Проверяющий

Как учили нас классики партийной пропаганды, со временем коммунистическое мировоззрение обуяет широкие массы людей, и принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям» можно будет применять, не опасаясь того, что потребности могут оказаться непотребно чрезмерными. До этого светлого момента в отдельно взявшейся социалистической стране должны рулить учет и контроль, а то вдруг кому‑то не по труду захорошеет. Социализм сгинул, уступив место недоразвитому капитализму с феодальными замашками, а привычка проверять и контролировать осталась. Привычки, особенно дурные, они очень стойкие. Есть у нас на учете пациент. Обострения у Виктора (назовем его так) обычно бывают ранней весной. Маниакально‑параноидный синдром, возникающий с завидным постоянством. В его исполнении обычно это выглядит так: рано‑рано утром чуть ли не пинком открывается дверь какого‑нибудь (предугадать трудно) отделения милиции, и на пороге появляется наш герой. Бодрый до омерзения, подтянутый и энергичный, он по‑хозяйски окидывает взором помещение и укоризненно заявляет:

– Спим на боевом посту, товарищ как‑вас‑там? Ай‑ай, нехорошо! А я, собственно, к вам тут с проверочкой, давно было пора, да все дела, дела…

С этими словами он трясет под носом у сонного дежурного каким‑то документом. Документ требует отдельного описания. Если бы милиционеру удалось сразу и в подробностях его рассмотреть, то выяснилось бы, что это обычный паспорт. Но! В него вклеен аккуратно вырезанный оттиск гербовой печати. Как‑то, еще во времена правления Бориса Николаевича, Виктор написал президенту гневное письмо: дескать, смотри, до чего довел страну, как, мол, тебе не совестно! А в администрации президента кто‑то возьми да напиши вежливо‑нейтральный ответ ни о чем. Проникся наш пациент: как же, ответили, значит – право имею! Тут‑то фабула бреда и сложилась окончательно. Мол, не хватает у президента времени ментовской произвол отслеживать и пресекать, посему и облекают его, Виктора, властью и чрезвычайными доверием. И наш пациент вырезал из письма гербовую печать, наклеил ее в паспорт и отправился творить добро направо и налево.

– Так, голубчик, распорядись‑ка, чтобы машину сей же момент подали, поедем полюбуемся на ваши посты!

Вы не представляете, до чего убедительным может быть маниакальный больной. Иногда дело доходило даже до посадки в машину. Потом все же срабатывало профессиональное чутье, более тщательно проверялись документы… Стоит ли говорить, что в приемный покой сердитые милиционеры обычно доставляют Виктора слегка помятым? Думаете, это его чему‑нибудь учит? Только тому, что он не «проверяет» дважды одно и то же отделение. А служивые до сих пор ведутся.

Ботва

Каких только высот полета фантазии и глубин дремучего подсознания не достигает порой человек в погоне за чувственными наслаждениями! Изобретательность и изощренность подобных товарищей способна повергнуть в ступор даже бывалых медиков. Иногда – даже патологоанатомов. Впрочем, этот случай даже в чем‑то прозаичен.

Историю мне поведали в спецбригаде. Был у них вызов – один наш больной затолкал себе в зад морковку, а она возьми и там останься, коварно выскользнув из шаловливых ручонок и скрывшись за плотно сомкнувшимся сфинктером. Повезли эту жертву страсти к корнеплодам в хирургию, а там вышла заминка: дело было ночью, и никто ректострадальца на пороге с красной ковровой дорожкой не ждал. Велели обождать. Больной мечется, стонет, а санитар дремлет вполглаза. Больной пытается привлечь к себе внимание, дескать, сейчас умру, не испытав любви. Санитар берет его за шиворот и ласково предлагает:

– Слушай, поехали обратно, что‑то долго они копаются.

– А как же я… то есть у меня… то есть во мне?..

– Да ты не суетись. Положим в отделение, подождем, пока ботва вырастет, и выдернем!

Дурдом

Часто слышу это слово. Что интересно – чаще от гостей и обитателей нашего учреждения, чем от его сотрудников. Вспомнил выражение одного коллеги‑психиатра из Самары, человека очень культурного и эрудированного: «Я работаю в серьезной и уважаемой государственной организации. А когда после работы выхожу за ее стены, то попадаю в настоящий дурдом». Раз уж подвернулась ассоциация, расскажу еще одну историю, которая произошла в бытность нашу студентами. Весна. Двадцать второе апреля. Ленинский субботник. Психиатрическая больница. Персонал сажает кустики, деревца‑саженцы, точнее, готовит под них ямки. Руководит этой экзекуцией товарищ то ли из обкома, то ли из еще какой‑то важной общественной организации. Идет он, любуется процессом чужого труда и вдруг обнаруживает прямо по курсу практически готовый одиночный окоп, из которого виднеется только макушка да через равные промежутки времени вылетает очередная порция грунта. Рядом аккуратно сложены пиджак, галстук и рубаха. Потеряв дар речи, товарищ приближается к брустверу. В окопе размеренно, с мечтательно‑медитативным выражением лица вгрызается лопатой в суглинок доцент кафедры психиатрии. Проверяющему потребовалось несколько секунд напряженного мыслительного процесса, чтобы правильно сформулировать вопрос:

– Э‑э… от какой организации копаем, товарищ?

– Дурдом‑с, – невозмутимо отозвался доцент, – хорошо‑то как, боже мой! Воздух, птички…