Шимен‑Довид распоряжается

В честь еврейского театра Шимен‑Довид привел во двор целую ораву извозчиков, чуть ли не всю голенештинскую извозчичью биржу. Собрались старые и молодые, все в огромных смазных сапогах, с длинными кнутами в руках. Здесь были: Нойах Бримза в рваной накидке и плюшевом картузе; Нахмен Кокон, сердитый человек, с виду похожий на петуха; Янкл Маметлива, заспанный парень с красными губами; Гецл Галаган, долговязый детина с одним глазом; Генех Кустай, приземистый, но здоровенный человечек; наконец Карп Мундзик, молдаванин в меховой шапке.

Карп надвинул шапку на лоб, заткнул за пояс полы своей свитки и принялся за смазку колес. Остальные извозчики тоже усердно взялись за работу: спешно упаковывали декорации, выносили из сарая корзины и ящики, тюки и узелки и складывали все на телеги, не обращая никакого внимания на просьбы актеров, шедших за ними следом и умолявших обращаться с багажом как можно осторожнее, складывать его «потише» да «полегче».

Как генерал стоял Шимен‑Довид посреди двора, командуя, ругаясь и пересыпая бранные слова стихами из псалмов, вперемежку с молдаванскими словами:

– А поди‑ка сюда, калбун, паршивец этакий! «Поэтому они свернут с пути, – задержи телегу, не то я тебя смажу по харе, ибо сейчас разгорится гнев его», так что искры из глаз посыплются.

На извозчиков, по‑видимому, не производят никакого впечатления ни брань и понукания Шимен‑Довида, ни изречения из псалтыря. Вынося один за другим тяжелые ящики, они перебрасываются словечками и шутками, смеются и зубоскалят и попутно заводят разговор о том, что надо бы чего‑нибудь поесть.

– Скажи‑ка, Маметлива‑браток, ты бы непрочь теперь в честь наступления новой недели отведать малаи на гусином сале?

– Проваливай, одноглазый, с твоей малаей! Я бы охотнее поел хороший цимес… [30]

– И запил бы кружкой настоящего виноградного вина «Помняк»! Ха‑ха‑ха!

– А то и свежей брагой.

Шимен‑Довиду не по душе такой разговор, и он прерывает его криком:

– «С чего это разбушевались народы», – чего вдруг зашла речь о закуске, мошенники?.. Вот я вам сейчас задам такой Помняк, что забудете о закуске. Как говорится: «Броней своей милости, увенчай нас», оглоблей по затылку.

Крики и смех извозчиков и брань распоряжающегося Шимен‑Довида смешиваются и сливаются с криками и перебранкой актеров и актрис, которые мечутся как угорелые, шумят, галдят, кричат друг на друга и все разом на Гоцмаха:

– Гоцмах, дьявол тебя возьми!

– Гоцмах, беги! Гоцмах, стой! Гоцмах, обожди! Гоцмах, сюда! Гоцмах, туда!

И бедному Гоцмаху приходится выносить на своих худых угловатых плечах всю тяжесть непосильного труда в театре и вдобавок выслушивать непрестанную ругань и проклятия, сыплющиеся на него со всех сторон. Он бросается во все стороны, тащит вещи, при этом кашляет, и все валится у него из рук, потому что над ним стоит, сверкая всеми своими брильянтами, сам директор еврейско‑немецкого театра Альберт Щупак, который подгоняет и подхлестывает его, ругает и смешивает с грязью.

Но какое дело Гоцмаху до директора? Плевать ему на него! Удалось бы только обделать то дельце, которое он задумал. Только бы этот паренек заполучил сегодня ночью «звонкую монету», тогда все будет на мази…

И Гоцмах шарит глазами по всему двору, ища Лейбла, но никак не может найти его. Вся семья Рафаловича уже во дворе: сыновья и дочери, зятья и невестки, кормилица, кассир «Сосн‑Весимхе», даже старуха мать вышла посмотреть, как собирается в дорогу еврейский театр, и, окидывая весь двор острым взглядом, заодно уж зорко наблюдает за тем, как бы актеры невзначай, по ошибке, не увезли, чего не полагается… Одного Лейбла нет. Гоцмах вне себя: «Мало ли что случается! А вдруг этот щенок раздумал?.. Хорош он, Гоцмах, будет тогда! Дурак дураком! Останется вечным чистильщиком сапог у Щупака. А может быть, – не приведи господи! – ему еще придется жениться на этой холере Этель‑Двойре, погибель бы пришла на всех них этой же ночью, боже милосердный! Чтоб им не выехать отсюда! А если выедут, то пусть поломают себе ребра и кости на прямой дороге, раньше чем приедут туда, куда едут!»

– Гоцмах, какого черта ты там ворчишь?

– Я не ворчу, я учу свою роль.

– Нашел время роль учить, чтоб тебе сгореть, идиот окаянный! Сюда иди!

«Аминь, взаимно!» – Иду, иду! – отвечает Гоцмах, закашлявшись, и озирается по сторонам, ища глазами Лейбла.

Date: 2015-07-11; view: 367; Нарушение авторских прав