Целого мира мало . 1 page

"

?.

1996 год. Ярославль.

- Ты снова здесь, сестра. О чем ты пришла просить меня?

- Великий учитель, я уже много лет служу тебе. Ты научил меня видеть мир глазами свободной птицы. Ты помог обрести гармонию и силу, поделился вечными древними знаниями. Но я еще не достигла уровня, на котором могу обратиться с просьбой к высшему разуму, управляющему и направляющему все сущее.

- Имеда, сестра, я должен признать, что ты действительно способная ученица, отмеченная для великих дел, но тебя слишком держат человеческие страсти и желания. Однако я согласен выслушать твою просьбу, и быть может, выполнение ее поможет тебе высвободить скрытый потенциал твоего внутреннего зрения. Освободить из оков людских страстей особенную душу и направить преданную последовательницу нашего учения - вот мое истинное желание и долг.

- Мой разум чист и ясен, Агерад. Но сердце отравлено ядом смертного чувства.

- Я знаю, о каком чувстве ты говоришь! Ты хочешь, чтобы я своей силой и властью изменил судьбу твоего избранника, вмешался в его земной путь? Знаешь ли ты, какие последствия понесет насильственное влияние на волю того, чье имя бьется в твоем сердце.

- Я знаю, учитель. Я не прошу сделать его моим рабом. Мне не нужна любовь, вызванная внушением, и не желаю, чтобы его коснулось проклятие.

- Тогда что ты хочешь от меня, Имеда?

- Я не могу излечиться от пагубного воздействия любви, Агерад. Никакая магия не излечит меня. Но я готова смириться с болью и одиночеством, если он получит все, чего жаждет. Любое желание, власть, сила, богатство, женщины, каждая прихоть..... А я буду спокойна тем, что моя любовь позволяет ему обрести желаемое.

- Сестра моя, ты коварна, как многие женщины. Но ты еще и опасна, так как обладаешь тайными знаниями. Сделать избранника рабом твоих собственных желаний стало бы для него меньшим злом. То, о чем ты просишь, не благо, а наказание. Человеку не свойственно пресыщение, и он точно не отблагодарит тебя за щедрость. Полчая от жизни все, чего жаждет тщеславия и эгоизм, очень легко стать чудовищем. Понимаешь ли ты это, Имеда?

- Я знаю, учитель. Прошу сделай это для меня.

- Изменить цикл, перечертить линии судеб, исправить предназначение. Это сложная задача даже для меня. И она требует постоянной поддержки, новых и новых ритуалов. Стоит пропустить хотя бы один, и он потеряется в лабиринтах собственных иллюзий. Человек без судьбы, кукла колдуна. Ты готова обречь его на подобное существование?

- Да, Агерад, я готова.

- Ты знаешь, что для этого нужно: волосы, личные вещи и горсть земли, которой касаются его ступни. Любое желание твоего избранника будет исполняться. Любое. Но он никогда не должен узнать о тайных ритуалах и воздействии, оказанном на его судьбу.

- Как скажете, учитель. Я обещаю, что отныне буду выполнять все, что вы пожелаете.

-- Глава 1.

"Пить добрые вина, обжираться утонченными яствами, жить с красивыми женщинами, спать в самых мягких постелях; а все остальное - суета."

? Дени Дидро, "Племянник Рамо".

.

2010 год. Ярославль

Промозглый, мокрый и пахнущий увядающим летом день никак не хотел кончаться. Серое безрадостное небо грозило упасть на землю и накрыть этот грешный мир своей сырой массой. Давно пора.... Земля слишком устала от разрушительной деятельности человека, и однажды природа скинет с лица земли самое вредное и неугомонное творение Господа - нас с вами, друзья. Но вернемся к этой теме лет через двадцать, пока мне рано думать о вечном, глубоком, возвышенном...

Промозглый день медленно перетекал в такой же тоскливый вечер. С неба падала вода, превращая маленькие лужицы на тротуарах и богатых выбоинами ярославских дорогах в целые реки грязи и песка. Хочется вспомнить оптимистические стихи Тютчева об осени. Как там у него...

"Есть в светлости осенних вечеров

Умильная таинственная светлость

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест."

Хочется вспомнить и угрюмо усмехнуться в воротник пальто. Наверно, я не поэт. Потому что с этой порой у меня ассоциируются только проливные дожди, душевное опустошение, упадок физических сил и частые визиты в автомойку. Еще хочется залезть под теплое одеяло, выпив предварительно сто грамм, и спать, спать.... А потом, тупо глядеть телевизор, так же из-под одеяла. Я знаю, что это состояние пройдет, и, может быть, даже завтра. Кто знает, вдруг утром я встану с нужной ноги, и почувствую себя, как наивный любитель природы Тютчев, чьи стихи так часто я учил в школе. Жаль только, что живу я не в Питере или Москве. Хотя какая по большому счету разница. Время года, город, дождь или солнце - все это не так важно. Состояние души, и настроение все-таки зависят от нас самих. И если мне сейчас так тошно и мерзко, то в какой-то мере, это моя вина. Внешние обстоятельства имеют на нас определенное неуловимое воздействие, вносят свою лепту, тормозят или, наоборот, дают толчок к новым или старым телодвижениям, и все же... все же мы управляем собой сами. По крайней мере, я где-то вычитал, что так должно быть. Встаешь утром, смотришь в зеркало и говоришь: "Жизнь прекрасна. Какой сегодня хороший день. Какой замечательный я, и как меня все любят, а уж как я всех люблю." Смешно. Но кому-то, говорят, помогает. Не мне. Я слишком самонадеян, упрям и врать самому себе не умею. Врать другим - это, пожалуйста, но себе.... Перебор. Так можно и запутаться. Да? Или нет? Ну, вот, уже запутался.

Я иду себе по тротуару, никого не трогаю, не на кого не смотрю, и мне не стыдно признаться себе, что я абсолютно равнодушный пустой человек, которому плевать на все и вся. Ну как я могу сказать, что я люблю всех, и все любят меня? И меня совсем не смущает эта правда обо мне. Было бы куда хуже носить личину искренности и жизнелюбия, кривляясь втихомолку и страдая от раздвоения личности. Я так не умею. Ленивый, пресыщенный, злой, уставший. У меня уже все было. И ждать чуда неоткуда, и незачем. А мне всего тридцать четыре года, а уже такие мысли. Может, это от одиночества? Только вот одиноким я себя не чувствую. Уточню, одиночество для меня, скорее, благодать, чем тяжкое бремя. Вокруг моего раздутого эго всегда было слишком много всего: коллег, друзей, женщин, дальних и близких бывших родственников, чужих проблем, бабских сплетен, серьезных мужских разговоров, взлетов, падений, продвижений по карьерной лестнице, зависти, злости, отвращения, коротких вспышек безумного счастья и дикого веселья, мимолетных увлечений и горьких разочарований. Я могу вести этот список до бесконечности, и у каждого он примерно такой же, с небольшими отклонениями и расхождениями. Да, что я все философствую... В общем-то, я человек приземленный, не склонный к самоанализу. Просто нашло что-то. И именно сегодня.

Я смотрю на пестрящий рекламными вывесками торговый центр, и думаю о том, что ни разу не заходил внутрь, хотя очень часто бываю здесь. Здесь - это напротив от театра имени Волкова. В прошлом году его очередной раз отреставрировали, и этот шедевр архитектуры и творчества стал выглядеть довольно сносно, но только снаружи. Я уже говорил, что не поэт, но я еще и не театрал, хотя очень часто посещаю премьеры и спектакли столичных актеров. Женщины уж больно любят изобразить из себя этаких кисейных романтичных интеллигентных барышень, вот и приходиться таскать их по театрам, кино, выставкам. И почему они думают, что на мужчин можно произвести впечатление утонченностью натуры и любовью к искусству? Мне вот плевать, отличает ли она Баха от Моцарта и Паганини от... не знаю кого, потому что сам в этом ни гу-гу. Больше всего меня раздражало, когда моя первая жена, дымя сигаретой, и накачиваясь спиртными коктейлями, заплетающимся голосом читала мне отрывки из Шекспира. Мне иногда казалось, что она специально заучивает их пред нашими свиданиями. Потом, когда мы поженились, подобных проявлений ее страсти к искусству не наблюдалось. Странно, что я, вообще, женился на ней. Хотя.... Она была чертовски хороша в свои двадцать. Высокая, стройная, словно сошедшая с обложки журнала, в коротенькой норковой шубке с копной белокурых от природы кудряшек и раскосыми зелеными глазами-линзами, которые только начинали входить в моду. На ней почти не было юбки, но зато были длиннющие блестяще-черные сапоги. Именно такой я увидел ее в первый раз, и именно здесь, у театра. Она выскочила из своего красного Мерседеса, и наткнулась на меня, и чуть не снесла с ног. Шел мокрый снег, и она, закрывая ладошкой глаза, чтобы сырые хлопья не повредили искусный макияж, просто меня не заметила. Я стоял, среди таких же молодых провинциальных парней, ждущих своих дам сердца, которые по причинам, понятным только им самим, постоянно опаздывали. На мне тогда было серое бедненькое пальто, и осенние ботинки, и чувствовал я себя менее гадко, чем сейчас, чинно бредущий по тротуару в дорогом отороченном норкой кожаном пальто и фирменных ботинках за триста евро. Роза в моей руке уже порядком измучилась в ожидании своей будущей обладательницы и начала преждевременно увядать. Я увидел это чудо природы, выскользнувшее из дорогого авто, и думал, что не видел никогда ничего восхитительней и благополучнее. Теперь сложно сказать, что произвело на меня большее впечатление - она сама, ее шуба, блестящие ботфорты или "мерс" последней модели, но глаза Лины - моей будущей жены, я разглядел только на третьем свидании, хотя считал себя безумно влюбленным. Так сложилось, что в тот роковой вечер, моя девушка так и не пришла (а, может, и пришла, да меня не нашла), и роза перекочевала в унизанные золотыми кольцами хрупкие пальцы свалившейся на меня девушки. Она пыталась извиняться за неуклюжесть, но заинтересованный блеск ее глаз, сказал мне, что ей совсем не жаль. Мы ушли после антракта, отправились в кафе, где она впервые прочитала мне отрывок из Шекспира. Потом она напилась, и устроила танцы с задиранием ног, вроде как-кан. Мы смеялись, как полоумные, пока она пьяная везла нас в ее собственную трехкомнатную квартиру на проспекте Ленина. Я был "голодным студентом" института имени Ушинского (мечтал стать журналистом и стал, между прочим), живущим на стипендию и вечерние подработки в магазине, в котором работал отец. Мы жили скромно и пытались называть себя средним классом. Однокомнатная квартира в спальном районе, именуемым в простонародье "Пятерка", двадцать тысяч рублев в месяц на троих человек, тринадцатилетний Жигуленок, да дачный участок без домика где-то за Тутаевом(город такой в Ярославской области). Мама ездила туда раз в три года, но я так до сих пор и не понял зачем. Сейчас бы я спросил, но она умерла двенадцать лет назад от сердечного приступа, а годом ранее папаша разбился насмерть на "Жигуленке". Я все отвлекаюсь, но просто день сегодня такой сентиментальный. Смерть родителей была для меня тяжелой потерей, единственной потерей, которую я переживал всей душой, а потом переживать было нечем.

Вернемся к Лине. Эвелине Денисовой. Переступив порог ее квартиры в первый раз, я сразу поймал себя на мысли, что хочу сбежать по тихой, пока она меня не разглядела более подробно. Мой убогий вид сразу бросится в глаза на фоне роскошной обстановки. Но по какой-то причине не сбежал. Мы пили шампанское, сидя на толстых коврах возле огромного дивана. Она включила музыкальный центр, лазерное освещение, и расстегнула на блузке почти все пуговки. Ее шальная улыбка, пьяный смех, и соблазнительная грудь до сих пор стоят у меня в глазах. Я думал, что люблю ее.

Очень долго думал, что люблю.

Целый год я противостоял родителям Лины, которые были категорически против ее брака с "абсолютным никем", как они выразились. Я упорно твердил им, что всего еще успею добиться в жизни, что я перспективный, молодой и сильный, неглупый.... Лина добавляла, что я при всех этих достоинствах еще и очень чуткий, нежный, сексуальный, энергичный и спортивный, а шепотом добавляла мне на ухо "бесбашенный засранец". Наверно, я и, правда, был таким. Я всегда был весел, оптимистичен, любил шокировать публику нелепым поведением, сыпал шутками, прекрасно двигался на танцполе, занимался спортом. Меня считали душой компании, не сильно задумываясь над тем, а есть эта душа у меня самого. Мне никогда не было скучно и со мной не было скучно. За это Лина и полюбила меня, а потом и ее мама не устояла перед моим неотразимым обаянием, а у отца не осталось выхода. Мы поженились, и через два года я окончил институт. Но до торжественного получения диплома нашу молодую семью полностью содержали родители Лины. Я пытался перевестись на заочное или вечернее обучение, но потребности в дополнительном финансировании не было, и пришлось наступить на горло своей гордыне и продолжить жить на иждивении родственников жены. Я рвался работать и обеспечивать семью, но тесть сказал, что желает дочери нормального семейного счастья, а не долгих ожиданий мужа, который таскает тяжести в магазине вместе со своим отцом, и, когда заветные корочки о полученном высшем образовании оказались в моем кармане, отправил нас в путешествие в Италию, потом во Францию, Англию. В Ярославль мы вернулись только через два месяца. Счастливые, довольные, полные сил и надежд.

Отец Эвелины занимался строительным бизнесом, и, как оказалось, он планировал покинуть Ярославль через лет пять-шесть, после сдачи всех подрядных проектов и перебраться в Москву, масштаб его деятельности это позволял. Он для начала пристроил меня к себе бригадиром, но у меня как-то с этим не задалось, и я просто просиживал штаны и получал баснословную зарплату. Через полгода я скромно намекнул тестю, что планировал, вообще-то стать журналистом, а не строителем, но что Виктор Васильевич, мне ответил пренебрежительной усмешкой. А через несколько дней я понес свою трудовую книжку в крупное местное издательство под названием "Литераком". О моем трудоустройстве позаботился, конечно же, сам Виктор Васильевич. Друзья у него имелись во всех отраслях. Я был страшно благодарен. Меня назначили младшим редактором и даже выделили скромный кабинет с видом на набережную. Здесь я почувствовал себя в своей стезе. Отдался работе со всем энтузиазмом двадцатичетырехлетнего молодого человека. В литературе я разбирался больше, чем в других сферах искусства, или просто умело делал вид. Я сошелся с коллективом, начал хорошо и стабильно зарабатывать, мои амбиции и желания были удовлетворены. Но, как все творческие люди, со временем я стал частенько прикладываться к спиртному. Коллеги по издательскому цеху после работы любили заглянуть в кафешку на набережной, ну и я тоже....

Неудобно отказывать таким хорошим людям.

Я приоделся, приподнял свою самооценку до баснословных высот, заимел новенький "опель", и выглядел очень эффектно и соблазнительно в глазах, прогуливающихся по мостовой девиц. А у них были такие длинные ноги, и юбки очень коротки, даже зимой.

Я живой человек, здоровый молодой мужчина, разве мог я не обратить внимания на таких милых и сговорчивых дам.

А Лина почему-то загрустила.

Она устраивала мне публичные истерики, вытаскивая меня полуживого из кафе, разбивая носы девушкам, которых находила в моей машине, грозила разводом, плакала и умоляла остановиться. Я обещал и клялся, я целовал ее руки, я дарил ей цветы, я писал стихи, и носил с утра кофе в постель, а потом ехал в издательство и набирал номер какой-то Любы, которую подцепил пару дней назад.

И мне не было стыдно.

Никогда не было стыдно.

Я думал, что Лина на этот раз ничего не узнает, но она как-то все равно узнавала.... Хорошо еще, что своим родителям на меня она не доносила.

Мы жили вдвоем в ее квартире. Потом умер мой отец, за ним мать. И я на какое-то время успокоился. Лина все время была рядом. Она утешала меня, пыталась поддержать, окружала меня нежностью и теплотой. А я не мог простить себе, что так мало уделял внимания своим родителям, пока они были живы. Я ведь мог купить отцу другую машину, у меня были средства, но не купил.... Мог отправить мать на обследование, когда она впервые пожаловалась на боль в сердце, но не отправил.... Лина говорила, что от судьбы не уйдешь, а я ей не верил, а, наверно, стоило. Скромный образ добропорядочного мужа я носил не больше года, а потом благополучно вернулся к старым привычкам. И понеслось....

Развод был неизбежен, но до него не дошло. Лина погибла так же, как мой отец. Она ехала на своем "Мерсе" в кафе, где мы обычно собирались с ребятами после работы, и, конечно же, плакала. На улице было слякотно и скользко, шел мокрый снег, такой же, как в день нашей первой встречи. Я хорошо запомнил это, потому что, когда мне позвонила мать Лины и сказала, что "ее девочки" больше нет, я смотрел в окно. Огромные гроздья мокрого снега падали на землю в мигающем желтом свете фонаря.

Я думал, что люблю ее.

Но в тот момент не испытал ничего, кроме смешанного чувства раздражения, злости и опустошения. Было немного жаль ее родителей. Немного себя. О Лине я не думал, я разучился обвинять себя. Кто я после этого? Холодный, мерзкий, самовлюбленный циник? Бездушное чудовище? Нет. Я стал им позже. Мы все по-разному переживаем боль. Наверно, когда проходит любовь, гораздо легче развернуться и уйти, но я не мог это сделать во время. Смерть жены дала мне свободу, которой я желал больше всего. И я не разбил ее сердце разводом. Ей повезло больше, чем мне. Она не видит, кем я стал сейчас.

А правда страшней, чем мне казалось тогда: я ее любил, пока она была мне нужна, пока не начала мешать мне.

"Любовь есть сон, а сон - одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробуждение,

А должен, наконец, проснуться человек...."

Так уж сложилось, что я проснулся раньше, а она заснула навсегда. Но теперь я знаю точно - у меня с детства бессонница.

Я изо всех сил старался изображать роль убитого горем мужа. Но когда тесть, рыдая у меня на плече, во время похорон, назвал меня сыном, стало по-настоящему тошно. Вечером я напился, и, собрав вещи, переехал в родительскую однушку. А через неделю ко мне переехала девушка Лиза, дочь директора "Литераком". И мне тогда уже не казалось, что я ее люблю. Я просто жаждал стать главным редактором, после того, как ее папаша отправиться к праотцам, а так, как она была поздним и единственным ребенком в семье, а папочке на тот момент стукнуло семьдесят лет, ждать мне оставалось не так уж долго.

Лиза, Лизанька, Лизок. Тонкая утонченная девочка. Хрупкая и ладненькая, словно фарфоровая статуэтка. Она увидела во мне романтичного героя своих грез. Я писал ей стихи, точнее перечитывал те, что написал до этого первой жене(бездарные кривые несколько строк). Через год мы поженились и купили квартиру в центре. Конечно, не без помощи отца Елизаветы. К тому времени родители Лины уехали в Москву и не узнали, как быстро я забыл их дочь. Я был уверен, что отец Лизы не сообщил им эту радостную весть. И он сам-то был не в восторге, но что делать? Слово любимой дочери - закон. Мне везло с упрямыми самостоятельными женщинами.

Лиза оказалась терпеливее, чем моя предыдущая жена. Она не устраивала сцен, не скандалила, не рвала на себе и мне волосы от ревности, не нудела и не ныла. Я это ценил, но шлялся по-страшному. И через восемь лет семейной жизни Лизонька наконец-то поняла, что я не романтический герой, а трагический. И примерила на себя роль Анны Карениной, отказавшись бездарно играть Офелию. Я узнал ее романах случайно. Подолгу службы, мне пришлось уехать в командировку на пару недель, но все завершилось раньше, чем я думал. Дома меня не ждали. Там был сплошной романтик. Все в стиле Лизы - цветы, свечи, шампанское, розовое нижнее белье на полу, и мужские ботинки в коридоре. А через девять месяцев у нее родился замечательный малыш с карими, как у владельца ботинок глазами. Папа Лизы был совсем плох, и я усыновил ребенка, которого мы назвали Кирюшей. Спустя еще полгода мы схоронили папочку моей жены, и Лиза унаследовала дело всей его жизни. Фактически издательством управлял я. Елизавета занималась ребенком, став вдруг образцовой женой. Она какое-то время пыталась убедить меня, что Кирюша мой сын, но потом смирилась, покаялась, и пообещала, что следующий точно будет мой. Но следующего я не хотел. Мне, вообще, никто не был нужен. Я был богат, успешен, окружен лестью, но не свободен. Лиза душила меня своим абсолютным присутствием в моей жизни. Но мне снова "повезло". Четыре месяца назад я повторно овдовел. Я был на очередном слете талантов, когда позвонили из больницы и сообщили, что моя жена в реанимации. Пока я ехал в клинику, ее не стало....

На пузырьке из-под таблеток, которых она проглотила не один десяток, и на стакане с водой, которой она все это запила, не обнаружили отпечатков пальцев, а на ней, когда ее нашли, резиновых перчаток не было. Я давал показания целых три раза, а потом дело закрыли. Газеты, выпускаемые не моим издательством, кричали пестрыми обличающими заголовками. Мне припомнили Лину и обозвали "черным вдовцом". За мной охотились папарацци, приглашали на Городской телеканал, а потом поймали какого-то очередного насильника и про меня благополучно забыли. Ну, и слава богу.

Я снова свободен.

Я купил новый "Мерседес", коттедж на набережной, и готов идти дальше. А пока... Пока я зайду в кафе, выпью сто грамм чистого виски. Завтра в Волковском премьера. Нужно бы сходить. Тамара, моя секретарша, говорит, что обожает Шекспира. Я ее с собой не возьму. Хватит с меня романтики и уточенных девиц. Мне очень нравится няня Кирюши, молодая крупная девица с третьим размером груди и ругающаяся матом, как сапожник. Меня это не смущает. Пусть мальчик растет настоящим мужчиной, как его отец....

--

-- Глава 2.

"Женщины относятся к нам, мужчинам, так же, как человечество - к своим богам: они нам поклоняются - и надоедают, постоянно требуя чего-то."

Оскар Уайльд

.

- Вы действительно уверены, что не хотите воспользоваться отпуском? - Виктория Морозова смотрела на свою подчиненную холодным пронзительным взглядом. Она поправила блестящий черный галстук на ослепительно белой блузке со строгим воротничком. Взирающая на нее с нескрываемым восхищением молодая особа, упрямо поджала губы. Как она могла объяснить этой элегантной красивой женщине с благородным породистым лицом, что ей просто не на что потратить свой отпуск.

- Нет. Я не чувствую себя уставшей. Да, и дети по мне будут скучать. - Спокойно ответила Динара Александровна, нервно теребя рукав своего довольно заношенного шерстяного платья со скучным геометрическим рисунком.

- Дети переживут, дорогая моя. - Отмахнулась Виктория. Ее изящно подведенные серые глаза казались стеклянными и совершенно пустыми, в то время как губы раздвигались в широкой улыбке. Эта женщина не только фантастически красива, думала про себя Дина, она еще и необычайно проницательна. И сейчас ей необходимо услышать от Дины настоящее объяснение отказа от отпуска. Динара задержала взгляд на тяжелых золотых серьгах со сверкающими камнями, которые сильно оттягивали мочки благородных ушей. Виктория Морозова появилась в частном учреждении для детей дошкольного возраста несколько недель назад и сразу навела порядок в рядах подчиненных. Дисциплина, усердие, полная отдача делу, каким бы оно не было, доброжелательность и самообучение - это были основные критерии ее требований к работнику. Дина была с ней во многом согласна. Но не могла не отметить, что с приходом этой неординарной женщины прежде такой дружный и легкий коллектив стал меняться, и не в лучшую сторону. Появилось какое-то отчуждение, конкуренция, сплетни. За две недели работы здесь Морозова уже ввела много кадровых замен. И Дина сейчас здорово испугалась, она не хотела оказаться среди сокращенных за ненадобностью сотрудников.

- Динара, я не хочу, чтобы вы поняли меня превратно. - Сухо продолжила Виктория сугубо деловым тоном. Девушка похолодела под ее стальным безучастным взглядом. - Четыре года вы работаете в нашем детском саду. Работа с детьми - тяжелый труд, как морально, так и физически. Да, наши группы не так многочисленны, как в государственных учреждениях, да работаем мы, вы, - уточнила она, стукнув карандашом по столу, - неполный день, но я также узнала, что вы не только ни разу не были в отпуске со времен своего первого рабочего дня, но еще умудряетесь взять работу на выходные. Это так? - Морозова вопросительно изогнула изящные дуги бровей. Дина вся сжалась от столь пристального внимания к своей персоне. Лариска! Наверняка, это она проболталась, решила девушка.

- Да. Это так. - Понурив голову, призналась Динара Измайлова. - Но в этом нет ничего такого... Родители моих воспитанников просят меня о небольших одолжениях. Они очень занятые люди. Им просто некогда заниматься с детьми. И, если я не помогу им, то...

- Поможет няня, а вы будете в свободное время отдыхать. - Ногти Виктории с дорогим перламутровым маникюром ударили по лакированной поверхности стола. - Динара, вы должны меня понять правильно. Я ваш руководитель и мои приказы не должны восприниматься в штыки. Я приняла решение, которое вам не понравится.

Дина судорожно сглотнула комок, образовавшийся в горле. Неужели ее уволят? За что? И почему сейчас?

- С завтрашнего дня вы уходите в отпуск на две недели. А потом я перевожу вас в другую группу.

- Но этот год последний для моих детей. - Слабо возразила Дина. На нее, словно ушат холодной воды вылили. Как же так!

- Не ваших детей, Динара. - Жестко произнесла Виктория. - Вы слишком близко к сердцу воспринимаете свою работу. Это ваш первый опыт в педагогической работе. Именно работе, хочу напомнить. Вы за эту работу получаете неплохие деньги. И есть еще один пунктик.

Дина сжавшись, испуганно посмотрела на заведующую частным детским садом.

- Никаких подработок в выходные. - Морозова откинулась на спинку кресла, и задумчиво посмотрела на Измайлову. - Скажите мне честно, Динара. Почему вы здесь, в нашем заведении?

- Я - педагог. Я здесь, чтобы воспитывать детей, помогать им делать первые шаги в этой жизни, готовить к школе, развивать их способности.

- Да, именно так. Я понимаю, что вы любите всех своих воспитанников, и это очень хорошо, потому что многие ваши коллеги просто зарабатывают деньги, отсиживают часы, ничего не отдавая этим детям. А ведь это не простые дети, Дина. И вы понимаете это сами, поэтому так и привязываетесь к ним. Их родители слишком богаты, слишком заняты, слишком поглощены своей карьерой или бизнесом. Уверена, что по вечерам малыши так же обделены вниманием, как и в выходные, когда на замену нам приходят многочисленные няни, но ни вы, ни я ничего не можем изменить. Пока они здесь, мы будем заниматься с ними, и давать им внимание, заботу, воспитание, необходимые жизненные уроки и все остальное, но потом они уйдут в другое заведение. Частная школа, лицей, потом колледж, может, даже образование за рубежом. Вы должны это хорошо понимать. Вы - всего лишь одна из ступеней, через которую им придется переступить. Не заставляйте воспитанников сильно привязываться к вам. Я хотела позволить довести группу до конца, но потом решила, что необходимо преподать вам урок, заставить вас понять свое место немного раньше. Поверьте, когда вы вернетесь из отпуска, то обнаружите, что вашим воспитанникам вполне комфортно с другим воспитателем.

- А мне... а я...

- Нет. Никаких посещений. - Категорично покачала головой Виктория. - Сегодня ваш последний день в подготовительной группе. После отпуска вы возьмете младшую группу. Проведете собрание, познакомитесь с родителями. Многие дети не были в яслях и это их первый год в садике. Работы с ними будет много, вы быстро забудете о прежних любимчиках. Вам все понятно?

- Да. - Кивнула Дина, пряча слезы. Перед мысленным взглядом девушки вспыли лица десяти ее воспитанников. Они были вместе три года. Она увидела их впервые, когда они не умели говорить и рыдали, хватаясь за своих мам и пап, не желая оставаться в саду. Только терпение, ласка и педагогическое чутье помогли Дине завоевать их любовь. А теперь ей придется все начинать сначала. С другими детьми. Наверно, Виктория в чем-то права. И ей нужно признать, что расставание неизбежно, что так будет повторяться каждые несколько лет. Неужели каждый раз будет так больно?

Виктория Леонидовна грациозно поднялась со своего кресла. Она была высока для женщины, но этот недостаток скрадывался женственной подтянутой фигурой, заключенной в стильный стальной костюм под цвет глаз. Она плавно подошла к Динаре и положила на ее плечо тонкую кисть, унизанную кольцами. В ноздри Дины ударил сладковатый запах дорогих духов.

- Я понимаю, как вам тяжело, Динара. - Ласково проговорила Виктория. - Я не была на вашем месте, но я понимаю.

Измайлова подняла на нее удивленные столь чутким отношением со стороны такой сдержанной высокомерной женщины глаза. Во взгляде Морозовой читалась неподдельная боль. Какая-то личная трагедия, возникла догадка у Дины. Наверно, иначе, что делать в детском саду, хоть и частном, столь изысканной и роскошной женщине. С ее-то лицом, белоснежной кожей, пепельными длинными волосами и телом манекенщицы, невероятным чувством стиля и вкусом, она могла бы стать артисткой, фотомоделью или просто женой банкира. Коллеги Дины судачили, что Виктория ни разу не была замужем, и не имеет детей. Никто, вообще, не знает, откуда она взялась. Совершенно одна, при такой-то красоте и деньгах. Наверно, и правду гласит пословица: Не родись красивым, а родись счастливым. Вот Дине ни в чем не повезло. Некрасивая, несчастливая, вообще, никакая.

Date: 2015-07-10; view: 283; Нарушение авторских прав