Россия и ее ближнее зарубежье

Преемником царской и коммунистической империй стал цивилизационный блок, во многом схожий с западным блоком в Европе. Россия как ядро (эквивалент Франции и [ c.251] Германии) тесно связана с внутренним кольцом, в который входят две преимущественно славянские православные республики – Беларусь и Молдова – а также Казахстан, 40% населения которого составляют русские, и Армения, которая исторически была верным союзником России. В середине 1990‑х во всех этих странах были пророссийские правительства, которые пришли к власти путем выборов. Тесные, хотя и не настолько, связи у России с Грузией (в подавляющем большинстве православной) и Украиной (большей частью православной); но обе эти страны обладают сильным чувством национальной идентичности и помнят былую независимость. На православных Балканах Россия имеет тесные отношения с Болгарией, Грецией, Сербией и Кипром и немного менее тесные связи с Румынией. Мусульманские республики бывшего Советского Союза остаются сильно зависимыми от России как экономически, так и в сфере безопасности. Прибалтийские республики, напротив, привлекло притяжение Европы, и они успешно покинули российскую сферу влияния.

В целом Россия создает и возглавляет блок государств, имеющий православный центр, окруженный относительно слабыми исламскими странами, в которых она продолжает в той или иной степени доминировать и куда она будет пытаться не допустить распространения влияния других держав. Россия также ожидает, что мир примет и поддержит такую систему. Зарубежные правительства и международные организации, как сказал Ельцин в 1993 году, должны “предоставить России особые полномочия как гаранту мира и стабильности на территории бывшего СССР”. Если Советский Союз был сверхдержавой с глобальными интересами, Россия – это крупная держава с региональными и цивилизационными интересами.

Православные страны бывшего Советского Союза занимают центральное место в создании единого российского блока в евразийской и мировой политике. Во время распада Советского Союза все пять этих стран сначала развивались в крайне националистическом направлении, подчеркивая [ c.252] роль вновь приобретенной независимости и дистанцируясь от Москвы. Однако совсем скоро осознание экономических, геополитических и культурных реалий заставило электорат четырех из этих республик выбрать пророссийские правительства и вернуться к пророссийской политике. Население этих стран обращается к России за поддержкой и защитой. В пятой республике, Грузии, российское вооруженное вмешательство привело к аналогичным сдвигам в настроениях правительства.

Армения исторически отождествляла свои интересы с Россией, а Россия гордилась своей ролью защитницы Армении от ее мусульманских соседей. Эти отношения в постсоветские годы лишь усилились. Армяне зависят от экономической и военной помощи России и поддерживают Россию в вопросах ее взаимоотношений с бывшими советскими республиками. Стратегические интересы этих двух стран совпадают. В отличие от Армении Беларусь слабее ощущает свою национальную идентичность. Кроме того, она в еще большей степени зависит от российской помощи. Многие ее жители идентифицируют себя с Россией настолько же сильно, как и со своей родной страной. В январе 1994 года в законодательную власть вместо центристов и умеренных националистов, один из которых был главой государства, пришли пророссийские консерваторы. В июле 1994 года восемьюдесятью процентами голосов президентом был избран пророссийски настроенный сторонник Владимира Жириновского. Беларусь одной из первых вступила и Содружество Независимых Государств, стала членом‑учредителем образованного в 1993 году экономического союза с Россией и Украиной, создала валютный союз с Россией, передала свое ядерное вооружение России и разрешила разместить российские войска на своей земле до конца двадцатого века. В 1995 году Беларусь была во всем, кроме своего названия, частью России.

После того как Молдова с распадом Советского Союза обрела независимость, многие ожидали ее скорой реинтеграции с Румынией. Страх того, что это произойдет, в свою [ c.253] очередь подстегнул возникновение сепаратистских настроений в обрусевших областях на востоке страны. Эти настроения получили молчаливую поддержку Москвы активную помощь российской 14‑й армии, что привело к созданию Приднестровской республики. Стремление Молдовы к союзу с Румынией быстро пошло на убыль из‑за экономических проблем в обеих странах и экономического давления России. Молдова присоединилась к СНГ и увеличила торговый оборот с Россией. В феврале 1994 года пророссийские партии одержали внушительную победу на парламентских выборах.

В этих трех странах общественное мнение, в соответствии со стратегическими и экономическими интересами, привело к власти правительства, ратующие за тесные связи с Россией. Несколько иной была обстановка на Украине. В Грузии ситуация развивалась и вовсе иначе. Грузия была независимым государством до 1801 года, когда ее правитель царь Георгий XIII попросил у России защиты от турок. На три года после Русской революции, с 1918‑го по 1921‑й, Грузия снова стала независимой, но большевики насильновключили ее в состав Советского Союза. После распада СССР Грузия вновь провозгласила независимость. На выборах победила националистическая коалиция, но ее лидер развернул репрессии и был свергнут в результате насильственного переворота. Эдуард Шеварднадзе, побывавший, свое время министром иностранных дел Советского Союза, вернулся на пост главы государства и подтвердил свои полномочия на президентских выборах в 1992 и 1995 годах. Однако он столкнулся с проблемами: с сепаратистским движением в Абхазии, которая получила значительную помощь России, и с восстанием под предводительством свергнутой Гамсахурдии. Подобно царю Георгию, он пришел к выводу: “У нас нет выбора” и обратился к Москве за помощью. Российские войска вмешались в конфликт, и ценой за это было вступление Грузии в СНГ. В 1994 году грузины позволили разместить на территории своей страны три российские военные [ c.254] базы на неопределенный срок. Российское военное вмешательство, которое сначала ослабило грузинское правительство, затем поддержало его, возвратило настроенную на независимость Грузию в российский лагерь.

Вторая среди бывших совёетских республик после России по населению и важности – это Украина. В различные этапы своей истории Украина была независимой, но все же большую часть современной эпохи она являлась частью единой политической структуры, управляемой из Москвы. Решающее событие произошло в 1654 году, когда казак Богдан Хмельницкий, предводитель восстания против польского гнета, согласился присягнуть на верность царю в обмен на помощь в борьбе с поляками. С тех пор и вплоть до 1991 года (если не считать недолгой независимости с 1917 по 1920 год) то, что сейчас является Украиной, находилось под политическим контролем Москвы. Однако Украина – это расколотая страна с двумя различными культурами. Линия разлома между цивилизациями, отделяющая Запад от православия, проходит прямо по ее центру вот уже несколько столетий. В различные моменты прошлого западная Украина была частью Польши, Литвы и Австро‑Венгерской империи. Значительная часть ее населения является приверженцами униатской церкви, которая совершает православные обряды, но признает власть Папы Римского. Исторически западные украинцы говорили по‑украински и были весьма националистичны в своих взглядах. Население Восточной Украины, с другой стороны, было в массе своей православным, и значительная его часть говорила по‑русски. В начале 1990‑х русские составляли до 22%, а русскоговорящие – 31% населения Украины. Большая часть учеников начальных и средних школ получала образование на русском языке. Крым в подавляющем большинстве населения является русским и был частью Российской Федерации до 1954 года, когда Хрущев, якобы в честь принятого Хмельницким 300 лет назад решения, передал его Украине. [c.255]

Различия между Восточной и Западной Украиной проявляются во взглядах их населения. Так, например, в конце 1992 года треть русских на Западной Украине заявила о том, что пострадали из‑за антироссийских выступлений, в то время как в Киеве эта доля составила 10%. Наиболее очевидно этот раскол Востока и Запада проявился на президентских выборах в июле 1994 года. Действующий президент, Леонид Кравчук, который, несмотря на тесные связи с российскими лидерами, идентифицировал себя как “национального” политика, победил в двенадцати областях западной Украины с большинством, доходящим до 90%. Его оппонент Леонид Кучма, который во время предвыборной кампании брал уроки разговорного украинского языка, одержал победу в тринадцати восточных областях со сравнимым преимуществом. Кучма победил, набрав 52% голосов. Примечательно, что украинская общественность с очень небольшим перевесом голосов подтвердила выбор Хмельницкого 1654 года. Эти выборы, как заметил один американский эксперт, “отразили и даже выкристаллизовали раскол между европеизированными славянами в Восточной [ c.256] Украине и русско‑славянским видением того, во что должна превратиться Украина. Это не столько этническая поляризация, сколько различные культуры”.

В результате этого разделения отношения между Украиной и Россией могут развиваться тремя путями. В начале 1990‑х между странами существовали важные нерешенные вопросы, в числе которых было ядерное оружие, Крым, права русских на Украине, Черноморский флот и экономические отношения. Многие считали, что вероятен вооруженный конфликт, отчего украинские аналитики стали утверждать, что Запад должен поддержать стремление Украины оставить у себя ядерное оружие для сдерживания российской агрессии. Однако если общность цивилизации имеет значение, то конфликт между русскими и украинцами маловероятен. Оба эти народа славянские, преимущественно православные; между ними на протяжении столетий существовали тесные связи, а смешанные браки – обычное дело. Несмотря на спорные вопросы и давление крайних националистов с обеих сторон, лидеры обеих стран приложили немало усилий и достигли значительных успехов в решении проблем. Выборы явно ориентированного на Россию президента на Украине в середине 1994 года еще больше снизили вероятность острого конфликта между этими двумя странами. В то время как на всем постсоветском пространстве имеют место серьезные столкновения между мусульманами и христианами, а также немалое напряжение между русскими и прибалтийскими народами, к 1995 году насилия между русскими и украинцами не было.

Второй, и более вероятный вариант развития ситуации – это раскол Украины по линии разлома на две части, восточная из которых войдет в состав России. Вопрос отделения впервые был поднят в Крыму. Крымская общественность, 70% которой составляют русские, решительно поддержала независимость Украины от Советского Союза на Референдуме 1991 года. В мае 1992 года Крымский парламент также проголосовал за провозглашение независимости [ c.257] Крыма, а затем, под давлением Украины, отменил это решение. Однако российский парламент проголосовал за отмену передачи Крыма Украине 1954 года. В январе 1994 года жители Крыма избрали президента, чья предвыборная кампания велась под лозунгом “единства с Россией”. Это застав; вило некоторых поднять вопрос: “Станет ли Крым следующим Нагорным Карабахом или Абхазией?”. Ответом стало громкое “Нет!”, и следующий президент Крыма отказался от своего намерения провести референдум по вопросу о независимости и вместо этого пошел на переговоры с киевским правительством. В мае 1994 года ситуация снова накалилась, когда парламент Крыма проголосовал за воет‑, становление конституции 1992 года, фактически сделав его независимым от Украины. Однако лидеры России и Украины вновь предотвратили возникновение насилия, и состоявшиеся двумя месяцами позже выборы, которые сделали президентом Украины пророссийски ориентированного Кучму, убавили стремление Крыма к отделению.

Однако те же выборы увеличили вероятность выхода западной части страны из состава Украины, которая все больше и больше сближалась у Россией. Некоторые россияне могли поддержать это. Как выразился один российский генерал, “Украина, вернее, Восточная Украина вернется к нам через пять, десять или пятнадцать лет. Западная Украина пусть катится к черту!”. Такой “обрезок” униатской и прозападной Украины может стать жизнеспособным только при активной и серьезной поддержке Запада. Такая, поддержка, в свою очередь, может быть оказана только в случае значительного ухудшения отношений между Россией и Западом, вплоть до уровня противостояния времен “холодной войны”.

Третий, и наиболее вероятный сценарий выглядит так: Украина останется единой, останется расколотой, останется независимой и в целом будет тесно сотрудничать с Россией. После решения вопросов переходного времени – о ядерном оружии и вооруженных силах – наиболее серьезной [ c.258] проблемой станут экономические вопросы, решение которых будет отчасти облегчаться общей культурой и тесными личными связями. По словам Джона Моррисона, российско‑украинские отношения значат для Восточной Европы то же самое, что франко‑немецкие для Западной. Точно так же, как последние две страны образуют ядро Европейского Союза, первые две являются стержнем, необходимым для единства православного мира.

Большой Китай и его “сфера совместного процветания”

Китай исторически считал, что он объединяет следующие части: “синскую зону”, куда входит Корея и Вьетнам, острова Лиу‑Чиу и, временами, Япония; “внутреннюю азиатскую зону”, населенную не‑китайцами: маньчжурами, монголами, уйгурами, тюрками и тибетцами, которых нужно контролировать по соображениям безопасности; а также “внешнюю зону” варваров, от которых тем не менее “ожидается, что они отдадут должное и признают превосходство Китая”. Современная синская цивилизация приобретает знакомую структуру: центральное ядро – ханьский Китай; отдаленные провинции, которые являются частью Китая, но обладают значительной автономией; провинции, официально являющиеся частью Китая, но имеющие значительную часть не‑китайского населения из других цивилизаций (Тибет, Синцзян); и китайские общества, которые станут или могут стать частью Китая с центром в Пекине на определенных условиях (Гонконг, Тайвань); одно преимущественно китайское государство, все более ориентированное на Пекин (Сингапур); крайне влиятельное китайское население в Таиланде, Вьетнаме, Малайзии, Индонезии и на Филиппинах, а также не‑китайские страны (Северная и Южная Кореи, Вьетнам), которые тем [ c.259] не менее разделяют многие составляющие китайской конфуцианской культуры.

В 1950– е Китай определял себя как союзника Советского Союза. Затем, после китайско‑советского раскола, он увидел себя в роли предводителя третьего мира в борьбе с обеими сверхдержавами, что повлекло за собой значительные издержки и немногочисленные преимущества. После смены американской политики при администрации Никсона Китай попытался стать третьим участником в игре “баланс власти между двумя сверхдержавами”, уравновесив в 1970‑х США, которые тогда казались слабыми, но затем, в 1980‑е, когда военный потенциал Соединенных Штатов возрос, а СССР испытывал экономические трудности и увяз Афганистане, Китай занял равноудаленною позицию. С окончанием состязания двух сверхдержав, однако, “китайская карта” потеряла свою ценность, и Китаю пришлось снова переопределять свою роль на мировой арене. Он поставил перед собой две задачи: стать центром китайской культуры, стержневой страной, цивилизационным мандатом, на который будут ориентироваться все остальные китайские сообщества, и восстановить утраченное в девятнадцатом веке историческое значение ведущей державы в Восточной Азии.

Эти намерения Китая видны в следующем: во‑первых, в том способе, при помощи которого Китай описывает свою позицию на мировой арене; во‑вторых, в той степени, в которой зарубежные китайцы принимают участие в экономической жизни Китая, и, в‑третьих, во все усиливающихся связях Китая с тремя основными (помимо самого Китая) китайскими сообществами: Гонконгом, Тайванем и Сингапуром, а также все более явной ориентации на Китай стран Юго‑Восточной Азии, где Китай имеет значительное политическое влияние.

Китайское правительство рассматривает материковый Китай как стержневую страну своей цивилизации, на которую следует ориентироваться все остальным [ c.260] сообществам. Давным‑давно отказавшись от идеи отстаивания своих интересов через местные коммунистические партии, правительство пытается “представить себя как всемирного носителя китайской идеи”. Для пекинского правительства люди китайского происхождения, даже с другим гражданством, являются членами сообщества и посему в некоторой мере подвластны китайскому правительству. Китайская идентичность определяется расовыми понятиями. Китайцы, как выразился один исследователь из РКС, это люди одной “расы, крови и культуры”. В середине 1990‑х эта тема все чаще поднималась в правительственных и общественных кругах Китая. Для жителей Китая и тех людей китайского происхождения, кто живет в не‑китайских обществах, “проверка зеркалом” становится проверкой того, кем они являются: “Подойди к зеркалу и посмотри на себя, – вот напоминание ориентированных на Пекин китайцев тем соотечественникам, кто старается ассимилироваться в зарубежных странах. Китайская диаспора, то есть huaren,, люди китайского происхождения, в отличие от zhongguoren, или жителей государства Китай, все чаще озвучивают идею “культурного Китая” как проявления их gonsh, или общего сознания. Китайская идентичность, которая в двадцатом веке подвергалась многочисленным нападкам со стороны Запада, теперь находится в процессе переопределения, и в этом помогают выдержавшие проверку временем составляющие китайской культуры.

Исторически эта идентификация совпадала также и с различными взаимоотношениями с центральными властями китайского государства. Это чувство культурной идентичности облегчает рост экономических взаимоотношений между несколькими Китаями, что стало основным фактором, обусловившим экономический рост как материкового Китая, так и других обществ, и обеспечило тем самым материальный и психологический стимул для усиления китайской культурной идентичности. [ c.261]

“Большой Китай”, таким образом, это не просто абстрактное понятие. Это быстро растущая культурная и экономическая реалия, которая уже начала становиться политической. Благодаря китайцам в 1980‑е и 1990‑е годы имел место бурный экономический рост: на материковой части, у Тигров (три из четырех Тигров – китайские общества), и в Юго‑Восточной Азии. Экономика Восточной Азии все больше концентрируется вокруг Китая, и Китай все сильнее доминирует в ней. Китайцы из Гонконга, Тайваня и Сингапура предоставили основную часть капиталов, которые вызвали резкий подъем экономики материкового Китая в 1990‑х. Зарубежные китайцы доминируют в экономиках стран Юго‑Восточной Азии. К началу 1990‑х годов китайцы составляли 1% населения Филиппин, но отвечали за 35% продаж местных фирм. В середине 1980‑х в Индонезии китайцев было 2 – 3 процента от общего населения, но в их руках было сосредоточено около 70% местного частного капитала. Семнадцать из двадцати пяти крупнейших компаний контролировались китайцами, а один китайский конгломерат давал 5% ВНП Индонезии. В начале 1990‑х китайцы составляли 10% населения Таиланда, но владели девятью из десяти крупнейших фирм и отвечали за 50% ВНП. Китайцы составляют примерно одну треть населения Малайзии, но экономика почти полностью в их руках. Вся восточно‑азиатская экономика вне Японии и Кореи – это, по сути, китайская экономика.

Возникновение сферы совместного процветания Большого Китая в значительной мере облегчается “бамбуковой сетью” семейных и личных отношений, а также общей культурой. Зарубежные китайцы способны вести бизнес в Китае намного лучше жителей Запада или японцев. В Китае доверие и преданность зависят от личных связей, а не от контактов, законов и других письменных документов. Западному бизнесмену будет намного проще вести дела в Индии, чем в Китае, где верность договорам зиждется на личных взаимоотношениях. Фунабаси Йоичи в 1993 году с [ c.262] завистью заметил, что Китай извлек немалую выгоду из “не имеющей границ сети китайских коммерсантов в Гонконге, Тайване и Юго‑Восточной Азии”. “Зарубежные китайцы, – соглашается с ним один американский бизнесмен, – обладают предпринимательской жилкой, знают язык и переносят «бамбуковую сеть» своих семейных связей на деловые контакты. И имеют огромное преимущество над всеми, кто должен отчитываться перед советом директоров где‑нибудь в Акроне или Филадельфии”. Преимущества зарубежных китайцев, ведущих дела на материке, также хорошо сформулировал Ли Кван Ю: “Мы – этнические китайцы. У нас много общего в наследии и культуре… Люди симпатизируют тем, кто на них похож. Это чувство взаимопонимания усиливается, если общими являются культура и язык. Это облегчает доверие и взаимопонимание – основу для любых деловых отношений”. В конце восьмидесятых – девяностых годов двадцатого века зарубежные этнические китайцы смогли “продемонстрировать скептически настроенному миру, что связи quanxi, основанные на общности культуры и языка, могут скомпенсировать пробелы в правовых нормах и неясности в правилах и нормах”. Важность общей культуры для экономического развития была подчеркнута на Второй всемирной конференции китайских предпринимателей, состоявшейся в Гонконге в ноябре 1993‑го. Ее описывали как “всекитайский триумфальный праздник, на который собрались китайские бизнесмены со всего мира”. В синском мире, как везде, культурная общность стимулирует развитие экономических связей.

Снижение активности экономического участия Запада в китайской экономике после событий на площади Таньаньмынь, за которым последовало десятилетие бурного экономического роста в Китае, дало возможность и стимул зарубежным китайцам превратить свою особую культуру и личные связи в капитал, и их крупные инвестиции хлынули в Китай. Результатом стал резкий рост экономических связей между китайскими сообществами. В 1992 году 80% [ c.263] прямых иностранных инвестиций в китайскую экономику (11,3 миллиарда ё Ёё ё ёёё\долларов) пришлось на долю зарубежных китайцев, преимущественно на Гонконг (68,3%), а также на Тайвань (9,3%), Сингапур, Макао и другие страны. Япония, напротив, вложила лишь 6,6%, а Соединенные Штаты – 4,6% от общей суммы. Из примерно 50 миллиардов общих иностранных инвестиций 67% пришло из китайских источников. Рост торговли был не менее впечатляющим. Экспорт Тайваня в Китай вырос практически с нуля в 1986 году до 8% от общего тайваньского экспорта в 1992‑м, увеличившись только за 1992 год на 35%. Рост сингапурского экспорта в Китай в том же 1992 году вырос на 22% (для сравнения: в тот год его общий экспорт увеличился всего на 2%). Как заметил в 1993 году Мюррей Вайденбаум: “Несмотря на то что сейчас в регионе доминирует Япония, в Азии интенсивно развивается промышленность, коммерция и финансы, создавая новую экономическую структуру с центром в Китае. Этот стратегический район обладает значительным потенциалом в области развития технологий и производства (Тайвань), предпринимательства и торговли (Гонконг), развитой сетью коммуникаций (Сингапур) и невероятным финансовым капиталом (целых три страны!), а также огромными территориями, ресурсами и рабочей силой (материковый Китай)”. Кроме того, рынок материкового Китая, конечно же, потенциально самый большой из всех растущих рынков, и к середине 1990‑х инвестиции в Китай были направлены в основном на продажу в данном регионе и экспорт их него.

Китайцы в странах Юго‑Восточной Азии в различной мере ассимилировались с местным населением, причем последнее зачастую испытывает антикитайские настроения, которые при случае, как например меданское восстание в Индонезии в апреле 1994‑го, вырываются наружу в форме насилия. Некоторые жители Малайзии и Индонезии критиковали отток китайских инвестиций на материк как “бегство капиталов”, и политические лидеры [ c.264] вынудили президента Сухарто успокоить общественность заявлением, что это не окажет отрицательного воздействия на экономику их страны. Китайцы из Юго‑Восточной Азии, в свою очередь, настаивали на том, что они преданны исключительно стране, где родились сами, а не их предки. В начале 1990‑х отток китайского капитала из Юго‑Восточной Азии был компенсирован солидными тайваньскими инвестициями в Филиппины, Малайзию и Вьетнам.

Сочетание растущего экономического могущества и общей китайской культуры привело к тому, что Гонконг, Тайвань и Сингапур принимают все большее участие в делах материкового Китая. Смирившись с приближающейся сменой власти, китайцы из Гонконга начали приспосабливаться к власти Пекина, а не Лондона. Бизнесмены и другие лидеры не хотят критиковать Китай и делать то, что может обидеть Китай. Когда они все‑таки задели его, китайское правительство не колеблясь немедленно ответило тем же. К 1994 году сотни предпринимателей сотрудничали с Китаем и работали “гонконгскими советниками” в организации, которая на самом деле была теневым правительством. В начале 1990‑х экономическое влияние Китая в Гонконге также значительно усилилось, и инвестиции с “материка” в 1993‑м превысили совокупные инвестиции Японии и Соединенных Штатов. К середине 1990‑х экономическая интеграция Гонконга и материкового Китая практически завершилась, и осталось лишь ждать политической интеграции, которая наступит в 1997 году.

Развитие связей Тайваня с материковым Китаем отстает от укрепления сотрудничества Китая с Гонконгом. Тем не менее в восьмидесятые годы произошли значительные изменения. На протяжении трех десятилетий после 1949 года Две китайские республики отказывались признавать существование и легитимность друг друга, не имели связей друг с другом и фактически были в состоянии войны, которая время от времени проявлялась в перестрелках у прибрежных островов. После того как Дэн Сяопин укрепил свою [ c.265] власть и начал процесс экономических реформ, правительство материкового Китая сделало ряд шагов к примирению. В 1981 году правительство Тайваня ответило взаимностью и начало отход от политики “трех нет” – нет контактов, нет переговоров и нет компромисса с материком. В мае 1986‑го состоялись первые двусторонние переговоры по поводу возвращения тайваньского самолета, который был угнан в материковый Китай, и годом позже Тайвань отменил запрет на торговлю с материком.

Последовавшее быстрое развитие экономических взаимоотношений между Тайванем и материком в значительной мере облегчалось “общей китайской идеей”, и результатом стало взаимное доверие. Жители Китая и Тайваня, как заметил главный представитель Тайваня на переговорах, “имеют настроение «свой своему поневоле брат»” и гордятся достижениями друг друга. К концу 1993 года жители Тайваня совершили 4 миллиона 200 тысяч визитов на материк, а китайцы 40 000 раз посетили Тайвань; каждый день жители Тайваня и Китая обменивались 40 000 писем и 13 000 телефонных звонков. Статистика сообщает, что торговля между двумя Китаями в 1993 году достигла 14,4 млрд долларов, а 20 000 тайваньских фирм вложили в развитие материка от 15 до 30 млрд долларов. Тайвань все большее внимание уделял материковому Китаю, с которым он связывал свой успех. “До 1980 года наиболее важным рынком для Тайваня была Америка, – заметил один тайваньский государственный деятель в 1993 году, – но в девяностых мы знаем, что наиболее важный фактор успеха для Тайваня – это материк”. Наиболее притягательной для тайваньских инвесторов, столкнувшихся с нехваткой рабочих рук у себя дома, стала дешевая рабочая сила на материке. В 1994 году начался обратный процесс исправления дисбаланса капитала и рабочей силы между двумя Китаями, когда тайваньские рыболовные компании наняли около 10 000 жителей материка для работы на своих судах. Развитие экономических связей привело к переговорам между двумя [ c.266] правительствами. В 1991 году два Китая учредили организации для связи друг с другом: Тайвань создал Фонд взаимодействия, а материк – Ассоциацию по отношениям через Тайваньский пролив. Первая встреча состоялась в Сингапуре в апреле 1993 года, а последующие встречи были проведены на материке и на Тайване. В августе 1994 года состоялся прорыв – подписан договор, содержащий множество ключевых вопросов, и даже пошли разговоры о возможном саммите глав двух правительств.

В середине 1990‑х между Тайбэем и Пекином оставались нерешенные вопросы, включая независимость Тайваня, его участие в международных организациях и возможности самоопределения Тайваня как независимого государства. Однако вероятность того, что последнее произойдет, становится все меньше, потому что основной борец за независимость – Демократическая Прогрессивная Партия, обнаружила, что избиратели не хотят разрывать существующие связи с материком, и перестала “нажимать” на этот вопрос, боясь потерять голоса. Лидеры ДПП заявляют, что если они придут к власти, то вопрос независимости не будет первым на их повестке дня. Два правительства также имеют общие интересы – необходимо отстоять принадлежность Спрэтли и других островов Южно‑Китайского моря к Китаю, а также подтвердить американский режим наибольшего благоприятствования по отношению к материковому Китаю. В начале 1990‑х оба Китая медленно, но уверенно и неотвратимо двигались навстречу друг к другу и развивались в соответствии с их растущими экономическими связями и общей культурной идентичностью.

Это движение к компромиссу резко приостановилось в 1995 году, когда тайваньское правительство агрессивно потребовало признания и включения в международные организации. Президент Ли Дэнхуэй совершил “частный” визит в США, и на Тайване в декабре 1995 года прошли парламентские выборы, за которыми в марте 1996‑го последовали президентские. В ответ китайское правительство провело [ c.267] испытания ракет в море поблизости главных тайваньских портов и провело военные маневры близ островов, контролируемых Тайванем. Такое развитие ситуации подняло два вопроса. Один касается настоящего: может ли Тайвань оставаться демократическим, не став де‑юре независимым? Второй относится к будущему: может ли Тайвань быть демократическим, не оставаясь независимым де‑факто?

Отношения Тайваня с материком прошли две фазы и могут вступить в третью. На протяжении десятилетий националистское правительство заявляло, что является правительством всего Китая; это заявление означало явный конфликт с правительством, которое на самом деле контролировало весь Китай, за исключением Тайваня. В 1980‑х тайваньское правительство отказалось от этих претензий и определило себя как правительство Тайваня, что обеспечило основу для примирения с материком по принципу “одна страна, две системы”. Однако многие отдельные личности и целые группы на Тайване подчеркивали, что Тайвань имеет отдельную культурную идентичность, указывая на сравнительно короткий период китайского правления и тот факт, что местный язык непонятен для носителей мандаринского диалекта. На самом деле, они пытались определить тайваньское общество как не‑китайское и, таким образом, по праву независимое от Китая. Помимо этого, правительство Тайваня стало более активным на международнойарене, давая понять, что Тайвань – отдельная страна, а не часть Китая. Короче говоря, самоопределение национального правительства Китая эволюционировало следующим образом: правительство всего Китая – правительство части Китая – правительство не‑Китая. Последняя позиция, которая де‑факто означает провозглашение независимости, полностью неприемлема для официального Пекина, которое неоднократно подчеркивало готовность использовать силу, чтобы не дать этому произойти. Лидеры китайского правительства также заявили, что после присоединения к КНР Гонконга в 1997 году и Макао в 1999‑м они предпримут [ c.268] шаги по возвращению Тайваня. По всей видимости, то, как это произойдет, зависит от нескольких факторов: от того, насколько сильной будет поддержка движения к формальной независимости в Тайване; от исхода борьбы за право стать преемником главы государства в Пекине, которая заставляет политических и военных лидеров занимать крайне националистическую позицию; и наконец, от развития военного потенциала Китая до такой степени, что станет осуществимой блокада или вторжение на Тайвань. Видимо, в начале двадцать первого столетия Тайвань по принуждению или путем переговоров, а скорее всего при помощи сочетания того и другого будет более тесно интегрирован с материковым Китаем.

До поздних 1970‑х отношения между непоколебимо антикоммунистическим Сингапуром и Китайской Народной Республикой оставались прохладными, а Ли Кван Ю и другие лидеры Сингапура с презрением относились к отсталому Китаю. Однако когда в восьмидесятых начался резкий экономический взлет Китая, Сингапур начал ориентироваться на материк, используя классическую тактику “подстраивания”. К 1992 году Сингапур вложил в Китай 1,9 миллиарда долларов, а на следующий год объявил о своих планах построить промышленный район “Сингапур II” неподалеку от Шанхая, что означает миллиарды долларов инвестиций. Ли стал горячим сторонником экономического развития Китая и поклонником его мощи. “Китай, – заявил он в 1993 году, – это место, где разворачивается бурная деятельность”. Сингапурские зарубежные инвестиции, которые до этого были сконцентрированы в основном в Малайзии и Индонезии, потекли в Китай. Половина зарубежных проектов, получивших поддержку сингапурского правительства в 1993 году, были внедрены в Китае. Во время своего первого визита в Пекин, который состоялся в 1990‑х, Ли Кван Ю постоянно настаивал на том, чтобы разговор велся не на мандаринском, а на английском. Вряд ли он сделал бы это два десятилетия спустя. [ c.269]

Date: 2015-07-17; view: 352; Нарушение авторских прав