Бледная река смерти

В ту же ночь Золотая Луна оставила госпиталь, не обращая внимания на мольбы целителей и леди Камиллы.

— Я прекрасно себя чувствую, — говорила она, отвергая их попытки удержать ее в постели. — Мне необходим отдых, это так, но здесь я его не найду.

Только не с мертвыми.

Она проходила садами и внутренними дворами комплекса зданий Цитадели, ярко освещенных огнями. Она шла, не глядя по сторонам, не отвечая на приветствия. Она шла, вперив глаза в дорожку перед собой и не поднимая их. Стоило ей посмотреть куда-нибудь, и она бы увидела их. Они следовали за ней.

Она слышала их умоляющие шепоты. Чувствовала на своем лице, руках их прикосновения, мягкие, как стебель молочая. Они скользили вдоль ее тела, как газовые шарфы. Она боялась, что если посмотрит на них, то увидит Речного Ветра. Но потом поняла, что, возможно, из-за них его дух перестал приходить к ней. Он утонул в этой страшной реке, и его унесло прочь. Она никогда не найдет его.

Дойдя до Главного Лицея, она бегом поднялась по длинной лестнице, которая вела к ее покоям. В первый раз она благословила это молодое тело, которое было не только сильным, но и жаждало физических нагрузок. Взбежав до своего этажа, она обернулась к преследовавшим ее.

— Подите прочь. У меня для вас ничего нет.

Мертвые подползли к ней — старик, какой-то воин, ребенок-калека. Они умоляли ее, тянули к ней руки, но неожиданно исчезли. Будто чей-то голос велел им уйти, но это был не ее голос.

Золотая Луна захлопнула за собой дверь.

У себя она наконец-то по-настоящему осталась одна. Мертвые не вползли сюда. Наверное, когда она отказалась что-либо подать им, они улетели искать другую добычу. Она бессильно привалилась к двери, изнемогая от страха перед увиденным. Здесь, в темноте, она мысленным взором опять увидела мертвецов, высасывавших жизнетворную силу из ее последователей. Так вот почему целительство перестало действовать по всему миру. Мертвые грабили живых. Но почему? Какая нужда мертвым в мистической силе? Какая власть управляет ими? Куда они так сосредоточенно стремятся?

— Почему же мне дано видеть их? — пробормотала она. Послышался стук в дверь. Она не стала открывать, лишь убедилась в том, что дверь заперта. Стук повторился снова, потом еще и еще раз. Голоса — голоса живых — звали ее. Когда она не отозвалась, они умолкли. Она слышала, как они переговаривались между собой, совещаясь, что делать.

— Уходите! — приказала она устало. — Уходите и оставьте меня в покое.

И немедленно живые, так же как прежде мертвые, отступили и оставили ее одну.

Золотая Луна прошла через комнаты, подошла к огромным окнам, выходившим на море, и растворила обе створки одного из них.

Ломтик луны изливал бледный свет на воды океана. Его поверхность выглядела необычно. Тонкая маслянистая пленка покрывала воду, и под ней вода стояла совершенно неподвижная и гладкая. Ни малейшее дуновение ветерка не волновало ее. В воздухе чувствовался странный аромат этого маслянистого вещества, разлитого по поверхности воды. Ночь была спокойной, звезды яркими, небо пустым.

Было видно, как уходили в открытое море корабли, казавшиеся черными на фоне серебристых вод. В воздухе пахло надвигавшимся штормом, и бывалые моряки, расчислив приметы, уводили корабли в океан — там было безопасней, чем вблизи суши, где волны могли сокрушить суда о прибрежные утесы или разбить о пристань. Золотая Луна проводила их взглядом, наблюдая, как казавшиеся игрушечными суденышки скользят по поверхности темного зеркала.

Там, над океаном, плыли мертвецы.

Золотая Луна опустилась на колени, облокотилась о подоконник и положила подбородок на руки, наблюдая за этим потоком. Луна уходила за горизонт, ее тонкий серп уже тонул в темной воде. Звезды горели ярким и холодным блеском, вместе со своими отражениями в темной воде, такой спокойной, что женщина не могла различить, где кончается небо и начинается океан. Маленькие волны плескались у самого берега с надоедливым постоянством, с каким порой канючит больной и капризный ребенок, требуя к себе внимания взрослого. Мертвые плыли к северу бледным размытым потоком, не обращая внимания ни на что, кроме того зова, который только они и могли слышать.

Нет, оказывается, не только они.

Золотая Луна вдруг услышала песню. Голос, певший ее, проникал в самую глубину ее души.

— Ты найдешь его, — пел он ей, — он служит мне. Ты обретешь его, и вы соединитесь.

Золотая Луна прильнула к окну, опустив голову и дрожа от страха, ужаса и возбуждения. Она вскрикивала в тоске и с мольбой тянула руки туда, откуда доносилось пение. С такой же мольбой, с какой мертвые тянули руки к ней. Всю ночь она провела на коленях, ее душа впитывала чудесное пение с содроганием, которое было и болью, и наслаждением. Она смотрела, как течет бледная река мертвых, внимая этому зову, а волны все продолжали то набегать на берег, то вновь отступать в безмерное пространство воды.

Занимался рассвет. Солнце показалось над маслянистой поверхностью воды, его лучи казались покрытыми той же радужной пленкой, которая придавала зеленоватый оттенок его золотому свету. В воздухе, горячем и душном, витал странный запах.

Золотая Луна поднялась с колен. Мускулы ее одеревенели и ныли от неудобной позы, но быстрыми движениями она оживила их и сделала вновь гибкими. Затем достала из шкафа накидку, теплую и тяжелую, несмотря на то что день обещал быть жарким.

Распахнув дверь, она столкнулась лицом к лицу с Палином, как раз поднимавшим руку, чтобы постучать.

— Госпожа Первая Наставница, — обратился он к ней, — мы все обеспокоены…

Мертвые вились вокруг него. Они тянули его за рукава одежд, их губы жадно прижимались к его изувеченным пальцам, их руки пытались стащить с него магический перстень, но их завывания и жалобные стоны показывали, что им это не удается.

— Что случилось? — прервал он себя, напуганный странным выражением ее лица. — Что такое, госпожа? Почему вы на меня так смотрите?

Она оттолкнула его с такой силой, что он ударился о стену, и, подхватив подол платья, сбежала вниз по лестнице. Она очутилась в зале, заполненном преподавателями и студентами. Кое-кто из них окликнул ее, некоторые побежали вслед. Стражники застыли в недоумении, беспомощно провожая ее глазами. Она бежала, не обращая ни на кого из них внимания, мимо хрустальных зданий, мимо садов и фонтанов, мимо зеленого лабиринта и серебряной лестницы, мимо рыцарей и стражников, посетителей и учеников, мимо мертвецов. Она бежала к гавани. Она бежала к гладкому, спокойному океану…

Тас и гном составляли карту лабиринта — и в этот раз, впервые в долгой и злополучной ее истории, дело продвигалось успешно.

— Уже скоро, как ты думаешь? — спросил у гнома изнывавший от нетерпения Тас. — А то моя левая нога совсем онемела.

— Стой тихо! — приказал гном. — Не двигайся. Я уже почти закончил. Черт побери этот ветер! — раздраженно добавил он. — Хоть бы он прекратился, что ли. Все время сдувает карту.

Тассельхоф подчинился приказанию, хотя не двигаться ему было очень трудно. Он стоял на одной из тропинок в самом центре лабиринта, балансируя на левой ноге. Правая была самым неудобным образом задрана вверх и привязана к ветке изгороди ниткой из его собственного правого носка. Этот шерстяной носок уже сильно уменьшился в размерах, потому что, распускаясь, он прокладывал нитяную дорожку по всей длине лабиринта.

План гнома использовать носки оказался совершенно гениальной научной догадкой, правда, Конундрум сокрушался насчет того факта, что, хотя ему и удалось наконец достичь успеха, он не сумел применить кнопок, шестеренок, шкивов, шпинделей или колесиков, которые всегда являются таким утешением для существа с научным складом ума.

Тот факт, что чудесный механизм, посредством которого была достигнута Цель Всей Жизни, назывался «носки обыкновенные, стопроцентная шерсть», был ужасным ударом для Конундрума. Он провел всю ночь в размышлениях, как бы добавить к этому что-нибудь паровое или механическое, но набрел лишь на одну мысль — создать снегоступы, которые бы не только очень быстро двигались, но и обогревали бы ноги. Но все это не имело отношения к Цели Всей Жизни.

В конце концов он был вынужден вернуться к своему простому первоначальному плану. В крайнем случае он всегда мог украсить чем-нибудь свое изобретение на последнем этапе. Они приступили к работе ранним утром, еще до рассвета. Конундрум поставил Тассельхофа у входа в лабиринт, привязал один конец ниточки носка к ветке и пустил кендера в лабиринт. Носок, аккуратненько распускаясь, оставлял за собой дорожку кремового цвета. Стоило Тасу избрать неверное направление и оказаться в тупике, как он поворачивал обратно, сматывал нитку в клубочек и шел дальше по лабиринту, пока не набредал на правильный поворот тропинки. Едва он там оказывался, как Конундрум падал плашмя на живот и принимался наносить пройденный кендером маршрут на карту.

Постепенно они достигли середины лабиринта; так далеко гному еще ни разу не удавалось добраться. Пока чулочно-носочное изделие кендера обеспечивало их путеводной нитью, гном был уверен, что одолеет весь лабиринт и завершит день созданием полной его карты.

Что же касается Тассельхофа, то он не испытывал и половины того счастья, которое охватывает стоящего на пороге великого научного открытия. Каждый раз, запуская руку в карман, он натыкался на холодные грани магического устройства. Он был более чем уверен, что оно назло ему оказывается в тех местах и кармашках, где, как он точно знал, его не было еще пять минут назад. Куда бы он ни совал руку, она непременно находила устройство для перемещения во времени.

И всякий раз, когда оно кололо и тыкало его руку, гном вспоминал костлявый палец Фисбена, который колол и тыкал его в спину и грозил, напоминая о данном Тасом обещании не «лоботрясничать».

Конечно, кендеры имеют традиционное и своеобразное понятие об обещаниях — последние кажутся им чем-то вроде осенней паутинки, только и годной на то, чтобы привязывать к листьям крылья бабочек, и ни на что больше. Ни один нормальный человек не станет полагаться на обещание, данное кендером, если он только не полный псих, недотепа или умственно неустойчивый субъект (все эти определения удивительно точно подходили Фисбену). Тассельхоф ни на секунду не задумался бы над тем, чтобы нарушить свое обещание, — собственно, он и не собирался его выполнять и знал, что и Фисбен не предполагал такое возможным, — если бы только не слова Карамона на его, Тассельхофа, похоронах.

Эта похоронная речь указывала на то, что Фисбен ждал выполнения Тасом своего обещания. Фисбен ждал этого, потому что Тассельхоф был не обычным кендером. Он был храбрым кендером, отважным и — ужасное слово! — честным кендером.

Тассельхоф оглядел честность сверху, глянул на нее снизу, заглянул внутрь, осмотрел с разных сторон. Двух мнений быть не могло. Честные люди держат свои обещания. Даже если они, эти обещания, ужасны и подразумевают необходимость вернуться обратно в прошлое, где кое-кого ожидает нога гиганта, готовая расплющить и насовсем, до смерти, убить этого самого кое-кого.

— Готово! Сделано! — торжествующе воскликнул гном. — Можешь опустить ногу. А сейчас поверни за этот угол. Справа от тебя. Нет, слева. То есть нет, справа…

Тассельхоф повернул, чувствуя, как носок разматывается с его ноги. И наткнулся на лестницу. Перед его глазами высилась витая лестница. Сделанная из серебра. Витая серебряная лестница в самом сердце лабиринта.

— Ура! Получилось! — закричал гном.

— Что получилось? — спросил Тас, не сводя глаз с лестницы. — У кого получилось?

— Мы добрались до самой середины лабиринта! — Конундрум, дурачась, скакал вокруг него, расплескивая чернила.

— Как прекрасно! — отозвался Тассельхоф и двинулся к серебряной лестнице.

— Стоп! — воскликнул гном. — Ты разматываешься слишком быстро! Нам еще нужно нанести на карту выход.

И в этот самый момент носок Таса кончился. Кендер это едва заметил, настолько он был поглощен видом непонятной лестницы. Казалось, она возникала прямо из ничего. Ни на чем не держась, лестница просто висела в воздухе, сверкающая и подвижная, как ртуть. Она раскачивалась, поворачивалась вокруг своей оси и вела прямо на небо. Подбежав к нижней ступеньке, Тас, задрав голову, посмотрел наверх.

Он смотрел и смотрел, и видел только синее небо над головой, и оно все синело, и синело, и нигде не кончалось, как порой не кончается долгий летний день, такой чудесный и ясный, что вы просто мечтаете, чтобы он продолжался без конца. Хотите, чтобы он продолжался вечно, хотя и знаете — и небо говорит об этом, — что должна прийти ночь, иначе не будет завтрашнего дня, знаете, что ночь имеет свою красоту и свое блаженство.

Тассельхоф подпрыгнул и начал взбираться по ступенькам.

Ниже карабкался Конундрум.

— Странная конструкция, — бормотал он про себя. — Ни пилонов, ни распорок, ни заклепок, ни стоек перил, ни самих перил. Никакой техники безопасности. Придется доложить кому следует. — Гном помолчал и, достигнув примерно двадцатой ступеньки, огляделся по сторонам: — Батюшки, что за вид! Мне видна даже гавань. — Тут он испустил такой вопль, что его можно было принять за полуденный сигнал с горы Небеспокойсь, который обычно приходился на три часа ночи:

— Мой корабль!

Конундрум выпустил из рук карту, расплескал чернила, скатился по лестнице с развевавшимися по ветру редкими волосами, споткнулся о нитку из носка Таса, привязанную к изгороди в начале лабиринта, вскочил и помчался к гавани с такой скоростью, о которой могли бы только мечтать создатели пароприводных поршневых снегоступов.

— Держи вора! — вопил гном. — Это мой корабль!

Тассельхоф посмотрел вниз, чтобы узнать, чем вызвано все это волнение, увидел, что это всего лишь гном, и перестал о нем думать. Гномы — известные баламуты.

Он уселся на ступени, уперся своим маленьким острым подбородком в ладони и принялся думать об обещаниях.

Палин попытался поймать Золотую Луну, но боль в ноге заставила его замереть на месте. Он помассировал ногу и, когда смог идти дальше, хромая, спустился по лестнице. Зал взволнованно гудел. Золотая Луна только что пробежала через него как сумасшедшая и исчезла из виду прежде, чем кто-нибудь успел ее остановить. Присутствующие были настолько удивлены, что им не сразу пришло в голову задержать ее. Пока они приходили в себя, она успела скрыться. Теперь вся Цитадель, не жалея сил, разыскивала ее.

Палин не стал рассказывать о ее словах. Все и так уже обсуждали поведение Первой Наставницы тревожным тоном. Ее дикие слова о мертвых, которые кормились магией, могли лишь убедить их — как они только что убедили его, — что бедная женщина слегка повредилась в уме от своего чудесного преображения. Но он все еще видел ее взгляд, исполненный ужаса, и чувствовал мощный толчок, отбросивший его к стене. Маг предложил поискать ее, но леди Камилла любезно уверила его, что оба ее рыцаря и все гвардейцы Цитадели уже отправлены на поиски и что они полностью владеют ситуацией.

Не зная, что еще делать, он вернулся в свои комнаты, попросив предварительно леди Камиллу известить его в случае поступления каких-либо новостей.

— Теперь, — сказал он себе со вздохом, — лучшее, что. я могу сделать, — это оставить остров. Ничего у меня тут не получилось. Тас избегает меня, и я не могу его винить за это. Золотой Луне я лишь добавил хлопот. Возможно, это я — причина ее странного поведения.

Его гостевые апартаменты в Цитадели были просторным помещением на втором этаже, состоявшим из небольшой спальни, кабинета и гостиной. Одна стена в гостиной, обращенная на запад, была целиком сделана из стекла и открывала волшебный вид на небо и океан. Нервный, взволнованный, слишком взбудораженный, чтобы спать, Палин безостановочно бродил по гостиной, затем подошел к окну и постоял, глядя на море. Вода, как зеленое зеркало, отражала безоблачное небо. Если не считать серо-синей линии горизонта, он не мог бы сказать, где кончается море и начинается небо. Представший перед ним вид был странно томительным.

Палин прошел в кабинет и сел за стол, подумав, что следует послать письмо Йенне. Он взял перо, но слова путались у него в голове, не складываясь в предложения. Он потер опухшие веки. За всю ночь ему не удалось заснуть ни на минуту. Стоило ему задремать, как он слышал чей-то голос, звавший его, и тут же испуганно вскакивал.

Его голова клонилась все ниже, ниже и наконец легла на руки. Он закрыл глаза. Гладкое зеркальное море накатилось на него. Теплая, темная вода…

— Палин! — донесся далекий шепот. — Палин! Проснись!

— Папа, погоди минутку, — попросил он, ему приснилось, что он снова ребенок. — Папа, я сейчас приду…

Над ним стоял Карамон. Большой, с добрым лицом, он был таким же, каким Палин видел его в последний раз. Но он стоял, странно колышась, бестелесный, как дым от тлеющих углей. Отец его был не один. Его окружали призраки, они жадно тянули руки к Палину.

— Отец! — закричал маг. Его голова дернулась, он смотрел, не веря глазам. Он не мог говорить, только смотрел, как фантастические силуэты собираются вокруг него, пытаясь схватить за руки или одежду.

— Вон отсюда! — закричал на них Карамон тем же ужасным шепотом. Он оглянулся, и призраки отпрянули, но не исчезли вовсе. Они продолжали пожирать Палина своими голодными глазами.

— Отец, — произнес Палин. Или попытался произнести? В горле у него так пересохло, что слова словно царапали слизистую гортани. — Отец, что это?

— Я искал тебя! — с отчаянием заговорил Карамон. — Слушай! Рейстлина нет здесь! Я не могу его найти! Что-то происходит странное…

Новые призраки появились в комнате. Они скользили мимо Карамона, проплывали над ним и мимо него. Они все время куда-то перемещались, не находя покоя. Они окружили Карамона и стали тащить его за собой, как тащит обезумевшая толпа сопротивляющиеся тела к гибели.

Удвоив усилия, Карамон освободился от них и кинулся к Палину.

— Сын! — закричал он, но этот крик был почти неслышным. — Не убивай Таса! Он должен…

И внезапно Карамон исчез. Его неясный силуэт мгновение дрожал в воздухе, затем распался на отдельные клочья, как будто чья-то рука разогнала дымок сигареты. Они заскользили в стороны под напором леденящего душу ветра.

— Отец! Я не понял! Папа!

Звук собственного голоса разбудил Палина. Он резко выпрямился, испуганно хватая ртом воздух, словно ему в лицо только что плеснули холодной водой. Затем дико оглянулся:

— Отец!

Комната была пуста. Солнечный свет лился широким потоком в окно. Воздух был горячим и тлетворным.

— Сон, — пробормотал Палин.

Но каким же реальным был этот сон! Вспомнив, как мертвые клубились вокруг него, Палин содрогнулся от ужаса, по его телу пробежали мурашки. Он словно все еще чувствовал, как шарят по нему мертвые пальцы, как хватают они его одежду, шепча и умоляя. Он провел руками по лицу, будто снимая налипшую паутину.

Точно как говорила Золотая Луна…

— Что за чепуха, — громко произнес он. Ему необходимо было слышать живой человеческий голос после этих жутких шепотов. — Это ее слова застряли у меня в голове, вот и все. Неудивительно, что мне приснился кошмарный сон. Сегодня вечером я обязательно выпью снотворный настой.

Кто-то крутил ручку двери, пытаясь ее открыть, но обнаружил, что дверь заперта. Палин застыл от страха, сердце колотилось у него в горле.

Затем послышался металлический скрежет. Кто-то возился отмычкой в замке.

Нет, это не привидения. Это просто кендер.

Палин вздохнул, подошел к двери и открыл ее.

— Доброе утро, Тас.

— А, привет, — отозвался Тассельхоф. Кендер стоял наклонившись, с отмычкой в руках, внимательно разглядывая то место, где был замок перед тем, как дверь распахнулась. Затем выпрямился, сунул отмычку в передний карман.

— Я подумал, что, может быть, ты спишь, и не хотел беспокоить тебя. У тебя ничего нет поесть? — Кендер прошел в комнаты.

— Послушай, Тас. — Палин старался держать себя в руках. — Сейчас мне не до тебя, к тому же я очень устал. Я не спал всю ночь…

— Я тоже. — Тас вошел в гостиную и плюхнулся на стул. — Я вижу, что у тебя нет ничего съестного. Ладно, это не важно. Я все равно есть не хочу.

Он замолчал, болтая ногами туда-сюда, уставившись за окно. Так он просидел молча не менее пяти минут.

Палин, оценив по достоинству это экстраординарное событие, пододвинул другой стул и сел с ним рядом.

— Что случилось, Тас? — спросил он тихо.

— Я хочу отправиться обратно, — сказал Тас, не глядя на мага и не отводя глаз от окна. — Я же пообещал. Раньше я как-то не думал об этом, но обещание — это не что-то такое, что выходит у тебя изо рта. Ты даешь обещание своим сердцем. И каждый раз, когда ты его нарушаешь, там, по-моему, что-то рвется. Так можно в конце концов и разорвать все свое сердце. Думаю, что уж лучше пусть меня растопчет та гигантская нога.

— Ты очень мудрый, Тас. — Палину стало стыдно самого себя. — Ты гораздо умнее меня.

Он помолчал несколько минут. В ушах у него опять зазвучал голос отца: «Не убивай Таса!» Видение было таким реальным, что не походило на сон. Маги умеют доверять своим инстинктам, прислушиваться к голосу сердца и души, ибо это их голосом говорит магия. Палин решил, что, возможно, это его собственный внутренний голос предостерегает его от поспешности, от необдуманных поступков, призывая поразмыслить как следует.

— Тас, — медленно заговорил он, — я передумал. Я не хочу, чтобы ты возвращался в прошлое. По крайней мере сейчас.

Тас вскочил на ноги:

— Правда? Мне не придется умирать? Серьезно? Ты это серьезно говоришь?

— Я сказал только, что тебе сейчас не придется возвращаться в прошлое, — урезонил его Палин. — Конечно, когда-нибудь такое время наступит.

Но его слова пропали для счастливого кендера впустую. Он скакал по комнате, и содержимое его многочисленных сумочек рассыпалось при каждом прыжке.

— Как замечательно! Можно, мы отправимся кататься на лодке, как Золотая Луна?

— Золотая Луна уплыла на лодке? — переспросил изумленный Палин.

— Да, — беззаботно подтвердил Тас. — На лодке. С гномом. Во всяком случае, если он сумел догнать ее. Конундрум так быстро поплыл за ней. В жизни не видел, чтобы гномы так быстро плавали.

— Она сошла с ума, — проборматал маг и направился к двери. — Мы должны поднять всю охрану. Нужно послать кого-то к ней на спасение.

— А, они уже поплыли, — отмахнулся Тас. — Но не думаю, что они их поймают: знаешь, Конундрум сказал мне, что его «Непотопляемый» может плыть под водой, как дельфин, потому что он соп… суп… суб… как его там. В общем, лодка, которая плавает под водой, как рыба. Конундрум показывал мне вчера вечером. Его кораблик и выглядит как настоящая рыба, только большая и стальная. Интересно, а отсюда их видно?

Тассельхоф подбежал к окошку. Прижав нос к стеклу, он стал таращить глаза, пытаясь разглядеть далеко в море маленькую лодку. Палин, пораженный внезапной новостью, забыл про свое видение. Он от души надеялся, что это всего лишь обычные россказни Таса и что Золотой Луне никогда не пришла бы в голову отправиться в плавание на этом самом «суб».

Он решил спуститься вниз и разузнать, в чем дело, и уже направился к двери, когда утреннюю тишину внезапно разорвал гудок сирены. Тут же громко и тревожно зазвонили колокола. Множество голосов заговорили разом, спрашивая Друг у друга, что произошло. Другие голоса отвечали им, их тон был испуганным.

— Что это? — спросил Тас, все еще выглядывая в окно.

— Они призывают вооружаться, — объяснил Палин, — не понимаю зачем.

— Может быть, из-за этих драконов? — Тас показал рукой.

Огромные крылатые силуэты летели над морем к Цитадели. Один из них, двигавшийся посередине, был много крупнее остальных. Он был таким большим, что отсвет его чешуи окрасил небо в зеленый цвет. Палину хватило одного взгляда, чтобы все понять и метнуться в угол комнаты, подальше от окна, словно красные глаза драконицы могли разглядеть его издалека.

— Это Берилл! — Его горло сжалось. — Берилл и ее миньоны!

У Таса округлились глаза.

— А я подумал, что у меня внутри заболело потому, что мне надо было отправляться в прошлое, а это из-за ее проклятия было, да? — Он вопросительно смотрел на Палина. — А чего они сюда прилетели?

Неплохой вопрос. Конечно, вполне могло быть, что Берилл решила атаковать Цитадель из пустой прихоти, но Палин в это не верил. Цитадель Света находилась на территории Келлендроса, синего дракона, владевшего этой частью Кринна. Берилл не стала бы вторгаться на его территории без крайней необходимости. И он мгновенно догадался, что это была за необходимость.

— Она хочет получить наш артефакт, — уверенно сказал Палин.

— Магическое устройство? — Тас потянулся в карман и вытянул его на свет. — Тьфу, — он замахал руками перед лицом, — у них тут пауки. Я весь в какой-то противной паутине. — И он заботливо отряхнул артефакт. — Драконица могла унюхать его, да, Палин? Как иначе она могла догадаться, что мы здесь?

— Не знаю, — мрачно ответил тот. Он представлял себе все достаточно ясно. — Это не важно сейчас. — Он протянул руку к кендеру. — Дай мне устройство.

— Что мы будем делать? — Тас заколебался, он научился быть немного недоверчивым.

— Нам нужно выбираться отсюда. Магический предмет не должен попасть в лапы драконицы.

Палин отчетливо представлял себе, что могло бы случиться, если бы это произошло. Магия артефакта сделала бы Берилл единовластной правительницей Ансалона. Даже не интересуясь отдаленным прошлым, она могла бы вернуться во времена, последовавшие за Войной с Хаосом, когда великие драконы впервые появились на Кринне. Оттуда, равно как и из любой другой временной точки, она могла бы изменить события, оказавшись победителем в любой битве. Самое меньшее, что могло бы ее удовлетворить, — это подчинение своему огромному распухшему телу всего мира. Не осталось бы не единого места, свободного от ее влияния.

— Дай мне устройство, — нетерпеливо повторил Палин. — Мы должны бежать. Быстрее, Тас!

— А я пойду с тобой? — Тас все еще сжимал предмет в руке.

— Да! — Палин почти кричал. У них так мало времени… хотел сказать он, нет, временем они владели безраздельно. — Просто… дай мне его.

Тас протянул устройство магу:

— Куда мы отправимся?

Еще один хороший вопрос. Со всей этой суматохой Палин не успел подумать о маршруте.

— Утеха, — быстро решил он. — Мы вернемся в Утеху. Поднимем всех рыцарей. У соламнийцев есть серебряные драконы, они могут прийти на помощь людям, находящимся здесь.

Драконы были уже совсем близко. Солнце переливалось на их алой и изумрудной чешуе. Тень их огромных крыльев скользила по маслянистой пленке воды. За дверьми заливались звоном колокола, призывая людей прятаться, искать убежища в лесах и горах. Им вторили трубы, зовя к оружию. Стучали сапоги, звенела сталь, голоса выкрикивали приказы и отдавали команды.

Он сжимал в пальцах магический предмет. Магия грела его руки, согревала сердце, подобно хорошему коньяку. Он закрыл глаза, припоминая слова заклятия и необходимые действия.

— Стань поближе ко мне! — велел он Тасу.

Тот послушно подошел и уцепился за рукав мага.

Маг начал произносить слова.

«Твое время — это твоя собственность».

Он повернул инкрустированную переднюю планку кверху. Что-то заедало, механизм не слушался его. Палин приложил некоторое усилие, и лицевая планка приподнялась.

«Сквозь него ты идешь».

Теперь следовало повернуть эту же планку справа налево. Он чувствовал, как что-то скрипит, но она двигалась.

«Его течение ты видишь».

Теперь задняя сторона должна была распасться на два полушария, связанные стержнями. Ничего подобного. Вместо этого она полностью отделилась и с грохотом упала на пол.

— Упс, — Тас с недоумением посмотрел себе под ноги, где как сумасшедшая катилась вдаль от них верхушка инструмента, — ты так и хотел?

— Нет! — выдохнул маг. Он стоял неподвижно, держа в руках одну сферу с торчавшим стерженьком и в ужасе глядя на укатившуюся.

— Дай-ка я починю ее. — Тас быстренько догнал отвалившуюся часть.

— Я сам. — Палин схватил ее и стал беспомощно вертеть в пальцах, пытаясь надеть на стержень, но на ней не было никакого отверстия. Туман страха и отчаяния плыл у него перед глазами, погружая все во мрак.

— «Его течение ты видишь», — произнес он снова строчку заклятия, напряженно, охваченный паникой, и встряхнул сферу, стержень, оставшуюся в его руке переднюю планку. — Работай! — вскричал он в беспомощном гневе. — Работай же, или будь ты проклят!

Цепь, выскользнув из пальцев мага, упала и серебряной змейкой легла к его ногам. Стерженек отделился от сферы, из которой торчал. Драгоценные камни сверкали и переливались на солнце, но в комнате темнело, и блеск их гас. Крылья драконов заслонили собою солнце.

Палин Маджере стоял в Цитадели Света, сжимая в своих изуродованных руках осколки устройства для путешествия во времени.

Мертвые! Золотая Луна так и говорила ему: «Они питаются вами!»

Он снова увидел лицо отца, увидел реку мертвых, которая текла вокруг него. Сон. Нет, это был не сон. Тем сном была сама реальность. Золотая Луна пыталась рассказать ему именно об этом.

«Так вот что случилось с магией! Вот почему мои заклинания не работали. Мертвые забирали мою магическую силу. Они кружили возле меня. Касались меня руками, губами…»

Он чувствовал, как их прикосновения паутиной ложатся на его кожу. Или касаются его, словно крыло какого-то насекомого, как было в доме Лораны. Как много стало теперь ясно! Потеря магии. Так это не он растерял свою силу. Это мертвые забрали магию у него.

— Ну что? — спросил Тас. — По крайней мере, драконица не получит нашего артефакта.

— Нет, не получит, — спокойно кивнул Палин. — Зато она получит нас.

Он не видел мертвых, но он чувствовал, что они здесь, летают рядом с ним, высасывая из него его силу.

Казнь

Свеча, отмечавшая бег времени, стояла у постели Сильвана. Он лежал на животе, не сводя с нее глаз, глядя, как убегают вместе с лившимся воском часы. Одна за другой сгорали полоски, образовавшиеся на воске, и вот осталась только одна, последняя. Свеча была рассчитана на двенадцать часов, зажег ее Сильван в полночь. Одиннадцать часов были пожраны пламенем. Время близилось к полудню — часу, когда должны были казнить Мину.

Сильван дунул на пламя и загасил его. Поднявшись на ноги, он принялся надевать свое лучшее платье, которое захватил для триумфального возвращения домой, в Сильваност. Камзол из мягкого шелка жемчужного цвета был вышит нитями, перекрученными и спряденными из серебра. Серые чулки, серые тонкие ботинки. Белый кружевной воротник, такие же манжеты.

— Ваше Величество? — послышался чей-то голос. — Это я, Кайрин. Я могу войти?

— Если хотите, — коротко бросил король. — Больше никто.

— Я уже приходил раньше, — входя, заговорил Кайрин, — но вы спали, должно быть. Никто не отзывался.

— Я ни на минуту не сомкнул глаз, — холодно сказал Сильван, завязывая бант воротника.

Кайрин на миг застыл в неловком молчании.

— Вы уже завтракали?

Сильван метнул на него взгляд, который должен был сказать многое. И не ответил.

— Кузен, я понимаю, каково вам сейчас. Этот акт, который они готовят, совершенно безобразен. Просто чудовищен. Я спорил с дядей и остальными, пока не охрип, и ничего не добился. Глокоус разжигает их страхи. Они чуть не тронулись от ужаса.

— Вы с ними заодно? — полуобернулся к нему Сильван.

— Ну что вы, кузен! Конечно нет! — Кайрин даже обиделся. — Как вы могли такое подумать? Это же просто убийство. Откровенное и ужасное. Они могут называть это «приведением приговора в исполнение» и облекать это в какие угодно слова, но они не смогут скрыть безобразную правду. Пусть эта женщина как угодно виновна, пусть она опаснее всех живущих, пусть она само исчадие Зла, но все равно кровь ее навеки запятнает землю, на которую падет, и замарает всех нас.

Голос Кайрина упал. Он выглянул из шатра и осторожно осмотрелся.

— Более того, кузен, Глокоус уже говорит о том, что среди эльфов есть предатели и необходимо ввести такую меру наказания и среди нас. Дядя и Главы Семейств ужаснулись этому, конечно, но я боюсь, что страх в конце концов заставит их согласиться.

— Глокоус… — медленно повторил Сильван. Он мог бы сказать кое-что, но помнил обещание, данное Мине. — Подайте мне нагрудник, Кайрин, будьте любезны. И меч. Поможете мне застегнуть их, хорошо?

— Я могу позвать вашего оруженосца, — предложил Кайрин.

— Нет, я не хочу никого видеть. — Сильван сжал руку в кулак. — Если хоть один из моих слуг позволит себе непочтительно о ней отозваться, я могу… Я могу сделать что-нибудь, о чем потом пожалею.

Кайрин принялся возиться с кожаными ремешками.

— Я слышал, что она очень красива. Для человека, — заметил он.

Сильван бросил на него подозрительный взгляд. Но Кайрин не отрывал глаз от своей работы. Бормоча что-то под нос, он притворился, что целиком поглощен непокорным креплением.

Сильван расслабился:

— Она самая прекрасная из всех женщин, которых я когда-либо видел, Кайрин! Такая хрупкая и изящная! А ее глаза! Ни у кого нет таких глаз!

— И тем не менее, кузен, — с мягким упреком сказал Кайрин, — она принадлежит к Ордену Неракских Рыцарей. К тем, которые принесли разрушение нашей стране.

— Это не так! — Юношу бросило из ледяного спокойствия в пламенную ярость. — Я верю в нее! Наверное, ее заколдовали нераканцы… или они держат в заложниках ее близких… — или еще что-нибудь. Ах, причин могут быть сотни! На самом деле она пришла сюда, чтобы спасти нас!

— Приведя с собой нешуточное войско, — сухо продолжил за него Кайрин.

— Вот вы увидите, кузен. Вы еще убедитесь в том, что я прав. — Он круто повернулся к собеседнику. — Сказать вам, что я сделал? Вчера ночью я хотел освободить ее. И я почти освободил ее! Я прорезал огромную дыру в ее палатке и собирался разомкнуть ее цепи. Но она отказалась бежать со мной.

— Ч-что… Что вы сделали? — Кайрин застыл с открытым ртом. — Кузен, вы, наверное, шутите…

— Нисколько не шучу, — пробормотал Сильван и отвернулся от него. Пламя погасло, он опять был холодно-спокоен. — Я не стану обсуждать это. Мне не следовало рассказывать вам об этом. Вы такой же, как и все остальные. Уходите! Оставьте меня одного.

Кайрин почел за благо послушаться. Он повернулся и пошел к выходу, когда вдруг сильная рука Сильвана схватила его за плечо и повернула к себе.

— Вы побежали доносить своему дяде о том, что я вам рассказал? Если так, то…

— Ничего подобного, кузен, — оскорбленно сбросил его руку молодой человек. — Я не доносчик. Можете не затруднять себя угрозами.

Сильвану стало стыдно. Пробормотав что-то, он отпустил плечо Кайрина и отвернулся.

Огорченный, взволнованный, испуганный — как за свой народ, так и за своего брата, — Кайрин стоял у королевского шатра и пытался понять, что ему следует делать. Он не доверял этой женщине из племени людей. Он не так уж много знал о Неракских Рыцарях, но был уверен, что там не станут назначать на пост командира того, кто служит неохотно или небрежно. А хотя ни один эльф не станет без особой нужды хорошо отзываться о людях, вчера все солдаты ворчливо говорили об упрямом мужестве врагов, об их дисциплине. Даже генералу Конналу, который просто ненавидел всех людей, пришлось признать, что сражались эти солдаты великолепно и, несмотря на то что отступили, сохранили полную боеспособность. Они прошли, предводительствуемые этой девушкой, через щит в надежно обороняемое королевство. Они не могли не знать, что идут под ее командой на верную смерть. Нет, эти люди не стали бы служить ненадежному командиру.

Не она была околдована неракскими магами. Эта девушка сама кого хочешь может околдовать. Сильван просто влюбился в нее. Он как раз в том возрасте, когда юноши впервые начинают испытывать волнения страсти, когда любят саму любовь. В таком возрасте, когда мужчины просто пьянеют от одного присутствия любимой женщины. «Как сладка моя любовь моей любви», — гласит первая строчка известной эльфийской песни. Жаль только, что судьба свела этих двоих, что она буквально бросила это редкое и странное человеческое существо в объятия короля эльфов.

Сильван что-то замышлял. Кайрин не мог понять, что именно, но был страшно обеспокоен. Ему нравился его кузен. И он считал, что Сильванеш способен стать хорошим королем. Но эта причуда может погубить его. Того, что он пытался освободить девушку, смертельного врага их народа, было достаточно, чтобы он стал предателем в глазах каждого, узнавшего об этом. Главы Семейств никогда не простили бы Сильвана. Они назвали бы его темным эльфом и отправили в изгнание, как сделали это с его матерью и отцом. Генерал Коннал ждал лишь предлога, чтобы поступить так.

Но Кайрин ни на минуту не допускал мысли о том, чтобы предать своего короля. Он решил никому не рассказывать того, что поведал ему Сильван. Жалко, что тот вообще заговорил об этом. И он принялся размышлять, пытаясь догадаться, что задумал король, размышлять о том, в состоянии ли он предотвратить какой-нибудь опрометчивый поступок Сильвана, свойственный его импульсивной, порывистой натуре, поступок, который может погубить самого короля. Лучшее, пожалуй единственное, что он мог сделать, — это держаться поближе к кузену и быть готовым его остановить.

Солнце достигло высшей точки своего пути, единственным оком разглядывая землю сквозь воздушный полог, будто сожалея, что не может лучше рассмотреть происходящее. Это гневное око задержалось над полем битвы, обильно политым кровью накануне и сегодня готовившимся принять еще одну жертву. Оно смотрело на сеятелей смерти, которые опускали в землю мертвые тела. Тон-Талас несла кровавые воды вчерашней битвы. Никто не мог испить из нее.

Отряд солдат принес из леса упавшее дерево, которое могло бы служить позорным столбом. Создатели Крон сделали его гладким, крепким и прямым. Они вбили его в землю, затем ударами молотков вогнали так глубоко, чтобы столб стоял надежно и не падал.

Генерал Коннал в сопровождении Глокоуса вышел на поле. На нем были доспехи и меч. Лицо генерала было сдержанным и сосредоточенным. В глазах Глокоуса светились радость и торжество победителя. Офицеры построили солдат рядами на поле и скомандовали стоять смирно. По периметру поля тянулись линии лучников, следивших за лесом на случай появления врагов, которым могло прийти в голову попытаться освободить их предводителя. Собрались Главы Семейств. Раненые, которые имели силы подняться с ложа, оставили его, чтобы посмотреть на казнь.

Кайрин стал рядом с генералом. Молодой человек выглядел таким измученным, что Коннал тихо посоветовал ему вернуться в свою палатку. Кайрин покачал головой и остался там, где стоял.

Семь лучников были отобраны в состав отряда карателей, которому предстояло привести приговор в исполнение. Они выстроились одной линией в двадцати шагах от позорного столба, со стрелами на тетивах и луками наготове.

Пение труб возвестило о прибытии Его Величества Беседующего-с-Солнцами. Сильванеш шел по полю один, без почетного эскорта. Он был очень бледен, настолько бледен, что среди Глав Семейств пронесся слух, будто во вчерашней битве король был ранен и кровь его сердца вытекает сквозь рану.

Сильван остановился на кромке поля. Он оглядел диспозицию войск, посмотрел на позорный столб, на Глав Семейств, на Коннала и Глокоуса. Кресло для короля было поставлено в противоположной от них стороне, на достаточно большом расстоянии от последнего пути пленницы. Он посмотрел и на него, затем, пройдя мимо, направился к тому месту, где стояли генерал Коннал и Глокоус.

Коннал был не слишком этим обрадован.

— Мы позаботились о кресле для вас, Ваше Величество. В безопасном месте.

— Я останусь подле вас, генерал, — сказал Сильван и в упор посмотрел на Коннала. — Не смею думать, что есть место более безопасное. Не так ли?

Генерал вспыхнул и бросил косой взгляд на Глокоуса, тот пожал плечами, как бы говоря: «Не тратьте, прошу вас, времени на споры. Не все ли в конце концов равно?»

— Ввести пленницу! — приказал зычным голосом генерал.

Сильван весь напрягся, его рука невольно сжала меч. Но на лице его не отразилось ни одно из обуревавших его чувств.

Шесть эльфов-стражников с мечами, сверкавшими на солнце, повели пленницу по полю. Стражники были высокими, в пластинчатых кольчугах, а на девушке было совсем простое белое платье, похожее на детскую ночную рубашку. Руки и ноги ее были обвиты цепями. Она выглядела маленькой и хрупкой, тонкой и беззащитной, словно младенец, заблудившийся среди взрослых. Жестоких взрослых.

Шепот пробежал среди Глав Семейств, шепот жалости и разочарованияя, шепот сомнений. И это тот страшный командир вражеского войска! Это девушка! Это дитя! В ответ на этот шепот по рядам войска пронесся недовольный ропот. Она человек. Она наш враг.

Коннал повернул голову, и разочарование и недовольство одновременно стихли под его мрачным взглядом.

— Подвести пленницу ко мне! — приказал он. — Пусть она выслушает обвинения, на основании которых приговаривается к смерти.

Стражники сопровождали девушку, которая шла медленно из-за цепей, сковывавших ее движения, но сохраняя поистине королевское достоинство — выпрямив спину и высоко подняв голову, и странная, спокойная улыбка играла на ее устах. Охрана же, наоборот, выглядела растерянной и неловкой. Мина легко ступала по земле, едва касаясь ее ногами. Они же с трудом тащились по полю, как будто увязали в грязи. Когда они дошли до места, указанного генералом, стражники уже задыхались и пыхтели. Их нервные взгляды были прикованы к пленнице, она же не смотрела в их сторону.

Ее взор был устремлен и мимо Сильванеша, который, будучи предан ей всем сердцем, молил послать ему один-единственный взгляд; он был готов сразиться с целым эльфийским войском по одному ее знаку. Однако Мина не отводила своих янтарных глаз от генерала Коннала, и, хотя он принял суровый и надменный вид, он ничего не мог с собой поделать. Эта золотая смола пленила его тоже.

Коннал разразился длинной речью, в которой оправдывал необходимость отступить от древних эльфийских обычаев и отнять у живого существа самый ценный дар — жизнь. Он был прирожденным оратором и произнес несколько блестящих пассажей. Речь удалась бы ему еще больше, если бы он догадался произнести ее раньше, до того, как люди увидели пленницу. Сейчас же он выглядел бессердечным отцом, накладывающим слишком жестокое наказание на беспомощного ребенка. Он понял, что теряет аудиторию, — многие в толпе нетерпеливо ждали вынесения приговора. Коннал решительно подвел свою речь к резкому, обрывистому концу.

— Пленница, как твое имя? — рявкнул он на Общем. Его голос, неестественно громкий, эхом отразился в горах.

— Мина, — ответила она, и в ее голосе зазвенел холод напоенных кровью вод Тон-Талас и холод железа.

— Фамилия? Это необходимо знать. Для протокола.

— Мина — это единственное имя, которое я ношу.

— Пленница Мина, — сурово заговорил генерал, — ты привела на нашу землю вражескую армию, которая вторглась в нашу мирную страну безо всякого повода. Поскольку официального объявления войны не было, мы считаем тебя просто разбойником, убийцей и насильником и приговариваем к смертной казни. Ты можешь что-либо возразить против выдвинутого обвинения?

— Могу, — серьезно сказала Мина. — Я пришла не воевать с народом Сильванести. Я пришла спасти вас.

Коннал издал смешок:

— Мы знаем, что для Неракских Рыцарей слово «спасение» означает завоевание и порабощение.

— Я пришла спасти ваш народ, — серьезно и тихо повторила Мина, — и я это сделаю.

— Она насмехается над вами, генерал, — прошептал Глокоус на ухо Конналу. — Заканчивайте с этим!

Коннал не обратил внимания на его слова, лишь дернул плечом и отошел.

— У меня есть к тебе один вопрос, пленница, — продолжал он торжественным тоном. — Твой ответ не спасет тебя от смерти, но сможет ускорить полет стрел и сделать его более прямым, облегчив твою кончину. Как вам удалось проникнуть сквозь щит?

— Я с радостью расскажу вам это, — сразу же ответила Мина. — Рука Бога, которому я поклоняюсь, рука Единого Истинного Бога, правящего миром и всеми людьми, протянулась с неба и подняла щит, чтобы я и те, кто пришел со мной, смогли попасть в Сильванести.

Шепот, подобный порыву ледяного ветра, столь странного для летнего дня, пронесся над эльфами, повторяя ее слова, хотя этого не требовалось — все отчетливо расслышали сказанное пленницей.

— Ты лжешь! — разгневанно произнес генерал. — Боги ушли и не вернутся.

— Я предупреждал вас, — прошипел Глокоус. — С этим надо кончать, и поскорее.

— Это не я солгала вам. И не я умру сегодня. Не меня лишат сейчас жизни. Слушайте слова Единого Истинного Бога.

Она повернулась и стала смотреть прямо на Глокоуса:

— Обуреваемый жадностью и гордыней, ты стакнулся с моими врагами, чтобы похитить у меня то, что по праву принадлежит мне. Наказанием за отступничество будет смерть.

Мина воздела руки к небесам. Ни одна туча не омрачала небесного свода, но оковы, сковавшие ее запястья, распались, будто от удара молнии, и со звоном упали на землю. Цепи на ее ногах расплавились. Освобожденная от оков, она указывала на Глокоуса.

— Твое заклятие разрушено! Чары побеждены! Ты больше не можешь прятать свое тело в одном, магическом измерении, в то время как душа твоя находится в ином. Дай им увидеть тебя, Циан Кровавый Губитель! Дай эльфам увидеть своего «спасителя».

Вспышка молнии сверкнула на груди эльфа, которого звали Глокоус. Он закричал от боли, схватившись за свой магический амулет, но поддерживавшая его серебряная цепь разорвалась, а с нею порвалась и цепь заклятия.

Глазам эльфов предстало сверхъестественное зрелище. Тело Глокоуса начало расти и шириться, грудная клетка его эльфийского обличья стала огромной, страшной, искаженной. За его спиной затрепетали зеленые крылья. Чешуя обезобразила его искаженный ненавистью рот, быстро стала покрывать удлинившийся нос. Жабры выросли из-под огромных челюстей, и поток грязных проклятий прервался и растворился в зловонных парах его дыхания. Руки превратились в лапы, на которых отросли когти, а ноги выросли в длинные, кривые и мощные задние конечности дракона. Огромный хвост, свиваясь в кольца, засвистел в воздухе со смертельной силой кнута или жалящей змеи.

— Циан! — пронеслось по рядам эльфом. — Циан! Циан!

Никто не двигался. Они не могли пошевелиться, ужас перед драконом парализовал их, заморозил руки и сердца, охватил и сотряс их, как трясет волк схваченного кролика, чтобы сломать ему хребет.

Но Циан Кровавый Губитель еще не появился по-настоящему среди них. Его душа и тело еще не соединились, не сошлись в одном существе. Он был уязвим в эти минуты перехода и знал это. Ему достаточно было всего нескольких секунд для того, чтобы окончательно стать собой, но они все же были нужны ему, эти драгоценные секунды.

И он воспользовался всеобщим ужасом, чтобы получить необходимое ему время, он держал эльфов в беспомощности, заставляя сходить с ума от страха и отчаяния. Генерал Коннал, ужаснувшись тому, какие бедствия он принес своему народу, стоял неподвижно, словно пораженный громом. Он сделал слабую попытку достать меч, но рука не слушалась его.

Циан не обращал на генерала внимания. С этой дрянью он сведет счеты позже. Дракон сконцентрировал все свои силы и всю свою злобу против другой, настоящей опасности — против этого существа, которое сорвало с него маску и сумело одолеть амулет, позволявший телу и душе жить отдельно друг от друга. Амулет, подаренный в свое время дракону его бывшим учителем, злосчастным магом зла и бедствий Рейстлином Маджере.

Мина задрожала перед драконом. Даже вера не могла защитить ее против него. Она была безоружна и беспомощна. Циан насылал на нее ядовитые тлетворные клубы, пока еще слабые, как слабы были его клыкастые челюсти. Но вскоре его смертоносное дыхание парализует это тщедушное смертное существо, и тогда драконьи челюсти окрепнут настолько, что смогут вырвать из груди человека сердце и оторвать ему голову.

Сильван, как и все, был охвачен ужасом перед драконом; но, кроме того, его внезапно поразила одна мысль: Циан Кровавый Губитель, некогда бывший проклятием для деда, ныне стал проклятием и для внука. Сильван задрожал, подумав о том, что мог бы исполнять желания дракона, если бы Мина не открыла ему глаза.

Мина! Он повернулся, чтобы отыскать ее, увидел, что она зашаталась, схватилась за горло и упала на спину перед драконом, чья пасть уже начала широко раскрываться.

Страх за Мину, более сильный и мощный, чем ужас перед драконом, пробежал по жилам короля. Выхватив меч, он прыгнул к девушке и стал между нею и чудовищем.

Циан не хотел, чтобы это отродье Правящего Дома Каладона умирало так легко. Он собирался мучить Сильвана годами, как в свое время мучил его деда. Какое досадное разочарование, но что поделать! И он выдохнул клубы ядовитого дыма на эльфа.

Сильван закашлялся и стал задыхаться, тонуть в тлетворных парах, выпущенных драконом. Слабея, он все-таки сумел выхватить меч и ткнул им в ненавистную пасть.

Этот единственный удар причинил мало вреда дракону, но вызвал боль. Циан запрокинул голову с воткнутым в шею мечом и взревел. От резкого движения кровь хлынула из раны, и меч упал на землю.

Дракон остался невредимым. Он сохранил свою силу. Но он был в бешенстве. Ненависть к эльфам клокотала в его горле. Он хотел залить их ядом, чтобы видеть, как они умирают в агонии. Циан распростер крылья и взвился в воздух.

— Смотрите на меня! — заревел он. — Смотри на меня, Сильванести! Смотри на мою силу и мощь! Смотри на свою погибель!

Генерал Коннал вдруг пришел в себя и увидел всю глубину обмана Глокоуса. Он был так жестоко одурачен драконом! Он был такой же пешкой в этих ненавистных лапах, как и Лорак Каладон, человек, которого он столь глубоко презирал. В эти последние мгновения Коннал увидел всю правду. Щит не защищал эльфов. Он убивал их. Охваченный ужасом при мысли о страшной судьбе, которую он уготовил своему народу, Коннал смотрел на дракона, бывшего его погибелью. Генерал открыл было рот, чтобы отдать приказ об атаке, но в это время сердце, переполненное чувством вины и бешенством, разорвалось в его груди. Он упал навзничь.

Кайрин подбежал к дяде, но Коннал был уже мертв.

Дракон взвивался все выше, рассекая воздух страшными крыльями, окутывая эльфов ужасом, словно плотным туманом.

Сильван с помутившимся взором упал на землю рядом с Миной. Даже умирая, он попытался защитить ее от дракона, прикрыв собственным телом.

— Мина, — прошептал он, — я люблю тебя!

Вздрогнул и затих. Тьма поглотила его.

Но Мина услышала его слова. Она открыла глаза, увидела лежавшего рядом Сильвана. Его глаза были закрыты. Он не дышал. Она огляделась и увидела парившего над полем дракона, который был готов ринуться на них. Эльфы были беспомощны и поражены ужасом, скрутившим их тела и проникшим в их сердца, они не могли ни дышать, ни шевелиться, ни думать о чем-нибудь, кроме боли и страха. Лучники стояли как мертвые, стрелы на тетивах и луки были наготове, но сами они не могли даже шелохнуться.

Мина склонилась над юношей. Целуя его, она прошептала:

— Ты не должен умирать! Ты мне нужен!

Дыхание вернулось к Сильвану, но он не двигался.

— Лучники, Сильванеш! Отдай им приказ стрелять! — кричала она. — Они послушают тебя! Ты же их король!

Она трясла его за плечи:

— Сильванеш!

Он застонал и пошевелился. Открыл глаза, но Мина уже вскочила на ноги.

— Лучники! — закричала она на безукоризненном эльфийском. — Сагасто! Стреляйте! Стреляйте же!

Ее звонкий голос победил ужас в сердце одного из лучников. Он не знал, кто это крикнул. Он услышал одно только слово, которое проникло в его мозг, как острое копье. Он поднял лук и прицелился в дракона.

— Сагасто! — кричала Мина. — Бей его! Он предал вас!

Еще один лучник услышал ее и стал наводить лук, потом еще один и еще. Они посылали в Циана стрелу за стрелой, и постепенно их ужас перед драконом таял. Теперь эльфы видели перед собой врага, обыкновенного смертного, и торопливо заряжали свои луки. Вот две стрелы пронзили крылья дракона. Одна попала в извивавшийся хвост, другая ударилась о плотную чешую на груди и, не сумев пронзить ее, отскочила и упала обратно на землю.

Как только страх перед драконом отступил, эльфы опомнились. Лучники стали целиться в уязвимую, не защищенную чешуей мягкую плоть. Они целились в драконьи глаза.

Теперь и другие эльфы подняли головы. Сначала несколько десятков, а потом уже сотни стряхивали с себя оцепенение, хватались за оружие и присоединялись к битве. Крики ужаса сменились вихрем ярости. Наконец они сошлись с врагом, который принес на их землю страдания, разрушение и смерть. Небо потемнело от стрел и драконьей крови.

Обезумев от боли, Циан Кровавый Губитель совершил ошибку. Он мог бы отступить даже сейчас, тяжко раненный, и улететь в какое-нибудь из своих лежбищ зализывать раны. Но он не мог поверить, что эти хлипкие существа, которые так долго были его марионетками, способны причинить ему смертельный вред. Один ядовитый выдох, и с ними будет покончено, полагал дракон. Он сумеет уничтожить их в одно мгновение.

Циан набрал воздуха в свою огромную грудь и дохнул на них. Но из этого выдоха, который должен был стать смертельным, ничего не получилось. Ядовитый воздух вырвался из его пасти бессильным облачком и тут же растаял. При следующем вдохе дыхание заклокотало у Циана в груди. Он чувствовал, что стрелы вонзились в его кишки. Он чувствовал, что они пронзили его легкие. Он чувствовал их жала у самого сердца. Слишком поздно попытался покинуть он поле битвы. Слишком поздно стал искать он спасения от своих мучителей. Его разорванные и бессильно повисшие крылья не могли набрать высоту.

Циан перекувырнулся в воздухе и опрокинулся на спину. Он падал, падал и не мог остановить падения. Стремительно снижаясь, он сообразил — но опять-таки слишком поздно, — что из-за беспомощности своих последних движений оказался в стороне от поля битвы, где мог бы, упав на эльфов сверху, придавить их своим гигантским телом. Теперь он падал на деревья в лесу.

С последним яростным воплем Циан упал на Сильванестийский Лес, деревья которого он терзал и крушил во время Сна. Осины и дубы, кипарисы и пинии стояли подобно воинам. Они уже ждали его и не сломались под огромной тяжестью его тела, а встретили этот удар, как и положено солдатам. Их вершины приняли на пики его чешую, проткнули его плоть, разодрали его конечности, сполна отомстив ему за свои былые страдания.

Сильванеш открыл глаза и увидел, что Мина, оберегая его, стоит рядом. Шатаясь, он поднялся на ноги, голова его кружилась, в глазах было темно, но с каждой минутой ему становилось лучше. Мина неотрывно следила за ходом битвы с драконом. Лицо ее сохраняло бесстрастие, когда она наблюдала за тем, как стрелы, предназначенные для нее, разрывали тело ее врага.

Сильван почти не видел битву. Он мог смотреть на одну Мину и говорить только с ней.

— Ты спасла меня от смерти, — прошептал он; в горле еще саднило от ядовитого дыма. — Я умирал, уже почти умер. Я чувствовал, как моя душа отлетела от тела. Я видел себя распростертым на земле. Видел, как ты поцеловала меня. Теперь я никогда не расстанусь с тобой. До конца своей жизни!

— Это Единый Бог вернул тебя к жизни, Сильванеш, — сказала Мина спокойно. — Тебе еще много предстоит сделать для него.

— Нет, это ты! — настаивал он. — Ты дала мне жизнь! Потому что любишь меня! Моя жизнь теперь принадлежит тебе, Мина. Моя жизнь и мое сердце.

Мина улыбнулась, но продолжала внимательно следить за тем, что происходило в небе.

— Смотри, Сильванеш, — указала она рукой, — в этот день вы одолели своего заклятого врага, Циана Кровавого Губителя, который посадил тебя на трон, ожидая, что ты будешь так же слаб, как был слаб твой дед. Ты доказал, что он ошибался.

— Мы обязаны этой победой тебе, Мина, — взволнованно произнес юноша. — Ты отдала приказ стрелять. Я слышал твой голос в той тьме, которая меня окружала.

— Но мы еще не достигли победы, — сказала Мина, и ее взгляд устремился вдаль, — пока нет. Бой не окончен. Твоим людям все еще грозит опасность. Циан умрет, но щит, который он водрузил над твоей страной, остается.

Сильван едва мог слышать ее голос сквозь раздавшиеся в эту минуту радостные крики эльфов и бешеный рев смертельно раненного дракона. Обняв тонкую талию Мины, он притянул девушку к себе, чтобы лучше слышать ее слова.

— Повтори, пожалуйста, Мина, — сказал он, — то, что ты рассказывала мне раньше про этот щит.

— Я не рассказала ничего, кроме того, о чем прежде поведал тебе Циан Кровавый Губитель, — ответила она. — Он воспользовался страхом эльфов перед остальным миром. Они вообразили, что щит защищает их, но в действительности он их убивал. Магия щита питалась жизненной энергией твоего народа. До тех пор, пока он остается на месте, эльфы будут медленно и мучительно умирать, один за другим. Циан поймал сильванестийцев в ловушку их собственного страха. В то время как эльфы воображали себя полностью защищенными, они на деле приближали свою погибель.

— Коли это так, щит должен быть разрушен, — согласился Сильван. — Только я не уверен, что даже самые сильные из наших магов сумеют одолеть его колоссальную мощь.

— Тебе не нужны маги, Сильван. Ты — внук Лорака Каладона. Ты можешь завершить то, что начал он. У тебя достаточно сил, чтобы свергнуть власть щита. Пойдем со мной. — Мина взяла его за руку. — Я покажу тебе, что ты должен делать.

Сильван с нежностью взял тонкую узкую руку девушки, наклонившись, заглянул в ее глаза и притянул ее к себе. В этих сияющих янтарных глазах он видел свое отражение.

— Ты должен поцеловать меня, — сказала вдруг она и подставила ему губы.

Юношу не пришлось упрашивать. Их губы встретились, и он ощутил ту сладость, по которой так томился.

Неподалеку от них у тела своего дяди стоял Кайрин. Он видел, как упал Сильван. Он знал, что король мертв, потому что никто не смог бы спастись от страшного дыхания дракона. Кайрин горевал о них обоих — и о брате и о своем дяде. Обоих погубил Глокоус. Оба заплатили своей смертью. И Кайрин, стоя на коленях, ждал, когда придет его собственная смерть, ждал, когда всех их погубит дракон.

Но вдруг он с изумлением увидел, что девушка из племени людей подняла голову и встала на ноги. Опять она была сильной, казалось, что яд совсем не подействовал на нее. Она опустила глаза на Сильвана, лежавшего рядом с ней, наклонилась и поцеловала его. Безжизненные губы Сильванеша дрогнули, и король задышал. Кайрин, не веря своим глазам, смотрел, как оживает его брат.

Он видел, как Мина помогла эльфийским лучникам выйти из оцепенения. Он слышал ее голос, выкрикивавший на эльфийском приказ стрелять, видел, как эльфы обрели вновь силы, как стали сражаться против своего великого врага. Он видел, как умирал дракон.

Он смотрел на все это с безграничной радостью, вызвавшей слезы на его глаза, но на сердце у него была тяжесть.

Почему она делает все это? По какой причине? Почему еще вчера она смотрела, как ее армия убивает эльфов, а сегодня действует ради их спасения?

Он видел, как она обняла Сильвана. Кайрину хотелось кинуться к ним и вырвать брата из ее объятий. Ему хотелось встряхнуть Сильвана, привести его в чувство. Но король бы все равно не послушал его.

«Почему так?» — думал Кайрин.

Он сам был в смятении после ужасных событий этого дня. С чего бы кузен стал прислушиваться к его словам, когда в доказательство своей правоты Кайрин мог привести только то смутное чувство, ту тень, что омрачали его сердце каждый раз, когда он глядел на Мину.

Кайрин отвернулся от них. Он наклонился над своим дядей и закрыл ему глаза. Его долг как племянника быть рядом с мертвым.

— Пойдем со мной, Сильван, — позвала его Мина. — Ты должен сделать это ради своего народа.

— Я сделаю это ради тебя, Мина, — прошептал Сильван. Закрыв глаза, он снова прижался губами к ее губам.

Ее поцелуй был медом, но он жалил. Юноша пил эту сладость, содрогаясь от терзавшей его боли. Мина влекла его в темноту, темноту мрачной штормовой тучи. Ее поцелуй отзывался в нем ударом молнии, слепил и бросал на дно глубокой пропасти. Он не мог удержать этого падения. Он падал и падал, его тело билось о камни, кости ломались, все внутренности скручивало от боли. Она была мучительной, эта боль, но она была наслаждением. Он так хотел, чтобы она поскорее кончилась, что мечтал о смерти. Он хотел, чтобы она длилась вечно.

Ее губы оторвались от его губ, и заговор был разрушен.

Словно вернувшись из царства мертвых, Сильван с удивлением увидел красное закатное солнце. Но ведь был полдень, когда он поцеловал ее? Оказывается, протекли часы, но куда они делись? Время растворилось в ней, оно ушло в Мину. Вокруг все было тихим и спокойным. Дракон исчез. Армий не было видно. Куда-то делся Кайрин. Постепенно Сильван осознал, что он уже не стоит на поле битвы. Он находился в саду, который с трудом узнал при свете заходившего солнца.

«Я же знаю это место, — неуверенно сказал он себе. — Оно выглядит таким знакомым. Но все-таки где я? И как я здесь оказался? Мина! Мина?» Он испугался, что потерял ее, но, ощутив в своих руках руку девушки, мгновенно успокоился, глубоко вздохнул и сжал пальцами ее ладонь.

«Я стою в Саду Астарин, — догадался он. — Дворцовый сад. Сад, который виден из окна моей спальни. Однажды я приходил сюда и возненавидел это место. У меня от него мороз шел по коже. Здесь эти мертвые растения. Вон они. И там. И там. Дерево умирает прямо на моих глазах, его листья скручиваются и сереют, будто от боли, потом опадают. Единственные живые растения здесь — это те, которые принесли Создатели Крон из своих личных садов. Но, делая это, они приговорили их к смерти.

Только одно дерево выжило в этом саду. Оно находилось в самом его сердце и называлось ими Древом Щита, потому что оно взрастило щит, который ничто не могло пробить. И корни этого дерева не питались соками земли — они уходили в сердце каждого из эльфов Сильванести».

Он чувствовал, как свернулись они клубком у самого его сердца, эти корни.

Держа Мину за руку, Сильванеш прошел по умиравшему саду к дереву, росшему в его центре. Древо Щита стало еще больше. Оно процветало и жирело. Листья его были зелеными, как чешуя дракона. Ствол этого дерева словно сочился кровью, такой он был красный и толстый. Ветви его извивались, подобно змеям.

«Я должен вырвать его с корнем. Я — внук Лорака. Я должен вырвать эти корни из сердца моих людей, и так я освобожу их. Хотя мне до омерзения противно прикасаться к этой злобной твари руками. Я разыщу топор и срублю его».

— Ты можешь срубить его тысячу раз, — прошептал какой-то голос, — и тысячу раз оно вырастет снова.

«Но оно умрет, потому что умер Циан Кровавый Губитель. Ведь это он поддерживал в Древе Щита жизнь».

— Это ты поддерживаешь в нем жизнь. — (Мина не произносила ни слова, но ее рука лежала у него на сердце.) — Ты и твой народ. Как вы не чувствуете, что его корни обвили ваши внутренности, что они выпивают вашу силу, высасывают из вас саму жизнь?

Сильван чувствовал, как что-то извивается около его сердца, но что это было, злая сила дерева или рука Мины, он не мог бы сказать.

Юноша поймал ее руку, поцеловал и, оставив ее стоять на тропинке среди умиравших деревьев, подошел к Древу Щита. Оно словно почувствовало опасность. Серые ползучие лианы хватали его щиколотки. Сухие ветви цеплялись за него, впивались ему в спину, кололи его плечи. Ударами ног он расшвыривал лианы и отбрасывал от себя мертвые ветки.

Приближаясь к дереву, он почувствовал, как его охватывает слабость. Чем ближе он подходил, тем ощутимее она становилась. Дерево хотело убить его, как оно уже убило многих. Оно жаждало напиться крови, как у

Date: 2015-07-11; view: 354; Нарушение авторских прав