Подлинность, зрелость, ответственность за свои действия и

Фредерик Перлз. Гештальт-семинары

БЕСЕДЫ

Беседа 1

Я хотел бы начать с самых простых идей, кото­рые, как обычно, трудно понять именно потому что они так просты. Я хотел бы начать с вопроса о контроле. Существует два вида контроля: внешний контроль — это когда меня контролируют другие люди, их приказы, мое окружение и так далее — и внутренний контроль, который возникает внутри каждого организма, наша собственная природа.

Что такое организм? Мы называем организмом любое живое существо у которого есть органы, организа­ция, внутри которого существует саморегуляция. Организм зависит от своей среды. Каждому организму необходима среда для обмена веществ и тому подобного. Физическая среда необходима нам для взаимодействия с едой, возду­хом и так далее; в социальной среде происходит взаимооб­мен дружбы, любви, гнева. Но внутри организма существу­ет невероятно тонкая система — мы являемся множеством клеток, каждая из которых посылает сообщения организму в целом, а организм в ответ заботится о потребностях клеток и делает все, что необходимо для самых разных частей организма.

Прежде всего, организм всегда работает как еди­ное целое. Нельзя сказать, что мы обладаем печенью или сердцем. Мы являемся печенью, сердцем и всем остальным, но и это не совсем верно. Мы являемся не просто суммой разных частей, но и координацией — очень тонкой коорди­нацией всех этих кусочков, из которых и состоит орга­низм. Философы прошлого полагали, что мир — это сумма частей. Вы сами знаете, что это не правда. Первоначально мы состояли из одной клетки. Эта клетка разделилась и продолжала делиться до тех пор, пока не сформировались органы с особыми функциями, такие разные и все же за­висящие друг от друга.

И вот тут-то нам придется дать определение здо­ровью. Здоровье — это оптимальный баланс всего, чем мы являемся. Заметьте, что я несколько раз подчеркнул слово являться, потому что как только мы говорим, что мы обла­даем организмом или, что

мы обладаем телом, мы тут же создаем раскол — появляется я, которое обладает телом или организмом. Мы являемся телом, мы являемся кем-то (somebody), мы так и говорим: «I am somebody», «I am nobody». Так что это скорее вопрос существования, а не обладания. Вот почему мы называем свой подход экзистен­циальным: мы существуем как организмы — такие же орга­низмы, как растения, животные и прочие, и мы связаны с внешним миром точно так же, как любой другой природ­ный организм. Курт Голдштейн первым выдвинул концеп­цию организма, как единого целого, и порвал с медицинской традицией, которая утверждала, что мы обладаем печенью, что мы обладаем тем или этим, и что все эти органы можно изучать по отдельности. Он очень близко подошел к реальности, но реальность — это экологический аспект. Нельзя отделять организм от его среды. Растение, вырван­ное из своей среды, не может выжить и человек тоже не выживет, если будет изъят из своей среды, лишен кислоро­да, пищи и всего остального. Поэтому мы всегда должны рассматривать тот сегмент мира, в котором мы живем, как часть себя. Куда бы мы не отправились, мы всегда берем с собой кусочек мира.

А если все это так, тогда мы постепенно начинаем понимать, что люди и организмы могут общаться друг с другом, и это пространство можно назвать Mitwelt — общий мир, в котором живете и вы и другие. Вы говорите на определенном языке, у вас есть определенные привычки и два мира где-то пересекаются. Там где они пересекаются, возможно общение. Заметьте, что когда люди встречаются, сначала они разыгрывают гамбит — один говорит: «Ну как дела?» «Хорошая сегодня погода», а другой что-нибудь отвечает. Таким образом они отправляются на поиски общих интересов, общего мира, где им обоим будет инте­ресно, где они смогут общаться и, внезапно, смогут пре­вратиться из Я и Ты в Мы. Возникает новое явление, Мы, которое отличается от Я и Ты. Мы не существует, а состо­ит из Я и Ты, из вечноменяющейся пограничной зоны, где встретились эти двое. Когда мы встречаемся там, то в процессе общения, я меняюсь и ты меняешься, все меня­ются, кроме — об этом мы еще много будем говорить — кроме людей, у которых есть характер. Если у вас есть

характер, значит вы выработали ригидную систему. Ваше поведение становится предсказуемым, вы теряете способ­ность свободно контактировать с миром и со своими ре­сурсами. Вы реагируете на события согласно одной жест­кой схеме, которую предписывает характер. То, что я ска­жу может показаться парадоксальным: у самой богатой, самой продуктивной, творческой личности характера нет. Наше общество требует, чтобы у человека был характер и не просто характер, а хороший характер, чтобы он был предсказуемым, управляемым и так далее.

Давайте подробнее поговорим о том, как связан организм со своим окружением; тут мы должны ввести понятие эго~границы. Граница очерчивает предмет. Когда у предмета появляются границы, его можно выделить из окружающей среды. Сам по себе предмет занимает некото­рое пространство. Возможно, небольшое. Возможно, он хочет быть больше или хочет быть меньше — возможно, он не доволен своим размером. Тут мы сталкиваемся с еще одной новой концепцией: желание измениться основыва­ется на неудовлетворенности. Каждый раз, когда вы хоти­те измениться или изменить свое окружение, основой все­гда является неудовлетворенность.

В общем можно сказать, что границу между орга­низмом и средой мы воспринимаем как то, что под кожей и то, что снаружи кожи, но это очень, очень размытое определение. Например, когда мы вдыхаем, вдыхаемый

воздух — это все еще часть внешнего мира или это уже часть нас? Если мы съели пищу, мы ее перевариваем, но нас может и вырвать, так где же начинается я и где же кончается чужеродный внешний мир? Так что эго-граница не фиксирований. Если она зафиксировалась, тогда она превращается в характер, в панцирь, как у черепахи. У черепахи твердая, фиксированная граница. Наша кожа не настолько фиксированная, не говоря уже о дыхании и прикосновениях. Эго-граница — это очень, очень важная вещь. Это совершенно особое явление. В общем, мы мо­жем назвать эго-границу отделением «я» от «других», и в гаптальттерапии принято писать «я» с маленькой буквы. Я знаю, многие психологи пишут «я» с большой буквы, как будто «я» — это что-то замечательное,

что-то невероятно ценное. Они отправляются на поиски «я», как на поиски сокровищ. «Я» — это всего лишь нечто, отделенное от других. «Я сам это сделаю», означает, что больше никто этого делать не будет, это будет делать только этот орга­низм.

Для эго-границы характерны два явления: отожде­ствление и отчуждение. Я отождествляю себя со своими движениями: я говорю, что я двигаю рукой. Когда я вижу, что вы там сидите в определенной позе, я не говорю: «Я там сижу», я говорю: «Вы там сидите». Я отличаю то, что происходит здесь, от того, что происходит там, и у этого отождествления есть несколько аспектов. Я нам куда доро­же, чем другие. Если я отождествляюсь, скажем, со своей профессией, тогда это отождествление может стать на­столько сильным, что если я лишусь своей профессии, то почувствую, что не могу больше существовать и лучше мне покончить с собой. Помните, сколько народу совершило самоубийство в 1929 году, из-за того, что они настолько отождествились со своими деньгами, что жизнь стала бес­смысленной, когда они их потеряли,

Мы легко отождествляемся со своей семьей. Если унизили кого-то из нашей семьи, у нас такое чувство, буд­то унизили нас. Вы отождествляетесь со своими друзьями. Солдаты сто сорок шестого пехотного полка считают себя лучше солдат сто сорок седьмого, а солдаты сто сорок седьмого чувствуют себя достойнее солдат сто сорок шес­того. Итак, внутри эго-границы — связь, любовь, сотрудни­чество; за пределами эго-границы — подозрение, неизвес­тность, враждебность.

Эта граница может легко изменяться, как в совре­менных войнах - граница доходит до тех мест, которые, скажем, контролирует наша авиация. Эту территорию за­нимает безопасность, известность, целостность. А за гра­ницей чужие, враги и, как только встает вопрос о грани­цах, тут же возникает конфликт. Если бы мы признавали свое сходство, мы бы и не подозревали о существовании границ. Но, поскольку мы охотно признаем непохожесть, мы тут же сталкиваемся с проблемой враждебности, отвер­жения - отталкивания. «Не подходи к моим границам», «Не подходи к моему дому», «Не подходи к моей

семье», «Не подходи к моим мыслям». Итак, вы уже видите поляр­ность принятия и отвержения — аппетита и отвращения. Всегда присутствует полярность; внутри границ нам все знакомо, все правильно; за границей все чужое и непра­вильное. Внутри хорошо, снаружи плохо. Наш Бог — пра­вильный Бог. Другой Бог — чужой Бог. Мои политические убеждения святы, они мои; другие политические убежде­ния — плохие. Если государство воюет, его солдаты — ан­гелы, а все враги — дьяволы. Наши солдаты заботятся о бедных семьях; враги их грабят. Любое понятие о добре и зле, о правильном и неправильном всерда связано с грани­цей, с тем, по какую сторону от забора я нахожусь.

А теперь я хочу дать вам несколько минут, чтобы вы это переварили, прокомментировали и посмотрели, куда мы забрались. Вы должны немножко впустить меня в свой мир или выйти из своего мира во внешнюю среду, напри­мер, на эту сцену.

Вопрос: Когда человек влюблен, его собственные эго-границы расширяются и включают в себя другого, который до этого был чем-то внешним?

Фритц: Да. Эго-граница превращается в нашу гра­ницу: мы с тобой отделились от всего мира и, в момент любовного экстаза, мир исчезает.

В: Если двое влюблены, принимают ли они — мо­гут ли они принять друг друга настолько полно, что их границы расширятся и полностью включат в себя всех остальных, или они могут включить в себя только тех, с кем контактируют?

Ф: Ну, это очень интересный и уместный вопрос. И непонимание этого приводит к трагедиям и катастро­фам. Обычно мы любим не человека. Это бывает очень, очень редко. Мы любим определенное качество этого чело­века, которое либо совпадает с нашим поведением, либо дополняет его, обычно это что-то, что дополняет нас. Мы думаем, что любим всего человека, а на самом деле другие аспекты этого же человека вызывают у нас отвращение. Поэтому, когда мы с этим сталкиваемся, когда этот человек ведет себя так, что вызывает у нас отвращение, мы, опять-таки, не говорим; «Вот это твое поведение отвратительно, хотя, когда ты ведешь себя по-другому, мне это очень правится». Мы

говорим: «Ты отвратителен — убирайся из моей жизни».

В: Но, Фритц, разве тоже самое не относится и к личности? Включаем ли мы себя в границы целиком? Разве нет такого, что мы отказываемся включить в свои эго-границы?

Ф: Ну, об этом мы поговорим, когда дойдем до внутреннего раскола, до фрагментации личности. Как только вы говорите: «Я это в себе принимаю», вы гут же делите личность на я и на себя. Сейчас я говорю о более или менее полном контакте организма, а не о патологии. Вооб­ще-то, среди пас очень мало целостных людей.

В: А как насчет обратной ситуации, например, ненависти или сильного гнева? Не сужаются ли от этого эго-границы до такой степени, что ненависть одного чело­века к другому заполняет всю его жизнь?

Ф: Нет. Функция ненависти — выкинуть кого-ни­будь за границу. В экзистенциальной психиатрии мы используем термин отчуждение, отвержение. Мы отвергаем человека, а если его существование представляет для нас угрозу, мы хотим его уничтожить. Но это определенно м.?гнание за границу, за пределы нашей территории.

В: Ну. это я понимаю. Я просто пытаюсь понять, какая интенсивная ситуация — интенсивное вовлечение в какую ситуацию — что делает в эго-границах. Уменьшает ли она их или делает более ригидными?

Ф: Ну, безусловно делает более ригидными. Я хо­тел бы отложить такие вопросы до разговора о проекциях. Патология зафиксировала факт, что мы любим и ненави­дим только самих себя. Где бы ни находился любимый или ненавидимый предмет, за границей или внутри нее, это связано с разрывами границы.

В: Фритц, ты упомянул полярность притяжения и отвращения, но ведь можно чувствовать и то и другое по отношению к одному и тому же человеку, а это, как я понимаю, создает конфликт.

Ф: Именно об этом я и говорю. Вас привлекает не человек; не человек вызывает у вас отвращение. Если вы присмотритесь, то увидите, что вас привлекает определен­ное поведение или часть

этого человека, и если вы случай­но обнаружите, что одновременно и любите и ненавидите нечто в одном и том же человеке, вы тут же попадете в затруднительное положение. 1ораздо проще испытывать отвращение по отношению к одному человеку и любить другого. Сейчас вы любите этого человека, потом — нена­видите, но если любовь и ненависть возникают одновре­менно, вы не знаете, что делать. Это во многом связано с тем, что гештальт устроен таким образом, что только одна фигура, один предмет может выйти на передний план — поэтому, в основном, мы думаем о чем-то одном, потому что если разрядки требуют противоположные желания или разные фигуры, то нас охватывает смятение, мы расщепля­емся и фрагментируемся.

Я уже вижу, какого рода возникают вопросы. Вы приближаетесь к пониманию того, что происходит в пато­логии. Если мы не можем принять какие-то свои мысли и чувства, мы стремимся от них отречься. Я хочу тебя убить? Поэтому мы отвергаем мысль об убийстве и говорим: «Это не я — это так, сорвалось», мы заслоняем убийство иди подавляем и перестаем его видеть. Есть много подобных способов, избавляющих от боли, но при этом мы отверга­ем много, много ценных частей себя. Мы так мало знаем о споем потенциале из-за того, что мы не хотим — или общество не хочет, называйте, как хотите — принять себя, как организм, которым мы являемся от рождения, от при­роды и так далее. Бы не позволяете себе — или вам не позволяют — быть полностью собой. Поэтому ваши эго-границы сужаются все больше и больше. Ваша сила, энер­гия становится все меньше и меньше. Способность приспо­сабливаться к миру становится все слабее и слабее — и становится все более ригидной, вы все больше приспосаб­ливаетесь лишь с помощью своего характера, у вас выра­батывается жесткий предсказуемый паттерн.

В: Нет ли таких колебаний эго-границы, которые зависят от циклического ритма? Так же как цветок откры­вается и закрывается — открывается — закрывается -

Ф: Да. Их аченъ много.

В: Слово «сдавленный» значит уменьшившийся?

Ф: Нет. Оно подразумевает сжатие,

В: А вот при наркотическом опыте, когда все на­оборот, когда эго-грапица -' (Ф: Когда эго-граница теря­ется.) В терминах вашей теории, это называется взрывом.J

Ф: Расширением, а не взрывом. Взрыв это нечто совсем другое. Эго-граница — совершенно естественное явление. Я проиллюстрирую эго-границу несколькими примерами, которые в какой-то степени близки каждому из нас. Эта граница, граница отождествления/отчуждения, которую я предпочитаю называть эго-границей, присут­ствует в любой жизненной ситуации. Давайте представим, что вы — борец за равноправие и хотите, чтобы к неграм относились также, как и к белым. Для этого вы отождеств­ляетесь с неграми. И где же граница? Граница между вами и неграми исчезает. Но тут же создается новая граница — и теперь враги не негры, а те, кто не борется за равнопра­вие; они — ублюдки, плохие парни.

Таким образом вы создаете новую границу и я считаю, что невозможно жить без границ — всегда остает­ся мысль о том, что «я с правильной стороны забора, а ты с неправильной» или мы, если вы объединились в группу. Легко заметить, что любое общество или любая община быстро формируют свои собственные границы — Миллеры всегда лучше, чем Майоры, а Майеры лучше, чем Миллеры. И чем ближе границы подходят друг к другу, тем больше вероятность войн и вражды. Вы знаете, что войны всегда начинаются на границе — с пограничных конфликтов. Индия скорее будет воевать с Китаем, чем с Финляндией. Ведь между Индией и Финляндией нет границ, кроме вот этих новых границ — назовем их идеологическими. Мы все коммунисты, мы правы. Мы все свободные предпринима­тели, мы правы. Так что вы плохие парни — нет, вы плохие парни. Так что мы редко смотрим на то, что у нас общего, что нас объединяет, мы смотрим на то, чем мы отличаем­ся, тогда у нас появляется возможность ненавидеть и уби­вать друг друга.

В: Как вы считаете, может ли человек интегриро­ваться настолько, что станет объективным и не во что не будет вовлекаться?

Ф: Лично я считаю, что объективность не суще­ствует.

Объективность науки — это тоже лишь взаимное соглашение. Несколько человек наблюдают одно и тоже явление и говорят об объективных критериях. Однако именно со стороны науки пришло первое доказательство субъективности. Это сделал Эйнштейн. Эйнштейн понял, что все явления во вселенной никак не могут быть объек­тивными, поскольку в расчеты внешнего явления необхо­димо включать наблюдателя и скорость работы его не­рвной системы. Если вы видите перспективу, горизонт перед вами расширяется, вы становитесь более честными, объективными, сбалансированными. Но и в этом случае, вы сами — субъект, который это видит. Мы не очень пред­ставляем себе, на что похожа вселенная. У нас есть лишь определенный набор органов — глаза, уши, осязание и продолжение этих органов — телескопы и компьютеры. Но что мы знаем о других организмах, какие у них орга­ны, какой у них мир? Мы считаем само собой разумеющем­ся, что человек лучше всех и что наш мир — то, как мы видим вселенную — единственно правильный.

В; Фритц, я хотел бы снова вернуться к эго-грани-це, ведь когда ты воспринимаешь себя, когда ты пережи­ваешь расширенное состояние, тогда чувство разделеннос-ти уменьшается, тает. В этот момент кажется, что ты пол­ностью погружен в происходящий процесс. В этот момент кажется, что нет вообще никаких эго-границ, кроме отра­жения происходящего процесса. Я не понимаю, как можно увязать это с твоей концепцией эго-границы.

Ф: Да. Примерно об этом я и хотел поговорить. Существует интеграция — я знаю, что это не вполне кор­ректная формулировка — субъективного и объективного. Мы называем это осознаванием. Осознавание — это всегда субъективный опыт. Я никак не могу осознавать то, что осознаете вы. По-моему, дзенская идея абсолютного осоз-навания не имеет смысла. Абсолютное осознавание никак не может существовать, поскольку, насколько мне известно, у осознавания всегда есть содержание. Вы всегда осознаете что-то. Если я говорю, что ничего не чувствую, то. по крайней мере, я осознаю это ничего, а если рассмотреть ничего повнимательнее, то вы увидите, что, в сущности, у него позитивный характер, — это онемение, или холод, или провал, и

когда мы говорим о психоделическом опы­те, то и там есть осознавание, и там вы тоже осознаете что-то.

Так что давайте сделаем еще шаг вперед и посмот­рим, как личность связана с миром. Зачем нам нужен мир? Что вынуждает нас понять, что мир существует? Почему я не могу функционировать, не могу жить, как самодостаточ­ный организм, полностью поддерживающий себя сам? Вот такая вещь, как эта пепельница почти ни отчего не зави­сит. Пепельнице нужно совсем немного для существования. Если вы поместите эту пепельницу в температуру 4 000 градусов, то она не сохранит свой нынешний вид. Ей ну­жен определенный уровень гравитации. Если ее поместить иод давление, скажем, 40 000 фунтов, она разлетится на куски. Но в обычных условиях, мы можем сказать, что это самодостаточная вещь. Она существует для того, чтобы мы бросали в нее окурки, мыли ее, продавали, выбрасывали, швыряли в тех. кто нас раздражает и так далее. Но сама по себе она не является живым организмом.

Живой организм — это организм, который состоит из тысяч и тысяч процессов и которому необходим взаи­мообмен с другими системами, находящимися за предела­ми его границ. В пепельнице тоже происходят процессы. Это электронные процессы, атомные процессы, но мы их не видим, для нас они незаметны. Но живому организму приходится выходить за пределы эго-границы, потому что ему нужно нечто из внешнего мира. Снаружи пища: я хочу эту пищу; я хочу сделать ее своей, такой, как я. Поэтому пища должна мне нравиться. Если она мне нравится, если она не такая, как я, то я не притронусь к ней, я оставлю ее по ту сторону границы. Чтобы мы могли пройти грани­цу, что-то должно произойти, и это мы называем контак­том. Мы соприкасаемся, мы контактируем, мы растягиваем границу до нужной нам вещи. Если мы ригидны и не мо­жем двигаться, тогда вещь остается на своем месте. В процессе жизни мы тратим энергию и нам необходимо восполнять ее, чтобы поддерживать этот механизм. Этот процесс называется метаболизмом. И метаболизм взаимо­обмена нашего организма со средой, и внутренний метабо­лизм, продолжается непрерывно, днем и ночью.

Каковы же законы этого метаболизма? Это очень простые законы. Давайте представим, что я иду по пусты­не и мне очень жарко. Я теряю, скажем, восемь унций жидкости. Как я узнаю об этом? Во-первых, благодаря самоосознанию этого явления, то есть благодаря «жажде». Во-вторых, вдруг в недифференцированном внешнем мире возникает гештальт, например, колодец или колонка, то есть что-то, что может возместить потерю восьми унций жидкости. Минус восемь унций в моем организме и плюс восемь унций во внешнем мире уравновешивают друг дру­га. Как только восемь унций попадают в мою систему, снова устанавливается баланс воды. Ситуация закончена, мы от­дыхаем, гештальт закрыт. Цель, ради которой мы что-то делали, шли много-много миль, теперь достигнута.

Теперь эта ситуация закрыта и ее место может занять новая незаконченная ситуация, и это значит, что наша жизнь, в сущности, ничто иное, как бесконечная вереница незаконченных ситуаций — неполных гешталь-тов. Как только мы заканчиваем одну ситуацию, возникает следующая.

Меня часто называют основателем гештальттера-пии. Это чепуха. Если меня называют открывателем геш-талытерапии, о'кей. Гештальт древний, как мир. Мир и каждый организм в отдельности поддерживает себя, и при формировании гештальта неизменным остается лишь одно условие — завершенность, целостность. Гештальт - это органическая функция. Гештальт — это целостная единица восприятия. Как только вы прерываете гештальт, это уже не гештальт. Возьмем пример из химии. Вы знаете, что у воды определенный состав. Она состоит из Н2О. Если вы нарушите гештальт воды, разделите ее на два Н и на одно О, она перестанет быть водой. Это кислород и водород, и если вы хотите пить, то можете сколько угодно вдыхать водород и кислород, но это не утолит вашу жажду. Так что гештальт — это воспринимаемое явление. Если вы анализи­руете, если вы разрезаете его на части, оно становиться чем-то другим. Гештальт можно назвать единицей измере­ния, как например, вольты в электричестве или эрги в механике и тому подобное.

Гештальттерапия — это один из... думаю, сейчас это один

из трех типов экзистенциальной терапии; логотсра-пия Франкла, дизайн-терапия Бинсвагера и гештальт-тера-пия. Важно то, что гештальт-терапия — это первая экзис­тенциальная философия, стоящая на собственных ногах. Я делю философию на два типа. Первая — «о чем-то». Мы говорим и говорим о чем-то и ничего не происходит. В научных объяснениях мы обычно ходим вокруг да около и никогда не касаемся сути дела. Вторая философия — «дол-жнизм». Морализм. Ты должен сделать это, ты должен измениться, ты не должен этого делать — сотни тысяч приказов, но ни малейшего намека на то, в какой степени человек, который «должен» это сделать, действительно способен это выполнить. Кроме того, большинство людей уверенно, что магическая формула, простое произнесение слов «ты должен это сделать» может повлиять на реаль­ность.

Третью философию я называю экзистенциализмом. Экзистенциализм стремится покончить с концепциями и работать с принципом осознавания, с феноменологией. Недостаток существующих экзистенциальных философий заключается в том, что им нужна какая-то внешняя под­держка. Экзистенциалисты утверждают, что у них нет кон­цепций, но, если вы присмотритесь повнимательнее к каждому из них в отдельности, вы увидите, что они заим­ствуют свои концепции из других источников. Ьубер — из иудаизма, Тиллих — из протестантизма, Сартр — из соци­ализма, Хайдеггер — из языка, Бинсвангер — из психоана­лиза и так далее. Гсштальттерапия — это философия, кото­рая стремится гармонировать со всем остальным, с меди­циной, с наукой, со вселенной, со всем, что существует. 1ештальттер1шия опирается на собственную структуру, на возникновение потребностей, которые являются первич­ным биологическим явлением.

Поэтому мы отбрасываем всю теорию инстинктов и просто рассматриваем организм, находящийся в равнове­сии и стремящийся функционировать соответственно. Любое нарушение равновесия воспринимается, как потреб­ность восстановить равновесие. Но, фактически, в нас сотни неоконченных ситуаций. Почему же мы не находим­ся в полном смятении и не порываемся двигаться сразу во всех направлениях? И тут я обнаружил еще

один закон, направленный на выживание: самая неотложная потреб­ность берет верх и управляет всеми действиями. Как толь­ко возникает критическая ситуация, вы понимаете, что все остальные действия нужно отбросить. Если бы здесь виезапно начался пожар, огонь был бы важнее наших разго­воров. Если вы как можно быстрее побежите прочь от огня, вы вдруг начнете задыхаться и кислород станет для вас важнее огня. Вы остановитесь, чтобы передохнуть, потому что это для вас будет важнее всего.

Итак, мы подошли к самому важному и интересно­му явлению во всей патологии: саморегуляция против внеш­ней регуляции. Анархия, которой обычно опасаются кон­тролирующие силы, это не бессмысленная анархия. Наоборот, это означает, что организм сам по себе и должен заботиться о себе сам, не ввязываясь в то, что происходит снаружи. И я считаю, что очень важно понять следующее: осознанность per se - сама по себе - может исцелять. Ведь при полной осознанности вы осознаете эту органическую само­регуляцию и позволяете организму действовать, вы не вмешиваетесь и не интерпретируете; мы можем доверить­ся мудрости организма. Противоположностью этому явля­ется патология самоманипуляции, контроль окружающей среды и так далее, все то, что вмешивается в этот тонкий органический самоконтроль.

Самоманипуляцию мы часто называем «совестью». В древности совесть считалась Божественным вмешатель­ством. Даже Иммануил Кант считал, что совесть — это вечная звезда, один из двух абсолютов. Затем появился Фрейд и показал, что совесть — это всего лишь фантазия, интроекция, продолжение того, чем, как он считал, явля­ются родители. Я считаю, что это проекция на родителей, но это не важно. Некоторые считают, что власть стремит­ся захватить интроекция, суперэго. Но если это так, поче­му же анализ суперэго не приносит результатов? Почему же, когда мы говорим себе быть хорошими, делать это и не делать того, почему же это не приносит результатов? Почему же эта программа не работает? «Благими намере­ниями вымощена дорога в ад» — это подтверждается снова и снова. Любое намерение измениться приводит к проти­воположному результату. Вы все это знаете.

Новогодние решения, отчаянные попытки стать другим, попытки кон­тролировать себя. Постепенно все это сходит на нет, за исключением тех случаев,, когда человеку явно нее удается, а потом его настигает нервный срыв. разрядка.

Если же мы находимся в центре своего мира, а пе в центре своего компьютера или где-то еще, тогда мы видим два полюса каждого события. Мы видим, что спет не может существовать без несвета. Если все однородно, осознавание пропадает. Если всегда присутствует свет, вы уже не воспринимаете свет. Необходимо, чтобы тьма и снег чередовались. Правое не существует без левого. Если я потеряю правую руку, мой центр сместиться влево. Если существует суперэго, то должно быть и имфраэго. Фрейд ошпъ сделал только половину работы. Он увидел собаку сверху, супсрэго, по он не заметил собаку снизу, которая так же индивидуальна, как и собака сверху. Если же мы сделаем еще таг вперед и изучим этих двух клоунов, как я их называю, которые играют в самоистязание на подмостках нашей фантазии, то вот каких персонажей мы у;"!дим;

Собака сверху обычна правильная и авторритарная; она знает, что для нас лучше. Она не всегда права, но она всегда правильная. Собака сверху — это диктатор, который говорит: «Ты должен» и «Ты не должен». Собака сверху манипулирует требованиями и угрожает катастрофами, например: «Если ты этого не сделаешь, тогда тебя не будут любить, ты не попадешь на небо, ты умрешь» и так далее.

Собака снизу использует защитное поведение, из­винения, играет в плаксу и тому подобное. У собаки снизу нет масти. Собака снизу — Микки Маус. Собака сверху — супер Маус. Вот как работает собака снизу: «Манана». «Я сделаю все, что смогу». «Смотри, я стараюсь изо всех сил; я не виноват, если у меня не получается». «Я не виноват, что забыл про твой день рождения». «У меня такие хоро­шие намерения». Вы видите, что собака снизу очень хит­рая и обычно добивается большего, чем собака сверху, потому что собака снизу не так примитивна, как собака сверху, Собака сверху и собака снизу борются за власть. Как любые родители и дети, они борются друг с другом за власть. Личность разделяется на контролирующего и кон­тролируемого. Этот внутренний конфликт, борьба между собакой сверху и собакой снизу никогда не прекращается, потому что собака сверху и собаки снизу бьются не па жизнь, а на смерть.

Это основа знаменитой игры и самомучение. Обыч­но мы считаем само собой разумеющимся, что собака сверху права и часто собака сверху выдвигает совершенно невыполнимые требования совершенства. Если на вас про­клятие совершенствования, значит вы совсем завязли. Идеал — это палка, которая дает вам возможность бить себя и издеваться над собой и окружающими. Поскольку идеал недостижим, вы не можете ему соответствовать. Стремящийся к совершенству не любит ского жену, Он влюблен в свой идеал и требует от своей жены, чтобы она соответствовала прокрустовому ложу его ожиданий, и он обвиняет ее, если она не шзтветстсусч1. Но он не откры­вает, каков же конкретно его идеал. Иногда всплывают какие-то характеристики, но сущность идеала в том, что он недостижим, невозможен, это просто хорошая возмож­ность контролировать, размахивать кнутом. Однажды я разговаривал со своей подругой и сказал ей: «Пожалуйста, запомни: ошибки — это не грехи» и ей это вовсе не при­несло облегчения. Потом я понял, чти если ошибки пере стали быть грехами, как же она теперь сможет обвинять других людей, которые совершают ошибки? У палки всегда два конца; если вы таскаете с собой идеал, этот совершен­ный идеал, значит у вас есть прекрасный инструмент для того, чтобы играть в любимую игру невротиком — самоби­чевание. Самобичеванию, самомучению, самоистязанию нет конца. Оно прячется под маской «самосовершенствования». Это безрезультатно.

Если человек пытается соответствовать требовани­ям совершенства, которые выдвигает собака сверху, резуль­татом всегда бывает «нервный срыв» или бегство в безу­мие. Это один из инструментов собаки снизу. Если мы видим структуру своего поведения, которое в случае само­совершенствования расщеплено между собакой сверху и собакой снизу, если мы прислушиваемся и видим, как мож­но примирить этих двух дерущихся клоунов, тогда мы понимаем, что мы не можем по своей воле изменить себя или других. Это ключевой момент: многие люди посвящают свою жизнь тому, чтобы реализовать концепцию того, какими они должны быть, вместо того, чтобы реализовать себя. Различие между самореализацией и реализацией своего образа очень важно. Многие живут только ради своего образа. Там, где у некоторых людей личность, у большин­ства — пустота, потому что они слишком заняты тем, что проецируют себя во все стороны. Это тоже проклятие идеала. Вы прокляты и не можете быть тем, кто вы есть.

Любой внешний контроль, даже интрализированный внешний контроль — «ты должен» — вмешивается в здоровую работу организма. Лишь одна вещь должна кон­тролировать: ситуация. Если вы понимаете, в какой ситуа­ции вы находитесь и позволяете ситуации контролировать свои действия, тогда вы учитесь сотрудничать с жизнью. Это вам знакомо по определенным ситуациям, например, по вождению машины. Вы не водите машину в соответ­ствии с программой, например «Я хочу ехать со скорость 65 миль в час». Вы едете в зависимости от ситуации. Ночью вы едете с одной скоростью, когда на улице полно машин вы едете с другой скоростью, а когда вы устали, вы едете с третьей скоростью. Вы прислушиваетесь к ситуации. Чем меньше мы уверены в себе, чем меньше мы соприкасаемся с собой и с миром, тем больше мы хотим контролировать.

В: Я размышлял над тестом мозговых волн Джо Камийя в связи с самоконтролем. Если он погружается в спокойное состояние, когда возникает раздражение, то уклонение ли это?

Ф: Уклонение от чего?

В: От раздражения, которое он оставляет, погру­жаясь в спокойное состояние ума. Я думаю, это зависит от причины раздражения, от которого он стремится изба­виться.

Ф: Ну, отчасти я не могу уследить за твоей мыс­лью, а отчасти не знаю, правильно ли ты рассказываешь, и я слишком мало знаю об этом сам. Похоже, что альфа-волны тождественны органической само регуляции, организм берет верх и действует спонтанно, выходит из-под контроля. Я думаю, что пока он пытается что-то контро­лировать, альфа-волн нет. Я не хочу об этом

говорить, потому что я еще не встречался с этим экспериментом. Надеюсь, что увижу его. Думаю, что это будет очень инте­ресно и, может быть, продуктивно.

В: Я могу понять, каким образом на уровне органи­ческого функционирования, такая вещь, как потеря воды и потребность се восполнить — организм может выпол­нить этот процесс сам по себе. Но когда вы подходите к относительному уровню, что тогда? Тогда ведь нужно ре­шить, что первостепенно, а что нет.

Ф: Можешь привести пример?

В: Скажем, я нахожусь в ситуации, где возникают четыре или пять неотложных потребностей, и я должен что-то сделать. Вот тут-то я и должен решить, что важнее всего. И мне непонятно, как организм может сам решить эту проблему также просто, как проблему о нехватке воды.

Ф: Да. Организм не принимает решений. Решения придуманы людьми. Организм всегда работает на основе предпочтения.

В: Я думал, вы говорили, что на основе потребно­сти.

Ф: Ну, потребность первична. Если у вас нет по­требностей, вы ничего не будете делать. Если бы у вас не было потребности в кислороде, вы бы не дышали.

В: Ну, я думаю, я — я имею в виду, что вы обрати­тесь к наиболее насущной потребности.

Ф: Да. К наиболее насущной потребности. А если у тебя пять насущных потребностей, то это значит, что это вовсе не насущные потребности, потому что, если действительно появится неотложная потребность, не нуж­но будет принимать никаких решений. Потребность возьмет верх. Наше отношение к этой неотложной необходимости, к миру, такое же, как, к примеру, в рисовании. Перед вами белый лист. Вы делаете какие-то мазки и внезапно все меняется. Внезапно полотно выдвигает требования, а вы становитесь его слугой. Вы словно говорите: «Чего ты хочешь?» -Где нужно добавить еще красного?» «Что еще нужно уравновесить?» Только вы не задаете вопросов, вы просто реагируете.

Теперь я хотел бы поговорить о различиях между конечной

целью и средствами достижения. Конечная цель всегда фиксируется потребностью. Свобода выбора суще­ствует лишь относительно средств достижения. Допустим, мне нужно послать сообщение в Ныо-Иорк. Это фиксиро­ванная вещь, это конечная цель. Средства достижения, то, как я пошлю сообщение, уже не так важно — по телеграфу, устно, письмом, телепатически, если вы в это верите. Так что, вопреки тезису Ма!сЛухана, что «передача — это сооб­щение», я утверждают, что конечная цель — первична. Например, в сексе конечной целью является оргазм. А средств достижения могут быть сотни, что, кстати, понял Медарт Босс, швецкий психиатр, когда лечил гомосексуа­лизм. Он заставлял пациента палносюъю признать гомосек­суальность, как одно из средств достижения оргазма, а затем менял средства достижения оргазма. lice извращения — это варианты средств достижения, и то же самое отно­сится и ко всем основным потребностям. £сли вы хотите есть, конечная цель состоит в том, чтобы вясттп достаточ­ное количество калорий в вашу систему. Средства достиже­ния варьируются от примитивного поедання попкорна или чего-то в этом роде до изысканных переживаний гурмана. Чем больше вы осознаете это, тем больше вм будете отби­рать средства, начнете выбирать социальные потребности, которые являются средствами достижения целей организ­ма.

Этот вид саморегуляции организма очень важен в терапии, потому что неотложные потребности, незакон­ченные ситуации будут всплывать на поверхность. Нам не нужно копать: все уже здесь. Это можно представить себе следующим образом: изнутри появляется некая фигура, всплывает на поверхность, а затем уходит во внешний мир, достигает того, что нам нужно, потом возвращается н ас­симилируется, растворяется. Наружу выходит что-то еще и тот же процесс повторяется заново.

Случаются самые странные вещи. Скажем, вы вдруг видите женщину, которая слизывает кальций со стены — лижет штукатурку. Это су мае шествие. Потом вы узнаете, что она беременна и ей нужен кальций для костей ее ребенка, но она об этом не знаег. Или громко играют Битлз, а она спит, но стоит ребенку тихонько захныкать, как она тут же просыпается, потому

что это неотложное требование. Она предназначена для этого. Она может от­решиться от самого громко шума, потому что этот шум не мотивирован гепгтальтом. Но как только раздается тихий плач, он тут же привлекает ее внимание. Это еще одно проявление мудрости организма. Организм все знает. Мы знаем очень мало.

В; Ты говоришь, что организм все знает, а мы знаем очень мало. Как же увязать эти дна утверждения? Мне кажется, это не две отдельные вещи.

Ф: Но часто они расщеплены. Они мог."!' быть вместе. Если они вместе, то ты будешь по меньшей мере гением, потому что тогда у тебя появится перспектива, чувствительность н способность соотносить происходящие события друг с другом.

В: То есть ты считаешь, что то, что иногда назы­вают «инстинктивным» или ^интуитивным» опытом — это интегрированный опыт?

Ф: Да. Интуиция — это мудрость организма. Муд­рость целостна, а интеллект — лишь шлюха мудрости — компьютер, игра в соответствия: если это так, значит, вот это вот так — многие люди все время вычисляют, вместо того, чтобы видеть и слышать, что происходит. Ведь если вы залезли в свой компьютер, ваша энергия уходит на мышление и вы больше ничего не видите и не слышите.

В: Это противоречивый вопрос, потому что >; прошу тебя использовать слова, Можешь ли ты объяснил, разницу между словами и опытом? (Фритц спускается со сцепы, подходит к женщине, задавшей вопрос, кладет руки ей на плечи, целует ее. Смех) О'кей! Все понятно!

Ф: Я ощущаю, что ты меня отталкиваешь. (Фритц хлопает себя по плечу и возвращается на сцену)

В: Ты говорил о том, что самоконтроль ил-л внут­ренний контроль противостоит внешнему контролю. Я не уверен, что понял тебя. Иногда я чувстную, что внешний контрол!> — это, на самом деле, фантндия, — мы сами его создаем.

Ф: Да, это правда. Именно:-*то я называю самома-нипуляцисй или самоистязанием. А саморегуляция организ­ма, о которой я говорил, это не фантазии, кроме тех слу­чаев, когда

объекта нет. Тогда у вас появляется фантазия, которая, так сказать, ведет вас, пока не появляется реаль­ный объект и тогда фантазия об объекте и реальный объект сливаются. Тогда вам уже не нужна фантазия.

Я еще не говорю о такк\ нндах фантазии, как репетиции и тому подобное. Это совсем другая истории. Я говорю о способности организма позаботиться о себч- без внешнего вмешательства — без мамочки, которая гопормт нам: «Это полезно для здоровья», «Я знаю, что тебе нуж­но» и всякое такое.

В: У меня есть вопрос. Ты говорил о контроле. Если то, что ты сказал, верно, значит, организм может позаботиться о себе, как только интеграция завершена н саморегуляция доступна всему организму, и контроль уже не фактор — внешний или внутренний; это то, что суще­ствует и функционирует.

Ф: Это верно, и тогда сущность контроля состоит в том, что ты начинаешь контролировать средства дости­жения удовлетворения. Обычно же мы достигаем не удов­летворения, а только истощения.

В: Я понимаю, что ты правильно говорит:., что если я продолжаю вычисления и расчеты, то перестаю видеть и слышать. Однако у меня постоянно возникают проблемы и мне столько всего нужно сделать за день -

Ф: Подожди минутку, нужно определиться — тебе нужно все это делать, как потребность организма или как часть социальной роли, которую ты играешь?

В: Как часть социальной роли.

Ф: Это совсем другая история. Я говорю об орга­низме per se. Я не говорю о нас, как о социальных существах. Я не говорю о псевдосуществовании, я говорю о естественном существовании, основе нашего существа. А ты говоришь о ролевых играх, которые могут быть сред­ствами, чтобы заработать на жизнь, могут быть средствами удовлетворения твоих основных нужд — потребности в пище и тому подобного.

В: И все же — я знаю, что все это несколько не­здорово — в начале каждого дня, расчеты, размышления, планирование, расписание на день, все по часам расписа­но, что я буду делать. И

так весь день. И я знаю, что из-за этого я не вижу и не слышу, но ведь если я буду только смотреть и слушать, другие вещи не будут сделаны и я окажусь в полном смятении.

Ф: Это верно. Это переживание возникает, когда сталкивается наше социальное существование и наше био­логическое существование — смятение.

В: Ну, ты тоже оставляешь меня в полном смяте­нии.

Ф: Да. Именно об этом я и говорю. Осознавапие per se. Если каждый раз, когда ты будешь погружаться в смяте­ние, ты осознаешь это, воздействие будет терапевтичес­ким. И снова природа возьмет все в свои руки. Если ты понимаешь это и остаешься со смятением, смятение уйдет само. Если ты попытаешься убрать его, станешь размышлять, как это сделать, если ты попросишь меня описать, как это сделать, твое смятение станет лишь сильнее.

Беседа 2

Я хочу поговорить о взрослении. И для того, что­бы понять, что такое взросление, мы поговорим об обуче­нии. Для меня обучение — это открытие, Я обучаюсь чему-то с помощью опыта. Некоторые воспринимают обучение по-другому; они считают, что это зубрежка, рутина и по­вторения, монотонная процедура, которая превращает человека в машину — до тех пор, пока он не обнаружит смысл этих упражнений. Например, вы учитесь играть на пианино. Начинаете вы с упражнений. А потом у вас по­лучается, и внезапно приходит открытие: Ага! я добился этого! вот в чем дело! Потом вы учитесь, как использовать эту технику.

Но существует другой вид обучения — подкачка знаний в ваш компьютер, то есть вы собираете знания, а знания порождают новые знания, и, в конце концов, вы захотите полететь на луну, Это знание, эта вторичная ин­формация бывает полезна всякий раз, когда вы теряете свои чувства. До тех пор, пока у вас есть чувства, пока вы можете видеть и слышать и осознаете, что происходит, вы понимаете. Если вы изучаете концепции, если вы стреми­тесь к информации, тогда вы не понимаете. Вы только объясняете. И не так-то просто понять, чем объяснение отличается от понимания и почти так же часто бывает трудно понять, чем сердце отличается

от ума, и чем чув­ства отличаются от мышления.

Большинство людей считают, что объяснение — это то же самое, что и понимание. Но между ними суще­ствует огромная разница. Например, сейчас я многое могу вам объяснить. Я могу дать вам множество предложений, которые помогут вам построить интеллектуальную модель того, как мы функционируем. Может быть, некоторые из вас почувствуют, что эти объяснения совпадают с реаль­ной жизнью, и это уже будет понимание.

Сейчас я могу только гипнотизировать вас, убеж­дать вас, пытаться заставить вас поверить, что я прав. Вы не знаете. Я проповедую нечто. Мои слова вас ничему не научат. Обучение — это открытие. Не существует других способов эффективного обучения. Вы можете тысячи раз говорить ребенку: «Печка — горячая». Это не поможет. Ребенок должен открыть это для себя. И я надеюсь, что могу помочь вам учиться, открывать в себе нечто новое.

И чему же вы должны здесь научиться? У гештальт-терапии достаточно специфическая цель и эта же цель существует и в других формах терапии, и в других формах открытия жизни, хотя бы вербально. Цель — вы­расти, повзрослеть. Я хотел бы, что бы аудитория приняла некоторое участие в разговоре о взрослении. Каково ваше мнение? Что это такое — взрослый человек? Дайте опреде­ление взрослому человеку. Начнем!

А; Я уже знаю ответ, Фритц.

Ф: Да. Ты знаешь канонический ответ, согласно Евангелию св. Гештальта. Каково твое определение взрос­лого человека?

А: Ну, я имел некоторое представление о гешталь-тс и, возможно, это повлияло на меня, но я думаю, что взрослый человек — это человек, который...

Ф: Если ты хочешь зачитать мою формулировку, то я этого не хочу, потому что это будет только лишь инфор­мация, а не понимание.

А: Я начал говорить, что интегрированный чело­век — это человек, который осознает составляющие своей личности, соединяет их вместе, чтобы создать единое функциональное целое.

Ф; И это и есть зрелый человек?

А: Части его личности, которые остаются в бессоз­нательном, которые он не осознает, сведены к минимуму. Всегда есть какой-то остаток — мы никогда не достигнем полного осознавания, полной сознательности.

Ф: Иными словами, для вас зрелый человек — это целостный человек?

А: Да.

Ф: (другому человеку) А ты можешь дать свое опре-деление?-

Б: Я думал о человеке, который знает себя и при­нимает себя — все, что ему нравится в себе и все, что не нравится — который осознает, что у него есть множество возможностей и старается развить их, насколько это воз­можно, — знает, чего он хочет.

Ф: Вы перечислили несколько важных характерис­тик зрелой личности, но это так же может быть отнесено и к ребенку, не так ли?

Б: Мне кажется... Иногда дети, по-моему... Часто они более зрелые, чем взрослые.

Ф: Спасибо! Часто дети более зрелые, чем взрос­лые. Вы заметили, что появилось другое сравнение, или, вернее, другая формулировка. Мы не говорим: взрослый человек равняется зрелому человеку. Кстати, взрослые очень редко бывают зрелыми людьми. Взрослые, по-мое­му, это — люди, которые играют роль взрослых, и чем больше они играют эту роль, тем менее они зрелые. (Дру­гому человеку) Какая формулировка у тебя?

В: Первым делом мне пришло в голову, что зрелый человек время от времени задумывается, что же такое зрелый человек, и у него время от времени бывают пере­живания, которые заставляют его почувствовать: «О! Вот это должно быть и есть часть зрелости! А я не знал об этом раньше.»

Ф: Какая формулировка у тебя?

Д: Человек, который осознает себя и других, а так же осознает, что он нецслостен, и отчасти... осознает, в чем он нецелостен.

Ф: Хороню. Я, скорее, назвал бы его развивающимся человеком. Он осознает свою нецелостность. Таким обра­зом,

основываясь на этих замечаниях, мы можем сказать, что все, что мы хотим сделать — это усилить целостность своей личности. Приемлемо ли это для каждого?

Вопрос: Что вы подразумеваете под целостностью или нецелостностью?

Ф: Эти термины уже здесь упоминались. Пожалуй­ста, не ответите ли вы на это? Что вы думаете о целост­ности и нецелостности?

А: Я заговорил об этом первым и я чувствую, что это — стремление к недостижимому. Никто никогда не достигнет этого. Это всегда — становление, рост. Но отно­сительно целостный человек — это тот, кто максимально осознает, из каких частей он состоит, принимает их и достигает интеграции — постоянно находится в процессе интеграции.

Ф: Идея целостной личности была впервые затро­нута Ницше, а после него — Фрейдом. Формулировка Фрей­да несколько иная. Он говорил, что определенные части личности вытесняются в бессознательное. Но, когда он говорил о бессознательном, он имел в виду, что не все наши возможности нам доступны. Его идея состоит в том, что между личностью и бессознательным есть барьер, недоступные возможности, и если мы снимем барьер, мы сможем снова быть полностью собой. Идея в основном верная, и любой вид психотерапии более или менее заин­тересован в обогащении личности, в освобождении того, что обычно называется подавленными и блокированными частями личности.

К,: Фритц, у меня появилась мысль, что «зрелый» по-испански — maduro, то есть «спелый». Я хотел сказать об этом.

Ф: Спасибо. Это — как раз то, с чем я так же хочу согласиться. Для любого растения, любого животного, созревание и спелость — идентичны. Вы не обнаружите ни одного животного, — кроме одомашненных животных, которых заразило человечество, — ни одно естественное животное и ни одно растение не живет в условиях, кото­рые препятствуют их росту. Таким образом, вопрос в том, как же мы мешаем своему развитию? Что мешает нашему созреванию? Слово «невроз» — очень плохое.

Я тоже его использую, но на самом деле следует называть это наруше­нием развития. Иными словами, прооблема неврозов все больше и больше перемещается из области медицины в область обучения. Я считаю, что подавляющее большин­ство так называемых «неврозов» возникают в результате нарушений развития. Фрейд предполагал, что «зрелость» — это состояние, из которого уже некуда развиваться, можно только регрессировать. Вот в чем вопрос: что препятству­ет процессу роста... или как вы тормозите процесс соб­ственного роста, как вы мешаете себе двигаться вперед?

Итак, давайте посмотрим на зрелость еще раз. Вот моя формулировка: зрелость — это переход от опоры на окружающих к опоре на самого себя. Посмотрите на неродив­шегося еще ребенка. Он получает всю необходимую под­держку от матери — кислород, пищу, тепло, — все. Как только он рождается, он должен сам сделать вдох. Мы часто встречаемся с симптомом, который играет в геш-тальт-терапии ведущую роль. Мы сталкивается с тупиком. Пожалуйста, запишите это слово. Тупик — это критическая точка в терапии, критическая точка в росте. Русские назы­вают чу пик «больным местом», с которым сами русские так и не сумели управиться и с которым сумели управиться другие виды терапии. Тупик — это такая ситуация, когда поддержка уже не поступает ни снаружи, ни изнутри, а подлинная самоподдержка еще не появилась. Ребенок не может дышать сам. Он уже не получает кислород через плаценту. Нельзя сказать, что ребенок оказался перед выбором, потому что тут не до размышлений о том, что делать, ребенок может либо умереть, либо научиться ды­шать. Тут может прийти небольшая поддержка снаружи — его ударят или подадут кислород. «Голубые дети» — это прототипы тупика, с которым мы сталкиваемся в каждом неврозе.

Потом ребенок начинает расти. О нем заботятся. Через некоторое время он учится понемногу общаться: сначала кричит, потом учится говорить, ползать, ходить, и так, шаг за тагом, он мобилизует все больше и больше возможностей, внутренних ресурсов. Он открывает, — или учится, — как использовать свои мышцы, чувства, ум, и так далее. Таким образом, на основании

этого я могу сказать, что процесс созревания — это переход от опоры на среду к опоре на самого себя, а цель терапии — помочь сделать так, что бы клиент не зависил от других, цель — позволить клиенту с самого начала обнаружить, что он может делать многое, много больше, чем он думал.

Средний человек в наше время, верите или нет, использует только от 5 до 15 процентов своих возможно­стей. Человек, которому доступны 25 процентов, уже счи­тается гением. Таким образом, от 85 до 95 процентов на­ших возможностей — потеряны, неиспользуются, мы не можем ими распоряжаться. Звучит трагично, не так ли? И причина проста — мы живем в стереотипах. Мы живем паттернами. Мы снова и снова играем одни и те же роли. Таким образом, если вы обнаружите, как вы препятствуете

собственному росту, как вы блокируете свои возможности, тогда вы сможете устранить помеху, — сделать жизнь бога­че, мобилизовать скрытые ресурсы. У нас есть очень стран­ная склонность и она-то и блокирует наши возможности; мы живем, просматривая заново каждую секунду.

У людей, которые постоянно репетируют, все рав­но возникают проблемы. И это происходит оттого, что мы не предсказуемы. Роль хорошего гражданина требует, что бы он был предсказуем, потому что мы стремимся к безопасности, мы не хотим рисковать, мы боимся стоять на собственных ногах, боимся думать собственной голо­вой, -это просто чудовищный страх. Итак, что мы делаем? Мы приспога&шваемся, и для большинства видов терапии высшая цель — это приспособление к обществу. Если ты не приспособлен, ты либо преступник, либо психопат, либо сумасшедший, либо битник, либо что-нибудь и того хуже. В любом случае, ты нежелателен и будешь изгнан за пре­делы общества.

Большинство терапевтических методов пытаются приспособить человека к обществу. Это, может быть, было не так уж и плохо в прошлом, когда общество было отно­сительно стабильным, но теперь, когда все время происхо­дят изменения, становится вес труднее и труднее приспо­собиться к обществу. К тому же, все больше и больше людей не хотят приспосабливаться к обществу — они дума­ют, что это мерзкое общество, или еще что-

нибудь. Я делаю вывод, что основная личность в наше время — это невротическая личность. Это — моя предвзятая идея, пото­му что я полагаю, что мы живем в ненормальном обще­стве, где есть лишь один выбор: либо участвовать в этом коллективном психозе, либо — рискнуть и выздороветь или быть распятым.

Если вы центрированы на самом себе, тогда вы больше не приспосабливаетесь и все, что происходит, превращается для вас в представление и вы ассимилируе­те, вы понимаете, вы связаны с тем, что происходит. В этом случае очень важен симптом тревоги, потому что большинство социальных изменений вызывают тревогу.

Психиатры очень боятся тревоги. Я — нет. Я считаю, что тревога — это напряжение между сейчас и потом. Когда вы оставляете надежное сейчас и начинаете беспокоиться о будущем, вы испытываете тревогу. И если будущее требует от вас действий, тогда тревога — это страх сцены. Вы полны катастрофических ожиданий, ждете, что произой­дет нечто ужасное или вы полны анастрофических ожида­ний и ждете чего-то прекрасного. И мы заполняем эту пропасть между сейчас и потом — заполняем ее страхова­нием, планированием, постоянной работой и так далее. Другими словами, мы не хотим видеть плодородную без­дну, возможность будущего — если мы заполним эту бездну, у нас не будет будущего, будет лишь однообразие.

Но как же можно сохранить однообразие в этом быстро меняющемся мире? Таким образом, разумеется, любой, кто хочет поддерживать статус кво, все сильнее паникует и боится. Обычно тревога не так глубоко экзис­тенциальна. Она уже объединена с ролью, которую мы хотим играть, это страх сцены. «Получится ли у меня роль?», «Назовут ли меня хорошим мальчиком?», «Получу ли я аплодисменты или тухлые яйца?». Таким образом, это

— не экзистенциальный выбор, это выбор неудобств. Но если вы поймете, что это — неудобство, что это — не ката­строфа, а только неприятность, — тогда вы приблизитесь к себе, начнете пробуждаться.

А теперь мы подошли к основному конфликт)': каждая личность, каждое растение, каждое животное, име­ет только одну

врожденную цель — реализовать себя. Роза

— это роза — это роза. Роза не намеревается реализовать себя, как кенгуру. У слона нет намерений реализовать себя, как птицу. В природе, — кроме человечества, — конститу­ция и здоровье, рост возможностей, — это единое нечто. Тоже относится и к мульти-организму, или обще­ству, которое состоит из многих людей. Государство, обще­ство, состоит из многих тысяч клеток, которые должны контролироваться либо снаружи, либо изнутри, и каждое общество стремится реализовать себя, как то или иное специфическое общество. Русское общество реализует себя по-своему, американское общество, немецкое общество, племена Конго, — они все реализуют себя, они меняются. И в истории есть неизменный закон — каждое общество, которое чрезмерно растянулось и потеряло способность к выживанию, исчезает. Культуры приходят и уходят. И как только общество идет против вселенной, когда общество преступает законы природы, оно тоже теряет способность к выживанию. То есть, как только мы оставляем природ­ную основу — вселенную и ее законы, — и теряем с ней связь (как личность или как общество), тогда мы теряем наш raison d'etre. Мы больше не можем существовать.

Ну и к чему же мы пришли? С одной стороны мы — личности, которые хотят реализоваться; кроме того, мы живем в обществе, в нашем случае — в прогрессивной Америке. Общество и требования этого общества могут отличаться от требований личности. Это основное столк­новение. Это конкретное общество представлено в нашем развитии нашими родителями, учителями и так далее. Вместо того, чтобы облегчить развитие подлинного роста, они часто вмешиваются в естественное развитие.

Они применяют два инструмента, чтобы фальси­фицировать наше существование. Один инструмент — это палка, которая встречается в терапии, под именем катаст­рофического ожидания. Вот что такое катастрофическое ожидание: «Если я рискну, меня больше не будут любить. Я буду одинок. Я умру.» Это и есть палка. Кроме этого, еще есть гипноз. Сейчас я гипнотизирую вас. Я гипнотизирую вас, что бы вы поверили в то, что я говорю. Я не даю вам возможности усвоить, ассимилировать, попробовать то,

что я говорю. По моему голосу заметно, что я стараюсь очаро­вать вас, влить мою «мудрость» в ваши внутренности, что­бы вы все либо ассимилировали это, либо выбросили, либо ввели в свой компьютер и сказали; «Это — интересная концепция». Вам прекрасно известно, что от студентов требуется лишь наблевать на экзаменационный лист. Вы проглатываете всю информацию, потом блюете, и вы сно­ва свободны, и теперь у вас есть диплом. Однако, нужно отметить, что иногда вам удается что-то выучить, обнаружить что-то ценное, получить некоторый опыт от своих учителей или друзей, но основной мертвый груз информа­ции нелегко ассимилировать.

Теперь давайте вернемся к процессу созревания. Процесс роста предоставляет две возможности. Либо ребе­нок растет и учится преодолевать фрустрацию, либо он испорчен. Его могут испортить родители, которые отвеча­ют на все вопросы, верно или неверно. Он может быть испорчен настолько, что получает все, чего ни пожелает, потому что «у ребенка должно быть вес, ведь у папы ни­когда ничего не было», или потому, что родители не зна­ют, как фрустрировать ребенка — не знают, как использо­вать фрустрацию. Вы, вероятно, будете удивлены тем, что я использую слово фрустрация столь позитивно. Без фру­страции нет потребности, нет причины мобилизовать ре­сурсы и понять, что вы способны сделать что-то с собой. Чтобы не быть фрустрированным (ведь это весьма болез­ненно!), ребенок учится манипулировать средой.

Каждый раз, когда взрослый мир удерживает ре­бенка от развития, ребенок оказывается испорчен, потому что ему не дают достаточной фрустрации, и он заходит в тупик. Таким образом, вместо того, чтобы использовать свой потенциал для роста, он теперь использует свой потенциал для того, чтобы контролировать взрослых, для того, чтобы контролировать мир. Вместо того, что бы мобилизовать свои собственные ресурсы, он становится зависимым. Он обращает свою энергию на манипуляцию средой, чтобы получить поддержку. Он контролирует взрос­лых, начинает манипулировать ими, видит их слабые мес­та. Как только ребенок начинает манипулировать, у него появляется характер. Чем более

сильный характер у чело­века, тем меньше у него потенциал. Это звучит парадок­сально, но человек с характером — это человек, который предсказуем, у которого есть лишь ограниченное число ответов, или, как сказал Томас Эллиот в «The Cocktail Party» — «Ты — всего лишь набор устаревших ответов».

Какие же черты характера развивает ребенок? Как он контролирует мир? Как он манипулирует своей средой? Он требует направляющей поддержки. «Что мне делать?» «Мама, я не знаю, что мне делать.» Он играет роль плак­сы, если не получает того, что хочет. Например, вот ма­ленькая девочка — четырех лет. Она каждый раз устраива­ет мне одно и то же представление. Она всегда плачет, когда я смотрю на нее. Поэтому сегодня я очень старался не смотреть па нее, — и она перестала плакать, а потом начала смотреть на меня. Только три года, а она уже такая хорошая актриса. Она уже знает, как издеваться над своей мамой. Или ребенок начинает льстить другим людям, так, чтобы им стало приятно и они дали бы ему что-нибудь взамен. Самое плохое — это «хороший мальчик». В хоро­шем мальчике всегда сидит злобный ребенок. На поверх­ности он соглашается и подкупает взрослых. Или он игра­ет тупого и требует интеллектуальной поддержки, напри­мер, задает вопросы, которые являются типичным симпто­мом глупости. Как однажды сказал Альберт Энштейн: «Две вещи никогда не кончается: вселенная и человеческая глупость». Но более широко распространена не настоящая глупость, а игра в дурачка, — он закрывает уши, не слышит и не видит. Не менее важно играть беспомощного. «Я не могу себе помочь. Бедный я. Ты должен мне помочь. Ты такой мудрый, у тебя столько сил, я уверен, ты можешь мне помочь.» Каждый раз, когда вы играете беспомощно­го, вы создаете зависимость, вы играете в зависимость. Другими словами, мы делаем себя рабами. Особенно если это зависимость от самоуважения. Если вы нуждаетесь в одобрении, похвале, обратной связи от каждого, тогда вы каждого делаете своим судьей.

Если вы не любите, а проецируете любовь, тогда вы хотите бытъ любимым, вы делаете все, чтобы сделать себя

привлекательным. Если вы не владеете собой, вы всегда становитесь мишенью, вы становитесь зависимы. Какую чудовищную зависимость вы создаете, когда хотите, чтобы вас любили! Человек не является вещью, и все же неожиданно вы выставляете себя на показ и хотите произ­вести хорошее впечатление на людей, хотите, чтобы они любили вас. Это всегда образ, вы хотите играть, изображать, что вас полюбили. Если вы чувствуете себя комфор­тно, вы не любите и не ненавидите, вы просто живете. Я должен признаться, любовь для многих людей рискованна, особенно в Соединенных Штатах. Многие люди любят, как присоски, Они хотят заставить людей любить их так, что­бы они их могли использовать.

Если ны посмотрите на свое существование, вы поймете, что удовлетворение чисто биологических вещей, — голода, секса, необходимости выжить, потребности в жилище, дыхания, — играют лишь второстепенную роль в наших занятиях, особенно в такой стране, как эта, где мы так избалованы. Мы не знаем, что такое быть голодным, и каждый, кто хочет заниматься сексом, может заниматься этим сколько угодно, каждый, кто хочет дышать, может дышать, — воздух не облагается налогом. Чтобы отдохнуть, мы играем в игры. Мы играем в игры свободно, абсолютно открыто, и в гораздо большей степени — приватно. Раз­мышляя, мы, как правило, ведем с другими воображаемый диалог. Мы планируем роли, в которые собираемся играть. Мы организовываем, вместо того, чтобы делать то, что мы хотим.

Это может звучать несколько необычно — то, что я десистематизирую мышление, делая его частью играния роли. Иногда в процессе беседы мы общаемся, но обычно мы гипнотизируем. Мы гипнотизируем друг друга, мы гип­нотизируем себя, мы убеждаеи себя, что мы нравы. Мы играем «Мэфисон Авеню», чтобы убедить себя и других людей в своей ценности. И это забирает так много нашей анергии, что иногда, когда вы не уверены в роли, которую играете, вы не отважитесь сказать ни единого слова, ни единого предложения без предварительной репетиции. Если вы не уверены в роли, которую собираетесь играть и вас вытаскивают из вашего внутреннего состояния в

обще­ство, тогда, как любой хороший актер, вы испытываете страх. Ваше возбуждение возрастает, вы хотите играть роль, но не полностью отваживаетесь, поэтому вы поворачивае­тесь назад и нарушаете дыхание так, что сердце начинает качать больше крови, потому что повышенный метаболизм должен быть удовлетворен. И когда вы уже в состоянии играть роль, в ваше представление вплетается возбужде­ние. В противном случае оно будет ригидным и мертвым.

Это репетиция деятельности, которая потом ста­нет привычной; одно