Тревога. На днях в столице нашей родины состоялся очередной пленум правления Союза писателей СССР

На днях в столице нашей родины состоялся очередной пленум правления Союза писателей СССР. Повестка дня: «Задачи писательских организаций страны в связи с подготовкой к XXVII съезду КПСС и о созыве VIII съезда писателей СССР». На пленуме с докладом выступил дважды Герой социалистического труда, первый секретарь правления Союза писателей СССР, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС, лауреат Ленинской премии лично товарищ Георгий Мокеевич Марков.

В прениях выступили другие орденоносные товарищи, в работе приняли участие заведующий отделом КПСС, заместитель заведующего отделом ЦК КПСС, заведующий сектором отдела ЦК КПСС, два заместителя председателей советов министров республик, министры, заместители министров, заместитель начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно‑Морского Флота и прочие официальные лица; название каждой должности занимает несколько строк в газетном столбце.

Шизофрения чинопочитания давно уже распространилась не только на живых людей, но и на учреждения, поэтому министерство культуры пишется с маленькой буквы, а Отдел культуры ЦК КПСС с большой.

Когда читаешь список больших чинов, а затем материалы пленума, возникает тревожное ощущение, что сложилась какая‑то необычная ситуация, может быть, даже чрезвычайное положение, и Союз писателей намерен то ли крепить оборону, то ли сам собирается объявить кому‑то войну.

Надо сказать, что законы военного времени существуют и действуют в Союзе писателей СССР с самого основания этой организации, но иногда ситуация особенно обостряется, – тогда в бой вступают резервные соединения, возглавляемые секретарями ЦК КПСС, генералами и маршалами Советской Армии при поддержке держащихся в тени, но ощущаемых материально заградительных отрядов Комитета государственной безопасности.

В таких случаях отступивших с передовой линии работников пера вытаскивают на авансцену, подвергают скорому суду чрезвычайного трибунала и именем народа немедленно казнят при полном одобрении ошарашенной публики.

Сейчас, кажется, до этого еще не дошло, но ощущение тревоги заметно.

Впрочем, о тревоге в конце доклада Маркова сказано прямо: «Мы живем в тревожное время. Американский империализм с небывалой агрессивностью наращивает акции, ведущие прямой дорогой к ядерной катастрофе. Опасность, нависшая над человечеством, нарастает. В этих условиях долг советского писателя ясен – быть на передней линии борьбы, вместе с партией и народом, не щадя сил и не покладая рук, работать над воплощением задач сохранения мира и упрочения дела социализма».

Я не знаю, как именно докладчик собирается сохранить мир и упрочить дело социализма, но я уверен, что, если сохранить мир все‑таки не удастся и американские империалисты начнут кидать в него свои ядерные боеголовки, он может дать достойный отпор и закидать американских империалистов своими романами. Они у него толстые, тяжелые, изданы огромными тиражами. Если любому империалисту дать как следует по башке одним романом Маркова, он, этот империалист, даже имея чугунный лоб, такого удара не выдержит.

Но, откровенно говоря, я чувствую, что основную тревогу докладчика и товарищей, принимавших участие в прениях, сейчас вызывают действия не американских империалистов, а кого‑то другого, и я даже знаю кого.

В своих речах новый Генеральный секретарь ЦК КПСС обещает бороться не только с американским империализмом и российским алкоголизмом, но и с чем‑то еще. Своими врагами он объявляет среди прочих парадность и пустословие и, как он примерно выражается, негативные явления, чуждые социализму. И даже обозначает период, когда эти негативные явления расцвели и укрепились: 70‑е годы.

Вовсе не обязательно съесть собаку в советологии, чтобы понять, в чей огород кидается камень. Парадность, пустословие и негативные явления, под которыми прежде всего подразумевается чудовищная коррупция, расцвели пышным цветом при Брежневе. Эти негативные явления проводились под его непосредственным руководством, в них участвовали его близкие и дальние родственники, его соратники и выдвиженцы.

Вся видимая деятельность советского государства свелась, в основном, к празднованию юбилея и к торжественным церемониям поздравлений и награждений, а невидимая – к захвату теплых мест и урыванию кусков пирога в соответствии с чином, а иногда и без соответствия.

Чинопочитание и самый беспардонный подхалимаж даже без признаков какой‑либо иной деятельности стали обязательным и достаточным условием для успеха в любой карьере, в том числе и литературной.

Для того, чтобы достичь литературных вершин, уже не надо было вынашивать замыслы, изобретать сюжеты, искать метафоры. Даже не обязательно стало малевать несгибаемых коммунистов вроде Павки Корчагина или Макара Нагульнова. Уже даже и сам Ленин как литературный герой отошел на задний план.

Рассчитывать на самый большой успех, связанный с захватом должностей, расширением жилплощади, получением званий, премий и орденов, можно было только приняв прямое или косвенное участие в создании коллективной Брежневианы.

Если мы посмотрим списки лауреатов Ленинской, Государственной и других премий, списки деятелей литературы и искусства, награжденных орденами, а также списки людей, получивших звания народных и заслуженных артистов СССР, РСФСР и мелких республик, мы увидим, что ни один из создателей Брежневианы в них не обойден.

За право участия в этом вдохновенном труде, конечно, нужно было еще побороться, но и вакансий со временем открывалось все больше и больше. Можно было писать за Брежнева или о нем (выведя его, скажем, в виде героического полковника‑комиссара или прогрессивного секретаря обкома ленинского типа). Можно было создавать кинофильмы о Брежневе или играть роль Брежнева (в этих ролях больше других отличились способный Тихонов и бездарный Матвеев).

Правда, и на этом поприще некоторые спотыкались. Один кинорежиссер был в числе первых, желавших запечатлеть на экране образ любимого Леонида Ильича, и подал соответствующую заявку. Но его прежде, чем допустить к прототипу, компетентные органы проверили. И выяснилось, что режиссер во время войны был полицаем. За это он понес суровое наказание – его исключили из партии, перевели из режиссеров в помощники, но, учитывая правильное направление мыслей, от судебного преследования воздержались.

Комедия парадности, пустословия и чинопочитания разыгрывалась на самых верхах и в еще более карикатурном виде отражалась на среднем и низком уровне.

Марков, который в восхвалениях вождя потерял остатки стыда и совести, назвал его Львом Толстым нашего времени и с поклоном поднес Ленинскую премию по литературе, получив за верноподданность разные отличия, в том числе вторую Золотую звезду Героя социалистического труда, как Шолохов и Уланова. И сам поощрял тех, кто хвалил его.

Евгений Евтушенко, осчастливленный недавно премией за свою инфантильную поэму «Мама и нейтронная бомба», в благодарственном слове отметил, что поэма эта могла появиться только при содействии лично Георгия Мокеевича Маркова. Каждый, кто разбирается в правилах советского придворного этикета, знает, что слово «лично» принято прилагать к имени только одной личности, а именно Генерального секретаря ЦК КПСС. Совершая столь незаметную церемониальную оговорку, Евтушенко хорошо понимал, что опытный церемониймейстер Марков ее очень даже заметит и отметит.

Как раз в упомянутые выше 70‑е годы завершилось превращение Союза писателей из творческой организации в отдельное полицейское государство с ограниченным суверенитетом, как, скажем, Чехословакия.

У этого государства есть свое собственное правительство во главе с самим Марковым и его правой рукой Юрием Верченко, и свой карательный аппарат, который неугодных подданных судит и приговаривает к различным наказаниям. Своей тюрьмы это государство не имеет и своих преступников содержит в общесоюзных тюрьмах. Примерно, как княжество Монако, которое, как говорят, заключает своих преступников во французские тюрьмы.

Литератор, не угодивший союзписательскому начальству и исключенный им из рядов, автоматически передается в ведение Комитета государственной безопасности, который, в свою очередь, объявляет исключенного врагом всего советского народа и ведет с ним бескомпромиссную борьбу, пока тот не скапутится от инфаркта, не окажется в лагере или, как в случае с автором этих строк, за границей.

Ведет себя союзписательское правительство, как всякое другое правительство. Там много заседают, встречают и провожают всяких полномочных послов и делегатов, подписывают договоры о сотрудничестве, соглашения, декларации и протоколы. Много говорят о взаимном ненападении и неприменении первыми ядерного оружия.

Сам Марков ведет себя как небольшой, но полновластный монарх.

Лет, чтоб не соврать, много тому назад я оказался в его приемной, хотя пришел не к нему.

Приемная была большая. За несколькими столами трудились секретари. Почему‑то в основном они были мужского пола. Еще какие‑то молодые люди в темных костюмах, с гладкими прическами и темными папками время от времени пересекали пространство, скрывались за обитыми кожей дверьми или, наоборот, из них возникали.

Вдоль стен сидели десятка полтора маститых просителей, в числе которых были известная детская поэтесса, один Герой Советского Союза, один лауреат Ленинской премии, один заместитель директора Литфонда и другие лица, знакомые мне и не знакомые. Некоторые из них, как принято в столь важных учреждениях, переговаривались шепотом, время от времени скромно покашливая.

И вдруг из своего кабинета вышел сам Георгий Мокеевич с депутатским значком на отвороте пиджака (ни одной Золотой звезды у него тогда еще не было).

При его появлении все, сидевшие вдоль стен (включая детскую поэтессу), вскочили, мужчины вытянулись, а лауреат Ленинской премии даже щелкнул каблуками. Все таращили на депутата глаза и видом своим выражали готовность реагировать на любое его проявление – то ли громко захохотать в ответ на сказанную им шутку, то ли, тесня друг друга, кинуться за уроненным им платком.

Я продолжал сидеть и с удивлением смотрел на эту сцену из дурно поставленной в провинциальном театре комедии. Я, конечно, видел и раньше различные формы обожания подчиненными своего начальства, но все же не в такой откровенной форме.

Есть люди, которые выглядят столь величественно, что перед ними ноги сами стремятся выпрямиться. Но в облике Маркова ничего величественного не было. Небольшого роста, упитанный, бабье лицо с ничтожными чертами, выражение постное, глазки заплывшие.

Я себя почувствовал неловко. Встать перед ним я не мог. Я слишком презирал всю его деятельность и его писания, чтобы испытывать хоть какое‑нибудь подобие почтения, а чинопочитанием в чистом виде тоже, в общем‑то, не страдал. Но и сидеть, когда все стоят, было глупо. Получалось, что я бросаю вызов, хотя я, право, не собирался этого делать.

Я остался сидеть и отвернулся, искоса наблюдая, как Марков с вежливостью губернатора обходит всех присутствующих, никого не пропуская, пожимая каждому руку, иногда что‑то произнося тихим, вкрадчивым женским голосом.

Когда его остроносые ботинки поравнялись с моими тупоносыми, я приподнялся, вяло потрогал его вялую руку и тут же сел снова, хотя все остальные продолжали стоять. И я заметил, что они пожирают глазами не только начальника, но и меня, всем своим видом выражая раздражение и даже возмущение моей непомерной гордыней: они, такие большие люди, стоят, а я, такой маленький, сижу, полагая, видимо, что я лучше их.

А я, надо сказать, ничего плохого о них не думал (но и хорошего, впрочем, тоже).

И Маркову я никак не нахамил, а, напротив, как воспитанный человек, встал, поздоровался и только после этого сел.

Но по быстрому взгляду, брошенному на меня, я понял, что этот человек воспринимает мое поведение как неслыханную дерзость, которой он мне никогда не забудет.

С тех пор товарища Маркова я если и видел, то только на экране телевизора.

У меня нет никаких оснований утверждать, что Георгий Мокеевич где‑то и как‑то намеренно действовал лично против меня (хотя, как руководитель писательской организации соответствующие карательные акции он, конечно же, утверждал). Но я уверен, что когда обсуждался вопрос о моем исключении из Союза писателей или каких‑нибудь других крутых мерах, то он, вероятно, припоминал о нанесенном его чину невысказанном оскорблении и еще одна свинцовая капля падала на соответствующую чашу весов.

Сейчас в Советском Союзе, как известно, объявлена борьба против разных вещей, в том числе против коррупции и чванства. Казалось бы, эти два порока далеко друг от друга отстоят, но из своего личного жизненного опыта я вынес твердое убеждение, что чванливый чиновник обязательно нечист на руку. И когда я видел перед собой бюрократа, требующего почтения к своему чину («Да вы знаете, кто перед вами сидит!»), я всегда не сомневался, что передо мной сидит вор.

Чванство и коррупция в Союзе советских писателей как раз к началу 70‑х годов уже вышли за все вообразимые пределы.

Неосведомленный человек подумает: какая там может быть коррупция в Союзе писателей, если там нечего воровать, кроме бумаги и скрепок.

А вот как раз именно там можно воровать не хуже, чем в министерстве рыбной промышленности.

Подведомственный Союзу писателей Литфонд СССР ворочает миллионами. Там, в зависимости от приближенности к начальству, можно получить дачу, денежную ссуду, путевку в дом творчества, пыжиковую шапку. Одни получают это за взятку, другие по номинальной цене, третьи со скидкой, а четвертые и вовсе бесплатно.

Союз писателей ведает распределением квартир, автомобилей и поездками за рубеж.

Но главное не это. Главное то, что в руках союзписательского начальства находятся практически все главные издательства СССР.

То, что Союз писателей – очень богатая кормушка, давно поняли многие, поэтому сейчас в списках этой организации числятся директора магазинов, бань, театров и стадионов, министры, партийные бюрократы всех рангов, генералы всех родов войск, включая КГБ и МВД и даже маршалы. Поэтому количество писателей, ступивших на этот путь по призванию, с каждым годом сокращается. Именно коррупция, а не забота об идейной чистоте писательских рядов является главной причиной преследования честных писателей по политическим обвинениям.

Но вернусь к Пленуму советских писателей.

Как я сказал, все выступления на этом пленуме и Маркова, и Михалкова, и Чепурова, и Загребельного и других мало мне известных видных писателей пронизаны духом тревоги. И происходит эта тревога не от действий американских империалистов. Империалисты им как раз для нагнетания психоза и обтяпывания личных делишек очень даже нужны.

Возможность перемен в самом Советском Союзе – вот что их больше всего тревожит. Если генеральный секретарь ЦК КПСС вправду решил покончить с коррупцией, парадностью, чванством и пустословием, то это обязательно отразится на сегодняшней союзписательской верхушке самым неприятным образом.

Советским Союзом однажды уже руководил один реформатор. Я имею в виду Никиту Сергеевича Хрущева. Реформы его были весьма половинчаты, но и при них некоторые из сегодняшних литературных боссов чувствовали себя весьма и весьма неуютно. Они тогда сначала притихли, а потом постепенно стали роптать, а иногда даже, вопреки своему воспитанию, и огрызаться. И нашли, в конце концов, поддержку среди сил, которые реформатора свергли и устроили им не жизнь, а малину.

И поэтому они теперь с тревогой вслушиваются в речи не американского президента, а Генерального секретаря ЦК КПСС. И очень надеются, что все эти обещания реформ и даже революции – всего лишь пустые слова, к которым они так привыкли.

И отвечают они тоже пустыми словами. Обещают ответить на призывы партии еще более напряженным трудом и, как выразился тот же Марков, давать больше и лучше.

Ну, насчет больше никто даже не сомневается. Уже так много надавали, что бумаги нет даже на издание классики. А вот насчет того, чтоб лучше, это надо еще уметь. И хотя выступавшие на Пленуме призывали сами себя немедленно повысить качество, в этих их выступлениях послышалась мне неуверенность и не высказанная прямо тревога.

1985

Date: 2015-06-12; view: 343; Нарушение авторских прав