И не то что бы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут — тот конец перспективы95

Остановка» становится вечной, а «пустыня» — бесконечной. И уже все равно, где стоять и куда идти. Движение и покой равно иллюзорны. Мир отрицательной бесконечности есть всего лишь бесконечный тупик, на окраине которого живет изгнанник Бродский.

Не зря он, уроженец самого имперского из российских городов, стал писать «письма с Понта» еще задолго до эмиграции.

Изгнание из реального времени и пространства привело ктому, что Бродский присочинил России античность. Его античная поза не историческая аллегория, а сознательное отождествление с римским восприятием империи как конца истории: время не вектор, а точка, пространства же нет вовсе. Миросозерцание «римского» Бродского — всегда взгляд из провинции, с края ойкумены, из места, географические и культурные координаты которого несущественны.

В стихах Бродского не может происходить ничего важного. Поэт занят лишь фиксацией мгновений, единственная ценность которых—их уникальность:

Остановись мгновенье! Ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо

Восприятие единичного, неповторимого впечатления — последний бунт личности против инерции имперского шаблона.

При этом послания Бродского не имеют адресата. Как и его римский предшественник Овидий, Бродский знает, что

...слагать стихи, никому не читая,—

То же, что миму плясать мерную пляску во тьме97.

Но стихи Бродского и не требуют читателя, слушателя, ответа. Они—способ организации личного, противопоставленного имперскому, хронотопа. Мерное и искусное разворачивание текста, его звуковая и смысловая иерархичность, структурность — вот преграда бесконечной аморфности растекшегося без-идей-ного, бес-смысленного государства. Бродский, на окраине Рим-

СЛОВО КАК ДЕЛО