моей кровати. Мой письменный стол. Дверца шкафа приоткрыта, но слегка, за ней не спрячешься. Вот Джаза, спит в своей постели. Я схватила клюшку, потыкала под кроватью, ничего. Потом сообразила, что призраков так искать бессмысленно, поднялась, как можно тише соскочила на пол, встала на четвереньки. Никого. Джаза пошевелилась, но продолжала спать.

Я взяла халат, косметичку и прокралась в душевую — там, прежде чем встать под душ, я осмотрела все кабинки и даже после этого задернула занавеску только наполовину. Войдет кто-нибудь — наплевать.

Как только открыли столовую, я пошла завтракать — Джаза еще даже не вылезла из кровати. На углу напротив столовой стоял Каллум. На нем был синий форменный костюм сотрудника Лондонского метрополитена, а сверху — ярко-оранжевый жилет; в руке он держал планшетку. Если он думал, что выглядит уместно и совсем не подозрительно, то жестоко ошибался.

— Ты чего делаешь? — осведомилась я.

— Делаю вид, что слежу за транспортными потоками в преддверии прокладки нового автобусного маршрута. Видишь — планшетка и все такое.

— Вы своими головами до этого доперли?

— Разумеется, мы доперли своими головами, — ответил он. — Что тут еще придумаешь — мне придется простоять перед школой несколько дней, и никто не должен ничего заподозрить, а кроме этой планшетки, никаких подходящих вещей у нас не нашлось. Кстати, нас не должны видеть вместе, так что вали.

Он снова уткнулся в планшетку, положив конец разговору. Я зашагала прочь, чувствуя себя полной дурой.

В столовой я в этот час оказалась единственной. Думала, как обычно, захомячить целую тарелку сосисок, но впихнула в себя только стаканчик сока и черного, обжигающего, как лава, кофе. От нечего делать я принялась читать медные таблички на стенах — имена выпускников, их достижения. Поглазела на витраж в высоко расположенном окне — там был изображен ягненок, но тут же вспомнила, что ягнят только и делают, что ведут на заклание, если только они сами не отправляются не-разбери-пойми-куда в обществе всяких сомнительных львов.

Мне нужно знать, как именно они собираются остановить Потрошителя. Если я этого не узнаю, я свихнусь. Я встала, сунула поднос на каталку, снова вышла на улицу и направилась к Каллуму.

— Я же только что сказал...

— Покажи, как вы работаете, — сказала я.

— Сама видишь как.

— Я не о том... Покажи, как вы разбираетесь с ними.

Он поковырял булыжник носком сапога.

— Нет, не могу, — сказал он.

— И вы еще хотите, чтобы я не свихнулась? — осведомилась я. — Ты считаешь, я не имею права знать? Я совершенно беззащитна. Покажи.

— Ты хоть представляешь, сколько я в своей жизни подписал бумажек, в которых написано, что я никогда и никому не скажу?

— Ну ладно, тогда и стой здесь со своей планшеткой. Только если не покажешь, я буду стоять рядом и пялиться на тебя. Буду ходить за тобой хвостом. Буду делать все, чего делать не должна. Выбора у тебя нет.

Уголок его рта слегка дернулся.

— Совсем нет? — уточнил он.

— Ты даже не представляешь, на что я способна, если меня довести.

Он огляделся: вправо, влево, вокруг площади. Отошел ненадолго, позвонил куда-то.

— Договоримся так, — сказал он, вернувшись. — Ты никому не скажешь. Даже Стивену. Уж тем более Бу. Никому.

— А чего скажу-то? Меня здесь вообще не было.

— Договорились. Мне сегодня звонили со станции «Бетнал-Грин». Там у них проблема. Давай, пошли.

Мы дошагали до «Ливерпуль-стрит». По дороге я тоже принялась считать камеры — мне удалось разглядеть тридцать шесть штук, а на самом деле их наверняка было гораздо больше. Камеры крепились к углам зданий, светофорам, прятались в оконных проемах, торчали над каменными карнизами, висели рядом с фонарями на столбах... столько камер, и ни от одной из них никакого толку, если речь идет о Потрошителе.

Мы зашли в метро, Каллум предъявил пропуск, я приложила проездной к считывателю. Пока я возилась, он уже спустился до середины эскалатора, пришлось нагонять его бегом.

— А по их мнению, ты чем занимаешься? — спросила я, когда мы сели в поезд.

— Официально я сотрудник Лондонского метрополитена. Они думают, что я инженер. Так написано в моем личном деле. Еще там написано, что мне двадцать пять лет.

— А на самом деле?

— На самом деле двадцать.

— А что они делают, когда врубаются, что ты... никакой не инженер?

— Ну, мое имя и телефон им сообщают начальники других станций — если у них что-то... происходит. Я приезжаю, решаю проблему. По моему опыту, большинство вообще не хочет лезть ни в какие подробности. Если бы они знали, сколько я решаю этих самых проблем, сколько поездов выбивались бы без меня из графика... Не исключено, что я самый нужный сотрудник метро.

— При этом самый скромный, — заметила я.

— Ну, это большой вопрос. — Он улыбнулся. — Метрополитен — огромная штука. Настоящий подземный мир. Одних рельсов почти четыреста километров, но я в основном занимаюсь теми участками, которые расположены глубже: двести километров запасных путей плюс неиспользуемые и служебные туннели.

Поезд шел по туннелю. Из окон мне было видно только темноту, лишь иногда — очерк кирпичной стены.

— Я много работаю на той станции, куда мы сейчас едем. Меня там знают. Там погибло больше народу, чем на любой другой станции, да и вообще где-либо во всей системе. В войну там было бомбоубежище. Однажды ночью неподалеку испытывали новые зенитные орудия — испытание было секретное. Жители услышали взрывы, подумали, что начался налет, и опрометью бросились под землю. Кто-то споткнулся, упал на ступенях, на лестнице началась страшная давка. Погибло сто семьдесят три человека — многие так здесь и ошиваются.

Тут в громкоговорителе раздался голос диктора — он объявил, что поезд прибывает на станцию «Бетнал-Грин». Мы вышли, на платформе было совсем тихо. Нас дожидался пузатый мужчина — на лице множество лопнувших капилляров.

— Приветствую, Митчелл, — сказал он, кивнув. — А она кто?

— Стажер. Побудет на платформе. Что тут у вас?

— Неполадки на пути восточного направления. Поезд доходит до автостопа. И встает, с какой бы скоростью ни двигался.

Каллум кивнул с видом человека, которому все понятно.

— Хорошо. Действуем по обычной схеме.

— Да.

Пузатый удалился, оставив нас вдвоем.

— А как это «по обычной схеме»? — спросила я.

— Он сваливает, садится пить чай и не задает никаких вопросов.

Каллум поставил сумку на платформу, снял пиджак, подпрыгнул и набросил его на камеру видеонаблюдения, направленную на дальний конец платформы.

— Снимай куртку и делай то же самое вон с той, — сказал он, указывая на камеру в середине платформы.

Я сняла куртку и подошла к камере. Висела она довольно высоко, но после нескольких неудачных бросков я ее все-таки накрыла. Каллум отошел в дальний конец платформы — там имелся технический проход высотой примерно по грудь. Дверь была увешана всяческими предупреждениями. Все клонили к одному: «Нет. Нельзя. Назад. Стоять. Шаг вперед — и тебе конец». Каллум открыл дверь — за ней оказалось несколько ступеней, спускавшихся до уровня рельсов.

— Итак, — сказал Каллум, — поломки в работе автостопа. Автостопы — это автоматические датчики, расположенные на путях в начале и в середине каждой станции. Мели поезд проходит их на скорости больше пятнадцати километров в час, срабатывает автоматика, поезд останавливается. И есть важная подробность. Посмотри-ка вниз. Сколько там рельсов?

Я посмотрела. Увидела три: два, по которым катятся колеса, и еще один, более массивный, посередине. Они лежали на шпалах высотой сантиметров в пятьдесят.

— Три, — ответила я.

— Вот-вот. Лучше всего не наступать ни на один из них. Но если припрет, наступай, только не на центральный — поджаришься заживо. Проще всего ходить между рельсами. Вот, с этой стороны расстояние пошире. Идти нужно очень, просто очень аккуратно. Это не слишком сложно, но если оступишься — тебе крышка, так что смотри под ноги. Ты хотела учиться? Вот и учись.

Каллум кривовато усмехнулся. Я так и не поняла, шутит он или нет. Решила лучше не спрашивать. Спустилась вслед за ним на пути. Перед нами было устье туннеля — тускло-черный полукруг, уводивший в непроглядную тьму. Каллум вложил мне в руку фонарик.

— Свети вперед и вниз. Иди медленно, аккуратно, увидишь крысу — не подпрыгивай. Она сама свинтит, не волнуйся.

Я пошла, делая вид, что мне решительно наплевать на рельс с высоким напряжением и на крыс в темноте. Едва мы шагнули в туннель, температура упала на несколько градусов. Метрах в семи перед нами стоял человек. Он находился точно между рельсом и кирпичной стеной туннеля. На нем была грубая рабочая рубаха и такие же сапоги, просторные фланелевые брюки; никакой куртки.

— Ненавижу эту станцию, — чуть слышно пробормотал Каллум.

Я направила фонарик прямо на незнакомца, видно его от этого стало только хуже. Он был совсем бледный и хрупкий, скорее просто игра света, зримый образ печали в темноте туннеля.

— Послушай, приятель, — сказал Каллум. — Я лично тебя понимаю. Но ты кончай баловать с этим переключателем. Просто не подходи к нему, ладно?

— Моя семья... — начал незнакомец.

— Чаще всего, — пояснил Каллум, не сводя с него глаз, — они, вообще-то, не хотят делать ничего такого. Само их присутствие сбивает работу автоматики. Он, скорее всего, понятия не имеет, что замыкает цепь. Ты ведь это не специально, а?

— Моя семья...

— Вот бедолага, — посочувствовал Каллум. — Ну ладно, Рори. Подойди ближе. Вот сюда.

Каллум шагнул в небольшую нишу в стене, чтобы подпустить меня поближе к незнакомцу. Я подошла — воздух сделался более студеным и каким-то кисловатым. Глаза незнакомца напоминали бельма. Зрачков у него не было. Выражение лица казалось бесконечно печальным.

Каллум забрал у меня фонарик и вложил на его место мобильный телефон. Та же допотопная модель, что и у Бу.

— Теперь делай вот что, — сказал он. — Нажми две кнопки, единицу и девятку. Сильно, и не отпускай.

— Чего?

— Нажимай, говорю. Давай. Только стой от него сантиметрах в тридцати, не дальше.

Я нащупала единицу и девятку и хотела уже нажать, но тут Каллум вытянул руку и толкнул мои ладони вперед — они, вместе с телефоном, прошли сквозь грудную клетку незнакомца. Я ощутила едва заметное сопротивление — будто прорвала кулаком надутый бумажный пакет. Я невольно вздрогнула, однако незнакомец вроде как и не заметил, что я засунула руки ему в грудную полость.

— Молодец, — похвалил Каллум. — А теперь нажимай, обе сразу, и посильнее!

Я стиснула телефон, впечатала ногти в клавиатуру. И тут же почувствовала, что воздух переменился — повеяло слабым, но прирастающим теплом, а руки мои задрожали.

— Держи-держи, — сказал Каллум. — Будет легкая вибрация. Не отпускай.

Мужчина посмотрел вниз — на себя, на мои руки, сложенные молитвенным жестом у него в груди, — руки дрожали, я изо всех сил вцепилась в телефон. Через секунду-другую туннель озарила вспышка, будто лампочка перегорела, только лампочка была огромной, размером с человеческое тело. Шума не было, лишь прошелестел легкий порыв ветра, и туннель наполнил странный сладковатый запах — я бы описала его как запах горящих цветов и волос.

А незнакомец исчез.

Мы оказались на небольшой площади у входа в церковь. Викарий как раз открывал дверь, чтобы впустить прихожан на утреннюю службу, и совсем не обрадовался, увидев, как я тихонько блюю в кучу свежеопавших листьев. Было что-то необъяснимо приятное в том, чтобы облегчить желудок в чистом, ветреном воздухе. Это значило, что я еще жива, что я выбралась из туннеля. Это значило, что я больше не ощущаю этого запаха.

— Полегчало? — осведомился Каллум, когда я разогнулась.

— Что я такое сделала?

— Ты решила проблему.

— Да, но что именно я сделала? Совершила убийство?

— Разве можно убить мертвеца? — возразил Каллум. — Это чушь какая-то.

Я добрела до каменной скамейки и рухнула на нее, подняв лицо к небу, навстречу желанной мороси.

— Но что-то же я сделала. Он... лопнул. Или что-то в этом роде. Что с ним случилось?

— А мы без понятия, — ответил Каллум. — Они просто исчезают. Ты хотела знать. Вот, теперь ты знаешь.

— Знаю, что вы боретесь с призраками с помощью мобильников. Немного же я знаю.

— Эта штука называется «терминус», — поправил Каллум.

Викарий так и таращился на нас с верхней ступеньки. От спазмов в желудке у меня все еще тряслись ноги, но с каждым шагом силы прибывали. Не знаю, что я из себя вытряхнула, но хорошо, что оно не осталось внутри.

— Стивен сказал, с ним что-то случилось во время гребной тренировки, — сказала я. — А с тобой?

Каллум откинулся на спинку скамейки, вытянул ноги.

— Мы тогда только переехали сюда из Манчестера. Родители разошлись, мы все время мотались из дома в дом. Мама нашла тут работу, мы поселились в Мил-Энде. Я хорошо играл в футбол. Метил в профессиональный спорт. Я знаю, многие такое про себя говорят, но в моем случае это правда. Тренировался до посинения. Прошел отбор. Считалось, что через несколько лет я наберу нужную форму. У меня не было в жизни ничего, кроме футбола. Где бы мы ни жили, мама всегда находила мне футбольную секцию. Так вот, был декабрь. Моросил дождь, стояла холодина. Автобусы ходили кое-как. Один одноклассник показал мне, как срезать путь через бывший приют, который собирались сносить. Вообще-то, входить туда запрещалось. Вокруг забор, повсюду предупреждающие знаки, но никого это не останавливало.

— Приют? — не поняла я. — Это для сирот, что ли?

— Нет-нет, — сказал Каллум. — Приют — это место, где можно переночевать. У вас такие, кажется, называют ночлежками». Не самые роскошные здания. А это было и вообще хуже некуда: все раздолбанное, вонючее, полуразвалившееся — словом, опаснее не бывает. Так что народ куда-то перевели, а здание определили под снос. Решили построить там квартиры для богатеньких. Ну, я топаю вприпрыжку, мне-то что. Дорога домой короче. И тут... передо мной провод. Разорванный. Под напряжением. На земле. Он искрит. А я стою в луже размером с пруд всего метрах в трех от него. Я видел, как он поднялся над землей. Видел, как взлетел на воздух. А потом как хлестанет по воде, я почувствовал первый удар электричества... и тут я его увидел. Длинные волосы, странная такая желтая рубаха с большим воротником, сверху коричневая безрукавка, брюки-клеш и такие ботинки... красно-белые, на толстенной подошве. Я в жизни не встречал такого чувака, он будто явился из семидесятых. Еще секунду назад его там не было, а теперь смотрю — держит провод и смеется. И тут я понял, что ноги у меня дрожат. Я упал на колени. А он крутит проводом над самой водой, а я все повторяю: «Нет, нет, не надо». А он хохочет. Я попытался отползти, но только упал лицом в воду. После этого ничего не помню. Я, понятное дело, выжил. Всю эту историю зафиксировали камеры видеонаблюдения, кто-то из охранников увидел, что происходит. Ну, понятно, что они увидели: я забрел на запретную территорию, у меня случился какой-то припадок, и я упал в лужу, в которой стоял. Когда они туда прибежали, то, само собой, увидели провод и сообразили, что меня ударило током. Я попытался рассказать им про этого типа, но они просмотрели видеозапись и никого там не обнаружили. Так все и началось...

Каллум поднял глаза на церковный шпиль. Викарию надоело таращиться, и он оставил нас в покое.

— Там, в этой луже, со мной что-то случилось, — сказал Каллум. — В смысле, что-то случилось с ногами. С тех пор я разучился нормально бегать. Разучился бить по мячу. Сделался нервным. У меня отобрали единственное, что я умел, — футбол. А потом, через несколько недель, в дверь к нам постучался какой-то мужик и спросил, не нужна ли мне работа. Он уже все про меня знал — про семейную ситуацию, про футбол. Не сразу убедил меня, что все это правда, а потом я согласился. Сперва меня отправили на подготовку — в основном по полицейской части. Потом познакомили со Стивеном. Он считался главным. Поначалу мы здорово собачились, но, вообще-то, Стивен нормальный парень. Когда он начал меня учить, я быстро понял, почему его назначили главным.

— Почему?

— Потому что он гений, — ответил Каллум. — В Итоне был отличником. А для этого нужны еще какие мозги. При этом он не полный ботаник, как другие, — так, иногда бывает странноватым. В общем, первое время я стажировался у одного мужика в метро. Учился. А Стивен рассказал мне под «Духов», про их историю, про планы — как все будет работать в будущем. А когда решил, что я готов, выдал мне терминус.

Каллум поднял телефон повыше и посмотрел на него с восхищением.

— Терминус? — повторила я. — Вот как он называется...

Каллум кивнул.

— Я как его получил, сразу же рванул на ту стройку. К этому времени уже возвели новый дом. Такой, из блестящего стекла, со спортзалом на крыше, набитый сплошными банкирами. Пришлось поискать, но я его все же обнаружил. Похоже, новое здание ему оказалось не по душе. Он ошивался на стоянке, так, бродил без цели и явно скучал. Собственно, мне даже стало немного жаль этого придурка — застрять на всю жизнь на какой-то там парковке рядом со стеклянной уродиной. Он меня не узнал. И не сообразил, что я его вижу. Не обратил внимания, как я подошел к нему, вытащил телефон, нажал на единицу с девяткой и запек его. Хватит издеваться над людьми. Но именно в тот день я и понял, в чем мое настоящее призвание. Не знаю, что бы я иначе делал. Для меня это главное в жизни. Я снова понял, что живу не зря.

— Когда Бу к нему подошла, в руке у нее был телефон, — сказала я, совмещая его рассказ с воспоминанием, которое снова и снова прокручивалось в голове. — Я подумала, она хочет дать его мне.

— Значит, она хотя бы попыталась пустить его в ход, — сказал Каллум и осекся. — Надо же... — Он наклонился вперед, обхватил голову руками. — Она принципиально против терминуса, — пояснил он. — Мы на эту тему все время ругаемся.

Я так увлеклась своими собственными переживаниями, что как-то не успела разобраться, какие у Каллума, Стивена и Бу отношения между собой. Я видела, что Каллум и Стивен тогда расстроились, но тут... тут до меня вдруг дошло. Они все друзья.

— Ладно, — сказал Каллум, поднимая голову. — Теперь ты знаешь, что его ждет. Тебе полегчало?

Я не ответила, потому что не знала ответа.

Когда я вернулась, Джазы не было, и вот я осталась одна — сидела и прислушивалась, как в соседних комнатах болтают и смеются.

На моем рабочем столе царил кошмар — там скопилось кладбище не сделанной за последние дни работы. Удивительно, как быстро можно выпасть из учебного процесса.

Всего неделя-другая — и ты уже ни во что не врубаешься. Можно подумать, что пропустила целый год. Стоило ради этого приезжать в Вексфорд? Правда, сейчас у меня были заботы и понасущнее, но я все-таки позволила себе роскошь на несколько минут впасть в панику по поводу того, в какой космической заднице я оказалась — даже если забыть о Потрошителе. Похоже, мозги мои решили хоть ненадолго взять отпуск от всей этой призрачной жути с убийствами.

Стремительно темнело, я зажгла настольную лампу. Потом услышала, как соседки встают и идут ужинать. Пять вечера. Аппетита у меня не было, но я решила дойти до столовой. Все лучше, чем сидеть тут одной. Я вышла на улицу — Каллум исчез, на том самом месте стояла полицейская машина. На водительском сиденье устроился Стивен. Он знаком подозвал меня, открыл дверь. Как только я села, он отъехал за угол, подальше от любопытных глаз моих однокашников, топающих на ужин.