Северный Парнас

- Батта! Вперед!
Собаки рванули нарту.
По совету Щелканова Глеб выехал к морю по Колымской протоке, втекающей в залив, куда впадает и река Алазея. Снова впереди искромсанная ледяными горами линия горизонта. Торосы!
"Какой-то из них будет моей гостиницей?" - подумал Глеб, притормозив нарту.
Собаки повизгивали. Останавливаться, по собачьей философии, - значит кормиться.
У самого берега полоса ровного сероватого льда. Лед на мелководье промерзает до дна, и поэтому торосов нет, он неподвижен. Глеб направился по припаю на восток. Основной ориентир - гора Северный Парнас. А на ней поварня. Карту побережья он начертил со слов охотников. Пометил протоки, речки, плавник, избушки, линию пастей.
С юго-запада тянулась цепь гор, местами подходивших вплотную к морю и обрывавшихся в него крутыми скалами. Такие "недоступы" Травину приходилось огибать по льду. Когда встречалась равнина, ехал по берегу, по отличному апрельскому насту.
Вылетали потревоженные стаи куропаток и, садясь в отдалении, исчезали - сливались с цветом снега. Но пару птиц Глеб все-таки ухитрился подстрелить.
Пытались охотиться за куропатками и собаки. Глеб, боясь, что свора сбежит, привязал веревку к нарте, прихватив другой конец за свой пояс. Вечерело. В зените начало зарождаться северное сияние. Растекаясь веером, оно образовало купол разноцветных сочетаний. Велосипедист жал на педали. Рядом бежала упряжка. Вдруг собаки встрепенулись и понесли. Глеба вырвало веревкой из седла. Кувыркаясь по жесткому снегу самым несуразным образом, он тщетно пытался остановить псов. Кричал, грозил...
"Если отвязаться, упряжка сбежит в Устье", - промелькнуло в голове. Повернулся лицом навстречу движению и покатился уже на груди, приподняв голову. Счастье, что наст ровен, как асфальт... Веревка вроде вожжей. Глеб принялся перебираться по ней руками. Наконец ухватился за задок нарты и, подтянувшись, плюхнулся на чум. С силой вогнал в снег остол.
Нарту резко затормозило. Передовик, скосив глаза, увидел, что хозяин на месте. Свора остановилась.
Вскоре на крутом мысу показалась срубленная из плавника избушка-поварня. "Вот отчего их понесло, - подумал Глеб. - Здесь, видно, кормили".
К углу поварни прибит шест на случай заносов. От этого места Щелканов и советовал уходить в море. Мыс носил красивое название - Северный Парнас. Однако ничего поэтического путешественник в своем положении не находил: повреждена нарта, сам побит.
Он окинул взглядом мыс, а потом расстилавшуюся к северу пустыню. Хотя "пустыня" - не то, правильнее - горная страна: хребты заснеженного всторошенного льда поднимались к небу. Безмолвные, они напоминали фантастические развалины арктической Атлантиды. Сверху, из бездонных глубин вселенной, спадали на них самоцветные покрывала северного сияния. Колыхались бесчисленные бледно-зеленые, розовые и серебристые занавеси, то тончайшие, как батист, то подобные тяжелому бархату. Все переливалось, горело, перемещалось в пространстве, подчиняясь особому космическому ритму.
Выразителен язык неповторимой северной красоты, доступной еще немногим и почти не воспетой ни поэтами, ни художниками. Силу вселяет она, удивительную гордость и преклонение перед человеческой настойчивостью, умом и прозорливостью. Той прозорливостью, которая дала Фритьофу Нансену основание назвать Арктику страной будущего.
...Вроде бы и боль полегчала и спорилась починка нарты. "Нет, Северный Парнас в конце концов совсем неплохое название, - Глеб уткнулся в карту. - Но кто именовал здешние реки: Блудная, Волчья, Вшивая? Парнас - и рядом, извините. Вшивая..."

Шел апрель, но весны в Восточно-Сибирском море не чувствовалось. Путешественник уже более недели покинул материк и ехал среди торосов. Воздвигнутые полярными ветрами и морозами, облицованные солнечной глазурью ледяные скалы выстроились на северо-восток грядами.
Двигаться же необходимо строго на восток, иначе потеряешь основной ориентир - Медвежьи острова.
В поисках перевалов Глебу приходилось иногда уклоняться на многие километры и опять возвращаться уже по другой стороне "хребта", чтобы не сбиться. Утешало лишь то, что местами встречались и поля ровного льда в несколько километров шириной, удобные для проезда. А когда торосы - привязывай к нарте велосипед, берись за "баран" - Дужку на передке - и помогай собакам лезть среди надолб.
Сейчас он как раз лез! Пятый час мыкался среди ледового столпотворения. Нарта с грузом в центнер, которую упряжка на ровном месте тянула легко, утяжелялась в десятки раз, застревала, перевертывалась... Глеб, сжав зубы, потный, усталый, то схватывался с ней в обнимку, то ворочал за полоз. Наконец, привязался веревкой и потянул заодно с собаками.
Он лавировал между торосами, выбирая ровные заснеженные площадки. Вот еще одна. Прыжок - снег раздался, и Глеб нырнул между четырехметровыми ледяными стенками.
Огляделся: под ногами вода, а до верхнего края не дотянешься. Засел в щели, как клин.
"Если начнется сжатие, сплющит в лепешку!" Посмотрел на веревку.
"Может быть, собаки вытянут. А если, наоборот, сдадут? Окунешься в воду, и через десять минут превратишься в сосульку... Подтащить нарту, чтобы не оставалось слабины?.. Уж тогда-то непременно потянут наверх, " будут уходить от трещины".
Глеб подергал. Нарта не поддавалась. Попробовал сильнее.
Наверху заскулили. Веревка пошла вниз, и опять стоп. Чуть повис, дрожа от напряжения. Двинул правую руку вверх. Переместил ногу, оперся на выступ и подтянулся. Так несколько раз, пока не ухватился за край трещины. Высунул голову.
Нарта, развернувшись, застряла рамой велосипеда между двумя глыбами. Как якорь!
Солнце застыло над горизонтом. Глеб принялся устраивать ночной привал. Выбрал заветренное место и улегся на нарте. Вокруг живыми грелками расположились псы. Прямо на голову приспособилась Кутуй - ласковая пегая сучка, которой почему-то дали мужское имя. Собака замечательная. Глеб ее качества обнаружил случайно. Вот так же перед ночевкой свора, поев, улеглась на отдых, а Кутуй побежала к видневшемуся неподалеку холмику и стала там рыть лапами и мордой. Глеб заинтересовался, подошел. Под холмиком оказалась лунка, в которой плескалась вода. Лежка нерпы! Морской зверь разработал своеобразную "технику безопасности". Протаивал во льду несколько нор и держал их в полном порядке: это и укрытие, и лаз на поверхность, чтобы погреться и поспать на солнышке.
С тех нор Глеб, когда надо искать нерпу, отстегивал алык, на котором тянула Кутуй, и пускал ее на поиск дичи...
Долгожданные Медвежьи острова показались только через две недели после выезда из Русского Устья. Вначале над белыми торосами путешественник увидел четыре стоящие поодаль друг от друга скалы. Выбрав самую высокую, он и направился к ней.
Четырехстолбовой! Остров мал, его размеры охватывались взглядом. "Столбы" - обветренные гранитные глыбы - расположены в восточной части.
Лагерь Глеб устроил возле "столба", нижняя часть которого будто выедена. Он обошел великана и заметил на возвышенной свободной от снега площадке странные предметы: корабельный топор, четыре фарфоровые чашечки и запечатанную смолой бутылку - традиционный конверт морских следопытов. Внутри белела бумажка с ясной надписью крупными латинскими буквами: "Amundsen".
Около острова в 1924-1925 годах провело десять месяцев экспедиционное судно Руала Амундсена "Мод" под командой известного норвежского ученого и мореплавателя профессора Харальда Свердрупа. Вещи, по-видимому, принадлежали этой экспедиции. Любопытно, в то самое время, то есть весной 1931 года, когда советский спортсмен Травин рассматривал находку на Четырехстолбовом, X. Свердруп готовил в Соединенных Штатах Америки подводную лодку "Наутилус" к первому в истории подводному арктическому плаванию. Экспедиция, увы, оказалась неудачной. "И разве не может случиться, что следующая подводная лодка, которая сделает попытку нырнуть под полярные льды, будет принадлежать СССР!" - писал несколько позже этот выдающийся полярный исследователь. Он оказался прозорлив. В конце 1958 года в Баренцевом морс, почти в тех же водах, где плавал "Наутилус", успешно работал первый в мире советский научно-исследовательский подводный корабль "Северянка"...
Глеб не тронул находки. И, следуя обычаю, оставил возле кекура собственный стеклянный флакон с запиской о проделанном им велопробеге. Назавтра, скатившись на морской лед, Травин собрался продолжить путь и увидел... человека! Мир поистине тесен. Тот представился охотоведом с Колымской фактории, проводил вокруг Четырехстолбового промысловую разведку.
- Эк вас занесло! - удивился он. - На Четырехстолбовой с Камчатки... А сейчас куда?
- На Камчатку.
-???
- Сколько же вы километров проехали?
- Судя по циклометру, за семьдесят пятую тысячу перевалило.
- Я на днях собираюсь на Колыму, - заметил охотник. - Хотите, поедемте, пока она не вскрылась.
- Нет, это громадный крюк, - возразил Глеб. - Я пойду вот сюда, - показал он на карте остров Айон, расположенный возле западной границы Чукотки. Если можно, отвезите на материк письмо.
- Глеб быстренько набросал записку, согнул ее треугольником и надписал, адрес: "Русское Устье. Гидрометеостанция". А ниже: "Медвежьи острова".
Письмо добралось до Русского Устья за два месяца. На Индигирке это была последняя весточка о Травине.