Колодец смерти

Несчастия толпой приходят к человеку.

Расин [9]

Среда, 24 октября 1761 года

Николя проснулся от шороха. Взглянув на часы, он понял, что это Катрина оставила у дверей его комнаты кувшин с горячей водой. Она делала это каждое утро с тех пор, как пришла на службу в дом месье Ноблекура. Несомненно, она решила, что ее хозяину будет полезно поспать немного дольше. Было уже семь часов утра. С ранней юности Николя и летом, и зимой поднимался в шесть. В детстве он служил мессу с каноником, своим опекуном, в сырой и холодной церкви Геранда. Он с улыбкой заметил, что заснул не раздеваясь. К счастью, его гардероб заметно приумножился со времен приезда в Париж — об этом позаботился мэтр Вашон, портной Николя и месье де Сартина. Он с умилением вспомнил о зеленом сюртуке[10], который привезли в Версаль для его представления королю.

Николя чувствовал бодрость и ясность в мыслях до тех пор, пока в его памяти не возникла цепь событий вчерашнего дня. Радость утра — столь редкая — уступила место заботам и сборам охотника, который готовится выйти на зверя. Николя заметил, что его треуголка валяется на полу. Слава богу, он не заснул в ней — говорят, это приносит несчастье. Эта мимолетная мысль эхом отозвалась в его памяти, но он так и не смог привязать ее к чему-то конкретному. Раздевшись до пояса, он спешно протер тело уже остывшей водой. Летом он пользовался помпой во дворе особняка, но теперь уже наступила осень с ее холодными утрами. Николя перебрал в памяти все, что ему нужно было сегодня сделать.

В первую очередь необходимо было заехать в полицейское управление и представить Сартину подробный отчет о том, что было сделано после его отъезда с места преступления. Может быть, шеф со своей стороны также сможет пролить свет на то, что думают об обстоятельствах этого дела наверху. Но было не исключено, что он вообще не захочет об этом говорить. Оставалось надеяться, что настроение генерал-лейтенанту полиции сегодня никто не испортит.

Затем следовало поспешить в Шатле. Он вспомнил о неуютных помещениях главного полицейского управления. Инспектор Бурдо должен был отправиться в Гренель, чтобы свежим взглядом еще раз осмотреть место разыгравшейся там драмы и узнать, есть ли дубликат ключа к комнате виконта. Николя не терпелось узнать, приступил ли уже его помощник к вскрытию тела с помощью Сансона, тюремного палача. Такое оригинальное применение его опыта и талантов немного смущало Николя, но он уже вдоволь натерпелся от косности и небрежности судебных врачей, бывших на службе в Шатле, и предпочитал иметь дело с человеком, который наверняка сохранит в тайне все страшные открытия.

Также Николя должен был осмотреть вместе с Бурдо место своего свидания с незнакомкой в кармелитской церкви. Он все более убеждался в том, что ею была мадам де Рюиссек. Наконец, будет полезно изучить круг общения виконта — его подчиненных и товарищей по Французской гвардии.

Удовлетворившись этим планом, Николя завершил сборы, энергично проведя щеткой по волосам и перевязав их сзади бархатной ленточкой. Он надевал парик лишь в особых случаях, он не любил парики, стеснявшие голову и распространявшие вокруг себя облака пудры.

В глубине дома послышалась мелодия, которую кто-то наигрывал на флейте. Если месье де Ноблекур с самого утра брал в руки флейту, это было знаком того, что он в добром здоровье и его не так сильно мучит подагра. Николя решил пойти поприветствовать старика. Эти утренние разговоры с отставным прокурором Николя считал чрезвычайно познавательными. Ноблекур обладал той мудростью, которую человек может получить лишь благодаря долгому опыту и хорошему знанию человеческой натуры. Николя спустился на первый этаж и вошел в уютную комнату, обшитую зелеными деревянными панелями с золотой отделкой. Эта комната служила месье де Ноблекуру и спальней, и залом судебных заседаний.

Войдя, Николя увидел магистрата, сидящего в кресле очень прямо, склонив голову к левому плечу, полуприкрытые глаза его смотрели в одну точку. Его пурпурная шапочка была сдвинута набок, левая нога покоилась на вышитом шелковом пуфе, а правая, обутая в домашний туфель, отбивала ритм. Быстрые пальцы словно порхали над отверстиями флейты. Загипнотизированный, Кир слушал своего хозяина, встав на задние лапы и высунув из пасти розовый язык. Николя остановился, наслаждаясь этой очаровательной картиной домашнего уюта. Но пес уже подбежал к хозяину, и месье де Ноблекур прервался, завидев молодого человека. Николя, держа в руке треуголку, приветствовал его поклоном:

— Как я рад вас видеть этим утром в добром здравии!

— Доброе утро, Николя! Мне и вправду лучше. Левая нога почти меня не беспокоит, и я думаю, что выйду к ужину, если справлюсь со всеми трудностями этой сонаты.

— Бьюсь об заклад, вы сами ее автор.

— Ах вы плут! И льстец! Так вы дослужитесь до прокурора! Увы, нет. Это пьеса Блаве, первого флейтиста королевской академии музыки. Тот, кто не слышал этого виртуоза, не сможет себе представить звуки из чистого золота и чудесную живость.

Магистрат отложил флейту на стоящий перед ним столик.

— Ну, довольно об этом, надеюсь, вы позавтракаете со мной?

Он позвонил, и в комнату точно тень скользнула экономка Марион. Они договорились с Катриной, что старая служанка оставляет за собой привилегию прислуживать своему хозяину. Катрина донесла тяжелый поднос до дверей комнаты и затем передала его Марион, принявшей его с благодарностью за помощь.

— Мое утреннее пиршество. Марион, принесите для Николя все то же самое.

Тройной подбородок задрожал от смеха, глаза хитро прищурились.

— Месье, ради спокойствия ваших сухожилий и мускулов вы обрекаете молодого человека на столь же скудную порцию!

— Как это — скудная порция! Уважайте правила, которые установил еще Фагон для деда нашего суверена.

Марион вышла и тут же вернулась с еще одним подносом, звеня серебром и фарфором. Она поставила перед хозяином тарелку с нарезанными сливами и чашку с ароматной водой. Николя, как обычно, достался шоколадный мусс, свежий белый хлеб из булочной на первом этаже и конфитюр в серебряной чашке. Месье де Ноблекур подвинулся в кресле и осторожно, пару раз вздохнув, опустил левую ногу на пол. Ноздри его крупного носа затрепетали, почуяв ароматы экзотического напитка.

— Учитывая то, что состояние моей левой ноги улучшилось, могу ли я позволить себе, дорогая Maрион, немного настойки шалфея и фруктовое пюре?

Марион заворчала.

— Хорошо, хорошо, — вздохнул месье де Ноблекур, — не будем разыгрывать драму. Мои аргументы ничего не значат для домашнего трибунала. Вижу, что я не прав, что не следовало мне даже заикаться об этом. Сдаюсь и подчиняюсь, признаю свое поражение!

Служанка вздохнула и, заговорщически улыбнувшись Николя, исчезла так быстро, как позволял ей ее почтенный возраст. Месье де Ноблекур снова стал серьезным и заговорил с молодым человеком:

— Если я не ошибаюсь, Николя, у вас есть новости. У вас вид нетерпеливой гончей, готовой выйти на охоту. Во-первых, месье, вы очень поздно вернулись домой. Я не шпионю за вами, просто из-за бессонницы слышал, как хлопнула дверь конюшни.

В лице Николя появилось сожаление.

— И так как спектакли в Опере не заканчиваются настолько поздно, я предполагаю, во-вторых, что вас задержало либо обстоятельное изучение одного из сюжетов, изображенных на этих шпалерах, либо неожиданное событие, связанное со службой.

— При всем уважении к вам, — ответил Николя, — я не перестаю удивляться вашей проницательности, месье, как и вашей деликатности…

— Рассказывайте же, я сгораю от любопытства и нетерпения.

Николя принялся за обстоятельный рассказ о событиях прошлой ночи. Прокурор слушал его, закрыв глаза, скрестив руки на животе и безмятежно улыбаясь. На протяжении всего рассказа он не проронил ни слова, и Николя подумал, что он задремал. Но плохо же он знал месье де Ноблекура. Ни рассказ, ни настойка шалфея не могли усыпить его внимания. Он размышлял. Николя не однажды замечал, что ход мыслей отставного прокурора имел неожиданные повороты и часто удивлял его. Прокурор открыл глаза.

— В нашем мире не так сложно прослыть уважаемым человеком, ибо это не предполагает быть действительно достойным уважения.

Произнеся эту загадочную фразу, он принялся за чернослив.

— Готовьтесь, мой дорогой друг, столкнуться с худшим отродьем двора, с той породой людей, которые бесстыдно соединяют притворную преданность с честолюбием. Их легко отличить среди прочих, они заискивают перед сильными мира сего. Снимите с них маски, и перед вами предстанут совершенно другие люди.

Произнеся эти многозначительные слова, месье де Ноблекур тайком потянулся к вазочке с вареньем. Кир положил лапы к нему на колени и помешал этому маневру.

— Граф де Рюиссек вовсе не почтенный старик с твердыми убеждениями и помешанный на чести, как вы мне его описываете. Я часто слышал, что о нем говорят в свете. Он происходит из семьи гугенотов. Он отрекся от этой веры еще в юности и сделал все, чтобы о его происхождении никто не вспоминал. Поступив на службу, он выказал недюжинную храбрость. Что это значит? Это тип человека, не ведающего страха.

— Но страх можно преодолеть, — перебил молодой человек. — Что до меня, мне часто бывает очень страшно.

— Как вы трогательны, Николя! Благодарите Бога за то, что он до сих пор сохранил в вас это простодушие, придающее вам такое обаяние. Месье де Рюиссек слыл хорошим военным, но говорили также, что он суров и жесток со своими солдатами. Слухи о мародерстве в его полку помешали ему получить ожидаемый высокий военный чин. Он был в сговоре с интендантами и поставщиками оружия, и это помогло ему значительно увеличить свое состояние. Он оставил службу, продал свои владения в Лангедоке и замок своих предков. «Стены городов строятся из обломков сельских домов». Он поселился в Париже, сначала на Королевской площади затем — совсем недавно — в Гренеле, где он при подозрительных обстоятельствах перекупил у разорившегося дворянина дворец. Поговаривают, что сейчас он с головой погрузился в финансовые проекты — его орденские ленты производят впечатление на тех, с кем он имеет дело. Эта секретная деятельность прикрыта его с виду благопристойным образом жизни. Благодаря набожности своей жены, он принят в круг, близкий к королевским дочерям, особенно к мадам Аделаиде. Можно ли найти лучшее прикрытие для своих дел? Он также заручился расположением дофина, который, судя по всему, полностью ему доверяет.

— Чего он добивается?

— Хороший вопрос! При дворе все недовольные собрались вокруг наследника трона. Так, помимо своего желания и даже сам не зная об этом, он оказался главой заговорщиков. Король, который все время видит его окруженным сторонниками, истинными или мнимыми, которые без конца дают ему советы и клеймят фаворитку, постепенно отдаляется от сына и обращается с ним холодно. Мадам де Помпадур считает его своим врагом. Вы уже представлены Его Величеству, Николя. Он сейчас на пороге старости. Никто не знает будущего, но все уже делают ставки. Что до мадам Аделаиды, она хорошая дочь, но легкомысленна. Приближенные льстят ей и клянутся в верности, чтобы заполучить место в ее экипаже во время охоты на оленей. На что только они не пойдут, чтобы повергнуть соперников! Месье де Рюиссек как раз из таких. Что до его сыновей…

— Сыновей?

— Как, вам неизвестно, что у вашего самоубийцы есть младший брат? Так знайте же. Видам де Рюиссек по воле отца скоро должен принять сан, хотя не имеет к этому ни желания, ни призвания. Выйдя из коллежа, он выслушал множество нотаций, и у него не оставалось иного выбора, как поступить в семинарию, чтобы избавиться от родительских упреков. Но платье семинариста ему не помеха. Он искушает и поддается искушениям, и, судя по своим словам и поступкам, испытывает безграничное отвращение к уготованной ему участи. Это до крайности распущенный молодой человек. Его дурные наклонности, ветреность и беспринципность неизбежно приведут к ужасным поступкам, противоречащим его знатному имени и теперешнему званию.

— Что о нем говорят?

— Ничего хорошего, этот повеса — постоянная тема для разговоров в салонах. Говорят, что он посетил множество альковов… Сорвиголова или чудовище — вот вопрос. На таком фоне его брат блекнет. Он много играет, но держит это в секрете. Он обручен, хотя мне и неизвестно с кем. Этим вопросом задаются во всех салонах. Что до их матери, о ней говорят как о личности неприметной и скрытной, подчиненной мужу и крайне благочестивой. Вот, мой милый Николя, что может прикованный подагрой к креслу старик преподнести вам в качестве скромного взноса к началу вашего расследования.

Ноблекур поплотнее закутался в халат из цветного кретона и бросил печальный взгляд в окно на улицу Монмартр, откуда доносился шум города.

— Люди моего возраста не любят осень, и настойка шалфея для нас не панацея.

— Ну что вы, если и дальше так пойдет, вы получите право на добрый бокал иранси. И потом, вы как Персефона — весной расцветаете еще пышнее.

Месье де Ноблекур улыбнулся.

— Это несомненно, но все же когда-нибудь мне придется войти в ворота Царствия Небесного. «Я увижу Стикс и приветствую Эвменид».

— А я знаю еще одну историю, в которой Персефона, любовница Зевса, рождает Диониса, бога вина и удовольствий. Я вижу вас в венке из виноградной лозы, в окружении амуров, играющих на флейтах.

— Ах, вы плут! Знаете, как развеселить старого ипохондрика! Ваннские иезуиты могут поздравить себя с тем, что дали вам образование. Вы возвращаете мне радость жизни.

Николя был счастлив развеселить своего старого друга и прогнать мимолетную грусть, омрачившую его обыкновенно жизнерадостный нрав.

— И последнее, Николя. Вы знаете, что мои предчувствия всегда верны. Будьте осторожны. Эти набожные фрондеры могут быть крайне опасны. Будьте осмотрительны, удвойте внимание и не действуйте в одиночку, как часто это делаете. Мы с Киром очень вами дорожим.

На этих теплых словах Николя откланялся. Выйдя на Монмартр, он нашел фиакр, чтобы как можно быстрее добраться до улицы Нев-Сен-Огюстен, к особняку Грамон, где жил генерал-лейтенант полиции.

На узких улицах уже царила суета. Фиакр двигался медленно, и у Николя было время обдумать то, что он только что услышал от месье де Ноблекура. Проезжая мимо театра, он смотрел невидящим взглядом на торговцев и случайных прохожих.

Его хорошее настроение по дороге сменилось какой-то неясной тревогой, тем более сильной, что он не мог понять ее причин. В конце концов он признался себе, что не последнюю роль в этом играло его уязвленное тщеславие. Он излишне поторопился с оценкой графа де Рюиссека. Его неопытность — месье де Ноблекур назвал ее простодушием — доходила до наивности. Старый дворянин, несмотря на его оскорбления, произвел такое впечатление на Николя, что его привычная интуиция не сработала. Упоминание о титулах и правах, к которым, вопреки его воле, он был чувствителен из-за детства, проведенного среди бретонской знати, повело его по ложному пути. Генерал, телохранитель мадам Аделаиды, с ловкостью придворного разыграл перед ним представление, скрыв истину за привычной солдатской грубостью, и Николя поддался на эту уловку. Он действительно не мог себе представить, что честолюбие для него дороже собственного сына, если версия самоубийства будет отметена. Но месье де Рюиссек умел хранить секреты.

Что до младшего сына, следовало как можно скорее его найти, чтобы завершить картину семьи. И снова Николя разозлился на себя за то, что не имел этих сведений и узнал их из уст старого прокурора. Положение графа при дворе еще более осложняло дело. Николя рисковал задеть интересы высокопоставленных особ. Он уже знал по опыту, что месье де Сартин не всегда сможет взять его под свою защиту. Оставался король. В конце концов, думал Николя, суверен сам назначил его следователем по особо важным делам. Относилось ли нынешнее расследование к этой категории? Следовало вести его с осторожностью и в самом крайнем случае обратиться к тому, от кого зависело все. С этой утешительной мыслью Николя переступил порог особняка де Грамон.

Лакей тут же провел его в кабинет своего хозяина. Часто, приходя сюда за заданиями, Николя любовался великолепным большим шкафом, в котором хранились парики всех видов и форм — коллекция месье де Сартина. Весь Париж обсуждал эту невинную причуду и наблюдал за сменами прически магистрата. Послы короля в соседних государствах без конца присылали ему новые модели. Известно было также о его дружеских отношениях с одним человеком, разумеется, безупречной репутации, пользующегося огромной привилегией — еженедельными аудиенциями у короля. Одним лишь своим словом он мог погубить репутацию и разрушить карьеру.

Когда Николя вошел в комнату, он увидел, что Сартин не один. Одним взглядом ему дали понять, что лучше не выступать вперед и прислушаться. Николя наблюдал за сценой. Генерал-лейтенант стоял за своим столом и задумчиво смотрел на выставленные перед ним головы манекенов из ивовых прутьев, с надетыми на них париками. Николя предположил, что вторгся в ежедневный утренний церемониал шефа. У того был вид одновременно восхищенный и уставший. Рядом в кресле сидел человек небольшого роста, с огромным животом, одетый в бархатный сюртук цвета опавшей листвы, и говорил голосом таким же высоким, как и его немецкий парик. В его безупречном французском выговоре иногда проявлялся сильный акцент, Николя предположил, что немецкий. На левой руке он носил кольцо с огромным бриллиантом, сверкавшим каждый раз, когда он подкреплял свои слова резким движением. Николя прислушался.

Месье де Сартин вздохнул.

— Позвольте представить Вашему Превосходительству комиссара Николя Ле Флоша. Он занимается делом, по поводу которого я имею честь принимать вас сегодня у себя.

Человек обернулся, бросил яростный взгляд на молодого человека и тут же заговорил:

— Итак, я должен еще раз повторить… То, что произошло, чрезвычайно меня огорчает, и я хотел бы, чтобы вы осознали, насколько жаль мне сообщить вам о событии крайне неприятном. Вчера вечером, между шестью и семью часами, я возвращался в Версаль, и мою карету остановили у дверей Совета. Один из служащих вышел из дверей и сказал, что ему доложили о том, что в моей карете находится контрабанда. Представьте себе мое изумление! Я ответил этому человеку, кажется полицейскому, чтобы он следовал за мной, и я позволю ему провести обыск в карете только в моем присутствии. Если он действительно найдет контрабанду, пусть наложит на нее арест. Он отправился сопровождать мою карету, по дороге я решил доложить месье де Шуазелю о том, как обращаются в Париже с послом курфюрста Баварского, и попросить аудиенции у вас, чтобы вы стали свидетелем того, что со мной приключилось, и отправили в тюрьму тех из моих людей, которые окажутся виновными, чтобы они признались, откуда взялась эта контрабанда.

Голова генерал-лейтенанта затряслась, поднимаясь и опускаясь, как у лошади, которая пытается освободиться от поводьев.

— Прибыв к себе, я позволил полицейскому начать обыск. Мой лакей, сопровождавший меня в Версаль, поговорил с кучером и уверил меня, что тот может быть единственным виновным. Полицейский вызвал меня и подтвердил, что в карете было полно табаку и что кучер заявил, что получил его от форейтора папского нунция. Больше из него ничего невозможно было вытащить. Через некоторое время мой кучер исчез. Что до нунция, к которому я тотчас же отправился, он наотрез отказался выдавать своего форейтора.

Николя заметил, что его шеф принялся передвигать с места на место вещи на своем столе, как будто играл в шахматы, и в ожидании атаки готовился провести рокировку. Это несомненно означало нарастающее раздражение.

— А что, собственно, я могу сделать для Вашего Превосходительства?

Посол, от которого не укрылось состояние месье де Сартина, произнес, понизив голос:

— Вам это дело может показаться досадной безделицей. Однако мне оно доставляет массу неудобств. Я должен был избежать этих неприятностей, ведь сотню раз я приказывал своим людям не подавать мою карету без проверки. Я настаиваю, месье, чтобы вы разыскали и арестовали моего кучера. По вине этого канальи я оказался в такой компрометирующей меня ситуации. Умоляю вас, месье, расследовать это дело не откладывая. Если месье де Шуазель думает, что я вправе требовать сатисфакции, я льщу себя надеждой ее принять.

— Господин посол, я могу только попросить у Вашего Превосходительства облегчить доступ к вашим людям присутствующему здесь господину Ле Флошу. Он будет действовать от моего имени и мне одному представит полный отчет. Я понимаю ваше волнение и то, что вы не можете приступить к своим обязанностям до выяснения всех обстоятельств этого дела, но могу вас заверить, что мы далеки от мысли подозревать хотя бы отчасти иностранного министра в подобном мошенничестве. Мы примем все меры, чтобы найти вашего кучера и выяснить, кто же истинный виновник этого достойного осуждения предприятия.

Далее последовал обычный придворный балет — шаги вперед и назад, полуреверансы и шелест галантных слов. Месье де Сартин проводил своего гостя до лестницы и вернулся с лицом, красным от негодования.

— Черт бы побрал этого зануду! Неприятности с самого утра. Сперва меня порезал брадобрей, затем я обжегся шоколадом, ну а потом меня замучил своими делами барон Ван Эйк.

Сартин закрутил локоны одного из своих каштановых париков.

— И в довершение всего повысилась влажность, и мои парики развились!

Послышался стук в дверь.

— Кто там еще?

Вошел лакей и вручил генерал-лейтенанту конверт. Тот взглянул на него, сломал печать, прочел письмо сначала про себя, а затем вслух для Николя:

— Ну, что я вам говорил? Слушайте: «Версаль, 24 октября 1761 года. Скоро вы узнаете, сударь, о происшествии, случившемся вчера с графом Ван Эйком по возвращении в Версаль. Король желает, чтобы вы расследовали это дело со всей возможной скоростью, и обнаружили виновных. Сообщайте мне напрямую о ходе расследования». Подписано: «Шуазель». Как будто от этого мелкого происшествия зависит жизнь короля!

Николя уже знал, что последует далее. Он приготовился держать удар.

— Месье де Ноблекур, который хорошо знает двор, сказал мне сегодня утром…

Но Сартин не слушал. Он лихорадочно перелистывал огромный том в сафьяновом переплете, украшенный своим гербом, теми самыми «сардинами», свидетельствующими о его происхождении и о презрении к парижским насмешникам. Он нашел то, что искал.

— Он не граф — Шуазель польстил ему, готов биться об заклад. «Господин барон Ван Эйк, полномочный посол курфюрста Баварского и кардинала Баварского, епископа, принца Льежского», гм… он живет в особняке Бове, на улице Сен-Антуан. «Королевский альманах» незаменим! Николя, вы должны немедленно заняться этим делом, чтобы успокоить господина де Шуазеля, удовлетворить барона и утихомирить весь этот шум из-за нескольких пакетов скверного табаку. Черт возьми, излишнее усердие иногда мешает жить!

— Позвольте заметить, месье, что еще одно дело ждет срочного расследования и…

— Я уже сказал, месье. Отправляйтесь на улицу Сен-Антуан, другое дело подождет.

Сартин уткнулся носом в каштановый парик, горестно разглядывая развившиеся букли. Николя ничего не оставалось делать, как попрощаться и уйти.

Он добрался до конюшни, чтобы выбрать себе лошадь. Еще недавно по распоряжению шефа он должен был довольствоваться мулом или ослом. Но теперь в его распоряжении были лучшие лошади — это одна из тех вещей, по которым оценивается пройденный путь.

Его встретило бодрое ржание. Высокая рыжая кобыла била копытом о землю и переступала с ноги на ногу в своем стойле, повернув к Николя свою длинную голову. Он подошел и погладил мягкую и теплую у ноздрей лошадиную морду и тут же почувствовал, как она дрожит от нетерпения поскорее встряхнуться. По ее телу пробежала волна, точно круги по воде. Конюх оседлал ее, и, погарцевав немного по двору, она успокоилась, но навостренные уши выдавали ее строптивый нрав. Николя хотелось бы пуститься в галоп, так, чтоб дыхание захватывало, но теснота города не позволяла об этом даже мечтать.

Оказавшись в седле, Николя залюбовался золотистым светом осеннего утра. Город подернулся легкой дымкой; над блестящими крышами клубились миллиарды частичек пыли; треугольная тень падала на фасады стоящих напротив домов. С земли поднимались клубы угольной пыли и растворялись в воздухе. Николя доехал до берега Сены. Русло реки скрылось под густым туманом, в местах, где он разрывался, можно было увидеть проходящие мимо корабли и паромы. У мостов туман останавливался на пути и собирался под сырыми сводами. Дома на Понт-о-Шанж как будто зависли в воздухе. Женщина, которая вешала белье у окна, вдруг исчезла за облаком, выросшим прямо перед ней и по форме напоминающим дерево. Николя свернул в сторону крепости Шатле и, передав лошадь заботам мальчишки, ожидавшего во дворе, направился в комнату инспекторов.

Бурдо ждал его, раскуривая трубку. Николя быстро пробежал глазами журнал происшествий. Он отметил среди прочих рутинных случаев упоминание о задержании у ворот Королевского совета кареты баварского посла. Также в журнале фигурировал обычный отчет об утопленниках, выловленных у плотины Сен-Клу, о неопознанных членах тел и зародышах, которые несомненно скоро должны были попасть на каменные холодные столы Басс-Жеоль. Все это не тронуло Николя; это была каждодневная парижская жизнь и смерть.

Разговор с Бурдо был очень кратким: Николя рассказал ему о встрече с Сартином и полученных новых заданиях. Инспектор не верил в то, что его шефа больше не интересует дело, которое их занимало: притворное равнодушие не могло его обмануть.

Они расставили приоритеты. Бурдо возвращался в Гренель, чтобы выяснить, нет ли у кого дубликата ключа от комнаты виконта. Он рассказал Николя, что сегодня вечером Сансон приступит к вскрытию тела виконта де Рюиссека. В течение всего дня он будет занят делом контрабандистов.

Что до встречи в кармелитской церкви, Николя решил отправить туда Рабуина. Один из самых лучших его шпионов недавно показал все свое умение и ловкость в прошлом деле. Он будет наблюдать за входом в монастырь, чтобы предупредить любую неожиданность. Так Николя мог располагать помощником, готовым прийти на помощь или стать гонцом в случае необходимости.

Николя предложил Бурдо встретиться за обедом в половине первого в мясной лавке Сен-Жермен. Место было выбрано правильно, оно находилось ровно посередине между кварталом Сен-Поль и Гренелем. Кроме того, оно было рядом с кармелитской церковью, где его должен был ожидать таинственный автор записки. Они часто захаживали в этот кабачок, где их всегда ожидало доброе вино и вкусная еда. Матушка Морель, хозяйка этого заведения, каждый раз с радостью их угощала. Тот, кто приедет первым, дождется другого. Через два часа каждый вернется к своим дальнейшим делам. Такой план казался наиболее разумным, ибо ни один из них не знал, сколько времени займут у них утренние расследования.

На том и порешив, Николя попрощался с отцом Мари, старым привратником, с которым его связывала крепкая дружба. Выйдя во двор, Николя увидел мальчишку, который, держа в руке поводья и покраснев от усилий, обтирал лошадь соломой. Ей, похоже, это нравилось, и она уткнулась мордой в шею мальчика. Он получил за свою работу пригоршню су, и его лицо осветилось беззубой улыбкой.

Николя вернулся к берегу Сены, пересек Гревскую площадь и доехал до гавани Сен-Поль. Как всегда по утрам, там было шумно, люди толкались и теснили друг друга, пытаясь взобраться на корабль. Большие закрытые суда, с помощью лошадей подтягиваемые к берегу, отчаливали ежедневно и славились удобством для путешественников и торговцев. Николя однажды посчастливилось побывать на борту королевского судна, которое ежедневно направлялось вверх по течению в сторону Фонтенбло. Николя остановил лошадь, приподнялся в стременах и залюбовался строем кораблей, расположившихся по всей длине берега реки. Через несколько мгновений он уже был перед особняком Бове, резиденцией баварского посла, недалеко от церкви Святого Павла. Николя вспомнил, что пленников, умерших в Бастилии, хоронили на кладбище этого храма. Гроб несли слуги из крепости, и на службе и погребении присутствовали лишь несколько полицейских чиновников.

Величавый дворецкий, надменность которого явно имела цель оправдать высокое звание хозяина, принял Николя весьма высокомерно и долго вел его по коридорам и закоулкам, прежде чем открыть ворота, выходящие во внутренний двор особняка Бове. Внимание Николя тут же привлек светловолосый молодой человек в рубашке, коротких штанах и с босыми ногами, который мыл залитую грязью карету с гербом Баварии, выливая на нее полные бадьи воды. Мажордом с резким акцентом пригласил Николя войти. Он был не слишком вежлив, и Николя это еще больше разозлило, но, понимая что гневом он себе не поможет, он убедил себя выдержать все до конца, оставаясь невозмутимым. Ему повторили то, что он уже знал: кучер, запятнавший честь баварского посла, сбежал и никто не знает, где он может скрываться. У Николя не было ни возможности, ни желания снова расспросить обо всем барона Ван Эйка, поэтому он попросил привести к нему лакея, сопровождавшего карету во время поездки в Версаль. Ему указали брезгливым жестом на человека в рубашке, усердно трудившегося во дворе. Сейчас его позовут и прикажут ответить на вопросы «господина». Мажордом пожелал остаться, чтобы услышать то, что расскажет слуга, но он не станет возражать, если Николя увезет его с собой на допрос.

Николя раскрыл табакерку и протянул ее слуге, и он, вытерев руки, смущенно взял щепотку, переминаясь с ноги на ногу. У него было широкое добродушное красное лицо, на котором легко читалось волнение от того, что к нему обращался представитель власти. Николя в свою очередь тоже взял понюшку табаку и вдохнул его с ладони. На минуту комната наполнилась дружным чиханьем. Николя высморкался в один из тех тонких батистовых платков, которые с маниакальной тщательностью для него каждый день стирала и гладила Марион. Слуга после некоторых размышлений использовал для этой цели свою рубашку. Он успокоился, тревога улеглась. Никогда не следует недооценивать, подумал Николя, совместное чихание — оно ободряет и роднит. Как-то раз он поделился этим наблюдением со своим другом, доктором Семакгюсом. Корабельный хирург рассудил, что это очищающее действие происходит от «племенных обычаев»; как совместная игра или еда, оно развеивает дурные мысли и избавляет от гнетущих ощущений. Полученное в компании другого человека удовольствие рождает между ними взаимное доверие.

Лицо лакея просияло от радости, и он выслушал первые осторожные вопросы Николя. Для начала комиссар немного отклонился от темы и расспросил его о местах, где он родился — о Нормандии, и долго рассыпался в похвалах этому краю, говорил о его лошадях, коровах, зеленых пастбищах и о красоте местных женщин. Затем он перешел к сути дела.

— Вы обычно правите лошадьми?

— Мой бог, нет! Я бы очень хотел, но пока что я стою сзади. Да, черт возьми, как бы мне хотелось носить кучерские сапоги и форму с галунами…

Его взгляд обратился кверху, вслед за несбыточной мечтой о резвых лошадях, ударах хлыстом и пышных кавалькадах на улицах города. Он представил, что сидит на кучерском месте как на троне и возглавляет уличную процессию.

— Размечтался, черт побери! Его заменят на другого, тоже из офицеров-пехотинцев.

— Офицеров-пехотинцев?

— Сидя выше других, некоторые начинают слишком много о себе воображать!

Он остановился, затем с задумчивым видом продолжил:

— Изо всех нас он получал самое большое жалованье, а деньги, вырученные за табак, он мог даже откладывать.

— Вы знаете его поставщика?

— Мы все знаем, да только никто его не назовет, иначе тут же вылетит на улицу.

— Можете ли вы рассказать мне о событиях вчерашнего вечера?

— Как можно отказать доброму господину с таким же добрым табаком?

Николя понял намек и снова пригласил своего собеседника угоститься понюшкой. Тот снова расчихался и после обтер рот рубашкой.

— Мы возвращались из Версаля по большой парижской дороге, — продолжил слуга. — Гийом, наш кучер, был неспокоен. Возможно, у него совесть была нечиста из-за этого табака. Да еще на выходе из замка нашей правой лошади зажала ногу проезжавшая мимо карета нунция. Нога была разодрана до мяса. Подъехав к Севрскому мосту, кучер попросил разрешения у хозяина остановиться и промыть кобыле рану. Бедное животное сильно хромало. Какая же там была грязь! Я соскочил на землю, только сняв туфли и завернув наверх штаны. Настоящее месиво из мусора и нечистот, воняло как в клоаке. Я загубил там пару отличных чулок.

Николя внимательно слушал.

— Стемнело. Возле воды мы наткнулись на еще одну карету. Рядом с ней два человека тащили в воду третьего. Он, кажется, был без чувств. Гийом спросил, что они делают. Они оказались навеселе. Их друг напился до того, что потерял сознание. Мне эти два хлыща показались довольно подозрительными. Они тут же сорвались с места, запихнули своего приятеля в карету и умчались так быстро, как будто кто им задницы поджег, простите меня, месье. Мы промыли лошади рану, и она успокоилась. Мы доехали до Парижа, и у ворот Королевского совета нас остановил дозорный и нашел в карете табак. Бьюсь об заклад, это все случилось из-за того, что карета была вся в грязи, вы видели, как я мыл ее перед вашим приходом. Вы когда-нибудь видели карету посла, едущего из Версаля в Париж, в таком виде? Таможенники не упустили возможность этим воспользоваться.

— Все ясно, — ответил Николя. — Вы отличный рассказчик.

Польщенный слуга выпятил грудь и одернул рубашку.

— Вы хорошо разглядели людей, которых потревожили на берегу?

Прикрыв глаза, слуга попытался собраться с мыслями.

— Они были мрачные.

— Чем то огорчены?

— Нет, что-то между собакой и волком. И их лица было трудно рассмотреть. Я видел лишь плащи и шляпы.

— А пьяный?

— Его я тоже почти не разглядел, у него парик сбился на лицо.

Николя задумался. Неясные мысли роились в его голове. Внутренний механизм был запущен, но его винтики и пружинки были такими хрупкими. Он вернулся к цели своего визита.

— А ваш кучер?

— Солдаты сопроводили карету до дома. Едва все утихло, Гийом удрал. Так быстро скрылся из виду, точно ошпаренная кошка.

Николя решил, что его миссия здесь закончена. Свидетель допрошен, и теперь Николя оставалось только подготовить отчет месье де Сартину, который в свою очередь отчитается перед Шуазелем. Послу Баварии принесут извинения, и все будет улажено. Незначительное происшествие канет в небытие; останется лишь неприятный осадок из-за задетого самолюбия, но и это скоро забудется. Не было никакой загадки. Имя и приметы кучера разошлют всем комиссарам в округе. Немного удачи — и его поймают и отправят на каторгу. Николя подошел к своей кобыле, которая в ожидании объедала поздние цветы у выкрашенной известью белой стены.

Николя без помех проехал через Новый Мост и улицу Дофина до перекрестка Бюсси. На улице Бушери-Сен-Жермен он заприметил знакомое место. Пробило четверть первого. В маленьком кабачке со столами, испещренными следами от ножа, его радостно встретила и прижала к своей пышной груди матушка Морель. Его новое назначение на должность комиссара полиции Шатле не изменило ее теплых чувств к нему. Она радовалась, что он по-прежнему оставался завсегдатаем ее заведения, и — кто знает — может, рассчитывала на него в случае необходимости. Это правда, что, несмотря на запрещение полиции, она подавала свиные потроха. Она уже знала привычки Николя и тут же подала ему стакан сидра и тарелку с ломтиками бекона и хрустящим хлебом. Несколько минут спустя появился Бурдо.

Каждый из них считал обед делом серьезным. Вновь появилась хозяйка, и они обратились к ней за советом.

— Мои ребятки, — сказала она с материнской нежностью, которая так ей шла, — я припасла для вас кое-что, как будто знала, что сегодня вы будете здесь. На первое — суп из грудинки ягненка…

Она остановилась, чтобы поправить вырез платья, раскрывшегося на груди от проявления чувств.

— Вам я раскрою свои секреты. Я кладу в кастрюлю четыре-пять фунтов свежей говядины…

— С лопатки? — спросил Бурдо.

— Да, с лопатки, если угодно, вкусная часть. Когда бульон закипит, я добавляю шпик и грудинку ягненка. Затем побольше соли, гвоздики, тимьяна, а еще несколько кочанчиков латука или пучков щавеля, хотя последний, разварившись, меняет цвет, и, конечно, несколько головок белого лука. Все это должно как следует повариться и потушиться, а потом для цвета я добавляю несколько желтков, смешанных с уксусом.

— А на второе? — спросил Николя.

— На второе — одно из моих секретных блюд, фрикадельки из жареной свиной печенки. Не стану ничего от вас скрывать: я нарезаю печенку, смешиваю ее на треть со шпиком, пряными травами, толченой гвоздикой, перцем, мускатным орехом, чесноком и тремя яичными желтками. Затем скатываю фрикадельки и тесно выкладываю их на металлическую решетку. Потом ставлю их вариться, добавив в кастрюлю немного топленого сала и белого вина. И подаю с горчицей — пальчики оближешь.

Два друга захлопали в ладоши, и матрона исчезла на кухне. Теперь они могли начать разговор.

— Ваша поездка в Гренель привнесла что-то новое в наше дело?

На лице инспектора отразилось сомнение.

— Хозяин дома принял меня очень неприветливо. Он вел себя весьма заносчиво, вы точно его описали. От Пикара тоже было немного толку. С ключом также мало что прояснилось. Дубликат был, но он потерялся во время ремонта дворца после покупки. Ничего определенного.

— Что еще?

— Ничего особенного. Я еще раз осмотрел комнату виконта. Кроме двери и окон в ней нет никаких других входов и выходов. Я даже проверил дымоход, едва не испортив свой костюм.

Он указал на камзол, где еще оставалось несколько черных следов.

— Но зато меня крайне заинтересовали книги в библиотеке виконта. Странный выбор для молодого человека — молитвенники и теологические сочинения.

— Вас это тоже удивило? Надо бы проверить.

— И туалетная комната…

Фраза Бурдо повисла в воздухе.

Снова появилась матушка Морель, с дымящейся супницей в руках. Молодые люди набросились на ее содержимое и долгое время ни о чем другом не думали.

— В самом деле, — заговорил Бурдо. — Нам не хватает нескольких добрых бутылок! Сидра недостаточно для таких смачных кусков.

— У нашей хозяйки нет разрешения продавать спиртное. Она и так рискует из-за свинины, и не хочет лишних проблем из-за виноторговцев. Она как-то призналась мне, что они отправляли к ней шпионов, чтобы убедиться, соблюдаются ли правила в ее заведении.

— Но я уверен, что у нее припасено несколько кувшинов молодого вина.

— Не для нас. Она схватит нас за горло, если мы только об этом заикнемся…

— Я знаю, вам ничего не нужно, кроме фрикасе из свиной ножки. Закон преступает закон…

— Конечно, я нарушитель. Но что касается вин, она не смеет ослушаться…

Бурдо вздохнул. Лицо его выражало удовольствие и счастье: он очень любил эти застольные разговоры с Николя.

— Вернемся к нашему делу, Николя. Что вы надеетесь найти в кармелитской церкви?

— Все говорит о том, что записка была написана графиней де Рюиссек. Почерк женский, очень аккуратный. Кто еще мог ее отправить?

— Когда я уезжал из Гренеля, граф приказал подать ему карету для поездки в Версаль.

Матушка Морель внесла огромное глиняное блюдо с хрустящими фрикадельками с золотистой корочкой.

— Ну, мальчики, что скажете? А вот и горчица!

— Мы скажем, что еда превосходна как всегда, а мой друг Бурдо предлагает добавить к ней напиток, не менее достойный.

Хозяйка приложила палец к губам.

— Будьте осторожны, ведь нас могут услышать. Я не желаю с вами ссориться, но здесь всегда может оказаться какой-нибудь тип, который только и ждет, чтобы меня уличить, вам должно быть об этом известно.

Она сердито огляделась вокруг и ушла.

— Вы правы, Бурдо, она не клюнула… Что скажете? Ах да, Версаль… Это не предвещает ничего хорошего. Наш граф поехал жаловаться своим покровителям.

— Увы, да — у него есть защитники при дворе!

Они немного помолчали.

— Вы все еще убеждены, что мы имеем дело с убийством? — наконец спросил Бурдо.

— Да, я абсолютно уверен. Я не буду вдаваться в детали своих рассуждений — подожду заключений Сансона. Как только мы получим доказательства, мы укрепим свои позиции и выиграем время у тех, кто желает противостоять правосудию. Нужно выяснить все: кто, почему, как…

Свиные фрикадельки таяли во рту; молодые люди кусочками хлеба собрали остатки еды с тарелок. Насытившись, Бурдо закурил трубку.

— Вскрытие назначено на девять часов вечера. Не забудьте прихватить свой табак…

Николя улыбнулся. Это была их давняя традиция. Во время вскрытий в Басс-Жеоль инспектор советовал Николя не жалеть табаку.

В три часа они разошлись. Николя решил пешком дойти до кармелитского монастыря. Со дня его приезда в столицу он был очарован этим городом и ценил каждую возможность пешей прогулки. Он множество раз удивлял Сартина своим детальным знанием кварталов. Это очень помогало в работе. Он держал в голове подробную карту центральной части города. За минуту он был способен мысленно перенестись туда и найти самую крохотную улочку. С улицы Дюфур и Вье-Коломбье он перешел на улицу Кассетт, прошел мимо бенедиктинского монастыря Святого Таинства и оказался на улице Вожирар, где был главный вход в кармелитский монастырь. На безлюдной улице эхом раздавался стук копыт его лошади. Николя остановился, взволнованный видом места, знакомого ему с первых дней в Париже. Именно отсюда однажды утром он отправился в Шатле, на встречу с генерал-лейтенантом полиции.

Рабуин всегда был самым немногословным шпионом в его отряде. Не было ни единого следа его присутствия. Где, черт возьми, он мог прятаться? И все же он был там. Николя чувствовал на себе его взгляд. Он располагал достаточным временем, чтобы приветствовать отца Грегуара, своего старого друга. Привязав лошадь, он пошел по знакомым коридорам монастыря, пересек двор и вошел в аптекарскую, полную ароматов лекарственных трав. Старый монах в очках на носу взвешивал на весах сухие травы. Николя почувствовал резкие запахи, которые еще недавно так его раздражали. Он чихнул, и монах обернулся.

— Кто осмелился меня беспокоить? Я занят…

— Бывший ученик, житель Нижней Бретани.

— Николя!

Он заключил молодого человека в объятья, затем отстранил, чтобы как следует его рассмотреть.

— Ясный и бесстрашный взгляд, благородное лицо, румяные щеки. Все на месте. Я слышал о твоем повышении. Помнишь ли ты, что я его предсказывал? Я предчувствовал, что месье де Сартин изменит твою жизнь. Я часто благодарю за это Господа.

Они погрузились в воспоминания о еще недалеком прошлом. Николя рассказал отцу Грегуару о причинах, приведших его в монастырь, и узнал от своего друга, что графиня де Рюиссек часто бывала здесь и исповедовалась у одного из отцов-кармелитов. Время шло, Николя ждал, когда церковный колокол пробьет четыре часа. Ему показалось, что он запаздывал. Взглянув на часы, Николя подскочил: колокольный звон опаздывал очень сильно. Отец Грегуар объяснил, что они не звонили каждый час, чтобы не нарушать покоя одного из братьев, лежащего в агонии.

Молодой человек, запыхавшись, подбежал к церкви. Она была пуста. Николя перевел дух, он все-таки оказался здесь раньше назначенного времени. Его окружили запахи ладана, погасших свечей и тления. Он проверил четыре боковые часовни — они тоже были пусты. Николя полюбовался прекрасной статуей Девы Марии из белого мрамора, отец Грегуар так часто повторял ему, что она была изваяна по модели Бернини. Подняв голову, он узнал роспись купола, на которой пророк Илья парил в небесах на огненной колеснице. Перед алтарем был колодец, по которому спускали тела усопших монахов. Он был открыт. Николя хорошо знал его, именно по нему в склеп попадала святая вода.

Николя снова начал задыхаться. Такое с ним часто случалось от запаха ладана. Он присел на скамеечку для молитв и постарался усмирить чувство удушья. Внезапно его внимание отвлекли крики и звук быстрых шагов. Они эхом отдавались в стенах здания так, что невозможно было определить, с какой стороны они идут. Вскоре они утихли, и воцарилась такая глубокая тишина, что Николя слышал потрескивание горящих свечей и скрип деревянных панелей. И тут снова послышались крики. Вбежал отец Грегуар, с разгоряченным лицом, за ним следовали еще три монаха. Он бормотал обрывочные фразы:

— О, Господи! Николя… случилось ужасное…

— Успокойтесь и расскажите мне все по порядку.

— Когда вы ушли… мне сообщили о смерти нашего настоятеля. В отсутствие отца аббата я отдаю все распоряжения. Я попросил подготовить склеп для похорон. А там, там…

— Там — что?

— Отец Ансельм спустился и обнаружил… Он нашел…

— Но что же там?

— Тело графини де Рюиссек. Она упала в колодец.

IV

Date: 2015-07-11; view: 313; Нарушение авторских прав