Глава 3. Натуре Сергея Королева было совершенно несвойственно пассивное отчаяние

Восход

Натуре Сергея Королева было совершенно несвойственно пассивное отчаяние. Всю свою жизнь, увидев препятствие, Королев бросался на его штурм.

Препятствие, вставшее теперь на пути Королева, выглядело абсолютно непреодолимым. В ближайшее время — он еще не знал точно когда — ринутся в небо американские многоместные управляемые космические корабли, и не успеешь оглянуться, как выполнят «завет Кеннеди» — высадку на Луне. Но само по себе понимание неизбежности таких событий никогда не ослабляло конструктора, не подрывало его энергии. И теперь, когда запускать новые «Востоки» было совершенно ни к чему, а более мощного носителя создать не удавалось, Королев со свойственной ему мудростью стал, по русской поговорке, «готовить сани летом». Он задался целью построить как можно более легкий, удобный для запуска корабль на три места.

Рано или поздно, — рассуждал Королев, — такой корабль понадобится. Ракетчики сидят над носителем, не разгибаясь, и надо облегчить им работу, сделав «наконечник» для их будущей ракеты полегче, поудобнее. Все это требует времени, а когда ракета будет готова, да еще американцы «поднажмут», то поднимется суматоха, и дорабатывать корабль как следует будет некогда.

И Королев сажает Л. А. Воскресенского разрабатывать проектное задание на постройку корабля «Союз».

Как известно, корабль «Союз» впервые стартовал в космос в апреле 1967 года, через шестнадцать месяцев после смерти великого конструктора. Ракета «подоспела» только к этому времени. Да и то первый «Союз» стартовал в самом облегченном варианте, с одним космонавтом на борту — и потерпел катастрофу при возвращении. Следующий «Союз» был запущен только в конце октября 1968 года. Но создан этот интересный корабль был в 1963 году Королевым и Воскресенским — факт совершенно точный, но до сих пор совершенно не известный советским гражданам и мало кому известный на Западе.

Интересен этот корабль тем, что представляет собой логичное и, я бы сказал, экономное развитие «Востока». Оба элемента «Востока» — шаровидная капсула и цилиндрическая последняя ступень ракеты — присутствуют в «Союзе». Но головная часть последней ступени представляет собою дополнительную кабину. Именно эта кабина выполняет роль посадочной капсулы или, по советской терминологии, «спускаемого аппарата». Вся конструкция лишь немногим больше «Востока» и не очень сильно отличается от него по весу.

Советские источники информации, всячески подчеркивая «большие размеры» кораблей «Союз», не дают никаких цифр на этот счет — ни размеров, ни веса. Это делается для того, чтобы избежать разочаровывающих сравнений с «Востоком». Но, желая намекнуть на «крупные габариты» корабля, советская печать сообщила после запуска, что общий объем корабля «Союз» составляет 9 кубических метров. Несложный подсчет по «Востоку» показывает, что его общий объем был около 8 кубометров. [2]

Как видим, Королев и Воскресенский стремились к тому, чтобы создать трехместный корабль, почти не выходя за габариты одноместного. Стремление это объясняется очень просто: такой «сверхмаленький» и «сверхлегкий» корабль смогла бы поднять ракета, не намного более мощная, чем 21-двигательный «монстр», поднимавший «Восток». Скажем по справедливости: именно гению Королева и блестящим способностям Воскресенского — а не Чаломею, Янгелю [3]и другим конструкторам «сверхмощных ракет» — обязан Советский Союз тем, что, начиная с 1968 года, стал запускать на околоземную орбиту трехместные корабли, способные маневрировать и соединяться. Это парадоксально, если учесть, что Воскресенский умер в начале 1965 года, а Королев — в январе 1966-го.

Тайной мыслью Королева и Воскресенского при разработке «Союза» было, конечно, «подтолкнуть» развитие советской космонавтики в сторону орбитальных станций. Тогда, по крайней мере, появилась бы у советских специалистов хоть какая-то цель, и каждый последующий запуск был бы подчинен этой цели, подобно запускам американской НАСА. А пока что «цель» была только одна: стараться всякий раз делать что-нибудь такое, что создавало бы впечатление о советском «первенстве», вести эту изнуряющую и недостойную игру дальше, без малейшей надежды на успех.

Надеждам Королева и Воскресенского, связанным с кораблем «Союз», не дано было осуществиться при их жизни. Случилось нечто другое.

Иные вести, если их и ждешь, производят впечатление разорвавшейся бомбы. Такое действие произвели в конце 1963 года американские сообщения о предполагаемом начале полетов сразу по двум проектам — «Близнецы» и «Аполлон». Весной 1964 гона должны были взлететь — пока без людей — «Джемини-1» с помощью ракеты «Титан» и «Аполлон-1» с помощью ракеты «Сатурн». Первый полет «Джемини» с людьми и выход одного из астронавтов в открытый космос намечался на конец того же 1964 года либо на первые месяцы 1965.

Не надо, конечно, думать, будто эти новости оказали хоть какое-то действие на население Советского Союза. Население о них попросту ничего не знало. Переполох происходил в узких кругах специалистов. Там, собственно, давно понимали, что это наступит, что придет такой момент, когда даже такой человек, как Королев, ничего не сможет противопоставить американским полетам. Большинство лишь не предполагало, что это наступит так скоро.

Однако, как выяснилось в ходе последующих событий, Королева недооценивали даже его близкие сотрудники.

Когда весть о предстоящих американских запусках дошла до Хрущева, Королев был вызван к нему на доклад. Сам Королев, как мы видели, аудиенции не испрашивал; но тут представился случай, и Воскресенский настаивал, что необходимо «открыть глаза» хозяину страны и добиться ориентации всех пилотируемых полетов на постройку орбитальных научных станций.

Я не знаю, успел ли Королев сказать Хрущеву что-либо в этом смысле. Но что он выслушал от Хрущева — это я знаю, ибо странная весть, поначалу не очень даже серьезно воспринятая, быстро распространилась среди сотрудников и просочилась наружу. Хрущев спросил, знает ли Королев, что американцы собираются запустить двух человек в одной капсуле (только эта сторона дела интересовала «вождя»). Получив утвердительный ответ, он распорядился: «Ну так вот, к следующей октябрьской годовщине (7 ноября 1964 года) мы должны послать в полет не двоих, а троих сразу».

Говорят, что Королев долго и терпеливо объяснял Хрущеву, почему этого сделать нельзя. Он открыл все карты, сказал, что корабль-то может быть готов к этому сроку и даже раньше. Но только этот корабль нечем поднять в космос.

Однако «вождя» не интересовали эти скучные технические подробности. Он намекнул Главному конструктору, что если тот не выполнит «задание партии и правительства» (ведь Хрущев, как первый секретарь ЦК КПСС и премьер-министр, был сам «партия и правительство»), то придется найти кого-нибудь другого, кто сумеет взяться за выполнение задания. Опять, в который раз, перед Королевым встала тень Чаломея!

Ничего не пообещав, кроме того, что «подумает», и получив на раздумье жесткий срок, Королев вернулся в Калининград. Об этом его приезде долго ходили легенды. По легко понятным причинам Сергей Королев не был человеком особенно уравновешенным — его «трудный характер», как мы помним, упоминается даже в советской печати. Он был подвержен взрывам бешенства, при которых попадаться ему на глаза не рекомендовалось. Но, как говорят, таким Королева не видели ни до, ни после того дня. По институту мгновенно распространилась весть, что «Эс-Пе» (кличка Королева среди сотрудников) приехал «сам не свой».

Люди попрятались по комнатам, в чертежных залах воцарилась «творческая тишина» — все усердно «работали».

Королев, однако, не съел живьем даже тех несчастных, кто по неведению попался ему на пути. Он, грозный и сумрачный, прошел в кабинет, буркнув секретарше по пути: «Собрать всех ведущих». Это значило созвать к нему на совещание всех конструкторов, возглавляющих разработку узлов ракет и кораблей.

Ни словом не упомянув о своем разговоре с Хрущевым, Королев лаконично, даже будничным тоном сообщил, что «есть задание» отправить в космос трехместный корабль не позднее 7 ноября 1964 года. Вот эта дата, годовщина революции 1917 года, и выдала присутствующим, чье это задание и даже в некотором смысле отношение к нему Королева. Закончив, Главный конструктор спросил, какие будут предложения. Люди переглядывались, пожимали плечами — так бывает, когда кто-нибудь произнесет во всеуслышание крайне неуместную шутку. Никаких предложений, естественно, не было. Королев, внезапно поникший, отпустил их усталым жестом, сказав, что если предложения будут — даже самые дикие, — то он готов их выслушать в любое время дня и ночи. Он тут же уехал домой.

Назавтра было созвано еще одно такое же совещание, и Королев, глядя в стол, сказал: «Предложение есть. Попробовать воткнуть три кресла в «Восток», облегчив шарик за счет всего, что только можно».

После секундной оторопи люди загалдели, замахали руками. «Чепуха! Невозможно! Туда одно-то кресло еле влезает! Внутренний диаметр меньше двух метров в самом широком месте!»

Королев дал им откричаться, потом резко сказал: «Будем пробовать». И закрыл совещание.

Попробовали. Ничего не получилось. Даже после того, как из «шарика» выкинули решительно все научное оборудование и сократили до минимума запас средств жизнеобеспечения, три космонавта самых скромных габаритов все равно не умещались в «Востоке».

На некоторое время наступил полный тупик. Королев ничего не докладывал Хрущеву, оттягивая время. А уже катилась к концу зима 1964 года. Не выдержав нервного напряжения, свалился с ног Воскресенский. Его положили в больницу.

Вот в какой любопытной форме описывает официальный советский биограф Королева тяжелое настроение Главного конструктора в тот период (разумеется, в биографии ни словечка не говорится ни о каких проблемах, ни о каком тупике при работе над «Восходом» — тем большей неожиданностью звучат приведенные ниже слова, которые я цитирую по журналу «Москва» (№ 12 за 1969 год. стр. 178): «В работе над «Восходом» особенно проявилась необычайная требовательность Сергея Павловича, беспощадность ко всяким не достаткам и человеческим слабостям. Он не терпел их у себя и у других».

Сказать про кого угодно, что он беспощаден к человеческим слабостям, значит сделать весьма и весьма сомнительный комплимент. Зная то, что уже рассказано, мы, я думаю, легко защитим Королева от его биографа. В ситуации, сложившейся в тот период, не выдержали бы нервы и у добрейшего из ангелов. Ведь Королев прекрасно понимал, что его заставляют идти на какую-то дикую авантюру, причем авантюру, заведомо бесполезную. Надо, чтобы раньше двух американцев взлетели три советских гражданина, вот и все!

Тупик в работе над отправкой в космос троих был преодолен так: втиснули троих в шарик «Востока» без скафандров, всецело положившись на герметичность корабля. Говорят, что это безумное по смелости и риску решение предложил ведущий конструктор по спускаемым аппаратам Константин Феоктистов. А на вопрос Королева: «Да кто же это полетит втроем и без скафандров?» Феоктистов ответил: «Первый — я». Так ведущий конструктор, человек далеко не безупречного здоровья, имевший в юности ранение, вдруг превратился в космонавта.

Но и в таком варианте — в курточках, без скафандров — три человека не вмещались в многострадальный «Восток», который для видимости позже переименовали в «Восход».

Начались самые дикие ухищрения. Феоктистов срочно согласовал с Королевым и со всеми начальственными инстанциями «состав команды» — молоденький, очень миниатюрный врач Егоров и лучший из всех летчиков-космонавтов Комаров — и все трое пошли… на сеанс к скульптору. Точно по фигуре каждого из них было вылеплено кресло. С быстротой молнии — сам Королев наблюдал за этим, проявляя «беспощадность» — изготовили три этих кресла-макета. Но нет, и они не «вписались» в шарик!

Тогда пошла в ход следующая идея. Кресла можно ведь поставить не в ряд, а как-нибудь похитрее — например, в два ряда, одно и за ним два. Если взглянуть сверху, получится вроде треугольника. И этот треугольник, возможно, «впишется».

Поначалу не удалось и это, но затем, когда переднее кресло приблизили к задним настолько, что один из космонавтов как бы помещался на коленях у двух других, «шарик» вместил комбинацию. Впереди посадили доктора Егорова — как самого маленького — и это дало возможность немного приподнять его кресло по отношению к двум другим. Так врач оказался на командирском месте, а космонавт сидел где-то сзади и под ним, но какое это имело значение, если никто из них все равно ни к чему не прикасался в полете!

По институту загуляла угрюмая шутка, что коллектив напряженно работает над созданием усовершенствованной космической могилы на троих. «Юмор» был оправдан тем, что при таком расположении катапультирование всех троих грозило гибелью. Но те, кто придумал шутку, не знали, видимо, еще одного: Королев принял решение не катапультировать космонавтов, а спустить весь «шарик» на парашютах.

Собственно, иное решение было и немыслимо. Ведь катапультирование всех шести предыдущих космонавтов с «Востоков» происходило на высоте 7000 метров. Уменьшить высоту катапультирования было нельзя, это грозило верной гибелью. А для катапультирования с высоты 7 километров человек должен быть в скафандре. Скафандры же исключались. Правда, высоту в 7 километров можно некоторое время (и после хорошей тренировки) перенести и с кислородным прибором, — но космонавтам, «упакованным» как сельди в бочке, нельзя было дать даже и по прибору, потому что некуда было девать кислородные баллоны.

В свое время Королев и главный конструктор по обеспечению жизнедеятельности в космосе Воронин проверяли возможность парашютного приземления «Востоков». Но тогда шли испытания только на «критический толчок», то есть на ту максимальную силу удара, при которой живое существо еще не погибало. Обречь космонавтов на такой удар было, понятно, нельзя, следовало максимально увеличить площадь двух парашютных куполов, имевшихся у «шарика», и еще раз провести полное испытание. А тут еще медики заявили, что толчок, который способна перенести собака, может для человека оказаться смертельным. Они сказали, что гарантию выживания человека при ударе могут дать только после опытов с крупными обезьянами, которые более чувствительны, чем даже люди.

Три обезьяны, сброшенные в «шарике» с усиленными парашютами, были найдены мертвыми в своих креслах.

После этого наступил единственный момент во всей биографии Сергея Королева, когда обычная решимость и способность идти на риск ему изменили. Есть подтверждение того, что он дрогнул, заколебался — идти ли на авантюру, становившуюся с каждым днем все более безумной, или отказаться, приготовившись к самым скверным последствиям.

Подтверждение это мы находим все в той же биографии Королева. Написанная с заданием одни факты скрыть, а другие приукрасить, она все же, при всех искажениях, идет по следам событий. Биография Королева, написанная П. Асташенковым, — как штукатурка, неумело нанесенная на кирпичную стену. Она отражает общую форму стены, а если ее ковырнуть, то иной раз обнажаются и кирпичи-факты, спрятанные под ненадежным слоем лжи. Читаем: «Возникали трудности и неудачи. Во время одного испытания из-за отказа в системе приземления корабль не совсем «мягко» ударился о Землю.

После этой неудачи Сергей Павлович спросил Константина Феоктистова:

— Не боишься лететь? Шар-то стукнулся»

Биограф далее пишет, что Феоктистов ответил: «Не боюсь». Но это уже неважно (хотя наиболее вероятно, что таков и был ответ). Важен вопрос «железного» Королева, обращенный к единственному космонавту, вполне сведущему в конструкции аппарата, — Феоктистову: «Не боишься лететь? Шар-то стукнулся». Ни до, ни после этого Королев не обращался к подчиненным с такими робкими вопросами.

Кстати, забавно, что приведенный отрывок биографии — единственный официальный советский источник, называющий корабль «Восход» шаром. Слово «шар» цензура пропустила явно по недосмотру. Ведь на публикацию каких бы то ни было изображений корабля «Восход» до сих пор существует запрет. Корабли «Восток» и последующие корабли «Союз» выставляются для обозрения даже на международных выставках. Но нигде, решительно нигде не опубликовано даже самой маленькой фотографии корабля «Восход». Теперь мы знаем, почему: по наружному виду «Восход» неотличим от «Востока». Поэтому особенно забавна и поучительна оплошность цензуры, позволившей биографу процитировать вопрос Королева так, как он был задан, — то есть со словом «шар». Ведь когда биограф дает описание «Восхода», он строго придерживается официальной лжи и официального тумана. Вот: «Этот корабль, развивая все лучшее, что было в «Востоках», во многих отношениях шел дальше них. Космонавты в нем впервые могли (!! — Л. В.) совершать полет без скафандров. Не было и системы катапультирования — корабль должен был приземляться мягко. Появились новые приборы, телевизионное и радиотехническое оборудование».

Последняя фраза особенно бесподобна в смысле техники вранья. Замечательна она тем, что, строго говоря, соответствует действительности. На борту «Восхода» и в самом деле «появились» такие радиоприборы, каких не было в «Востоках». К этому надо только сделать всего две оговорки: во-первых, новые приборы были миниатюрными, специально приобретенными за границей, чтобы довести вес радиооборудования до абсолютного минимума; во-вторых, они «появились» вместо всех приборов «Востока» и вместо запаса жизнеобеспечения. На «Востоке» космонавт имел запас всего необходимого для комфортабельной жизни в течение десяти суток; на «Восходе» запас (на троих) был трехсуточным, а полный рацион питания был вложен только на одни сутки. Как сказал однажды русский писатель Леонов, «лучшие сорта лжи готовятся из полуправды»…

Парашютные испытания «Восхода» с животными продолжались. С целью уменьшения веса парашютов их изготовили из более тонкой синтетической ткани — капрона. Воздухопроницаемость этой ткани очень небольшая, и приземление получалось терпимым — зато резко усилился тормозной «динамический удар» при раскрытии парашютов. Появилась даже опасность, что парашюты могут оторваться при таком резком раскрытии, и пришлось усиливать систему крепления их к «шарику». Затраченный на это лишний вес Королев и Воскресенский компенсировали тем, что люк «шарика» теперь не нужно было «отстреливать» в воздухе, и это дало возможность избавиться от множества взрывных болтов.

За три месяца до запуска будущий «Восход» весил всё еще на сто килограммов больше, чем могла поднять стандартная ракета «Востока». В институте шла настоящая охота за каждым граммом веса — вплоть до того, что будущие космонавты были посажены на специальную диету с большим количеством фруктов, овощей и мяса, но почти совсем без мучного и без жиров. Врачи отмечали после полета хорошее самочувствие всех троих, так что диета, несомненно, принесла двойную пользу. Правда, необходимые продукты — вроде мясного филе, свежей рыбы, разнообразных фруктов, соков и так далее — пришлось выписывать специально, через закрытую правительственную продуктовую базу, ибо даже хлеб в том году Хрущев был вынужден покупать за границей.

Так или иначе, но к началу октября 1964 года стартовый вес корабля «Восход» вошел в допустимую норму — 5320 килограммов. Это был предел того, что могла поднять в космос ракета «Восток» с полным использованием запаса топлива.

В последние месяцы своей власти Никита Хрущев постоянно пребывал в угрюмом, подавленном настроении. Это подтверждают все, кто его встречал в тот период. Была подобная встреча и у меня.

В августе — сентябре 1964 года на территории стадиона Лужники в Москве состоялась международная выставка строительных машин. Я был аккредитован при пресс-центре этой выставки как корреспондент журнала «Знание — сила». По заведенному обычаю выставку в один из последних дней должны были посетить «руководители партии и правительства» во главе с Хрущевым. Нам, журналистам, пришлось проводить на выставке последние дни безотлучно — никто ведь не знал, в какой момент нагрянут высокие гости, а пропустить сей важный момент было нельзя. С нами коротали время в пресс-центре и многие иностранные журналисты, ожидая того же, хотя обычно они на таких выставках почти не появляются.

Несколько раз по пресс-центру проносился слух — «едут». Действительно, на территории Лужников появлялась мощная оперативная группа кремлевской охраны — «серые шляпы», как мы их между собой называли. Но, потолкавшись час-другой, «шляпы» вдруг исчезали — это означало, что визит в последний момент отменялся.

Так наступил последний день открытой работы выставки — 6 сентября. К нашему крайнему удивлению, Хрущев и в тот день не появился, хотя «ложная тревога» объявлялась дважды. Но под конец дня было сказано, что журналистам следует прийти на выставку на следующий день утром, когда она уже будет закрыта для посетителей. О том же было сделано распоряжение всему выставочному персоналу.

Мы явились, как было сказано, в восемь часов утра и до одиннадцати протомились в ожидании. А в одиннадцать на тихую пустую выставку ворвались «серые шляпы», после чего почти немедленно прибыл Хрущев. С ним не было ни Брежнева, ни Косыгина, ни Суслова, ни Подгорного, а лишь его заместитель по строительным делам Новиков да несколько министров.

До того я встречал Хрущева много раз. Впервые я его увидел очень давно, в 1936 году, когда был 12-летним «пионером», а Хрущев возглавлял московскую партийную организацию. Тогда я «представлял» ему вновь открытый детский парк Краснопресненского района, и он меня трогательно обнимал. Сие, конечно, не означает никакого личного знакомства, однако облик и повадки Хрущева при встречах с людьми были мне великолепно известны.

Но никогда не видел я Хрущева таким хмурым и грубым, как 7 сентября 1964 года. Вопреки своему обычаю, он ни разу не улыбнулся за время обхода выставки. А когда к нему вдруг бросился какой-то сотрудник выставки с личным письмом (в Советском Союзе упорно держится мнение, что прошение, поданное лично в руки «вождя», удовлетворяется), Хрущев не принял конверта и сердито крикнул: «Пошел прочь, подлец! Я сюда работать приехал, а ты мне бумажки тычешь!» После чего беднягу перехватили «серые шляпы» и стали разбираться, кто он и чего хотел.

Мое впечатление не единично. Я знал многих журналистов, работавших с Хрущевым регулярно, и они все в один голос подтверждали то же самое: до того, как в конце сентября 1964 года Хрущев отбыл на отдых к берегам Черного моря, он был совершенно невыносим. Можно себе представить поэтому, какого рода «напоминание» получил от него Королев — он был перед отъездом «хозяина» на Кавказ вызван для доклада о ходе подготовки к полету.

Утром 12 октября 1964 года автобус привез летчика-космонавта Владимира Комарова, инженера Константина Феоктистова и юного врача Бориса Егорова к подножию 38-метровой ракеты. Космонавты были в легких курточках. После официального рапорта к ним подошел Королев, обнял каждого и расцеловал. Никогда прежде он этого не делал.

Этой не совсем обычной нежности было немедленно дано официальное объяснение. Все предыдущие космонавты были, дескать, в этот момент одеты в скафандры, а человека в скафандре обнимать неудобно и как-то даже нелепо. Возможно, что так…

Космонавты по одному кое-как протиснулись в «шарик» и впервые при космическом старте задраили люк за собой с внутренней стороны — их предшественников всегда «завинчивали» снаружи особыми инструментами, с контролем натяжения взрывных болтов. Сейчас этих болтов не было.

Ракетные двигатели сработали нормально, «шарик» вышел на орбиту и через сутки, после семнадцати витков — по той же «собачьей» программе, по которой летал «Восток-2» — благополучно приземлился. Еще одно первенство было успешно перехвачено у американцев — первенство группового полета. Что с того, что в последующие два года американские астронавты сделали десять групповых полетов, что они маневрировали, соединялись на орбитах, выходили в открытый космос и оставались там до двух часов! Что с того, что ни один полет «Джемини» не был похож на предыдущий, что каждый раз давались и выполнялись новые, все более сложные задачи? Все равно и советская пропаганда, и определенная часть западной прессы не уставала твердить, что русские-то впереди — они ведь еще в 1964 году отправили в космос троих космонавтов, а в кабинах всех «Джемини» сидело только по два человека.

Во время полета «Восхода» его обитатели, согласно установившейся традиции, говорили по телефону с Хрущевым. Эти бессмысленные переговоры, во время которых космонавты отвечали только «Да, Никита Сергеевич!», «Так точно. Никита Сергеевич!» и «Спасибо, Никита Сергеевич!», давно стали мишенью злых шуток в СССР. На тот раз телефонная беседа несколько отличалась от предыдущих. Во-первых, Хрущев говорил с космонавтами не из Москвы, а из своей черноморской виллы. Во-вторых, несколько слов сказал в трубку Микоян («Анастас Иванович прямо рвет у меня трубку из рук», — сообщил Хрущев в космоc). В-третьих, это было последнее публичное выступление Хрущева.

13 октября 1964 года «Восход» приземлился неподалеку от Кустаная в Средней Азии. А на следующий день, 14 октября, Хрущева срочно затребовали в Москву и с аэродрома привезли прямо в здание Центрального Комитета партии. Там уже заседал в это время пленум ЦК, объявивший Хрущеву о решении отстранить его от всех партийных и правительственных постов.

На другой день, пятнадцатого, космонавты должны были прибыть в Москву для торжественного рапорта. Но они не прибыли ни в тот день, ни на следующий, ни на третий. Новым хозяевам было явно не до них, и «ореликов» держали в Азии до особого распоряжения. В конце концов, держать их дальше стало неудобно, и было сочтено, что первое появление новой «пары» вождей на торжестве встречи космонавтов — неплохой дебют. Встреча состоялась, хотя и на неделю позже обычного срока.

Нет сомнения, что в основной массе население страны с интересом и симпатией отнеслось к групповому полету — ведь о его деталях ничего не было известно, как не известно и до сих пор. Но рапорт космонавтов Брежневу и Косыгину после того, как за неделю до этого они верноподданнически беседовали с Хрущевым — этим «безответственным волюнтаристом», по тогдашней терминологии, — носил опереточный характер и стал предметом острого анекдота, широко распространившегося по всему Союзу.

По обычаю все космонавты заканчивают торжественный рапорт словами: «Готов выполнить любое задание правительства». Согласно анекдоту, на этот раз они закончили так: «Готовы выполнить задание любого правительства».

Полет «Восхода» не дал, разумеется, вообще никаких научных результатов. В первые дни советская печать начала было прославлять в качестве особого «достижения» то обстоятельство, что космонавты летали без скафандров. Дескать, наши корабли до того теперь надежны, что скафандры больше не требуются. Но Королев потребовал, чтобы о злополучных «курточках» перестали упоминать — и это было сделано тотчас. В биографии Королева мы еще находим ссылку на «курточки» (цитата, описывающая «Восход», приведена выше) — однако это уже не подается как достижение. А в советской энциклопедии «Космонавтика» издания 1969 года вообще не упомянуто о том, что команда «Востока» летала без скафандров. Более того, в том месте (стр. 493 в английском издании), где описывается «Восход», дана фотография космонавта Леонова… в скафандре! Эта фотография не относится к статье о «Восходе», но помещение ее на этой странице, а не на следующей, где ей положено быть по смыслу, само по себе забавно.

Что касается описания научных итогов полета «Восхода», то тут пасуют даже весьма изобретательные советские источники. Мы находим фразу вроде: «испытан в полете новый многоместный корабль» или «проверена возможность совместной работы космонавтов, специализированных в различных областях науки и техники». Присутствие на борту «Восхода» врача Егорова дало еще возможность сообщить, что «выполнена широкая программа медико-биологических исследований». Но самое замечательное описание результатов полета «Восхода» я нашел опять-таки в биографии Королева, где о «медико-биологических исследованиях» или «проверке возможности совместной работы» как раз ничего не говорится. Зато там сказано: «Многое дали наблюдения из кабины корабля за Землей, космосом и небесными светилами». [4]

С уходом Хрущева, как я уже отмечал на первых страницах этой книги, у Королева, Воскресенского и их сотрудников возникли новые надежды. Они подготовили обстоятельный доклад, который излагал во всех подробностях состояние дел с полетами в космос в СССР и США. Детально была изложена история подготовки «Восхода» — и, как передают, произвела на Брежнева и Косыгина большое впечатление. Для них тогда это был типичный образец хрущевского «волюнтаризма», против которого они ополчились.

В докладе Королева содержалось несколько предложений. Во-первых, забыть о высадке на Луне и вести дальнейшее исследование Луны лишь в пределах возможностей — то есть, посылая туда только небольшие автоматические приборы. Во-вторых, прекратить сейчас все полеты и не пытаться «обгонять» каждый предстоящий американский полет по программе «Джемини». В-третьих, разработать без обычной спешки ракету-носитель для корабля «Союз», запустить этот корабль и проверить возможность создания орбитальных научных станций. В-четвертых, разработать возвращаемый корабль для смены персонала этих станций в космосе.

Эти предложения Королева были приняты как-будто благосклонно. Обрадованный конструктор пообещал взамен новым «хозяевам», что постарается напоследок обогнать американцев еще в одном деле — выводе человека из корабля в открытый космос. Было известно, что в первом же пилотируемом полете «Джемини» астронавты США намереваются открыть люк и разгерметизировать кабину, после чего герметизировать ее вновь и восстановить внутреннее давление. А во втором поете «Джемини», вскоре после первого, предполагался выход одного из астронавтов на «прогулку». Вот это американское «расписание», как всегда объявленное заранее, Королев и собирался «обойти» еще одним полетом «шарика» по совершенно той же программе, по какой летал «Восход», а до него «Восток-2», а до него собаки.

Разумеется, это предложение было тоже принято, и в институте закипела подготовка корабля — ракета ведь была готова и отработана.

По предложению Воскресенского, решено было не разгерметизировать «шарик» в полете. Пошли более простым путем — к выходному люку корабля приставили легкую «трубу» — шлюзовую камеру, в которую космонавт должен был влезать перед открытием наружного люка. Этот люк подлежал открытию после того, как второй космонавт закроет за вышедшим внутренний люк. Вход в корабль осуществлялся в обратной последовательности. В полете эта конструкция чуть не стоила жизни Алексею Леонову и в дальнейшем никогда больше не применялась.

Работу над видоизмененным «шариком» с двумя космонавтами и шлюзовой камерой прервала смерть Воскресенского. Он работал до последней недели жизни и в больнице продолжал интересоваться, как идут дела. Человеку в 52 года не верилось, что наступает конец — но его часы были сочтены. Годы тюрьмы, десятилетия безостановочной изнурительной работы, постоянное нервное напряжение — вот что свело в могилу этого исключительно одаренного человека.

Уход из жизни Воскресенского очень явственно подкосил Королева. В последний год жизни его ничто уже не веселило. На могиле своего заместителя Королев сказал, что если бы не он, то первый спутник не был бы запущен раньше американцев.

Буквально на следующий день после похорон Королеву пришлось опять работать с полной нагрузкой, хотя он чувствовал себя физически очень скверно: пришло сообщение, что «Джемини» запустят 23 марта. Нужно было поспеть со стартом непременно раньше этого дня. Хрущева больше не было в Кремле, «новые» не подгоняли телефонными звонками и вызовами, но представление о том, что нужно было во что бы то ни стало, любыми средствами вылететь хоть на день раньше американцев — это представление оставалось. Действовала та психологическая инерция, которая играет и по сей день огромную роль во всей жизни Советского Союза.

В работе над «Восходом-2» (так был назван корабль) тоже пришлось решать множество весовых головоломок. Два космонавта в скафандрах весили не намного меньше, чем трое в курточках. Кроме того, был шлюзовой отсек, отсутствовавший в предыдущем «шарике». Правда, теперь можно было дополнительно сократить запас бортовых средств жизнеобеспечения: кислорода на два с половиной дня, питания и воды — на два дня, из расчета на двоих. «Сгонка веса» корабля отняла много времени, тем более, что не было больше Воскресенского с его непрерывным «фонтаном идей». На испытания осталось меньше месяца.

В качестве экипажа «Восхода-2» утвердили Павла Беляева и Алексея Леонова, который одно время был кандидатом в космонавты № 1. Он был очень ловким, физическим тренированным человеком, превосходным парашютистом, неплохим летчиком. Кроме всего прочего, он недурно рисовал. Ему предстояло научиться вылезать через шлюз, и спустя неделю после начала тренировки он научился выполнять эту операцию за минуту с завязанными глазами.

Корабль «Восход-2» принял старт в 10 часов утра 18 марта — за пять дней до полета «Джемини-3» с Гриссомом и Янгом. По радио торжественно сообщили, что корабль запущен и вышел на орбиту, но даже тогда ничего не сказали о цели полета. И лишь после выхода Леонова из «шарика» было передано об этом экстренное сообщение. С Хрущевым или без, но «предохранительная секретность» оставалась.

Примерно через час было сообщено, что Леонов вернулся в кабину, хотя от открытия наружного люка до его задраивания прошло около 20 минут. Дело в том, что минуты были весьма драматическими.

Выход Леонова прошел без происшествий. Когда космонавт находился вне корабля, с ним по радио связался Королев. На десятой минуте пребывания в открытом космосе он велел космонавту входить обратно. И тут оказалось, что сделать это не так просто.

За считанные минуты пребывания в космическом пространстве скафандр Леонова сильно раздуло. Это действовал так называемый «эффект футбольной камеры», правильно предсказанный ранее английскими специалистами и принятый во внимание американцами. Если бы не исключительная ловкость Алексея Леонова, он ни за что не сумел бы втиснуться в шлюз. Как уже сказано, на тренировках он выполнял это за одну минуту с закрытыми глазами. Теперь, с открытыми, он влезал восемь минут, все время сообщая в микрофон: «Не могу… Не могу… Опять не получается… Ну-ка еще раз… Нет, опять не вхожу… Не могу!» Когда Леонов все-таки втиснулся в люк, он закричал «Ура!» и длинно, облегченно выругался.

Это, однако, было не последним происшествием в полете. На семнадцатом витке случилось то, что дважды происходило в 1960 году с беспилотными капсулами: по радиосигналу с земли тормозная двигательная установка — ТДУ — не включалась. Королев приказал подготовиться к ручному включению ТДУ по устной команде с земли после следующего, восемнадцатого витка. Вот где сказалась его предусмотрительность! Все «шарики», с самого первого, гагаринского, были оборудованы ручным включением ТДУ. Ни один космонавт «Востока» ими не пользовался, и кое-кто даже думал, что ручное включение — излишняя роскошь. Но вот на восьмом по счету «шарике» оно вдруг понадобилось и спасло жизнь космонавтов.

После восемнадцатого витка посадка в южной половине СССР была невозможна — только в северной. Были немедленно оповещены все военные авиачасти на Севере и в Арктике, где еще стояла суровая зима с морозами и очень глубокими снегами. Секундная неточность при включении ТДУ вручную могла привести к спуску в Ледовитый океан или в густонаселенную Московскую область. Королев потребовал у расчетчиков траектории: за оставшийся у них час рассчитать момент включения так, чтобы наверняка не угодить в океан. В последние минуты перед включением он подробно проинструктировал Беляева, как включать, хотя тот и сам хорошо это усвоил на тренировках. Получив сигнал, Беляев включил ТДУ практически мгновенно, но тут же сказал, что хотя ТДУ и загорелась, он не очень уверен в ориентировке. По счастью, и ориентировка была выполнена правильно. «Восход-2» ухнул в глубокий снег, накрывший редкий лесок под Пермью. Его заметили местные жители и сообщили в воинскую часть. Благодаря этому счастливому случаю, команда спасателей прибыла к Беляеву и Леонову через несколько часов после приземления.

В официальных советских сообщениях нет решительно ничего о двух чрезвычайных происшествиях, разыгравшихся на борту «Восхода-2». Сообщалось лишь (как достижение, конечно!), что командир «Восхода-2» Беляев произвел включение ТДУ вручную. А гораздо позже, через год, примерно, после полета, было мельком сказано, что посадка произошла не в обычном районе приземления, а на 2000 километров севернее, и что полет длился не обычные 24 часа с минутами, а 26 часов. Наконец, в биографии Королева оба инцидента поданы в этаком «легком», разухабисто-балаганном стиле. По поводу попыток Леонова войти корабль биограф говорит мимоходом всего одну фразу: «С первого раза забраться в шлюз не удалось». Не удалось — и все, без дальнейших объяснений. Что касается второго происшествия, то ему в биографии посвящен следующий отрывок:

«Как известно, посадка корабля «Восход-2» впервые осуществлялась без автоматического управления.

— Ребята, валяйте вручную, — с одобрения С. П. Королева передал команду Земли Юрий Гагарин.

И они пошли еще на один виток. Вручную сориентировали корабль и включили тормозную двигательную установку.

Раздался шум за бортом. Куда пойдет корабль? Если сориентировались неправильно — не на землю, а от нее…

По опускающимся пылинкам поняли: сработано все верно, корабль идет в плотные слои атмосферы».

Вот, видите, как все было весело и приятно! Неприятно только думать, что сочинители подобных советских опусов и их цензоры явно рассчитывают на полный идиотизм будущих читателей.

Запуск «Восхода-2», в отличие от предшествующего полета, может претендовать на ощутимый научный результат: человек впервые побывал в открытом космосе. Медицинские наблюдения показали, что Леонов хорошо перенес «прогулку». Меньше повезло П. Беляеву: уже будучи в Англии, я узнал из советских газет, что он умер от какой-то внутренней болезни в возрасте 37 лет. От какой именно болезни — не сообщалось.

«Восход-2» был последним пилотируемым космическим кораблем, запущенным в Советском Союзе при жизни Сергея Королева. Через десять месяцев после этого полета, 15 января 1966 года, великий инженер скончался в больнице — остановилось его больное сердце, не выдержав операции по удалению раковой опухоли.

Date: 2015-06-12; view: 262; Нарушение авторских прав