Кэтрин Мэнсфилд – Джону Миддлтону Марри. (18 мая 1917 года, суббота, вечер, отправлено из дома 24 по Редклифф‑Роуд, Фулхэм)

(18 мая 1917 года, суббота, вечер, отправлено из дома 24 по Редклифф‑Роуд, Фулхэм)

Мой милый,

если найдешь эти строки в своей записной книжке, не воображай, что я перешла границы. Ты же знаешь, этого не было, – где же еще мне оставлять любовное письмо? Ибо мне не терпится сегодня написать тебе любовное письмо. Ты для меня все – я дышу тобой – слышу тебя – чувствую тебя во мне и вокруг меня – что я здесь делаю? Тебя нет – я видела тебя в поезде, на станции, подъезжающим, сидящим под лампой, беседующим, здоровающимся, моющим руки – и теперь я здесь – в твоем шатре – сижу за твоим столом. На столе лепестки желтофиолей и горелая спичка, синий карандаш и Magdeburgische Zeitung. Я точно так же дома, как и они.

Когда пришли сумерки – затопили тихий сад – прильнули к слепым окнам – начался мой первый и последний ужас – я варила кофе в кухне. Он был так неистов, так ужасен! Я отставила кофейник и просто убежала – убежала из студии и вверх по улице, с сумкой под мышкой, с кипой писчей бумаги и пером в другой руке. Мне казалось, если я добегу досюда и найду миссис [неразборчиво], я буду «в безопасности». Я нашла ее и зажгла твой газ, завела твои часы, задернула твои шторы, обняла твое черное пальто и села, уже не чувствуя страха. Не сердись на меня, Бука. Сa a ete plus fort que moi… [Это сильнее меня. – Прим. пер. ]. Вот почему я здесь.

Когда ты пришел на чай тем днем, ты взял бриош, разломил пополам и примял рыхлую внутренность двумя пальцами. Ты всегда делаешь это с булочками или куском хлеба – это твоя манера – и при этом держишь голову чуть набок…

Ты открыл чемодан, и я увидела твой старый фетр, и французскую книжку, и гребень в полном беспорядке – «Тиг. Я взял только три носовых платка». – Почему эти воспоминания так греют меня?

Прошлой ночью был один момент перед тем, как ты лег. Ты стоял совсем голый, немного наклонившись вперед – разговаривал. Это был только один миг. Я видела тебя – я так любила тебя – любила твое тело с такой нежностью. О, милый, и теперь я думаю не о «страсти». Нет, о другом, отчего каждый дюйм тебя кажется мне драгоценным. Твои мягкие плечи, твоя кремовая теплая кожа, твои уши, холодные, как ракушки, твои длинные ноги и твои ступни, которые я люблю зажимать ногами, прикосновения к твоему животу, твоя узкая молодая спина, чуть ниже той косточки, которая выпирает сзади на шее, у тебя маленькая родинка. Отчасти потому, что мы так молоды, я чувствую эту нежность. Я люблю твою юность. Будь я Господом, мне была бы невыносима мысль, что ее коснется холодный ветер.

Знаешь, у нас двоих все впереди, мы совершим много великих дел. Я твердо верю в нас и так же твердо верю в мою любовь к тебе, что по‑прежнему молчу в глубине души. Мне никто не нужен, кроме тебя, моего любимого и моего друга, и никому, кроме тебя, я не буду верна.

Я твоя навеки.

Тиг