Глава двадцать девятая

Счастье не задерживается в нашей жизни надолго. Всегда наступает момент, когда оно ускользает от нас; так незаметно, тихо, что невольно создается впечатление, будто его никогда не было.

На следующее утро я чувствовала себя разбитой. Я не спала ночью, терзая себя мыслями и воспоминаниями. Нередко мелькала идея сбежать. Но… куда я побегу? И с кем? Единственный человек, который мог бы увести меня за собой, бросил меня.

Я одна.

Я покинула постель в шесть утра. Мой взгляд упал на собранные чемоданы в углу комнаты, и нестерпимая печаль сдавила сердце.

Это напоминало какой-то безумный кошмарный сон.

Моя жизнь рушилась у меня на глазах со стремительной скоростью, и я не могла помешать этому, не могла остановить и приказать миру прекратить быть таким безумным и жестоким.

Это действительно конец.

Я не торопилась покидать этот дом, но не потому, что мне не хотелось уезжать из такого шикарного особняка и возвращаться в скромный домик в Индианаполисе. Я тянула время, потому что надеялась увидеть Зака Роджерса — свою страстную, мимолетную любовь, так глубоко засевшую в сердце — в последний раз. Конечно, вероятность нашей прощальной встречи была максимально низка, но я не переставала верить и ждать этого.

Когда мама зашла за мной, чтобы сказать, что нам пора выдвигаться в путь, я на секунду закрыла глаза и попыталась представить, будто все хорошо. Если раньше у меня отлично получалось превращать свои истинные чувства в иллюзию, то сейчас я не могла лгать себе.

Все паршиво.

Мне просто стоит смириться с этим.

Я взяла свои чемоданы и, в последний раз оглядев комнату, в которой прожила последний месяц, покинула ее. Навсегда.

У меня не было возможности лично попрощаться с Джейсоном, Шепли… Я просто уеду, и все будут думать, словно мне вообще не было. Может, это даже к лучшему?

Не знаю.

Когда я спустилась вниз и увидела мистера Роджерса, помогающего моей маме загружать вещи в багажник «Минивэна», то удивилась. На его месте я бы выгнала нас еще вчера. Но Джеймс… Он был хорошим. И как бы больно ему ни было смотреть моей маме в глаза, он будет вежлив.

Увидев меня, застывшую у входных дверей, мама слабо улыбнулась и махнула рукой, зовя к себе. От вчерашнего ливня не осталось и следа. На улице стояла духота, и, только выйдя из дома под палящие лучи солнца, мне тут же захотелось развернуться и скрыться в какой-нибудь комнате.

— Как ты? — спросила мама, когда я подошла к «Минивэну», волоча за собой тяжеленные чемоданы.

Она это серьезно? Как я? Черт подери. Вопроса глупее я в жизни не слышала. И мне не хотелось отвечать на него. Я отвернулась от мамы, поджав губы, и обошла автомобиль, остановившись у багажника.

— Давай, я помогу, — негромко предложил мистер Роджерс, протягивая руку к моему чемодану.

Я робко улыбнулась ему, и что-то кольнуло меня в сердце. Чувство вины. Оно было столь сильным, что мне было стыдно смотреть Джеймсу в глаза, хотя я ни в чем, по сути, не виновата перед ним. Но зато виновата моя мама. И мне было стыдно за нее. Как она будет просыпаться по утрам без угрызений совести?..

— Спасибо, — хрипло поблагодарила я и отдала чемодан.

В глазах мужчины плескалась боль, но он улыбнулся мне в ответ.

Смотреть на него было одно мучение. И не только потому, что моя мама предала его. Мистер Роджерс напоминал своего сына. Я взирала на Джеймса, но видела Зака. Его светлые волосы, его широкие плечи и стройные длинные ноги.

Я протерла глаза прежде, чем с них успели скатиться слезинки.

Когда наши вещи были загружены в автомобиль, настала пора уезжать. Но я была в изумлении, когда моя мама подошла к мистеру Роджерсу и обняла его. Я стояла рядом, поэтому услышала, как она прошептала ему:

— Прости меня, Джеймс. Прости меня. Прости.

Мне хотелось закатить глаза, ведь она вела себя глупо.

Я видела, как мужчина изо всех сил пытался держать себя в руках и скрывать свою боль и обиду на маму. Лучше бы он накричал на нее. Лучше бы он сказал, что ненавидит ее.

Я невольно вспомнила Джейсона. В тот вечер, когда я сказала ему о себе и Заке, он повел себя точно так же, как Джеймс.

Господи.

Почему хорошие люди должны страдать?

Мама отстранилась от мистера Роджерса, резко развернулась и чуть ли не побежала к машине.

— Поехали, — на ходу бросила она мне. Ее голос дрожал, словно она собиралась плакать.

Мама села за руль, громко хлопнув дверцей.

Я застыла и нерешительно перевела взгляд на Джеймса, который сжимал зубы и смотрел на «Минивэн».

Я должна попрощаться хотя бы с ним.

Мы не были дружны, и мало знаем друг друга, но будет неправильно, если я просто уйду, ничего не сказав ему напоследок.

Я без слов подошла к мужчине и обняла его. Он не ожидал этого и растерялся. Но несколько секунд спустя я почувствовала, как его руки осторожно обняли меня в ответ. Прижавшись щекой к его плечу, я крепко зажмурила глаза.

— Мне очень жаль, — прошептала я, зная, что мои слова не принесут ему облегчения. Но я хотела сказать это.

Джеймс на мгновение сжал меня в объятиях крепче.

— Спасибо.

А затем с шумным выдохом резко отпустил.

Я отстранилась и опустила руки. Мы стояли близко друг к другу, и я заметила, что его глаза покраснели. Бедный мистер Роджерс. Он очень слабо улыбнулся, но уголки его губ тянулись вниз. Он делал это, чтобы не показаться грубияном. Он такой хороший.

— Я буду рад, если ты когда-нибудь заглянешь к нам, — произнес он безрадостным голосом, не переставая улыбаться.

Мне хотелось горько рассмеяться, потому что мы оба понимали, что этого никогда не произойдет. Я не вернусь сюда, даже если буду хотеть этого. Меня никто не будет ждать в этом доме, в этом городе. Разве что Джейсон… Но я уверена, он вскоре забудет обо мне. Я не загляну к ним, потому что Зак вновь возненавидел меня, и на этот раз уже ничего нельзя изменить. И потому, что мистер Роджерс будет видеть в моем лице мою маму, а не меня.

— Конечно, — в итоге сказала я, потому что никакой другой ответ не пришел в голову.

Мы лгали, и мы знали об этом.

— Удачного пути, Наоми, — мистер Роджерс похлопал меня по руке.

— Спасибо. Прощайте, Джеймс, — на последних словах мой голос сорвался на шепот.

Стиснув зубы и сдерживая слезы, я отвернулась от него и зашагала к машине. Я забралась на задние сидения и запрокинула голову. Мама не произнесла ни слова. Она завела машину, и в абсолютной тишине мы стали отъезжать от дома, с которым связаны, без преувеличения, самые яркие события моей жизни.

Вместе с этим домом я оставляла позади нашу едва начавшуюся историю с Заком Роджерсом.

Закрыв лицо руками, я зарыдала.

Поездка в Индианаполис напомнила мне тот день, когда мы уезжали оттуда.

Я не хотела переезжать.

Я молчала.

Я была обижена на маму, которая пыталась поговорить со мной.

Все было точно так же. Только поменялись местами конечные точки.

Это так странно.

Я пыталась представить свое будущее, в котором не будет Зака Роджерса. За те несколько дней, что мы провели, будучи парой, я смирилась с мыслью, что еще долго не захочу отпустить его от себя. Но он оставил меня ни с чем, сказав, что все кончено между нами.

Я невольно задалась вопросом: были ли его чувства ко мне искренними, если он так просто от них отказался? Как бы я ни старалась убедить себя в том, что полностью и безоговорочно верю Заку Роджерсу, меня не покидали появившиеся сомнения.

Если бы его чувства ко мне были бы такими же сильными, как мои к нему, он бы не сдался, не ушел. Он бы боролся. Со своими страхами. Со своей неуверенностью. Потому что я бы так и сделала.

Но… кто я такая, чтобы судить Зака Роджерса?

Что будет с моей семьей? Что будет, когда после стольких лет разлуки я увижу отца, предавшего нас с мамой?

Я не буду счастлива. Ни минуты, проведенной в нашем старом доме в Индианаполисе отныне.

И я не прощу маму. Ее неопределенность сломала не одну жизнь.

Как бы мне хотелось спрятаться, закрыться от всего мира. Как бы мне хотелось разобраться во всем, постараться, по крайней мере. В моей голове была настоящая каша, и я понятия не имела, как буду разгребать ее. У меня не было сил на это, и терпения.

Когда мы пересекли границу штатов Огайо и Индианы, я уснула.

***

Я проснулась оттого, что кто-то звал меня по имени.

Разлепив глаза, я увидела маму. Она все еще сидела за рулем, но ее тело было развернуто в мою сторону.

— Мы дома, — объявила она и натянула на лицо необъяснимо радостную улыбку.

Я встрепенулась и оторвалась от спинки сидений. Чуть нагнувшись, я взглянула в окно. Моему взору представился небольших размеров блеклый двухэтажный домик, и он не шел ни в какое сравнение с особняком Роджерсов.

На секунду мне показалось, что я сплю, потому что все это казалось нереальным.

Мама вышла из машины, а я не спешила следовать ее примеру.

Может, угнать тачку и уехать, неважно куда?

Бред.

Я издала тяжкий вздох и оттолкнула от себя дверцу машины. Выбравшись из «Минивэна», я с тоской оглядела дом. В окнах первого этажа, где была гостиная, горел свет. Отлично. Значит, мой блудный папаша уже там… Интересно, когда он только успел перебраться сюда?

Моя мать точно чокнутая.

— Пойдем? — я вздрогнула, когда почувствовала, как ее рука нежно обвила мои плечи.

Я повернула голову и увидела вопросительную улыбку мамы.

— А как же вещи? — спросила я. Это единственное, что пришло на ум.

— С ними разберемся потом, — она подмигнула мне.

Я нахмурилась. То, что я уточнила у нее это, не означает, что я все забыла и простила ее и отца

— Окей, — буркнула я и вывернулась из объятий мамы.

Я недовольно поплелась к дому, и с каждым шагом, приближающим меня к входным дверям, мое сердце стучало все громче и громче. В конце концов, когда я остановилась на крыльце, оно колотилось так громко, что мне казалось, будто его может слышать весь наш тихий райончик.

Вскоре меня нагнала мама.

— Чего ты стоишь? — спросила она.

Я решила не отвечать.

Она вздохнула и открыла дверь. Пройдя внутрь, она развернулась ко мне и приподняла брови, ожидая моих действий. Я не могла пошевелиться, словно какие-то невидимые силы удерживали меня на месте.

Я смотрела сквозь маму и заметила промелькнувшую фигуру за ее спиной.

— Наоми? — раздался низкий грудной голос.

Этот голос принадлежал моему отцу.

А вот, собственно, и он.

Высокий, жгучий брюнет, мексиканец с глазами, цвет которых чернее ночи. Это единственное, что есть общее между нами. С нашей последней встрече папа почти не изменился, только обзавелся щетиной, которая бесспорно делала его брутальным и чертовски шла ему. Да, мой старик был красавчиком, но он редкостный засранец, оставивший свою десятилетнюю дочь и укатившей с молодой любовницей.

Я просто не верила, что этот человек может измениться, стать лучше и превратиться в порядочного семьянина.

Папа медленно вышел из-за спины мамы и с какой-то необъяснимой тоской посмотрел на меня.

— Наоми? — произнес он изумленно.

Конечно, он был удивлен, ведь мы виделись в последний раз, когда моя макушка едва дотягивала до его пупка (повторяюсь, отец очень высокий).

Я по-прежнему не говорила и смотрела на отца.

Удивление стремительно сменилось восхищением в его агатовых глазах, и папа широко улыбнулся, обнажив ряд идеально-ровных белоснежных зубов.

— Дочка, — сказал он, сделал шаг вперед, а затем его руки образовали тугое кольцо вокруг меня.

Я даже не успела осознать, как оказалась в объятиях отца.

Мое сердце остановилось на мгновение, но я не испытывала радостного трепета после стольких лет разлуки с этим человеком. Я не обняла его в ответ, продолжая стоять и смотреть куда-то в пустоту.

— Моя малышка, — прошептал он и отстранился, чтобы еще раз взглянуть на меня. Папа произнес что-то по-испански и вновь прижал меня к себе. — Я так счастлив видеть тебя. Господи. Ты такая красивая! Я так скучал по тебе, моя родная, моя девочка, — одна его рука переместилась на мой затылок, и он стал легонько покачиваться.

Если он скучал, то почему не позвонил? Хотя бы один раз. Почему не написал, не приехал?.. Он жил своей жизнью, и ему было хорошо без меня. Так зачем сейчас претворяться и говорить мне эти вещи?

Мне было противно находиться рядом с ним. Мне было противно видеть слезы счастья на лице мамы, когда она смотрела на нас. Мне было противно, что я их дочь. Дочь лжецов и предателей.

Моя голова разрывалась от мыслей, но ни одна из них не была озвучена.

Мне все равно.

Когда папа вновь отстранился от меня и заглянул в глаза, ожидая ответа, я, ничего не говоря, обошла его и маму, собираясь подняться в свою крохотную комнатку и рыдать, пока не закончатся слезы.

Когда я прошла мимо гостиной и подошла к лестнице, то услышала, как мама тихо сказала отцу:

— Ей нужно время, Патрик. У нас все будет хорошо.

Очередная ложь. У них все будет хорошо. Нет никаких нас. Нет никакой семьи. И никогда не будет.

Я шла по коридору и морщилась от неприятного звука скрипящих деревянных досок. Дойдя до конца, я остановилась у белой двери с едва заметными трещинками. Повернув позолоченную ручку, я оттолкнула ее от себя и отпустила. Дверь стукнулась об стену, и этот звук заставил меня вздрогнуть.

Я смотрела на окутанную мраком комнату с низким потолком и понимала, что в ней никогда не будет покоя и жизни. Сейчас я собиралась омыть ее в своих горьких слезах.

Я осторожно прошла вперед и осмотрелась. Здесь было пусто. Из того, что находилось в комнате раньше, осталась лишь небольшая кровать, которая казалась маленькой по сравнению с той, на которой я спала в доме Роджерсов.

Здесь неуютно.

Здесь мало места.

Здесь почти нет света.

Вздохнув, я развернулась, чтобы закрыть за собой дверь. Погрузившись в непривычную тишину, я осторожно прошла к кровати и села на краешек. Проведя рукой по грубой поверхности матраца, я вздохнула и завалилась на бок.

Свернувшись калачиком, я закрыла глаза и заплакала. Снова.