Кфиру повезло

Кфиру повезло еще задолго до его рождения, когда счастливый случай, а точнее случаи, сохранили его родителей во время войны.

У его отца, прошедшего Большое и Малое Рижское гетто, лагерь Лента, а затем и концлагерь Штутхоф, было много шансов не пройти всего этого. У Кфира, знавшего отца лишь до 11 лет, был большой шанс не узнать о его злоключениях, если бы не случай.

Воспоминания, связанные с отцом, можно было сравнить с кроссвордом, решенным лишь частично. Рошман – капитан СС, садист и убийца; «Лента» – лагерь принудительных работ, филиал Рижского гетто; футбольные матчи – немцы в кованых сапогах против босых евреев; Сервич – лейтенант СС, загадочный спасатель; Антошка – поляк‑пожарник; торговля продуктами в гетто в обмен на драгоценности… Эти картины и образы людей, застывшие в детском воображении (все это – по обрывкам информации, полученной от отца и знакомых), оставались для Кфира загадочными.

Неудивительно, что детские воспоминания так беспорядочны. Отдельные эпизоды представлялись очень четко, но между ними не всегда была связь, да и хронологический порядок, по‑видимому, не всегда был правилен. Все, что Кфир знал, он услышал много лет назад в основном из уст друзей отца, которые к тому же плохо говорили по‑русски, и только в зрелом возрасте он начал осознавать, как мало ему известно. Тогда же, в 60‑е годы, история, о которой идет речь, казалась ребенку ясной и понятной.

Отец скончался много лет назад. Известные факты со временем смешались и побледнели. Постепенно история отца стала представляться в виде нерешенного кроссворда.

Нельзя сказать, чтобы это особенно беспокоило Кфира. Он вообще об этом как‑то всерьез не задумывался. По крайней мере – до того дня, когда одно неожиданное событие вдруг помогло заполнить некоторые оставшиеся свободными клеточки «кроссворда».

…Дело было в 1978 году. Днем он работал в магазине электротоваров в Герцлии, а по вечерам учился на бухгалтерских курсах.

Однажды хозяин магазина послал Кфира на завод «Кристалл» за двумя стиральными машинами.

– Обратись к Хаиму, он зав. складом, – сказал хозяин и уже вдогонку добавил, – можешь, кстати, говорить с ним по‑русски.

Добравшись до завода, Кфир разыскал Хаима. Это был высокий, крепкого сложения мужчина лет 55‑ти. Говорили на иврите, пока он не спросил Кфира, откуда он родом. Когда Кфир сказал, что из Риги, Хаим спросил его фамилию.

Произнесенное им «Бен Гай», произвело на Хаима магический эффект. Такой эффект имя отца Кфира производило много лет назад в Риге, где он был глубоко почитаемым человеком. Кфир уже успел позабыть о такой реакции и с удивлением вспомнил о ней, лишь глядя на Хаима. Перешли на русский, и Хаим начал рассказывать.

– Я помню тебя на похоронах твоего отца. Помню женщину с мальчиком на скамейке на еврейском кладбище «Шмерли»…

Кфир перебил, сказав Хаиму, что с ними была и девочка, сестра, но Хаим сказал, что помнит только мальчика.

– Твой отец был настоящий мужчина, – сказал он. – Мы были вместе в гетто. И глядя куда‑то сквозь Кфира, он стал вспоминать, заполняя пустующие клеточки «кроссворда».

…В Рижском гетто, как и во многих других, существовала контрабандная сеть, через которую гетто снабжалось кое‑каким продовольствием. Был ли отец Кфира простым покупателем или принадлежал к тем, кто действовал в этой сети – не ясно. Но при обыске у него были найдены продукты, и эсэсовцы решили, что через него смогут обнаружить всю сеть. Было известно, что поляки, работавшие в гетто, проносят туда еду и продают ее евреям за драгоценности. Нужно было «уточнить», кто именно проносил еду.

Всех поляков выстроили в ряд, вдоль которого медленно провели отца. Нетрудно себе представить, что ощущал стоящий в строю Антошка, когда отец приближался к нему…

Кфир помнил высокого, худощавого, лысеющего блондина в форме пожарного, которого они с отцом не раз встречали, гуляя по послевоенным улицам Риги. Между ним и отцом всегда происходила короткая дружеская беседа, озаренная каким‑то особым теплом. Кфир хоть и был маленьким мальчиком, но чувствовал, что он был не из «наших», то есть – гой. Отец как‑то пояснил, что Антошка, так звали пожарного, во время войны помогал евреям в гетто доставать еду.

…Отец прошел вдоль всего ряда и сказал сопровождавшему его эсэсовцу, что человека давшего ему еду в строю нет. Такой ответ, разумеется, не удовлетворил гитлеровцев – отца увели на допрос. Проводил его лично комендант Рижского гетто капитан СС Рошман. Тот самый, который фигурирует в книге Фредерика Форсайта «Досье “ОДЕССА”»[1].

О некоторых деталях допроса Кфир знал еще до встречи с Хаимом. Например, о том, что после ударов нагайкой по голым пяткам, отца заставляли прыгать со стула на пол. «Тебя словно пронзает тысяча иголок», – как‑то сказал отец. Когда это не помогло вырвать признание, Рошман схватил тяжелую деревянную лампу и с размаху ударил ею отца по голове. После чего, как нетрудно догадаться, продолжать допрос было делом бессмысленным. Рошман махнул рукой и приказал кончать с арестантом. Эсэсовцы потащили отца наружу.

В это время рядом с ними остановился лейтенант СС Сервич, проезжавший мимо на мотоцикле. Сервич командовал заключенными лагеря принудительных работ «Лента», который находился около Риги. Он был известен среди евреев фразой: «Моих евреев не трогать».

Возможно, что и на этот раз он сказал то же самое, но очевидцы помнили другую фразу, спасшую отцу жизнь. «Он мне еще пригодится», – произнес Сервич.

Этот загадочный человек спас жизнь многим евреям. В детстве Кфир часто слышал разговоры о нем. Но никто толком не мог объяснить, почему он помогал обреченным узникам гетто и лагеря. По некоторым слухам, Сервич был евреем. 23 февраля 1987 года в израильской газете «Едиот Ахронот» была опубликована статья «Суровый командир концентрационного лагеря был… евреем», в которой эти слухи как будто подтверждались. Автор статьи Ноах Клигер рассказывал о судебном процессе над Сервичем, который проходил в 50‑х годах. На суде выяснилось, что он родился в бедной еврейской семье в Шауляе. Родители отдали его на воспитание немцу, который вскоре увез мальчика в Германию…

…Хаим закончил свой рассказ лаконичной фразой: «Твой отец не раскрыл рта». Интересно, что Кфир ни разу не встречал Хаима среди многочисленных друзей и знакомых отца. И после этой случайной встречи на заводе тоже больше ни разу не встречался с ним, хотя жили они в одном городе.

Тот допрос не прошел для отца бесследно. Кфир с сестрой знали, что если он спит на правом боку, то можно шуметь совершенно безнаказанно – после удара деревянной лампой по голове отец потерял слух на левое ухо. Допрос оставил еще одну память о себе – грубый шов на голове, сделанный без наркоза врачом‑евреем в гетто.

Случай сыграл свою роль и в маминой истории.

…22 июля 41‑го года рано утром началась бомбардировка Киева. Детская кроватка сдвинулась с места от взрывной волны. В дверь постучала соседка, и мама услышала, как она сказала бабушке: «Софья Зиновьевна, война началась…»

О том, что в последующие дни происходило в Киеве, неоднократно описывалось историками и писателями. Бабушка Кфира, будучи натурой скромной и деликатной, со свойственной ей нерешительностью была близка к тому, чтобы остаться в городе. Если бы не ее кузина, честь и слава этой женщине, которая в буквальном смысле взяла на себя руководство семьей, не избежать бы его матери «Бабьего Яра»[2].

…Немцы вошли в город 19 сентября, в день рождения его мамы, что воистину символично. С пешей колонной беженцев, с самодельными рюкзаками, сделанными той самой кузиной, за несколько дней до этого вышли они из города. А впереди были товарные вагоны, шедшие на восток, бомбежки, вокзалы, различные населенные пункты и города, Полтава, Харьков…

В Харькове остановились у родственников, которые тоже собирались эвакуироваться. Оттуда уже уезжали, кто как мог. Родственница‑харьковчанка обещала бабушке места в составе эвакуировавшегося госпиталя, в котором она работала, однако в последнюю минуту начальник госпиталя отказал. Так мама с бабушкой Кфира практически застряли в городе. Соседи‑украинцы успокаивали: «Не бойтесь. Что будет с нами, то будет и с вами…» Сегодня это звучит более чем сомнительно, а тогда в это, наверное, просто хотелось верить…

За считанные часы до сдачи города по какой‑то причине бабушка с мамой были на привокзальной площади. Трудно представить, что там происходило. Быть может, это была очередная тщетная попытка вырваться из сужающегося огненного кольца. Ожидался последний эшелон. «Соня?! Что ты здесь делаешь?» – неожиданно прозвучал до боли знакомый голос из совсем другой жизни. На фоне разношерстной, испуганной, голодной и усталой толпы стоял офицер со своими солдатами. Это был сводный брат бабушки, Изя. Увидев его, бабушка схватилась за голову. Не будем испытывать терпение читателя деталями. Вкратце, Изя, как настоящий офицер, распорядился быстро и четко. Бабушку он отправил домой, маму повел за руку к коменданту города. При виде офицера со свитой все расступались.

Разговор с комендантом города был коротким. Сходу представившись, Изя сказал ему, что случайно встретил сестру с племянницей. Без лишних разговоров комендант выписал два пропуска на последний эшелон.

Эшелон отправлялся на следующее утро, когда вокруг рвались бомбы, а в небе шли воздушные бои. Эшелон уходил под прикрытием авиации. Затем были Урал и Сибирь. Голод и холод. Изю больше не встречали. По слухам, его расстреляли «свои», вроде бы за что‑то лишнее, сказанное не вовремя.

Родители Кфира познакомились в Сибири, куда отец приехал искать брата, единственного, оставшегося в живых после войны. Перед самой войной он в качестве не то врага народа, не то ненадежного элемента, был выслан из «освобожденной братской республики» в Нарым. Таково было предисловие появления нашего героя на свет.

Кфир помнил себя с двухлетнего возраста. Это были отдельные эпизоды семейного путешествия на Кавказ. Однако особый след в его детской памяти оставили другие события.

В 1960‑м году их навестил дядя отца из США. В то время всех американских туристов, посещавших СССР, по‑видимому, можно было сосчитать на пальцах одной руки. Только перед отъездом в Израиль, через 9 лет, Кфир узнал, что дядя Эмиль привез в Ригу книгу Леона Юриса «Эксодус»[3], вышедшую в Штатах не многим более года до этого и естественно запрещенную в Союзе. Эту книгу переводили в подпольных условиях, по частям. Она стала одним из катализаторов борьбы советского еврейства. Вполне вероятно, что дядя Эмиль не был единственным туристом, которого как бы невзначай попросили о так называемом «небольшом одолжении». Однако не возникает сомнений в том, что те, кто просили, представились как сотрудники Израильского Министерства иностранных дел. В далеком будущем Кфиру предстояло с ними весьма близкое знакомство.

Смерть отца в 1966 году оставила в душе ребенка глубокий след на всю жизнь. Через год после этого мать взяла Кфира с сестрой летом в Крым. Кфиру запомнилась их молодая попутчица по купе, подсевшая на какой‑то станции. Эта общительная учительница от скуки предложила Кфиру погадать на картах. Он четко запомнил, как она говорила, что после этого путешествия, после того как они получат письмо от одного очень доброго дяди, его ждет другое, гораздо более дальнее путешествие.

Все сознательное детство Кфира проходило на фоне постоянного открытого антисемитизма в школе, ежедневных драк и нередких избиений, не раз провоцируемых учителями, с легкой руки которых Кфиру не позволялось быть лучшим в классе.

Детство кончилось с репатриацией в Израиль, ставшей возможной благодаря стараниям того же дяди Эмиля.

Date: 2015-07-11; view: 284; Нарушение авторских прав