Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар‑эс‑Балате 20 page

– О, я понимаю.

Когда‑то, припомнил Лето, Монео действительно понял это на своей шкуре. Его самого тогда посадили на голодный паек.

– Молодые обычно не способны принимать трудных решений, если только эти решения не связаны с применением насилия, что вызывает сильный выброс в кровь адреналина, – продолжал объяснять Лето.

Монео погрузился в раздумья, вспоминая, потом заговорил:

– Это очень большой вред.

– Но именно это причина склонности Сионы к насилию. Такое может произойти и со старым человеком, но для молодежи такая зависимость – правило.

Кружа около башни и наслаждаясь сухим от жара солнца песком, Лето думал о том разговоре. Он замедлил продвижение. Ветер сзади донес до его человеческих ноздрей запах кислорода и сожженного песка. Он глубоко вдохнул, подняв свое восприятие на более высокий уровень.

За этот предварительный день Лето предстояло достичь нескольких целей. Он думал о предстоящей встрече, как, должно быть, древний матадор думал о своей схватке с рогатой смертью. У Сионы были свои рога, но Монео позаботится, чтобы она не пронесла на встречу никакого реального оружия. Лето, однако, надо было быть уверенным в том, что он хорошо знает все сильные и слабые стороны Сионы. Ему предстояло усилить ее уступчивость в некоторых отношениях. Ее надо подготовить к испытанию, надев на ее психическую мускулатуру ограничительные шипы.

Вскоре после полудня, насытившись прогулкой, Лето забрался в тележку, включил подвеску и поднялся в башню – на самый ее верх, в просторный зал, где он и провел остаток дня, размышляя и составляя сценарий предстоящей встречи.

Как только на землю пала ночная тень, в воздухе раздался шум винтов орнитоптера. Это прибыл Монео.

Верный Монео.

Лето мысленно приказал посадочной площадке выдвинуться из наружной стены зала. Орнитоптер скользнул по ней и сложил крылья. Лето вгляделся в сгустившиеся сумерки. Сиона выпрыгнула из машины и бросилась в зал, испытывая страх перед неимоверной высотой. На девушке была надета белая накидка поверх черной формы без знаков различия. Войдя в башню и остановившись, она украдкой оглянулась и внимательно посмотрела на массивное тело Лето, лежавшее на тележке почти в центре зала. Орнитоптер взмыл в небо и исчез в темноте. Лето оставил площадку выдвинутой, а дверь открытой.

– На противоположной стороне башни есть балкон, – сказал Лето. – Мы пойдем туда.

– Зачем?

В голосе Сионы прозвучала плохо скрытая подозрительность.

– Мне говорили, что там прохладно, – ответил Лето, – и мои щеки действительно ощущают прохладный ветерок, когда я бываю там.

Движимая любопытством, она подошла поближе.

Лето закрыл дверь, ведущую на посадочную площадку.

– Ночной вид с балкона просто великолепен.

– Зачем мы здесь?

– Чтобы никто не мог быть у нас над головой.

Лето развернул тележку и направил ее на балкон. Тусклый свет в зале дал Сионе увидеть, куда направился Император. Она последовала за ним.

Балкон окружал юго‑восточную арку башни, по всему периметру балкона шла узорчатая металлическая балюстрада высотой до уровня груди. Сиона подошла к перилам и окинула взглядом расстилавшийся внизу пейзаж.

Лето чувствовал, что она ждет и готова слушать. Надо сказать что‑то, предназначенное только для ее ушей. Что бы это ни было, она должна выслушать и ответить, движимая своими внутренними мотивами. Посмотрев поверх головы Сионы, Лето смотрел на Сарьир, окруженный Защитной Стеной, которая виднелась отсюда, как едва заметная полоска, выступавшая сероватой линией в свете Первой Луны, поднявшейся над горизонтом. Усиленное зрение Лето позволило ему разглядеть караван, направлявшийся из Онна. Цепочка огней на повозках, запряженных тягловыми животными, шла в деревню Табур.

В памяти Лето вызвал образ этой деревни, спрятанной во влажной тени деревьев у внутреннего основания стены. Его музейные фримены возделывали там финиковые пальмы, высокую траву и даже разводили настоящие сады у дорог. Да, это не то, что в старые времена, когда самый захудалый и крошечный бассейн с водой и ветровая ловушка с несколькими чахлыми деревцами казались роскошью по сравнению с окружавшими это населенное место песками. Деревня Табур казалась раем в сравнении с древним сиетчем Табр. Каждый житель сегодняшней деревни знал, что сразу за ограждением Сарьира река Айдахо направляла свой бег прямо на юг. Сейчас, в свете луны, река выглядела как серебристая полоса. Музейные фримены не могли забраться на стену, но они знали, что за ней есть вода. Земля тоже знала об этом. Если в Табуре приложить ухо к земле, то она начинала рассказывать о шуме дальних стремнин.

На берегу реки жили ночные птицы, думал Лето, птицы, которые в другом мире вели бы дневной образ жизни. Дюна произвела это маленькое селекционное чудо и птицы приучились жить ночью, отдавшись на милость Сарьира. Лето видел, как птицы летали над водой, спускались к поверхности, и, когда они опускали в воду клювы, чтобы напиться, на воде оставалась рябь, которую сносило к югу по течению.

Даже на таком расстоянии Лето чувствовал силу этой воды, он помнил эту силу, которая покинула его, унесясь, словно эта река, текущая мимо полей и садов. Вода прокладывала себе путь мимо холмов, мимо растений, которые заменили собой пустыню, место которой сжалось до размеров его Сарьира, убежища прошлого Дюны.

Лето вспомнил рев иксианских машин, которые вгрызались в землю, прорывая путь для водных артерий современного Арракиса. Казалось, это было только вчера, а ведь в действительности прошло больше трех тысяч лет.

Встрепенувшись, Сиона оглянулась, но Лето хранил молчание, его внимание было приковано отнюдь не к Сионе. Над горизонтом светилось бледно‑янтарное пятно – отражение города в облаках. Лето знал, что это город Уоллпорт, перенесенный к югу из суровых северных районов, где косые лучи солнца почти не согревали землю. Свет города был словно окном в прошлое. Он чувствовал, как луч памяти пронзает его грудь, проникая под толстую чешую, заменившую мягкую и теплую человеческую кожу.

Я очень уязвим, подумал он.

Однако Лето сознавал себя хозяином этих мест, его же хозяином была сама планета.

Я – ее часть.

Он ел ее почву, отвергая только воду. Его человеческий Рот и легкие функционировали только для того, чтобы обеспечивать энергией остатки человеческого организма и сохранившуюся способность говорить.

Лето обратился к Сионе:

– Я люблю говорить и страшно боюсь того дня, когда потеряю эту способность.

Сиона недоверчиво посмотрела на Императора. На лице ее отразилось отвращение.

Ц Согласен, что многим людям я кажусь уродливым чудовищем, – сказал он.

– Зачем я здесь? – спросила девушка.

Вопрос сразу по существу. Ее не собьешь. Это характерная черта всех Атрейдесов. Именно эту черту он хотел культивировать в своей селекционной программе. Такой характер говорит о сильном внутреннем чувстве своей цельности.

– Мне надо узнать, что Время сделало с тобой, – ответил он.

– Зачем вам это надо?

В ее голосе слышится страх. Она думает, что я начну спрашивать ее о повстанцах и выпытывать имена ее сообщников.

Он молчал, тогда заговорила Сиона:

– Вы убьете меня так же, как убили моих друзей? Она слышала о побоище у посольства. И предполагает, что мне все известно о ее участии в мятеже. Монео все ей рассказал, вот проклятье! Ну хорошо… Пожалуй, на его месте я бы поступил точно так оке.

– Вы действительно Бог? – требовательно спросила она. – Я не понимаю, почему мой отец верит в это.

У нее еще есть сомнения, подумал он. У меня есть поле для маневра.

– Определения самые разные, – проговорил Лето. – Для Монео я Бог… и это правда.

– Когда‑то вы были человеком.

Ему доставлял истинное удовольствие ее интеллект. В ней было неуемное живое любопытство, столь характерное для Атрейдесов.

– Ты проявляешь в отношении меня недюжинное любопытство, – сказал он. – То же самое можно сказать и обо мне. Ты вызываешь у меня острое любопытство.

– Что заставляет вас считать меня любопытной?

– Ты очень внимательно следила за мной, когда была ребенком. И сегодня я вижу в твоих глазах то же знакомое выражение.

– Да, мне очень интересно знать, каково быть вами. Несколько мгновений он внимательно рассматривал Сиону. Свет луны очерчивал тени вокруг ее глаз, скрывая их. Он позволил себе подумать, что у нее такие же синие глаза, как и у него, – глаза человека, зависимого от Пряности. Если добавить эту черту, то Сиона будет похожа на его давно умершую сестру Ганиму. Было что‑то неуловимо схожее в их лицах, в форме глаз. Он собирался сказать об этом Сионе, но передумал.

– Вы едите человеческую пищу? – спросила Сиона.

– Долгое время после того, как я надел на себя кожу из песчаных форелей, я ощущал голодные спазмы в желудке, – ответил он. – Временами я пробовал есть обычную пищу, но желудок почти всегда отвергал ее. Реснички песчаных форелей распространились по всему моему организму. Есть стало трудно и хлопотно. Сейчас я ем только твердые частицы, в которых иногда содержится немного Пряности.

– Вы… едите меланжу?

– Иногда.

– Но вы больше не испытываете голода, человеческого голода?

– Этого я не говорил.

Она выжидательно посмотрела на него.

Лето восхищался тем, как подействовал на него ее невысказанный вопрос. Она очень умна и успела многое узнать за свою короткую жизнь.

– Боль в животе превращала мою жизнь в пытку, я ничем не мог облегчить эту боль, – сказал он. – Я начинал бегать по дюнам, бегать, словно безумный.

– Вы… бегали?

– В то время мои ноги были непропорционально длинными и двигался я очень легко. Но голодная боль никогда не оставляла меня. Мне кажется, что это была боль по утраченной человечности.

Он заметил, что в ней, преодолевая внутреннее сопротивление, начинает просыпаться симпатия и сочувствие к нему.

– У вас… до сих пор бывают эти боли?

– Теперь это просто небольшое жжение. Это один из признаков финального метаморфоза. Через несколько сотен лет я навсегда погружусь в песок.

Он заметил, как сжались ее кулаки.

– Зачем? – спросила она. – Зачем вы это сделали?

– Это не такое уж плохое изменение. Сегодня, например, я получил большое удовольствие. Мне очень сладко.

– Есть и такие изменения, которых мы не видим, – сказала она и разжала кулаки. – Я знаю, что они должны быть.

– У меня очень обострились зрение и слух, но осязание притупилось. Чувствительность сохранилась только на лице. Остальное тело не чувствует прикосновений, как прежде, и мне очень недостает этих ощущений.

Ой снова заметил, что в Сионе против ее воли просыпается симпатия, движение к сочувственному пониманию. Она хотела знать!

– Когда живешь так долго, – сказала она, – то как ощущается движение времени? Движется ли оно быстрее по прошествии лет?

– Странное дело, Сиона. Иногда оно несется бешеным аллюром, а иногда ползет, как улитка.

Разговаривая, Лето незаметно приглушал свет ламп, пока наконец совсем не выключил освещение. Теперь помещение заливал только свет луны. Одновременно Лето незаметно, сантиметр за сантиметром, приближался к Сионе. Наконец его тележка показалась на балконе, а лицо в двух метрах от лица девушки.

– Отец говорит мне, – сказала она, – что чем старше вы становитесь, тем медленнее течет ваше время. Это вы говорили ему об этом?

Проверяет маю правдивость. Значит, она не Вещающая Истину.

– Все на свете относительно, но в сравнении с человеческим восприятием времени это верно.

– Почему это так?

– Это связано с тем, кем мне предстоит стать. В конце время для меня остановится, и я стану замороженным, как жемчужина в куске льда. Мое новое тело рассыплется на часто, и каждая часть будет содержать в себе такую жемчужину.

Она отвернулась и заговорила, глядя на Пустыню:

– Когда я разговариваю с вами здесь, в темноте, то почти забываю, кто вы.

– Именно поэтому я и выбрал для беседы этот час.

– Но почему здесь?

– Потому что это последнее место, где я чувствую себя дома, Сиона обернулась и оперлась спиной о перила.

– Я хочу видеть вас.

Лечо включил свет на полную мощность и одновременно запечатал балкон за единой Сионы. Она насторожило… но потом подумала, что это предосторожность от возможного нападения. Однако это было не так. Ограждение защищало Лето от вторжения влажных ночных насекомых.

Сиона во все глаза уставилась на Лето, скользнув взглядом вдоль его тела, задержавшись на обрубках, которые когда‑то были его ногами, потом на руках и, наконец, на лице.

– Вы поддерживаете истории о том, что все Атрейдесы произошли от вас и вашей сестры Ганимы, но Устное Предание говорит по‑иному.

– Устное Предание говорит правду. Вашим предком был Харк аль‑Ада. Мы с Гани были женаты только по видимости. Это было сделано для консолидации власти.

– Так же, как и с этой иксианской женщиной?

– Это совсем другое дело.

– У вас будут дети?

– Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфоз до того, как стал обладать этой способностью.

– Вы были ребенком, а потом, – она указала рукой на его тело, – сразу стали этим?

– Да, промежуточной стадии не было.

– Но каким образом ребенок смог сделать такой выбор?

– Я был самым старым ребенком, какого только знала история. Другим таким ребенком была Гани.

– Это история о вашей предковой памяти?

– Это правдивая история. Мы все здесь. Разве Устное Предание не подтверждает этого?

Ома снова повернулась к Лето спиной. Он был очарован этим чисто человеческим жестом. Отвержение вкупе с уязвимостью. Потом она резко обернулась и внимательно вгляделась в лицо, спрятанное в кожистой складке.

– Вы похожи на Атрейдеса, – сказала она.

– Я так же честен, как и ты.

– Вы так стары, но на вашем лице нет ни одной морщины. Почему?

– Ни одна человеческая часть моего тела не стареет с Нормальной скоростью.

– Именно поэтому вы и сделали такой выбор?

– Чтобы наслаждаться долгой жизнью? Нет.

– Я не понимаю, как можно было это сделать, – пробормотала она. Потом громче: – Никогда не знать любви…

– Ты разыгрываешь из себя дуру! – сказал он. – Ты имеешь в виду не любовь, а секс.

Она пожала плечами.

– Ты думаешь, что больше всего на свете мне жаль, что я пожертвовал сексом? Нет, самая большая моя потеря заключается совсем в другом.

– В чем? – она спросила это неохотно, боясь выдать, насколько глубоко он ее тронул.

– Я не могу появляться на людях без того, что на меня обращают внимание. Я перестал быть одним из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя внешность и форма разделяют нас. Мы разлучены, Сиона, и ни один человек не может перекинуть мост через эту пропасть.

– Даже ваша иксианская женщина?

– Она бы перекинула, если бы смогла, но она не сможет. Она не Атрейдес.

– Вы имеете в виду, что я бы… смогла? – она ткнула себя пальцем в грудь.

– Если бы можно было найти достаточное количество песчаных форелей, но они все на мне. Однако, если бы я умер…

Она в ужасе затрясла головой.

– Устное Предание очень точно об этом рассказывает, – продолжал Лето, – а мы не станем забывать, что ты веришь Устному Преданию.

Она продолжала безмолвно качать головой из стороны в сторону.

– В этом нет ничего таинственного, – говорил между тем Лето. – Первые моменты трансформации – самые критические. Сознание должно одновременно выплеснуться наружу и войти внутрь, соединившись с бесконечностью. Для того чтобы это сделать, я могу дать тебе достаточное количество меланжи. Приняв это количество Пряности, ты сможешь пережить первые, самые ужасные моменты… да и остальные тоже.

Глядя ему в глаза, она содрогнулась всем телом.

– Ты же понимаешь, что я говорю тебе правду.

Она кивнула и, продолжая дрожать, с трудом перевела дух.

– Зачем вы это сделали?

– Альтернатива была бы куда более ужасной.

– Какая альтернатива?

– Со временем ты поймешь. Монео понял.

– Этот ваш проклятый Золотой Путь!

– Он не проклятый, он священный.

– Вы думаете, что я дура, которая не может…

– Я думаю, что ты неопытна, но обладаешь способностями, о которых даже не подозреваешь.

Она трижды глубоко вздохнула, и к ней вернулось самообладание.

– Но если вы не можете иметь секс с иксианкой, то что…

– Дитя, почему ты упорствуешь в своем непонимании? Речь не идет о сексе. С Хви я не могу спариваться. У меня нет никого, подобного мне, во всей вселенной, мне просто не с кем спариваться.

– Она похожа на вас?

– По своим намерениям. Так ее сделали иксианцы.

– Сделали ее…

– Не будь полной дурой! – рявкнул он. – Она настоящая ловушка для Бога. Даже жертва не может отринуть ее.

– Зачем вы рассказываете мне эти вещи? – прошептала она.

– Ты украла два тома моих рукописей, – сказал он. – Ты читала перевод Гильдии и уже знаешь, как можно меня поймать.

– Вы знали?

Он видел, что к ней вернулась ее самоуверенность и осознание собственной силы.

– Конечно, вы знали, – она сама ответила на свой вопрос.

– Это была моя тайна, – сказал он. – Ты не можешь себе представить, сколько раз я любил своих товарищей и видел потом, как они ускользали от меня прочь, в небытие. Вот так ускользает от меня сейчас твой отец.

– Вы любите его?

– Да, и я любил твою мать. Иногда они уходят быстро; иногда с мучительной медлительностью. И каждый раз я терплю крушение. Я могу играть по жестким правилам, могу принимать необходимые решения, я способен принимать решения, которые убивают, но я не могу избежать страданий. Очень, очень долго – мои записки, которые ты украла, не лгут – это была единственная из доступных мне эмоций.

Он увидел, как увлажнились ее глаза, но челюсти были по‑прежнему крепко сжаты – она была полна гневной решительности.

– Все это не дает вам права править, – сказала она.

Лето с трудом подавил улыбку. Наконец‑то они добрались до корней мятежности Сионы.

По какому праву? Где справедливость в моем правлении? Принуждая их к повиновению с помощью вооруженной силы Говорящих Рыб, честно ли я побуждаю человечество к эволюционному скачку? Я знаю все, что поют революционеры, все их трескучие и резонерские фразы.

– Ты не видишь никаких признаков своей мятежной руки в той власти, которой я обладаю.

Юность Сионы взяла свое.

– Я никогда не выбирала вас себе в правители.

– Но ты усилила мою власть.

– Каким образом?

– Своей оппозицией. Я отточил свои когти на таких, как ты.

Она невольно бросила взгляд на его руки.

– Это фигуральное выражение, – объяснил он.

– Наконец‑то мне удалось задеть вас за живое, – сказала она, услышав в его голосе нотки гнева.

– Ты не задела меня за живое. Мы с тобой родственники и можем по‑семейному попенять друг другу. Факт заключается в том, что мне стоит бояться тебя больше, чем тебе – меня.

Она отпрянула, но замешательство продолжалось лишь краткий миг. Он увидел, как сначала ее плечи напряглись от всплеска веры, потом девушку снова охватили сомнения. Она опустила голову и исподлобья взглянула на Лето.

– Так почему же Великий Лето боится меня?

– Я боюсь твоего невежественного насилия.

– Разве вы говорили, что уязвимы физически?

– Я не стану второй раз предупреждать тебя, Сиона. Петь пределы той игры в слова, в которую я играю. И ты, и иксианцы прекрасно знают, что я люблю тех, кто уязвим физически. Скоро об этом узнает вся Империя. Такие слухи распространяются быстро.

– И вся Империя спросит, по какому праву вы царствуете!

Она ликовала. Лето почувствовал неистовый гнев. Его было трудно подавить. Эту человеческую эмоцию он ненавидел. Название ей – злорадство. Он некоторое время молчал, не желая давать волю злобе. Потом он выбрал способ пробить брешь в обороне Сионы в самом уязвимом ее месте, которое он уже видел.

– Я правлю по праву одиночества, Сиона. Мое одиночество – это отчасти свобода, отчасти рабство. Это означает, что меня не может подкупить ни одна группа населения. Мое рабство говорит о том, что я буду служить вам в полной мере моих божественных способностей.

– Но иксианцы поймали вас в свою ловушку! – сказала она.

– Нет. Они преподнесли мне дар, который только усилит меня.

– Он уже ослабляет вас.

– И это тоже, – признал Лето. – Но мне по‑прежнему подчиняются очень мощные силы.

– О да, – кивнула она. – Это я понимаю.

– Этого ты как раз не понимаешь.

– Но я уверена, что вы мне все объясните. – поддразнила она его.

Он заговорил так тихо, что Сионе пришлось склониться почти к самому его лицу.

– В этом мире нет никого, кто мог бы попросить меня о чем бы то ни было – об участии, о компромиссе, даже о малейшем послаблении власти. Я один и только одни.

– Даже эти иксианская женщина не может…

– Она настолько похожа на меня, что не сможет ослабить меня а этом отношении.

– Но когда было атаковано иксианское посольство…

– Меня все еще раздражает человеческая глупость, – сказал он.

Ока. нахмурившись, взглянула на него.

В свете луны этот мимический жест показался Лето очаровательным. Он понял, что заставил ее думать. Он был уверен, что она никогда прежде не задумывалась о том. что право на власть дается вместе с уникальностью.

Он отреагировал на ее хмурый вид.

– До сих пор в мире не было правительства, подобного моему. Я – первый случай в мировой истории. Я отвечаю только перед собой, требуя воздаяния за ту жертву, которую принес миру.

– Жертву! – иронически буркнула она, но Лето явственно расслышал сомнение в ее голосе. – Каждый деспот говорит нечто подобное. Вы ответственны только перед собой!

– Я отвечаю, таким образом, за каждую живую тварь. Я слежу за всеми вами все это время.

– Какое время?

– Время, которое могло бы быть, но которого больше нет.

Он почувствовал в ней нерешительность. Она не довернет своим инстинктам, своей нетренированной способности к предсказаниям. Она может случайно совершить прорыв, как в случае, когда она украла его записки, но мотивация была потеряна в тех откровениях, которые она почерпнула из записок.

– Мой отел говорит, что вы очень хорошо умеете манипулировать словами, – сказала она.

– Он как никто обязан это знать. Но есть такие вещи, знания о которых можно добыть, только участвуя в этих вешал. Познать их нельзя, стоя в стороне и обсуждая их.

– Он как раз и имел в виду эти вещи, – проговорила Сиона.

– Ты совершенно права, – согласился он. – Это не логично. Но это свет. Это глаз, он видит свет, но не видит сам себя.

– Я устала от этого разговора, – сказала Сиона.

– Так же. как и я.

Я достаточно увидел и достаточно сделал. Она широко открыта своим сомнениям. Как же они уязвимы в своем невежестве!

– Вы ни в чем меня не убедили.

– Это не было целью нашей встречи.

– А что было целью?

– Посмотреть, готова ли ты к испытанию.

– Испы… – она слегка склонила голову и удивленно воззрилась на Лето.

– Можешь при мне не строить из себя невинность, – сказал он. – Монео обо всем тебя предупредил. И я говорю тебе, что ты готова!

Она попыталась сглотнуть слюну.

– В чем…

– Я послал за Монео, чтобы он отвез тебя обратно в Цитадель, – сказал Лето. – Когда мы встретимся снова, то увидим, из какого теста ты сделана в действительности.

***

Знаете ли вы миф о Великом Кладе Пряности? Да, мне тоже известна эта история. Мажордом рассказал ее мне, чтобы позабавить. В этой истории рассказывается, что в некоем месте существует огромный, как гора, клад меланжи. Этот клад сокрыт в недрах далекой планеты. Эта монета – не Арракис и не Дюна. Клад был зарыт там задолго до основания Первой Империи и до образования Космической Гильдии. История эта гласит, что на ту планету удалился Муад'Диб, который и до сих пор живет там. Его жизнь поддерживается Пряностью, он ждет. Мажордом не понял, почему это история так меня взволновала.

(Похищенные записки)

Дрожа от гнева, Айдахо прошествовал по вымощенным пластоном залам в свою квартиру в Цитадели. На каждом посту, мимо которого он проходил, женщины старались привлечь его внимание. Он не отвечал на призывы. Айдахо знал, что его поведение вызвало растерянность и недоумение у Говорящих Рыб. Они безошибочно поняли настроение Айдахо. Однако это не влияло на размашистый шаг начальника гвардии. От стен отдавалось гулкое эхо от топота его сапог.

Во рту его все еще сохранялся вкус обеда – старого доброго обеда, знакомого еще по временам первых Атрейдесов – овощи в травяном соусе с добрым куском искусственного мяса, сдобренным глотком цидритного сока Монео нашел Дункана за столом в казарме гвардии, где он, сидя за обеденным столом, изучал план предстоящих операций, разложенный среди тарелок.

Не дожидаясь приглашения, Монео сел напротив и отодвинул в сторону оперативный план.

– Я принес тебе весть от Бога‑Императора, – сказал Монео.

Нарочитая торжественность тона сказала Айдахо, что это отнюдь не случайная встреча. Присутствовавшие в зале женщины тоже поняли это. За соседними столами наступила напряженная тишина.

Айдахо положил в тарелку вилку.

– Я слушаю тебя.

– Вот доподлинные слова Бога‑Императора, – сказал Монео. – Мне очень прискорбно видеть, что мой Дункан Айдахо обольщен чарами Хви Нори. Это недоразумение должно рассеяться.

От гнева губы Айдахо превратились в тонкую ниточку, но он смолчал.

– Эта глупость подвергает всех нас величайшей опасности, – продолжал Монео. – Нори предназначена для Бога‑Императора.

Айдахо изо всех сил пытался скрыть злость, но слова выдавали его с головой.

– Он не может жениться на ней!

– Почему?

– Что за игру он затеял, Монео?

– Я просто гонец и передаю тебе его слова, не более того, – ответил Монео.

Голос Айдахо стал тихим и угрожающим:

– Но ты его доверенное лицо.

– Бог‑Император сочувствует тебе, – солгал Монео.

– Сочувствует? – выкрикнул Айдахо, чем привлек всеобщее внимание Говорящих Рыб. В столовой повисла напряженная тишина.

– Нори – очень привлекательная женщина, – сказал Монео, – но она не для тебя.

– Бог‑Император сказал, – язвительно произнес Айдахо, – и его слова не подлежат обжалованию.

– Я вижу, что ты понял смысл его слов, – проговорил Монео.

Айдахо встал из‑за стола.

– Куда ты собрался? – подозрительно спросил Монео.

– Я хочу прямо сейчас переговорить с ним.

– Это самоубийство, – простонал Монео. Айдахо одарил мажордома пылающим взглядом и внезапно понял, что от всех столов на него смотрят Говорящие Рыбы. Выражения их лиц в свое время хорошо определил Муад'Диб: Игра в прятки с дьяволом.

– Ты знаешь, что говорили по этому поводу первые герцоги Атрейдесы? – издевательским тоном спроси Айдахо.

– Это имеет отношение к делу?

– Они говорили, что вся свобода немедленно улетучивается, когда начинаешь искать самодержавного правителя.

Оцепенев от страха, Монео подался вперед к Айдахо. Он почти потерял дар речи, голос Монео превратился в свистящий шепот.

– Не говори подобных вещей.

– Ты боишься, что одна из этих женщин доложит о них Императору?

Монео недоуменно покачал головой.

– Ты еще бесшабашнее, чем все остальные.

– В самом деле?

– Прошу тебя! Твое отношение к Императору вредоносно.

Айдахо услышал, как по залу пронесся ропот.

– Самое большее, что он может, – это убить нас, – сказал Айдахо.

Монео ответил громким шепотом: – Ты глупец! При малейшей провокации в нем может возобладать Червь!

– Червь, говоришь? – неестественно громко спросил Айдахо.

– Ты должен верить в него, – сказал Монео. Айдахо оглянулся.

– Да, думаю, что они все слышали.

– В нем живут миллиарды и миллиарды людей, все в одном теле.

– Да, мне говорили об этом, – сказал Айдахо.

– Он – Бог, а мы смертны, – продолжал уговаривать Айдахо Монео.

– Как может Бог творить зло? – спросил Айдахо.

Монео вскочил на ноги и отшвырнул стул.

– Я умываю руки, – крикнул он и бросился вон из помещения.

Айдахо еще раз огляделся – все его гвардейцы смотрели на своего командира во все глаза.

– Монео не хочет судить, но я не стану уклоняться.

Он удивился, увидев на липах некоторых женщин кривые ухмылки. Все снова принялись за еду.

Идя в Цитадель, Айдахо снова и снова проигрывал в уме свой разговор с Монео, находя все новые и новые странности в поведении Монео. Это был не просто страх смерти, нет, в этом ужасе было что‑то еще. Что‑то намного более глубокое, чем обычное опасение за собственную жизнь.

– Червь может возобладать в нем.

Эти слова сорвались у Монео непроизвольно, они выдали его, чего сам мажордом, очевидно, не хотел. Но что могут значить эти слова?

Более бесшабашен, чем другие.

Айдахо стало горько от того, что его сравнивают с ним самим, но ему не известным. Насколько осторожны были другие?

Date: 2015-07-17; view: 298; Нарушение авторских прав