Глава 41. Два следующих дня Анжелика, разделавшись с самыми неотложными делами, посвятила поискам кавалера Ломени-Шамбора

Два следующих дня Анжелика, разделавшись с самыми неотложными делами, посвятила поискам кавалера Ломени-Шамбора. Она заглянула в больницу Жанны Мано, но там ей сказали, что Ломени, оправившись от ран, переехал в семинарию Страстей Господних. Она отправила туда Янна Куэнека с запиской, но тот вернулся ни с чем. «Он избегает меня!» — мелькнуло у нее в голове.

Причина этой холодности была очевидна: он получил известие о смерти отца д'Оржеваля, своего лучшего друга. Он винит в этом несчастье ее…

Интуиция всегда подсказывала ей, что смерть иезуита причинит ей еще больше вреда, чем его деяния. Что ж, раз так, она не станет больше задерживаться в Виль-Мари. Для того чтобы покорить монреальцев, ей надо было бы располагать куда большим временем, да и упорством.

Люди эти были непоколебимо уверены в своих возможностях. Остров Монреаль всегда принадлежал весьма независимым религиозным обществам, прежде всего обществу Богоматери Монреальской, образованному католиками-мирянами, а также посланцам парижской семинарии Страстей Господних.

Последние были собственниками острова, чем объяснялось то обстоятельство, что сперва иезуиты обходили его стороной. Теперь здесь можно было встретить и их, но только как гостей. Жители сами выбирали себе губернатора, не спрашивая согласия губернатора провинции. Они сами обеспечивали себя всем необходимым, поэтому прием, который они оказали чужакам, откуда бы они ни прибыли — из самой Франции, из Квебека или из соседнего Труа-Ривьер,отдавал некоторым самодовольством.

Долгое время — да, собственно, и по сию пору — они жили на переднем крае войны с ирокезами и не выпускали из рук оружия. Отсюда их убеждение, что по геройству, самоотверженности, набожности, христианской добродетели и прочим достоинствам они превосходят всех прочих людей. Полные чувства собственного достоинства, они не выносили, чтобы чужие вмешивались в их дела. В Монреале хватало ревностных борцов с ересью, которые выкупали плененных индейцами англичан, особенно детей, но, сколько Анжелика ни наводила справки, она так и не набрела на след тех, кого можно было бы вернуть заждавшимся их семьям в Новой Англии.

Собеседники учтиво отвечали на все ее вопросы, но Анжелика замечала взгляды, которыми они обменивались между собой, и это позволило ей быстро сообразить, что ее настойчивость разбивается о стену упрямства. Они поступали по совести, возвращая в истинную веру новые души и тратя на сие святое дело немалые деньги. Разве не выглядело святотатством ее настойчивое желание вновь ввергнуть новообращенных католиков в темень неверия?

Мадемуазель Буржуа прислала Анжелике записку, прося назначить день отъезда из Монреаля, чтобы в пансионе знали, когда она в последний раз навестит дочь. Та пока не скучала по матери, и ее поведение не вызывало ни малейших нареканий.

Лейтенант Барссемпуи доложил о готовности отчалить в любой момент. В день отплытия она нанесла монахиням утренний визит.

Онорина вихрем пронеслась по коридору и бросилась ей на шею.

— Попрощайтесь с матерью, — велела ей мадемуазель Буржуа. — Я уже сообщила ей, что она может передать вашему отцу, что вы, по нашему мнению, — очень хорошая девочка.

Анжелика крепко стиснула малышку.

— Мы будем ежедневно вспоминать тебя…

Онорина успела подготовиться к расставанию. Она сделала шаг назад и приложила ручонку к сердцу, подражая Северине.

— Не беспокойся за меня! — молвила она. — В моей душе жива любовь, которая поможет мне выжить.

Сказав это, девочка побежала играть на солнышке, а Анжелика, стараясь не рассмеяться и сдерживая подступившие слезы, поспешила удалиться, храня в сердце образ малютки Онорины, чудесного шестилетнего ангела, присоединившегося к подружкам, которые водили хоровод, распевая свое:

Что подарим мамочке В первый майский день?

«В первый майский день я уже буду в пути, мечтая о встрече с тобой, моя любимая дочка», — дала она зарок самой себе.

Мать Буржуа крепко сжала ей руку, ничего не говоря. Подойдя к ограде, Анжелика с удивлением увидела пришедшее проводить ее семейство брата в полном составе. Даже сам хозяин поместья Лу покинул кресло, чтобы еще раз повидаться с сестрой.

Радостная компания, пополнившаяся по дороге еще несколькими друзьями, довела ее до самой пристани, избавив от горестных мыслей, которые в противном случае еще долго терзали бы ее.

Опомнилась она только на борту «Рошле»; в руках у нее трепетал платок, на судорожные движения которого отзывался ряд платков на отдаляющемся берегу, убеждая ее, что здесь, на краю света, тоже остаются дружественные ей души.

Конечно, ей не удалось ни повидаться с Ломени-Шамбором, ни навестить затворницу мадам Аррбу, несмотря на данное барону обещание. Зато впереди ее ждало другое доброе дело: она загодя послала к отцу Абдиниелю индейца господина Ле-Муана, сообщая о дате своего предстоящего появления.

Когда корабли подошли к месту условленной встречи, моросил дождь и было сумрачно, словно солнце уже село. Неподалеку от старого форта, у самого устья реки Ришелье, неподвижно стояла кучка людей: сам иезуит, двое дикарей и женщина.

«Рошле» бросил якорь. Анжелика попросила переправить ее на берег. Перед ней стояла миссис Уильям — но какая же безжизненная, сломленная, ничуть не воодушевившаяся при виде Анжелики! Она стояла, потупив взор, исхудавшая, с расчесанными на индейский манер поседевшими волосами, удерживаемыми цветной лентой. Одета она была в прежнее свое платье, превратившееся в рубище, вылинявшую кофту и куртку из плохо выделанной кожи. Подобно индианкам, она кутала голову в материю. Обута она была, впрочем, во французские башмаки, подаренные, видимо, каким-то доброхотом.

Анжелика назвала себя по-английски и заговорила с ней о ее родичах, с которыми встречалась в Салеме, куда они съехались из Бостона и Портленда, желая выкупить ее.

— Сомневаюсь, чтобы ее хозяин согласился, — вмешался иезуит. — Он не возражал бы против выкупа, однако его гордость страдает от упрямства этой женщины, отказывающейся от крещения и не отзывающейся на доброе слово.

С тех пор как у нее отняли детей, особенно пятилетнего сынишку, она совершенно замкнулась, словно превратилась в глухонемую. Можно только сожалеть, заметил иезуит, что, пренебрегая счастливой возможностью приблизиться к свету истинной веры, каковую подарили ей перенесенные испытания, она упорно не обращает внимания на Божественный знак.

Анжелика еще раз попробовала прорваться сквозь стену ее беспристрастности, твердя, что ее хотят выкупить и что у ее дочери Роз-Анны все в порядке.

Англичанка как будто не понимала ее. Анжелика в отчаянии обернулась к иезуиту.

— Неужели она умудрилась забыть родной язык? Нет ли в лагере абенаков других пленных англичан, с которыми она могла бы беседовать?

— Отчего же, — откликнулся тот, — есть у нас некий Доэрти, хороший работник, которого взяла к себе одна вдова, которая теперь им не нахвалится Он иногда просит разрешения навестить эту женщину, мы ему не отказываем, я издали наблюдаю за ними и вижу, как она беседует с ним и проливает слезы.

Доэрти был, видимо, тем самым «добровольцем» из фермеров-англичан, которого пленили вместе с сыном. У Анжелики отлегло от сердца, когда она узнала, что у несчастной есть хоть одна близкая душа, поддерживающая ее в горьком рабстве.

— Что стало с сыном Доэрти?

— Сколько ему было лет к моменту пленения? — спросил иезуит — Двенадцать или тринадцать.

— В таком случае есть надежда, что его выкупила и усыновила благочестивая семья из Виль-Мари или какой-нибудь индейский вождь, который превратит его в ловкого воина.

Анжелика оставила отцу-иезуиту адреса н имена родичей миссис Уильям на тот случай, если она в конце концов заинтересуется предложением, а ее хозяин-индеец забудет про возражения.

Она простилась со всеми, пожала худую, безжизненную руку несчастной пуританки и ушла, ни разу не обернувшись.

Каким облегчением было снова оказаться под хлопающими на ветру парусами на борту корабля, свободно бегущего вниз по течению под защитой гордого, независимого флага их владений — голубого с серебряным щитом, в окружении преданных друзей — Барссемпуи, Тиссо, Янна Куэнека, Куасси-Ба, которые изо всех сил, старались ей услужить, чтобы скрасить печаль от расставания с дочерью.

Сперва разлука с Онориной казалась ей невыносимой. Однако вид несчастной миссис Уильям навел ее на мысль, что ей грех жаловаться, по крайней мере, она знала, в каких надежных руках оставила дочь, совсем скоро ее ожидала встреча с мужем.

Однако стоило ей вспомнить о поведении иезуита, который, не будучи особенно злым человеком, проявил все же полную бесчувственность и неспособность понять горе женщины, потерявшей мужа и лишившейся детей, как она замирала, похожая на ледяную глыбу…

В Квебеке, где ей снова взгрустнулось из-за воспоминаний о том, как они недавно останавливались здесь с Онориной, ее стала увещевать верная Полька.

— А что тогда говорить мне — ведь мой мальчик рискует жизнью среди дикарей, которые в любой момент могут содрать с него скальп, а то и попросту зажарить? Тем более что он такой упитанный! К тому же он — мое единственное чадо!

Анжелика попыталась было объяснить ей, как тесно привязана она к дочери с тех самых пор, когда полицейские ищейки рыскали по стране, разыскивая пару, отвечающую описанию «Зеленоглазая женщина с рыжеволосым младенцем».

— Вот-вот! — не унималась Полька. — Все мы одинаковые. Вечно нам грозят ловушки! И выпутываться приходится, полагаясь только на собственные силы.

Но я вот что тебе скажу: у таких женщин, как мы, не хватает времени на сетования. Из этого не следует, что мы не поспеваем на зов своих детей, когда их требуется защищать. В такие моменты сердце матери превращается в сердце дикой кошки! Помнишь, как мы вырвали твоего Кантора из лап египтян?

А помнишь, как бежали босые по шарантонской дороге? Не бежали, а летели, словно у нас выросли крылья.

В памяти Польки события запечатлелись своеобразно. С годами она все больше обретала уверенность, что именно она все сделала, что ее усилиями Кантор был отнят у египтян.

— Брось вспоминать! — прервала Полька раздумья Анжелики. — С тех пор утекло много воды! Они успели вырасти. Они живы. Чего тебе еще? Следует смотреть вперед, особенно сейчас, когда поля шляп сужаются и нам грозит разорение.

Дети — это лишь волоски в косе жизни. Пусть любимые, но все же просто волоски. А коса эта толстая, перепутанная, помни. Почище плетеных индейских поясов!

Душевность Польки, подкрепленная «добрым винцом» из ее погребов, оказалась превосходным успокоительным средством, и Анжелика принялась строить новые проекты: не съездить ли ей за близнецами и не обосноваться ли на зиму в Квебеке?

Юрвиль и Барссемпуи запросили передышки в несколько дней для осмотра кораблей, пополнения экипажей и загрузки трюмов.

Они приобрели у интенданта Карлона большую партию пшеницы и копченых угрей, которыми славились воды Святого Лаврентия, где они буквально кишели, так что под конец зимы здесь предпочитали сосать лапу, но отворачивались от этого опостылевшего лакомства. По дороге в Монреаль Анжелика договорилась об условиях отгрузки, но летнее запустение привело к тому, что в порту еще не успели приготовить ни мешков, ни бочек.

Нежданная задержка показалась ей недобрым предзнаменованием. Дело было не в нерасторопности портовых служб, к которой все давно привыкли, не в невозможности отыскать начальство, не во французской привычке откладывать все на последнюю минуту, даже не в скучном бездействии. Может быть, в ней росло предчувствие опасности, заставлявшее ее торопиться покинуть Квебек?

Даже не это. Скорее то было просто чувство неудобства, усугубляемое несносной жарой и то и дело сгущающимися грозовыми тучами. Время от времени по небу прокатывался гром, и на землю обрушивался почти тропический ливень, после которого город превращался в удушливую западню, с залитыми водой и затянутыми туманом улицами.

Анжелика сознавала, что у нее нет ни малейшей причины нервничать. Об опоздании пока не было и речи. У них оставался надежный запас времени до наступления дня, на который было намечено окончательное отплытие в Мэн.

Могло случиться и так, что Жоффрей приплывет за ней в Квебек, чтобы заодно встретиться с Карлоном.

Однако из низовий не приходило никаких вестей. Удалось узнать лишь, что корабли графа де Пейрака до сих пор сторожат устье реки Сагеней, что сам граф вместе с Никола Перро ушел в глубь территории и что пока на горизонте не показался ни один ирокез. Видимо, надежды на то, что, вернувшись в Тадуссак, Жоффрей устремится вверх по реке, почти не было. Скорее он будет ждать ее в Тадуссаке, как было условлено.

Пока же ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить офицерам и боцманам завершить начатое, чтобы последний отрезок пути был преодолен с чувством успешно выполненного важного дела.

И все же, не будь в распоряжении Анжелики покоев в гостинице «Французский корабль», где подруга призывала ее к терпению, она, стремясь побыстрее покинуть Квебек, без колебаний воспользовалась бы услугами быстроходного речного баркаса господина Топэна, который ежедневно ходил вниз по реке Святого Лаврентия, доставляя пассажиров в деревеньки, притулившиеся на речных берегах.

Отчего она не сделала этого? Ведь тогда она избежала бы весьма неприятной встречи и в душу ее не закрались бы страшные подозрения…