Волны паники и погасший огонь

Тратататата, трещал наш факсимильный аппарат. Строчка за строчкой проявлялось сообщение, которого мы так сильно ждали. Мы собрались в папиной каюте и нетерпеливо смотрели на лист бумаги, который медленно выползал из аппарата. Некоторые из нас сидели на деревянных скамейках, другие стояли вокруг большого штурвала. Наш успех постоянно возрастал. На тот момент на нас работало более двухсот человек – штатных работников и волонтеров.

Было, должно быть, начало декабря 1994 года. Я сидела на папиной кровати и едва могла дождаться недельного альбомного чарта, отправленного нашей звукозаписывающей компанией. В зависимости от результатов продаж отчет отправлялся артистам за неделю до публикации.

Тратататата, трещал он беспрерывно, пока у моего отца не закончилось терпение и он не спросил:

- Ну, какое там место?

Я встала, подошла к факсимильному аппарату - и не поверила своим глазам. Я вслух прочитала написанное, но в первое мгновение сама этого не поняла.

- Я… я не знаю. Странно. Это… это… О Боже! Это первое место! Первое!

Все тут же победно воскликнули: «Еееее!»

Мы прыгали и обнимались. Наверное, нас было слышно даже в кельнском соборе.

- Папа, мы это сделали! Первое место в альбомном чарте! О Боже! – сказала я и постаралась не дать своему голосу затеряться во всеобщем радостном упоении. Мы достигли одной из своих самых важных целей. Мы повесили факс на стену, и папа попросил меня тут же позвонить в звукозаписывающую компанию, чтобы убедиться, что информация верная. Она была верной.

Мы много недель продержались на первом месте хит-парада со своим альбомом “Over The Hump”.В конце концов, он оказался самым продаваемым альбомом в истории немецкой музыки. За зиму наши продажи превзошли даже продажи “Thriller” Майкла Джексона. Год за годом мы пахали, как лошади, и вот наша мечта, наконец, сбылась. Чего мы еще могли желать?

Три месяца спустя.

- Почему она лежит на полу? – спросил кто-то из наших сотрудников мою сестру, сидевшую возле зеркала в гримерной и готовившейся к концерту. Я закрыла глаза и постаралась успокоиться. В комнате не было дивана, и я, отыскав пару курток, соорудила из них временный матрас.

- У нее снова болит спина, - услышала я голос своей сестры.

- Но почему за столько времени она не обратилась к специалистам? Я не могу больше на это смотреть. Ей нужно к врачу!

- Она была уже у дюжины специалистов. Они не могут найти причину.

После долгого перерыва в болях в спине я страдала от рецидива. Почему, никто не знал. Боли просто вернулись.

- Showtime! Осталось десять минут! – услышала я голос Инго снаружи.

Я медленно встала и посмотрела в зеркало: бледное лицо, темные круги под глазами, усталость от болей. Но я решила выйти на сцену. Альтернативой было одиноко и удрученно лежать в каюте. Этого мне не хотелось. Мне хотелось бороться.

Я вышла последней. Как обычно. Вся группа и несколько наших охранников ждали в темноте за сценой. Свет в зале уже погас. Нам освещали путь только карманные фонарики секьюрити. Крики фанатов в этот день я воспринимала как особенно громкие: «Аааа, Келли!» - хлоп, хлоп, хлоп - «Аааа, Келли!» - хлоп, хлоп, хлоп. Кто-то из обслуживающего персонала убирал со сцены последние мягкие игрушки, чтобы никто из нас не споткнулся и не сломал себе шею. Их всегда было невероятно много – мешками увозили.

Когда над сценой зажегся свет, крики молниеносно выросли еще на несколько децибел. Мы были в Гамбурге. Около 7500 человек напряженно ждали, пока мы выйдем и начнем концерт, полные энергии. Мы стали в круг и сложили руки по центру, образовав большой узел из пальцев. Затем посчитали: «Раз! Два! Три!» - и с дружным “Let’s rock it!” подняли руки вверх:

- Выложимся по полной! Устроим классное шоу!

Затем один Келли за другим выбежали на сцену. Только я шла в обычном темпе и заставляла себя улыбнуться. Мне стоило большого мужества скрывать свое истинное состояние. Но мне не хотелось ни принимать сочувствие, ни мешать общему веселью. Люди заплатили деньги, чтобы нас увидеть, многие приехали сюда издалека. «Они заслуживают лучшего, что у нас есть», - подумала я. Хотя я и не танцевала, как остальные, и не очень много двигалась, все же я была с ними.

Я едва выносила восторженные крики после каждой песни. Акустика в зале это только усугубляла. Стоя на сцене и исполняя припев, я наблюдала за людьми. Справа и слева находились трибуны с сидячими местами. Посередине все стояли. Фанаты из разных стран продвигались как можно ближе к сцене, чтобы лучше нас видеть. Между сценой и публикой была полоса заграждения с решетками в метр высотой, которые призваны были не допустить фанатов на сцену. Там бегали охранники и в случае надобности вытягивали девушек, собиравшихся упасть в обморок. В одной только этой зоне находилось 10-15 охранников, а всего в зале – более семидесяти. Не существовало правил по поводу того, где они должны стоять, но в масштабах истерии их явно не было достаточно.

Я смотрела, как из толпы вытягивали одну девушку за другой. После концерта мы всегда получали отчет о том, сколько их таких было всего. Если я правильно помню, рекордным числом было 210. За концертным залом Красный Крест устанавливал походные кровати. Там девушек ставили на ноги при помощи электролитного раствора. Некоторые из них несколько ночей до концерта спали перед входом в концертный зал, нередко в тоненьких спальных мешках. Мы выделяли несколько охранников, которые следили за этими девушками, носили им суп и теплые одеяла. Помешать им приходить и разбивать лагерь мы не могли.

Выйдя вперед, чтобы спеть сольно, я игнорировала боли и постаралась как можно лучше маневрировать по ходу песни. Адреналин помогал. Но публика была такой громкой, что я едва слышала саму себя. О прочувствованном пении и речи не шло, потому что мне постоянно приходилось прорываться сквозь шум. Почему же в этот раз все было так громко?

Когда публика подпевала, я неожиданно увидела, как в толпе перед сценой образовалось что-то неожиданное. «Что это такое?» - только и думала я, когда на одном конце поднялась большая неконтролируемая волна и перекатилась на другой. Лица многих юных девушек были теперь не такими уж счастливыми. Я оглянулась на Кэти, и наши взгляды встретились, полные беспокойства.

Во время следующей песни мы установили зрительный контакт с охранниками. Они заметно нервничали. Посреди песни волны поднялись снова, и люди стали бесконтрольно раскачиваться. Влево. Вправо. Влево. Со сцены это смотрелось как океан во время шторма. После песни один из нас попытался взять публику под контроль:

- Отойдите назад! Не напирайте! Назад! – слышалось из колонок.

Мы начали следующую песню, но волны были такими сильными, что некоторые девушки в панике закричали. Затем посреди толпы неожиданно образовалась дыра. Некоторые стали падать туда, приземлялись друг на друга и подвергали лежащих внизу огромной опасности. «У них же нет воздуха!» - пронеслось у меня в голове.

Крики теперь были связаны не только с нами. Девушки боролись за то, чтобы не упасть и не покалечиться. Теперь они стояли плотно, так плотно, что не могли сдвинуться ни вперед, ни назад. Волны увлекали их за собой, не давая возможность сопротивляться.

Мы переглядывались между собой, и я могла прочитать мысли своих братьев и сестер: «Будем продолжать?» Это было непростое решение. Прекратить означало бы вызвать панику. Охранники всегда предупреждали нас, что концерт можно прерывать только тогда, когда они нам скажут. Но ситуация была невыносимой, и количество криков о помощи возрастало.

Волны снова нарастали, крики паники становились громче и громче. Некоторые девушки оказались под другими, которые невольно о них спотыкались или на них наступали. Между тем, в зале включили свет. Толпа ударилась в панику. Теперь уже охрана взобралась на сцену, закричала: «Стоп!» - и мы прервали песню.

Тогда я увидела, как Тарзан, один из самых близких нам охранников, прыгнул в толпу. Другие последовали его примеру и стали прокладывать себе путь. Каким-то образом им удалось по головам людей прорваться к дыре, вытащить оттуда девушек и доставить в безопасное место. Один из охранников взял микрофон и призвал всех успокоиться и оставаться там, где они находятся. Нас он, напротив, попросил покинуть сцену, и, обернувшись еще раз, я с облегчением увидела, что ситуация снова постепенно берется под контроль.

В своей гримерной я смотрела на себя в зеркало и думала только: «Там какое-то безумие. Безумие». Кто-нибудь был ранен? Все ли были в порядке? Мы с нетерпением ждали новостей. Наконец, пришел отбой тревоги. Не считая нескольких сосудистых коллапсов и ушибов, ни с кем не случилось ничего серьезного.

Результаты были очевидны: отныне мы будем использовать вторую, возможно, даже третью линию заграждений, чтобы иметь возможность сдержать опасные волны, подобные этой. Это будет означать дополнительные затраты. Ограждения были дорогими, их нужно было перевозить в большом грузовике. Кроме того, понадобится дополнительное количество охраны. Но после этого случая альтернативные варианты даже не обсуждались.

Лежа позже в своем тихом номере отеля, я чувствовала грусть, испуг и гнев. Моя жизнь больше не была такой прекрасной, как когда-то, - и это не считая болей, которые сводили меня с ума.

- Что с нами стало? – проносилось в моей голове. – Что с нами сделали слава и успех? Я не хочу так жить.

Я была глубоко несчастна.

Лето того же года в Вене. Я стояла на сцене и смотрела на настоящий океан из людей, простиравшийся до горизонта. Раз в год в рамках так называемого Donauinselfest проводится бесплатное культурное мероприятие, на котором выступают самые успешные артисты. Согласно официальным данным, на нас пришли посмотреть 280 тысяч человек. Позже нам рассказали, что это было рекордное число зрителей для Вены.

Уже в обед перед концертом мы собрались вместе со своим окружением и охраной. Тысячи фанатов уже ждали перед сценой, и можно было слышать, как они громко ликовали, когда мы приехали. Как и перед многими другими нашими концертами, некоторые из них уже несколько дней ночевали под открытым небом, чтобы обеспечить себе лучшие места.

Положение складывалось слегка напряженное, и наличие ограждений себя оправдывало. Было установлено до трех рядов заграждений. Счет сотрудников охраны, полиции и спасателей из Красного Креста шел на сотни. Везде были журналисты, которые хотели поймать хотя бы беглый взгляд кого-то из нас. Закулисная зона строго контролировалась.

На послеобеденное время были запланированы интервью нескольким избранным редакциям. У меня опять болела спина, но времени себя пожалеть не было, надо было спешить на саундчек. Там возникли некоторые проблемы, и Ajim, наш звукорежиссер, делал все, чтобы найти выход. На его плечах лежала огромная ответственность. Везде вокруг нас были камеры, которые фиксировали каждый наш шаг, каждое движение, и это мне совсем не нравилось. Я едва могла скрывать свои боли. Я отбыла свою часть и ушла со сцены.

Примерно за два часа до концерта мы давали интервью одному важному журналисту из бульварной прессы. Разговор с самого начала пошел критично. Ситуация накалялась, и интервью было прервано на середине. На сцене я пела в ослепляющем свете прожекторов, с вымученной улыбкой, хотя мое настроение с ней совершенно не вязалось. Мы пели для огромной толпы людей, которые пришли специально ради нас, но для меня этот концерт стал одним из самых тяжелых.

Щелк! Щелк! Щелк! Так много журналистов нас снимало. Я слышала крики зрителей в передних рядах: «Ааа! Келли! Ааа!» И, функционируя на автопилоте, я думала: «Что я здесь делаю? Почему жизнь стала такой невыносимой?» Я чувствовала стресс, печаль и пустоту.

В метро, в те времена, когда никто не останавливался нас послушать, в моем сердце все же горел огонь. Это давало мне надежду, силу и ощущение, что внутри меня находится сокровище. Как было возможно то, что в Париже, когда у нас не было ничего, я все-таки была счастлива? И почему сейчас, перед этими невероятными массами людей, на вершине нашего успеха, была так несчастна? Не было никакого огня, никакой надежды, ничего. Только горькая грусть и боль.

Вся слава, признание и, конечно, деньги, которые мы зарабатывали, не могли заполнить пустоту. Я хотела вернуть тот огонь, который ощущала молодой девушкой. Огонь, который невозможно купить ни за какие деньги. Тот, который когда-то ярко полыхал. Однажды он разгорелся из искорки, которую, умирая, зажгла в моем сердце мама. Что с ним случилось?

В последующие годы я поняла, что не полностью растеряла этот огонь. Я погребла его под бременем и к тому же забыла подложить дров. Но глубоко внутри, в запрятанном уголке моего сердца, я отыскала в пепле тлеющие угольки, которые только и ждали, чтобы их разожгли. Со временем я убрала пепел, и мне стоило большого мужества снова разжечь маленькую искорку.