Что знали после войны о судьбе евреев

О судьбе евреев в III рейхе во время войны знали очень мало. Накануне войны Берлин предложил другим державам принять евреев, которых новая нацистская политика вынуждала к эмиграции. На конференции в Эвиа-не в 1938 году эти самые державы четко и ясно отказались впустить массы еврейских иммигрантов.

Немцы вели даже прямые переговоры с палестинскими сионистами и заключили с ними соглашение о т.н. «трансферте» (Хаавара), по которому 60 000 германских евреев смогли эмигрировать в Палестину, и если их число не было больше, то лишь потому, что англичане испугались реакции палестинцев на этот угрожающий им поток.

Таким образом, политика национал-социалистической Германии была прекрасно известна. Она имела наименование «окончательное решение» и предполагала изгнание евреев согласно традиции, которая началась в Европе с конца Средних веков. Можно осуждать эту политику, но она не влекла за собой чью-либо смерть. О существовании концлагерей мировая общественность тоже знала.

В эти лагеря отправляли тех, кого новый режим, установленный в 1933 году, считал своими политическими врагами, в первую очередь, вождей коммунистов и социал-демократов. Интернированные проводили в этих лагерях месяцы или годы, а потом их освобождали. Они рассказывали о тамошних порядках, о тяжелом труде, о хороших санитарных условиях. Французы тоже устроили концлагеря и загнали туда испанских республиканцев, которые бежали от репрессий после победы франкистов. Там тоже жизнь узников была очень тяжелой, но не убийственной.

Во время войны кое-какая информация из лагерей просачивалась. В еврейских политических группировках, которые существовали в местах, куда немцы согнали евреев, эту информацию, часто не поддающуюся проверке, смешивали с самыми безумными из ходивших слухов, синтезировали и направляли по разным каналам в Лондон, Женеву и Тель-Авив, где находились руководящие органы сионистов.

В Лондоне эта информация не имела успеха. Британские власти видели в ней лишь пересказ той дезинформации о Германии, которую они сами распространяли по радио. В Вашингтоне в ней тоже усмотрели элементы военной пропаганды. Что же касается еврейских руководителей, то они, тоже наученные опытом Первой мировой воины, отказывались верить докладам, которые им присылали.

Война повсюду ухудшила положение узников. Особенно тяжелыми были последние месяцы. Немецкие лагеря, подвергавшиеся постоянным бомбежкам, превратились в зоны смерти, где нехватка питания и болезни произвели массовые опустошения. Именно тогда сложилась репутация этих лагерей. Те, кто выжил и смог вернуться на родину, рассказывали повсюду о кошмарах последних дней, о голодном пайке, эпидемиях, дезорганизации, и ответственность они, понятно, возлагали на тех, кто держал их в этих лагерях, из-за кого возник этот убийственный хаос.

Жажда мести и ненависть этих несчастных понятны: они потеряли половину своего веса, свое здоровье, своих товарищей по заключению. Они наводнили своими рассказами газеты политических организаций, увидевших в описании их страданий манну небесную, которую надо использовать до последней крупинки. После войны то, что сегодня называется «памятью», использовалось, прежде всего, коммунистами, которые изображали себя авангардом борьбы против немецких оккупантов и главными мучениками освободительной воины.