Истоки советской бюрократии

Как же так случилось, что, несмотря на то, что изобретенные революцией формы народовластия действительно стали этими принципиально новыми органами государственной власти, бюрократия после октябрьской революции начала возрождаться буквально не по дням, а по часам? – Наиболее типичным объяснением этого явления, даваемым на партийных съездах и конференциях того времени, было утверждение, что все дело в том, что представители старой царской бюрократии «перекрашиваются», осваивают новую фразеологию и переносят в новую жизнь старые бюрократические приемы. Такое явление, конечно, имело место, оно вполне соответствует природе бюрократии. Но поразительным было то, что многие выходцы из рабочих и крестьян, в том числе проявившие подлинный героизм во время революции и гражданской войны, быстро осваивали типично бюрократические приемы волокиты и уклонения от ответственности.

Не избежала новая советская бюрократия и такого традиционного для царской России явления как взяточничество. Уже в мае 1918 года Ленин пишет наркому юстиции Д.И.Курскому: «Необходимо тотчас, с демонстративной быстротой, внести законопроект, что наказания за взятку (лихоимство, подкуп, сводка для взятки должны быть не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принудительных работ» [ Ленин, т. 50,. – с. 70.]

Усилению бюрократизма способствовали и исторически сложившиеся социально-психологические факторы, на которых не очень любят останавливаться историки. Но эти «нематериальные» факторы имеют вполне материальное происхождение, свою предысторию, и возникновение их можно считать вполне закономерным для партии, сформировавшейся в подполье, члены которой жестоко преследовались. Вот как характеризует становление большевистских партийных организаций непосредственный участник этих событий и один из самых честных историков партии В.Невский: «… почти до конца 1905 года большевистская организация носила строго централистический характер. Во главе комитета обыкновенно стоял секретарь, в руках которого и было все дело: он обыкновенно присылался из центра, по крайней мере, в крупнейшие комитеты. Город разделялся на районы, во главе каждого района стоял ответственный организатор; был в каждом районе еще и ответственный пропагандист и агитатор. … Ни о каком выборном начале, конечно, и речи не было: и комитет, и районные комитеты, если таковые были, все это назначалось сверху.

Только после 1905 года выборное начало стало проникать в нашу большевистскую организацию: стали выбираться как районные, так и городские комитеты и конференции, причем все же ответственные организаторы и пропагандисты в районы намечались городским комитетом» [ Невский, 2009. – С. 343 ]. Правда, этот дореволюционный период некоторой демократизации партии продолжался сравнительно недолго.Уже в 1908 году новое наступление реакции вынудило перейти кформам конспиративной, чисто централистской организации [ там же ].

Вполне закономерно, что при такой форме организации партии в ней сформировалась прослойка профессиональных революционеров, опытных конспираторов и организаторов, которых центр посылал руководить комитетами, перебрасывал с одного региона в другой – их в отличие от «литераторов» (теоретиков партии) стали называть комитетчиками. Вот как характеризовала их Н.К.Крупская:

«Комитетчик был обычно человеком довольно самоуверенным, – он видел, какое громадное влияние на массы имеет работа комитета; комитетчик, как правило, никакого внутрипартийного демократизма не признавал: провалы одни от этого демократизма только получаются, с движением мы и так-де связаны, – говорили комитетчики; комитетчик всегда внутренне презирал немного заграницу, которая-де с жиру бесится и склоки устраивает: "посадить бы их в русские условия". Комитетчик не желал засилья заграницы. Вместе с тем, он не хотел новшеств. Приспособляться к быстро меняющимся условиям комитетчик не хотел и не умел.

В период 1904–1905 гг. комитетчики вынесли на своих плечах колоссальную работу, но многие из них с громадным трудом приспособлялись к условиям растущих легальных возможностей и открытой борьбы».[ Крупская, 1989.– С. 82 ]

Как видим, Крупская как бы со снисходительной улыбкой опытного педагога слегка журит товарищей по партии за недостатки в характерах и манерах, вполне объяснимые теми условиями, в которых им приходилось работать (к этим чертам следовало бы добавить привычку к беспрекословному повиновению всех, кто оказался ниже в иерархии нелегальных взаимодействий). Но ни она, ни тем более любой из них не придавал этим недостаткам большого значения. В то же время те характерные черты, которые подметила в них Крупская – самоуверенность и неприятие демократии, боязнь нового, неумение и нежелание учитывать изменяющиеся условия – фактически являются и характерными чертами матерых бюрократов. Парадокс истории: сами условия формирования и существования нелегальной партии воспитали в людях, которые не имели никакого отношения к каким бы то ни было бюрократическим структурам, качества, обусловившие их приверженность к бюрократическим методам управления и бюрократическому мышлению. И, конечно же, никому тогда не приходило в голову, что допуская эту приверженность, не придавая значения этим чертам своих руководящих кадров, партия готовит свои будущие поражения и даже гибель.

Еще на ІІІ съезде партии (1905 год!), а это был съезд, на котором преобладали именно комитетчики, они дружно выступили против предложения Ленина о более широком введении рабочих в состав партийных комитетов и фактически провалили предложенную им резолюцию. Они, конечно, понимали, что принять резолюцию прямо противоположного по сравнению с ленинской содержания – не рекомендующую включать рабочих в состав партийных комитетов для партии, именующей себя партией рабочего класса, было бы просто неприличным и политически крайне невыгодным. Поэтому решили никакой резолюции по этому вопросу не принимать, несмотря на неоднократные попытки Ленина убедить их в необходимости вовлечения рабочих. Комитетчики, составлявшие большинство делегатов съезда, предпочли избавить себя от лишних, по их мнению, хлопот и «никому не нужного» контроля со стороны партийных «низов», мотивируя это тем, что рабочие еще не готовы к работе в комитетах.

Нетрудно увидеть, что эти мужественные, самоотверженные люди, тем не менее, по существу уже сформировались как зародыш будущей внутрипартийной бюрократии. Их самоуверенность, привычка командовать, пренебрегая демократическими принципами, никуда не исчезли после победы революции, а только усилились после прихода партии к власти.

В этой связи хочется процитировать очевидца и участника событий тех лет – Виктора Сержа – человека искренне и беззаветно преданного революции, всеми силами старавшегося помочь большевикам справиться с тяжелейшей ситуацией первых послереволюционных лет, и в то же время наделенного талантом и острым взглядом писателя, сочетающимся с честностью и объективностью подлинного ученого: «…психоз абсолютной власти довлел над огромным большинством руководителей, особенно низовых. Примеров тому несть числа. Он происходил из комплекса неполноценности еще недавно эксплуатируемых, порабощенных, униженных; из самодержавных традиций, невольно проявлявшихся на каждом шагу; из подсознательной озлобленности бывших каторжников и тех, кто избежал виселиц и тюрем империи; из атрофии нормальных человеческих чувств, вызванной мировой и гражданской войнами; из страха и решимости сражаться до конца. Эти настроения были усилены жестокостями белого террора».[ Серж, 2001. –С. 125 ]. Автор этих строк дает разумные объяснения такому психозу, но не считает правильным его оправдывать и бросает упрек людям, которых революция наделила верховной властью, за то, что их попытки бороться с этим были слишком робкими. Этому тоже есть объяснение: «При всем величии этих людей, они, принадлежа будущему, оставались пленниками прошлого» [ там же ].

В своих воспоминаниях Виктор Серж неоднократно возвращается к этой, видимо, очень беспокоившей его теме. В частности, говоря о бюрократизации и отходе от демократических принципов партии большевиков, он с некоторым сарказмом отмечает: «Партия обладает истиной, всякое иное мышление есть заблуждение, вредное либо реакционное. Абсолютная убежденность в своей высшей миссии придает ей поразительную моральную энергию и вместе с тем нетерпимое умонастроение. «Пролетарский якобинизм» с его бескорыстием, дисциплиной мысли и действия коренится в психологии кадров, сформированных старым порядком, то есть борьбой против деспотизма; происходит селекция авторитарных типов. И наконец, победа революции замещает комплекс неполноценности от века униженных и оскорбленных масс духом социального реванша, тяготеющего в свою очередь к созданию новых деспотических институтов. Я видел, с каким опьянением вчерашние матросы и рабочие командовали, находили удовольствие в том, что давали понять: отныне власть – это они!» [ Там же, стр. 162 ].

Подобное «опьянение» и самоуверенность, на которых так легко играть опытным бюрократам и подхалимам, Серж наблюдал как на местах, так и среди лидеров партии. Только о Ленине он замечает: «В его манерах, и поступках не было ни малейшего намека на вкус к власти, только требовательность серьезного специалиста, который хотел, чтобы работа выполнялась хорошо и вовремя, и открытое стремление заставить уважать новые порядки вплоть до самых незначительных. Казавшихся чисто символическими».[ Там же стр.127 ].

У Ленина, ставшего руководителем правительства, были все основания для возмущения бюрократизацией структур управления не только потому, что они росли, как грибы, но прежде всего потому, что работа их была крайне неэффективной. Сегодня нам даже трудно себе представить, насколько хаотическим было государственное управление в первые годы советской власти. Некоторое представление об этом можно получить из воспоминаний И. Рапопорта, работавшего в 1919 – 1920 годах в Главном лесном комитете. Эта всероссийская структура «активно трудилась», имея весьма смутное представление и о количестве подчиненных ей предприятий, и о численности работников, и вообще о том, что происходило на местах. Тем не менее, руководству по первому требованию выдавались (как правило, высосанные из пальца) сведения, которые создавали иллюзию активной деятельности. Рапопорт константирует: «…управление промышленно­стью из центра сводится к составлению и пересоставле­нию всевозможных организационных, производственных и строительных планов, к громадной, но случайной переписке по выплывающим отдельным вопросам и к раз­решению дрязг и конфликтов местных органов». [ Рапопорт, стр. 115 ]. При этом он замечает: «Можно категорически утверждать, что подавляющим большинством всех этих людей движет тот же могучий рычаг личного интереса, который объявлен одним из отживших принципов капиталистического общества. Так как, однако, коммунистический строй официально упразднил личную заинтересованность в производстве, связанную с принципом частной собственности, то заинтересованность эта неизбежно направляется в нелегальное и часто вредное для самого производства русло…» [ там же, стр.116 ].

В марте 1921 года в Отчете о политической деятельности ЦК РКП(б) Х съезду Ленин констатировал: «Несомненно, бюрократическая язва есть: она признана, и необходима действительная борьба против нее» и далее: «Надо, чтобы мы на этом съезде... поняли, что борьба против бюрократизма есть борьба абсолютно необходимая и что она также сложна, как задача борьбы с мелкобуржуазной стихией. Бюрократизм в нашем государственном строе получил значение такой болячки, что о нем говорит наша партийная программа, и это потому, что он связан с этой мелкобуржуазной стихией и с ее распыленностью.» [ Ленин, т. 43. – с. 31, 32]. В мае того же года в письме М.Ф.Соколову, требовавшему «стереть с лица земли тот нарыв, который называется бюрократическими главками и центрами», Ленин писал: «Это ошибка. Можно прогнать царя, – прогнать помещиков, – прогнать капиталистов. Мы это сделали. Но нельзя «прогнать» бюрократизм в крестьянской стране, нельзя «стереть с лица земли». Можно лишь медленным, упорным трудом его уменьшить». [ Ленин, т. 52. – с. 193 ].

В Речи на IV сессии ВЦИК ІХ созыва 31 октября 1922 Ленин обращает внимание на непомерный рост аппарата управления – в 1918 году перепись работников аппарата в Москве дала цифру 231 тыс. чел., было произведено 9 сокращений и новая перепись 1922 года подтвердила: численность аппарата после всех сокращений (!) выросла до 243 тыс. – «Мы уверены, что наш аппарат, который страдает весьма многими недостатками, который раздут гораздо больше, чем вдвое, который очень часто работает не для нас, а против нас, – эту правду нечего бояться сказать, хотя бы и с трибуны высшего законодательного учреждения нашей республики, – будет улучшен. Для того, чтобы его улучшить нужно много труда и уменья... Соотношение между этими, может быть, десятками мужественных людей и сотнями тех, которые сидят и саботируют, путаясь в объеме своих бумаг, – это соотношение губило сплошь и рядом наше живое дело в непомерном море бумаг.... годы и годы должны пройти, чтобы мы добились улучшения нашего государственного аппарата – не в смысле отдельных лиц, а в полном объеме – на высшие степени культуры. [ Ленин ПСП т. 45. – с. 250 ].

О необходимости упорной борьбы с бюрократизацией управления он говорит практически в каждом своем выступлении вплоть до болезни. Фактически поиску реальных мер для борьбы с этим злом посвящены и одна из последних его работ «Как нам реорганизовать Рабкрин» и знаменитые письма к съезду. При этом ключевое значение он придавал двум факторам – организации всеобщего всепроникающего рабочего контроля и последовательному проведению линии на ликвидацию материальной заинтересованности в переходе на государственную службу или поступлении в партию большевиков.

По существу, это были принципы, которым следовала Парижская коммуна, и оспаривать их ни у кого язык не поворачивался. Но это не значит, что в большевистском руководстве все были с ними согласны. Во главе партии, недавно вышедшей из подполья, выстоявшей и победившей в тяжелейших испытаниях революций, не в последнюю очередь благодаря своей организованности и внутренней дисциплине, как уже отмечалось, было два типа руководителей: с одной стороны –«Комитетчики», яркими представителями которых являлись Свердлов, Сталин, Рыков, Красин, Куйбышев, Микоян и сотни менее известных организаторов партийных комитетов на местах, а с другой – «литераторы» – теоретики партии (Ленин, Каменев, Зиновьев, Бухарин). Первые далеко не всегда могли глубоко проанализировать изменившуюся политическую ситуацию и не играли большой роли в выработке политического курса, но зато могли обеспечить быстрое и четкое проведение в жизнь принятого решения через партийные структуры. Собственно, именно они представляли большую часть реально действующих на территории Российской империи партийных организаций. Их раздражала необходимость дискуссий и обсуждений, попытки рядовых членов партии подвергнуть сомнению целесообразность тех или иных решений. Несмотря на огромнейший авторитет Ленина и практически единодушное признание его лидером большевистской партии, «комитетчики» далеко не всегда соглашались с его мнением – это проявилось не только в описанном выше противостоянии на ІІІ съезде, но и в том, что большинство из них поначалу попросту отвергло предложенное им в так называемых апрельских тезисах кардинальное изменение политического курса.

Именно эти энергичные организаторы партии со всеми своими достоинствами и недостатками составили основу и кадрового состава формируемого после октябрьской революции аппарата управления нового государства. И если непосредственно после революции ключевые посты в правительстве и других органах государственной власти заняли преимущественно представители интеллигенции («литераторы»), вернувшиеся из эмиграции, то в последующем произошло их вытеснение «комитетчиками». Если в период с 1919 по 1925 годы из 26 человек, работавших в центральном руководстве страны только пятеро были комитетчиками, то в период 1927 – 1934 годов они составили 14 человек из 23. [ Истер, 2010. – стр. 99 ] При этом социальный статус и место в системе партийных и государственных структур управления все в большей степени непосредственно зависели от заслуг в свержении царизма и роли, которую они играли во время гражданской войны. Это было одно из направлений самоутверждения этой социальной группы, они считали, что заслужили право на особое положение в стране и добились, в частности, того, что в августе 1922 года в устав партии было включено требование, чтобы на руководящие посты в региональных партийных комитетах назначались только коммунисты с дореволюционным стажем.

Это дало свои результаты: если в 1922 году 52 % секретарей региональных партийных комитетов составляли бывшие подпольщики, то в 1927 году – уже 71 %.[ Истер,, 2010.– С. 55 ].

Многие из них работали самоотверженно, несмотря на то, что вернулись из тюрем и ссылок с разными формами туберкулеза и прочих болезней и нуждались в серьезном лечении (даже Ленин возмущался их пренебрежением своим здоровьем и требовал беречь «партийное имущество» – здоровье членов партии). Поэтому, многим показалось вполне логичным принятое Сталиным во время болезни Ленина решение несколько повысить заработную плату тем, кто выполняет более ответственную работу в аппарате управления[1]. Но это было уже отступление от принципов Парижской коммуны, которое положило начало имущественному расслоению аппарата управления, созданию материальных стимулов проникнуть в этот аппарат на хорошо оплачиваемое «тепленькое местечко». – Т.е. началось формирование типичных атрибутов всякой бюрократии.

Для Сталина, ответственного за подбор и расстановку кадров, тем самым была создана материальная база для усиления его личного влияния. Он сполна воспользовался этой возможностью в процессе борьбы за власть, хотя аналогичные действия региональных руководителей вызывали его осуждение: «подбирая в качестве работников лично преданных людей, эти товарищи хотели, видимо, создать для себя обстановку некоторой независимости как в отношении местных людей, так и в отношении ЦК партии» [ Сталин, 1937 ]. Критиковал он и претензии некоторых комитетчиков, ставших руководителями регионов: «Один тип работников – это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы не для них, а для дураков» [ Сталин, 1934. – С.592 -593 ].

Приведенные цитаты относятся к тому времени, когда Сталин, вознесенный на вершину власти во многом благодаря усилиям и сплоченности бывших «комитетчиков», почувствовал, что они ему уже не очень подчиняются. Процессы стратификации бюрократических структур, неизбежные при их развитии и укреплении авторитарной власти, привели к тому, что региональные лидеры приобрели силу и влияние, позволявшие им просто игнорировать директивы центра. Сталин решил эту проблему кардинально: он попросту уничтожил их, использовав силовые структуры.

Конечно, было бы слишком просто объяснить бюрократизацию управления только ролью в вышедшей из подполья партии «комитетчиков», так же как только особенностями характера Сталина, но то, что оба эти фактора сыграли в этом огромную роль, несомненно.

[1] До этого по примеру Парижской коммуны все они получали заработную плата квалифицированного рабочего.