Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Один кубик надежды* * * Очереди были небольшие, состояли преимущественно из старух. Старухам казалось: витамины обрадуют кровь и она шибко побежит по уставшим сосудам. Стекловидное тело рассосет все воспаления и размоет все отложения солей. Уйдёт боль, а вместе с ней уйдут разъедающие мысли о смерти. И, проснувшись, можно будет не думать о своём здоровье, а жить по привычке. Самое главное — это, встав поутру, не думать о своём здоровье. А все остальное, что имеет человек, — это счастье. У молодых — своё счастье. А у старух — своё. В процедурном кабинете работали две медицинские сестры: Лора и Таня. Одна — утром. Другая — после обеда. Лора была тихая и доверчивая. Она верила в какую-то общую разумность. Если бы, к примеру, на неё сверху свалился кирпич и она успела бы о чем-то подумать, она бы подумала: «Значит, так надо…» Лора верила людям. Словам. Лекарствам. Каждая инъекция для неё была — кубик надежды. Для медсёстры Тани каждая инъекция — это старый зад. Таня была замужем, но в глубине души считала, что это не окончательный вариант её счастья, и под большим секретом для окружающих и даже для себя самой она ждала Другого. Искать этого Другого было некогда и негде, поэтому она ждала, что он сам её найдёт. В один прекрасный день откроется дверь и войдёт Он, возьмёт за руку и уведёт в интересную жизнь. А вместо этого открывалась дверь, входила очередная старуха и поднимала платье. И так изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год. Ей надоели старые лица и трикотажные штаны до колен. Больные это чувствовали, робели и напрягались. Игла плохо входила в напряжённую мышцу и, бывало, гнулась, и тогда приходилось её менять. Старухи выскакивали из процедурного кабинета розовые, помолодевшие от смятения и страха, и только неистребимое желание жить заставляло их прийти в другой раз. Таня обижалась на свою жизнь, как обижаются на продавца, который кладет на весы неподходящий товар и при этом ещё старается обвесить. Выражение обиды и недоверия прочно застыло на Танином лице. И если бы Другой действительно открыл и явился, то не разглядел бы её лица под этим выражением. Он сказал бы: «Извините…» — и закрыл дверь. Таня жила с одним, а ждала другого, и двойственное существование развинтило её нервную систему. Человек расстраивается, как музыкальный инструмент. Как, например, гитара. А что можно сыграть на такой гитаре? А если и сыграешь: что это будет за песня? Народу в автобусе было примерно на пятьдесят человек больше, чем он мог вместить. И на тридцать человек больше, чем можно себе представить. Лора стояла, спрессованная телами. От спины, в которую было вжато её лицо, пахло чем-то копчёным, очень приятным. Лора ехала в магазин «Лейпциг», там часто выкидывали немецкие лифчики по шесть пятьдесят, и ей казалось почему-то, что все пассажиры, включая детей и мужчин, тоже едут в «Лейпциг» за лифчиками. Автобус резко затормозил, — видимо, дорогу перебегала кошка или собака, и водитель не захотел брать грех на душу. Все пассажиры дружно упали вперёд, и те, кто стояли первыми, испытали, должно быть, неприятные минуты, потому что могли оказаться расплющёнными о кабину водителя. А те, кто стоял сзади, оказались в самом выгодном положении. Потом автобус резко дёрнуло перед тем, как ехать дальше, все качнулись назад, и последние поменялись местами с первыми. Последним стало плохо, а первым хорошо. Сработал закон высшего равновесия. Не может быть человеку все время плохо или все время хорошо. А те, кто, как Лора, стояли посредине, испытали примерно одно и то же в первом и во втором случае. Им было не очень хорошо и не очень плохо. Далее автобус свернул на нужную ему улицу, все пассажиры накренились вбок. Лора изогнулась, пытаясь устоять, но у неё не получилось, и она рухнула на колени сидящего человека. Колени были острые, жёсткие и, судя по этим признакам, — мужские. Автобус все заворачивал, и Лора все никак не могла подняться с колен. Наоборот, её заносило человеку на грудь, и это уже не лезло ни в какие ворота. — Простите… — пролепетала Лора, глядя в никуда. — Я не могу встать… — А вы сидите, — разрешил человек. Лора подняла глаза и увидела, что человек — действительно мужчина. Иногда по телевизору показывают научные экспедиции, которые плавают по морю на корабликах, произошедших скорее от плота, чем от парохода, и изучают подводный мир. По палубе ходят полуголые золотисто-загорелые блондины, с волосами и бородами, выгоревшими до платины. Они пропитаны морем, солнцем и заботой о большой науке. Они скромны и прекрасны. И, глядя на таких людей, понимаешь, что женщина создана для любви, а человек для счастья. Этот человек был из тех, с корабля. Лора посмотрела в его глаза. Они были голубые, чистые и честные, как у лжесвидетеля. Лора почувствовала, как будто кто взял её за плечи руками в мягких варежках и тихо толкнул к этим глазам. На самом деле её, конечно, никто не брал за плечи, тем более в варежках, — какие варежки в июне месяце. И никто не толкал — кому было это надо? Но есть выражение: потянуло. Лору потянуло в прямом смысле, и если бы не было посторонних людей и если бы такое поведение не считалось неприличным, не осуждалось бы общественным мнением, — она положила бы голову ему на грудь, прикрыла глаза и сказала: — Я счастлива. Счастье — это когда спокойно и больше ничего не хочешь, кроме того, что имеешь в данный момент. А он бы обнял её и сказал: — И я. Пора было вставать с колен. — Я сейчас встану, а вы садитесь на моё место, — предложил он. — Да нет, — смутилась Лора. — Зачем? Она так смутилась, будто автобусное место было его личным, а не общественным. — Мне все равно выходить. Лора покорно кивнула. Счастье никогда не задерживалось возле неё надолго. Либо его забирали другие люди, либо оно уходило само по себе. — Я должен идти. Меня ждут. Он почему-то счёл нужным объяснять своё поведение, хотя имел право уйти без объяснения. — Меня ждут люди, которые от меня зависят. Не все ли равно, по какой причине уходит счастье, если оно уходит. А может быть — не все равно. Причина будет иметь значение в воспоминаниях. А воспоминания — это тоже часть жизни. Лора переместила всю свою силу в ноги и, пружиня икрами, поднялась с колен. Лжесвидетель тоже поднялся, и их тела в ту же секунду прибило друг к другу. — Давайте встретимся, — вдруг сказал Он. — Сегодня, — торопливо сказала Лора. — Время и место? — «Казахстан». Пять часов вечера. — А почему «Казахстан»? Было бы правильнее, если бы он спросил: «А почему пять часов?» Был нечётный день, и Лора работала с трех до семи. В пять часов её должны были ждать её старушки. — Я там работаю. — В «Казахстане»? — Нет. В поликлинике. Возле кинотеатра «Казахстан». Автобус остановился и разомкнул дверцы. Лжесвидетель прорезал собой людскую толпу, как ледокол «Ермак». С его рубашки дождём посыпались пуговицы. Он выскочил из автобуса в последнюю секунду, даже на секунду позже. Кроме него, больше не сошёл ни один человек. Все остались в автобусе. И так было всегда в её жизни. Всегда оставались необязательные люди. А тот, кто был нужен, — уходил. Лора ткнулась лицом к окошку. Лжесвидетель стоял один на тротуаре, запахнув рубашку, придерживая её руками. Крутил головой в разные стороны. Как птица. Лоре показалось, что он не ледокол «Ермак», а скорее всего мальчик-сиротина, тот самый, что позабыт-позаброшен с молодых-юных лет. Лора вдруг потеряла всякий интерес к магазину «Лейпциг» вместе с его лифчиками. Сошла на следующей остановке. Пересекла улицу через подземный переход и села на автобус, который повёз её в противоположную сторону. К кинотеатру «Казахстан». — Да не придёт он, — сказала Таня и посмотрела на Лору с брезгливым сожалением. Больных в очереди не было. Таня сидела на диванчике, вязала шапку модной изнаночной вязкой. Половина диванчика была покрыта простыней, а другая половина клеенкой. Клеёнку клали в ноги, чтобы больной мог лечь в обуви, а не снимать её и, следовательно, не терять времени. — Почему это не придёт? — спросила Лора. — Или не придёт. Или подонок. Одно из двух. — Почему? — Все такие. — Он хороший, — не поверила Лора. — И он обязательно придёт. Я уверена. — Почему это ты так уверена? — Я видела его глаза. — Что ты там могла разглядеть? — Я близко видела. Я у него на коленях сидела. — Как это? — не поняла Таня. — Познакомилась и сразу на колени? — Нет. Сначала на колени, а потом познакомилась. Таня опустила вязанье и посмотрела на Лору с возросшим интересом. Лора отвернулась к окну. Из окна был виден «Дом мебели» и кинотеатр «Казахстан». Надо было объяснить: почему Лора не может выйти на работу и почему Таня должна здесь околачиваться вторую смену, в общей сложности четырнадцать часов. Но как расскажешь про кораблик, произошедший от плота, про мальчика-сиротину. Слова — неединственная и не лучшая форма выражения. Можно, например, выразить жестом или музыкой. Но ни петь, ни танцевать Лора не умела, да и с чего бы она начала танцевать в процедурном кабинете? Лора и Таня были разные, как, например, собака и коза. Они чем-то похожи: примерно одинаковой высоты, обе на четырех ногах и с хвостом. Но все-таки собака — это собака. А коза — это коза. И то, что очевидно одной, совершенно непонятно другой. И Лора стояла тихая и тупая от сознания своей зависимости. В пять часов придут старушки, которые сядут перед кабинетом смирно, как дети, зажав в кулаке кубик надежды. Уколы пропускать не рекомендуется, потому что организм нельзя обманывать. Он поймёт и обидится и не станет размывать соли, и снова появятся боли и разъедающие мысли о смерти. И все оттого, что Лора хочет быть счастливой. Обязательно счастливой, несмотря ни на что. — Я за тебя завтра отработаю, — пообещала Лора. — А хочешь, два дня подряд. — Да не придёт он. В дверь постучали, и в кабинет вошла женщина среднего возраста. Не молодая и не старая. Вернее, и молодая и старая, — смотря с чьей точки зрения смотреть. С точки зрения старух — молодая. — Фамилия? — строго спросила Таня и неловко полезла с дивана. Подошла к столу, на котором лежала толстая раскрытая тетрадь, в черном переплёте. — Почему не придёт? — спросила Лора. — Посмотри на себя в зеркало, — предложила Таня. Зеркала поблизости не было, но Лора и так хорошо знала свою внешность. У неё был часто встречающийся в среднерусской полосе тип лица. Она всегда всем кого-то напоминала. — Ну кому мы нужны за то, что мы — это мы? — произнесла Таня. Женщина подобострастно улыбнулась, как бы деля беседу, но Таня строго на неё посмотрела, будто одёрнула, и женщина снова стала серьёзной. …Как сверкала река. Будто по воде бежали крошечные солнечные человечки, их было несметное количество. Как китайцев. Они все бежали и бежали, и не было им ни конца ни края. Законный муж Серёжа вышел из реки в дрожащих каплях и произнёс, постукивая зубами: — Счастье, вот оно… Потом они пошли по берегу. У Лоры тогда, в девятнадцать лет, была длинная коса. Серёжа вёл её не за руку, а за косу. А через неделю кто-то постучал в дверь. Лора отворила и увидела женщину с плоским свёртком под мышкой. — Серёжа дома? — строго спросила женщина. — Он на работе, — объяснила Лора, робея строгого тона. — Передайте ему. Он забыл у меня свои тапки. Женщина протянула свёрток. Это были тапки, завёрнутые в газету. Забытые тапки и солнечные человечки были настолько несовместимы, что Лора и не совместила. Она просто не поняла. — Зачем вы беспокоились? Он сам бы заехал и забрал… Лора честно посмотрела на женщину, но та почему-то взяла и стукнула Лору тапками по щеке. Что было совсем уже странно. Серёжа не отрицал, что это действительно его тапки. Но его возмущало нетоварищеское поведение женщины: ворваться в сердце семьи с прямой уликой предательства… Так друзья не поступают. Серёжа говорил, что если бы в нашем обществе можно было иметь двух жён, то он женился бы на обеих, кормил их и развлекал, потому что ему нравилась и та и эта. Каждая за своё. Но в нашем обществе можно иметь только одну жену. Надо было выбирать. Серёжа не знал — на ком ему остановиться. А та женщина знала. Она была сильным человеком и умела постоять за своё счастье. После того как он ушёл, Лора стала худеть по одному килограмму в день. Тело стекало с неё, и в конце концов она легла на диван, чтобы не вставать. Она умирала, потому что её жизнь — Серёжа. А если нет Серёжи — нет и жизни. Таня носила ей еду, отрывая кусок от семьи. Заставляла есть и разговаривать. Но больше разговаривала сама. …Большие городские часы показывали половину седьмого. Маленькие часы на Лориной руке показывали столько же. Лжесвидетель опаздывал на полтора часа, и самое неприятное заключалось в том, что отсюда, с этой точки, было видно окно процедурного кабинета. В окне время от времени маячило Танино лицо. Выражения отсюда было не разобрать, но Лора и так его угадывала. Таня как бы говорила: «Стоишь? Ну, стой, стой…» Может быть, Ему встретилась та самая сильная женщина, с серёжками в ушах. Взяла его за руку и приказала: «Иди за мной». Но Он вежливо освободит руку и вежливо скажет: «Сильные женщины — для слабых мужчин. А я сам сильный человек. Поэтому я пойду к Лоре». Лора ещё раз внимательно огляделась по сторонам. Дядька в рабочей одежде устанавливал афишу к новому фильму. Вдвинул большой фанерный щит, на котором было нарисовано лицо артиста Ульянова без края щеки и без уха. Но ульяновские глаза с честно-требовательным, чуть раздражённым мужским прищуром уже взирали на этот мир. Рабочий вдвинул ещё одно звено и подогнал ухо к щеке. По левую руку стоял «Дом мебели». К магазину все время подъезжали машины. Чуть в стороне от входа стояли плотные, коренастые мужчины — по виду хозяева жизни. У них были деньги, была цель и была уверенность в достижении своей цели. Если бы у них не было цели, они бы её выдумали. А если бы не было уверенности, они бы её купили. Хозяева жизни помногу едят и отъедают животы. Живот поднимает диафрагму на два-три сантиметра. Диафрагма давит на сердце. У них затруднённое дыхание и ищущие глаза. Они все время прошаривают глазами мир: что бы ещё купить. Однажды Лора стояла на кладбище. Мимо неё прошли парни-могильщики в ватниках, с заступами через плечо. Ватники на них болтались по-студенчески элегантно, и они так молодо топтали землю. А сзади в дублёнках шли — эти. Они приготовили могилу для одного из своих. Проходя мимо Лоры, успели обежать её глазами. А когда она вышла с кладбища — поджидали её у ворот. Они никогда и ни при каких условиях не хотели ничего упустить. И сейчас Лора почти чувствовала их оценивающий взгляд на своей высокой груди, нежно-розовом лице и крепких ногах. Придёт Он, возьмёт Лору за руку и уведёт из-под этих хозяйских глаз. А хозяева будут смотреть им вслед, озлобленные ненадолго своей нищетой. …Серёжа ушёл летом, а через два года, тоже летом, в Лору влюбился главврач поликлиники. Ему было сорок, а ей двадцать два. Он был главный, а значит, достойный, и Лора им гордилась. Главврач говорил, что Лора — мечта его жизни, но он не может предать глаза сына. Пусть сын окончит школу, получит среднее образование, тогда Главврач женится на Лоре и будет обречён на счастье всю дальнейшую жизнь. Через три года сын окончил школу и поступил в институт. Главврач сказал: «Маленькие дети — маленькие беды. А большие дети — большие беды». Если он уйдёт из семьи, оставит сына без отца, то мальчик может попасть под дурное влияние, стать преступником или наркоманом. Пусть он окончит институт, встанет на ноги, и после этого Главврач почтет, что исполнен долг, завещанный от бога ему, грешному. Потянулись долгие четыре года. Лора сидела одна по вечерам и в праздники, и в Новый год. Когда били куранты, Лора торопливо писала на бумажке желание, а потом съедала эту бумажку, запивала бокалом шампанского и ложилась спать. А по бокам дрожали стены, орала музыка. Люди встречали Новый год. Главврач запрещал Лоре ходить одной по гостям и по театрам. Он был очень ревнивый и просил войти в его положение. Лора была включена в его радости, но выключена из его обязательств. Время шло. Сын уже заканчивал институт, ему остался последний курс, но в это время какое-то маленькое африканское государство обрело независимость, и Главврачу предложили поехать в Африку, возглавить клинику и оказать дружественную поддержку. Главврач попросил Лору войти в положение маленького государства. Сильные были сильны своей силой. А слабые — своей слабостью. Что оставалось Лоре? Верить во всеобщую разумность и ждать: придёт Хороший Человек и включит её в орбиту своих радостей и своих обязательств. И никому не надо будет входить в положение другого, потому что у них будет общая судьба и общее положение. У Лоры — часто встречающийся тип лица. Таких, как она, — тринадцать на дюжину. Он придёт к ней только за то, что она — это она. И ни за что больше. Начался восьмичасовой сеанс. Перед кинотеатром стало пусто. «Дом мебели» закрылся. Хозяева жизни уехали. Таня закончила работу и ушла из процедурного кабинета. Ждать было бессмысленно, но Лора стояла и ждала. Сработала инерция преданности. К кинотеатру подошла няня с ребёнком. Няне было лет восемнадцать. Округлая, с прямыми льняными волосами, она походила на кокосовый орех. Девушка стояла, задумчиво глядя над ребёнком, как бы всматриваясь в неясные контуры своего будущего. Постояла и ушла. Вокруг снова стало пусто. И в Лоре — пусто. А есть ли ты, всеобщая разумность? Или все — пустое нагромождение случайных случайностей. И если сверху упадёт кирпич — тоже случайность. Он мог бы и не падать. А мог бы упасть на кого-то другого. Почему именно на неё? За что? — Я так и знал, что вы подождёте… Лора сильно вздрогнула и обернулась. Он стоял перед ней — молодой и бородатый. Князь Гвидон в джинсах. Откуда он появился? Может быть, прятался за афишей… — А вы что, нарочно прятались? — Нет. Я опоздал. — А почему вы опоздали? — спросила Лора, ещё не понимая, но предчувствуя, что случилось счастье. — Я забыл, что Казахстан. Я только помнил, что Средняя Азия. Где жарко… — А как же вы нашли? — Я списал все кинотеатры с подходящими названиями: «Киргизия», «Тбилиси», «Алма-Ата», «Армения», «Ташкент», — он загибал пальцы правой руки, а когда пальцы кончились, перешёл на левую руку, — «Ереван», «Баку», «Узбекистан»… — «Узбекистан» — это ресторан. — И кинотеатр тоже есть. В Лианозове. «Ашхабад» в Чертанове. «Тбилиси» — на Профсоюзной. Я уже четыре часа езжу. — Но Тбилиси — это же не Азия. — Все равно там жарко… Он замолчал. Смотрел на Лору. У него было выражение, как у князя Гвидона, когда он, проснувшись, увидел вдруг город с теремами и церквами. — Я так и знал, что вы подождёте… — Почему вы знали? — Я видел ваши глаза.
|