Личность будущего

Когда новая цивилизация врывается в нашу каждодневную жизнь, мы спрашиваем себя: может, мы тоже устарели? Столько наших привычек, ценностей, установленных порядков и реакций ставится под сомнение, поэтому вряд ли удивительно, что иногда мы чувствуем себя, как люди прошлого, пережитки цивилизации Второй волны. Но если некоторые действительно анахронизмы, есть ли среди нас люди будущего — ожидаемые граждане, если можно так выразиться, грядущей цивилизации Третьей волны? Можно ли за окружающим нас упадком и дезинтеграцией разглядеть появляющиеся контуры личности будущего — пришествие, так сказать, «нового человека»?

Если да, то это не первый раз, когда на горизонте появляется un homme nouveau[565]. В своей великолепной работе Андре Реслер, директор Центра европейской культуры, пишет о предпринимавшихся попытках предсказать пришествие нового типа человека. В конце XVIII в. был, например, «американский Адам» — новый человек, появившийся в Северной Америке якобы без пороков и слабостей европейцев. В середине XX в. новый человек должен был появиться в гитлеровской Германии[566]. «Нацизм, — писал Герман Раушнинг, — это больше, чем религия; это желание создать сверхчеловека». Этот здоровый «ариец» должен быть частично крестьянином, частично воином, частично Богом. «Я видел нового человека, — признался однажды Гитлер Раушнингу — Он неустрашимый и жестокий. Я в страхе стоял перед ним».

Об образе нового человека (мало кто говорит о «новой женщине», разве что в качестве уточнения) мечтали также коммунисты. В Советском Союзе все еще говорят о формировании «социалистического человека». Наиболее пылко восторгался будущим человеком Троцкий: «Человек станет несравнимо сильнее, мудрее и более чувствительным. Его тело станет более гармоничным, движения — более ритмичными, голос — более мелодичным. Его жизнь станет яркой и волнующей. Средний человек достигнет уровня Аристотеля, Гете, Маркса».

Недавно, лет 10 или 20 тому назад, Франц Фанон провозгласил пришествие еще одного нового человека, человека с «новым сознанием». Для Че Гевары идеальный человек будущего должен иметь более богатую внутреннюю жизнь. Как видим, все образы отличаются друг от друга.

И все же Реслер убедительно показывает, что за большинством этих образов «нового человека» просматривается наш старый знакомый: Благородный Дикарь, мифическое создание, наделенное всеми качествами, которые цивилизация якобы испортила или стерла. Реслер справедливо ставит под сомнение эту романтизацию примитивного человека, напоминая нам, что режимы, которые сознательно пытались формировать «нового человека», обычно несли с собой тоталитарное опустошение.

Таким образом, было бы глупо провозглашать еще раз рождение «нового человека» (если только, с учетом открытий генной инженерии, мы не употребляем это выражение в пугающем, чисто биологическом смысле). Это понятие предполагает прототип, единую идеальную модель, которой пытается следовать вся цивилизация. А в обществе, быстро двигающемся к массовой дезинтеграции, вряд ли такое возможно.

Тем не менее было бы в равной степени глупо полагать, что фундаментально изменившиеся материальные условия жизни не затрагивают личность или, точнее, социальный характер. Изменяя глубинные структуры общества, мы также изменяем людей. Даже если кто–то верит в некую постоянную человеческую природу (это — общераспространенная точка зрения, которой я не придерживаюсь), общество все же вознаграждает и вырабатывает определенные черты характера и наказывает другие, что приводит к эволюционным изменениям некоторых черт характера человека.

Психоаналитик Эрих Фромм[567], который, вероятно, лучше всех написал о социальном характере, определяет его как «ту часть структуры характера, которая встречается у большинства членов группы». В любой культуре, говорит он, есть широко распространенные черты, из которых складывается социальный характер. В свою очередь социальный характер формирует людей таким образом, что «их поведение — это не вопрос сознательного решения относительно того, следовать или нет социальной модели, а желание поступить так, как им надлежит поступать, и в то же время удовлетворенность от того, что они поступают в соответствии с требованиями культуры»[568].

Таким образом, Третья волна не создает некоего идеального супермена, некую героическую разновидность, обитающую среди нас, а коренным образом изменяет черты характера, присущие всему обществу. Создается не новый человек, а новый социальный характер. Поэтому наша задача — искать не мифического «человека», а те черты характера, которые с наибольшей вероятностью будут цениться цивилизацией завтрашнего дня.

Эти черты характера возникают не только под влиянием внешнего давления на людей. Они порождаются напряжением, существующим между внутренними потребностями или желаниями многих индивидов и внешними потребностями или давлениями общества. Но, сформировавшись однажды, эти общие черты характера влияют на экономическое и социальное развитие общества.

Приход Второй волны, например, сопровождался распространением протестантской этики с ее акцентом на бережливость, упорный труд и отсрочку вознаграждения — черты, служившие каналами, по которым огромная энергия направлялась на выполнение задач экономического развития. Вторая волна также вызвала изменения в объективности — субъективности, индивидуализме, отношениях к власти и способности к абстрактному мышлению, сопереживанию и воображению.

Чтобы крестьяне смогли освоить механизмы и превратиться в производственную рабочую силу, они должны были научиться читать и писать. Им необходимо было дать образование, информировать и сформировать их. Они обязаны были понять, что можно жить по–другому. Поэтому была потребность в большом числе людей, способных представить себя в новой роли и окружении. Их надо было научить мыслить по–другому. Поэтому индустриализм должен был в какой–то степени демократизировать не только средства коммуникации и политику, но и воображение.

В результате таких психокультурных перемен изменились определенные черты характера — появился новый социальный характер. И сегодня мы опять оказались на грани такого же психокультурного переворота.

Стремительное удаление от оруэлловского униформизма Второй волны затрудняет какие–либо обобщения относительно зарождающейся психики. Здесь, даже больше, чем в других размышлениях о будущем, мы можем только делать предположения.

Тем не менее мы можем указать на важные перемены, которые, вероятно, будут влиять на психологическое развитие в обществе Третьей волны. И это подводит нас к весьма интересным вопросам, если не выводам. Ведь эти перемены затрагивают воспитание детей, образование, юность, работу и даже то, как формируется образ нашего «я». Невозможно изменить все это, не меняя весь социальный характер будущего.

Date: 2015-06-11; view: 368; Нарушение авторских прав