Глава 1 навстречу неизвестному. 3 page

Внезапно мы почувствовали, что сильно проголодались. Пища у нас закончилась, и нам пришлось искать ресторанчик, для того чтобы поесть по-китайски. Мы зашли в какую-то забегаловку, яркая вывеска на которой гласила, что в ней без промедления подают самую лучшую еду в Чунцине. Мы вошли и сели за столики. Одетая в голубое фигура подошла к нам и спросила, чего нам угодно отведать.

— Есть ли у вас тсампа? — спросил я.

— Тсампа?! — растерялся официант. — О нет, это, должно быть, одно из тех модных западных блюд. У нас такого нет.

— Что же тогда у вас есть? — снова спросил я.

— Рис, лапша, плавники акулы, яйца.

— Прекрасно, — ответил я, — давайте нам рисовые пирожки, лапшу, плавники акулы и бамбуковые побеги. И побыстрее, если можно.

Он поспешно ушел и через несколько мгновений вернулся, неся с собой все, что мы заказали. Все вокруг нас ели, и мы пришли в ужас от того, как в этом ресторанчике шумно и неуютно. В тибетских монастырях соблюдалось незыблемое правило, согласно которому во время приема пиши нельзя разговаривать. Это мотивировалось тем, что подобное поведение является проявлением неуважения по отношению к пище, и пища может за это отомстить сильными болями в теле. Во время еды в монастыре один из монахов всегда читал вслух Писания, а все остальные должны были внимательно слушать его. Здесь же все разговаривали, и при этом разговоры были далеко не серьезными. Нас это поразило и вызвало отвращение. Мы ели, не отрывая глаз от тарелок, как предписывал нам устав монастыря. Прислушавшись, я заметил, что присутствующие разговаривали вполголоса и о весьма важных вещах: о вторжении японцев на территорию Китая и о тех бесчинствах, которые они при этом творили. Тогда я еще не знал точно, что происходит в этой стране.

Как бы то ни было, нас не поразила ни еда в этом городе, ни сам этот город. Правда, одним этот прием пищи мне все же запомнился: впервые в жизни я должен был платить за еду. Подкрепившись, мы вышли на улицу и направились во двор одного из муниципальных зданий с тем, чтобы посидеть там и поговорить. Мы расседлали лошадей и отпустили их немного попастись и отдохнуть, в чем они сильно нуждались, потому что на следующий день мои спутники должны были отправиться в обратный путь в Тибет. И вот теперь на манер туристов, которые объезжают весь мир и возвращаются домой, они гадали, что бы такого привезти своим друзьям в Лхасе. Я тоже призадумался над тем, что передать ламе Мингьяру Дондупу.

Мы поговорили некоторое время о подарках и сувенирах, а затем единодушно решили еще раз пройтись по городу и кое-что купить в магазинах. Вскоре мы снова вернулись в тот небольшой сад, где паслись наши лошади, сели на траву и долго разговаривали.

Стемнело. Приблизилась ночь. Звезды едва можно было различить сквозь дымку, потому что к этому времени туман развеялся, и осталась одна лишь дымка. Снова мы поднялись на ноги и отправились на поиски пищи. На этот раз нам удалось найти трактир, в котором подавали блюда, приготовленные из морских продуктов. Эта еда была совсем непривычной для нас и нам не понравилась, однако мы насытились” и это было главное. Поужинав, мы вернулись на старое место. Казалось, лошади ждут нас, потому что они приветственно заржали, когда мы приблизились. Они выглядели хорошо отдохнувшими, и мы убедились в этом, когда оседлали их. Я никогда не был хорошим наездником и поэтому предпочитал уставшего коня отдохнувшему. Мы выехали на улицу и направились по дороге, ведущей в Киалинг.

Мы покинули Чунцин и двигались по дороге, проходившей по окрестным полям, туда, где собирались провести ночь, — в тот ламаистский монастырь, где я должен был поселиться на время учебы в колледже. За городом мы свернули вправо и поднялись по склону лесистого холма. Оказалось, что в монастыре исповедуют как раз ту разновидность тибетского буддизма, которая была мне особенно близка, и поэтому я почувствовал себя почти как дома, когда вошел в один из храмов во время богослужения. Дым от благовоний клубился облаками, и я затосковал по дому, когда услышал, как высокие голоса новичков вторят низким голосам старших монахов. Мои спутники, казалось, догадывались о моих чувствах, поэтому молчали, оставив меня наедине с собой. Некоторое время после службы я неподвижно оставался на своем месте. Я все думал и думал. Я припомнил тот день, когда впервые поселился в ламаистском монастыре после нескольких лет неурядиц и страданий. Теперь я тоже страдал, возможно, даже больше, чем тогда, потому что тогда был слишком молод, чтобы разбираться в жизни. Теперь же я знал уже немало и о жизни, и о смерти.

Через некоторое время пожилой настоятель медленно приблизился ко мне.

— Брат мой, — молвил он, — нехорошо так много думать о прошлом, когда все будущее ждет нас впереди. Одно богослужение кончилось, брат, и скоро начнется другое. Отправляйся-ка спать, ведь завтра нас ждут новые дела.

Не говоря ни слова, я поднялся на ноги и проследовал за ним туда, где должен был отныне спать. Мои спутники уже отошли ко сну. Я прошел мимо их неподвижных фигур, завернутых в одеяла. Спят ли они? Возможно. Хотя кто знает? Возможно они мечтают о том, как будут долго возвращаться домой и увидят в конце концов родную Лхасу, Я тоже завернулся в одеяло и улегся, Тени от луны вытянулись и, когда я засыпал, стали невообразимо длинными.

Я проснулся оттого, что в храме пела труба и били в гонг. Пришло время подниматься и снова отправляться на богослужение. Служба в храме всегда осуществляет до завтрака, но я чувствовал, что голоден. Однако после нее, когда еда уже стояла передо мной, я потерял аппетит. Съел я мало, даже очень мало, потому что менядонимала тоска по дому. Мои спутники ели хорошо, с аппетитом, и не удивительно — ведь они должны были набираться сил перед тем, как отправиться сегодня в обратный путь. После завтрака мы немного прошлись по окрестностям. Во время прогулки мы практически ни о чем не разговаривали. Казалось, нам не о чем особо говорить. В конце концов я сказал:

— Передайте это письмо и этот подарок моему наставнику, ламе Мингьяру Дондупу. Передайте ему, что я буду писать ему как можно чаще. Расскажите ему о том, как я скучаю по нему и его наставлениям, ведь вы убедились в этом сами.

Затем я покопался немного в своих внутренних карманах и продолжил:

— А это, — сказал я, доставая пакет, — предназначается Величайшему. Отдайте это моему Наставнику, а он уж передаст Далай-Ламе.

Они взяли у меня пакет, и я отвернулся в сторону, потому что меня одолели эмоции. Я не хотел, чтобы другие видели их у меня, чтобы они знали, что я, главный лама группы, подвержен таким чувствам. К счастью, они ничего не заметили, потому что тоже были взволнованы. Ведь за это время между нами завязалась искренняя дружба, невзирая на все различия в нашем статусе, что в Тибете значит немало. Им было грустно проедаться со мной, ибо не хотелось оставлять меня одного в этом чужом нам всем мире, который они в глубине души ненавидели, возвращаясь в любимую Лхасу.

Некоторое время мы прогуливались между деревьями, рассматривая цветы на полянах, слушая голоса птиц, поющих на ветвях деревьев, и глядя на сверкающие облака среди небесной лазури. А затем пришло время расставания. Мы вместе вернулись в старый китайский ламаистский монастырь, утопающий в зелени деревьев на холме, который возвышался над Чунцином и рекой. Нам нечего было сказать друг другу, когда наше совместное пребывание подошло к концу. Мы чувствовали грусть и неловкость, направляясь в конюшню, где мои спутники неспешно оседлали лошадей. Они вывели за уздечку и мою лошадь, моего верного друга в пути, которая теперь — счастливое существо! — отправлялась обратно в Лхасу.

Мы обменялись еще несколькими словами, а затем они сели верхом на своих лошадей и двинулись в сторону Тибета, оставив меня стоять и смотреть им вслед. Они становились все меньше и меньше, пока не скрылись из виду за поворотом дороги. Топот лошадиных копыт затих в тишине. Небольшое облачко пыли на далеком повороте дороги развеялось. Я стоял, вспоминая прошлое и с ужасом вглядываясь в будущее. Не знаю, сколько я простоял в безмолвном забытьи, пока приятный голос не прервал мои мрачные воспоминания.

— Достопочтенный лама, не забывайте, что в Китае живут люди, которые станут вашими друзьями. К вашим услугам, достопочтенный лама из Тибета, один из студентов медицинского колледжа в Чунцине.

Я медленно оглянулся и заметил рядом с собой приятного молодого монаха-китайца. Мне показалось, что он немножко волновался. Ведь он не знал, как я, настоятель и высокопоставленный лама, отнесусь к нему, простому китайскому монаху. Но я был рад с ним познакомиться. Оказалось, что это Хуанг, человек, который впоследствии дал мне повод гордиться нашей дружбой. Мы вскоре близко познакомились, и мне было очень приятно, что он также является студентом, который приступает к занятиям завтра, как и я. Ему тоже предстояло познакомиться с этими загадочными предметами — электричеством и магнетизмом. Оказалось, что он обучается по той же программе” что и я, и поэтому нам было суждено много работать вместе.

Мы повернулись и направились к монастырю. Когда мы проходили через монастырские ворота, к нам подошел еще один китайский монах.

— Нам нужно явиться в колледж, — сказал он, — для того, чтобы зарегистрироваться.

— О, я уже сделал это, — ответил я. — Я зарегистрировался еще вчера.

— Это так, достопочтенный лама, — сказал он. — Однако тогда вы записались не в список студентов, а в список братства, ведь в колледже мы все становимся братьями, подобно студентам американских университетов.

Вместе мы снова вышли на дорожку, ведущую от монастыря в сторону главного пути, который пролегает между Чунцином и Киалингом. Эта дорожка проходила через рощу, где росло много самых разнообразных цветов. В обществе этих молодых людей моего возраста поход в город не показался мне долгим и скучным. Вскоре мы уже снова были возле зданий, которым было суждено стать нашим дневным домом. Мы вошли внутрь. Молодой служащий в голубой ситцевой рубашке был очень рад нас видеть.

— О, я так рад, что вы пришли, — сказал он. — Здесь к нам приехал американский журналист, который знает китайский язык. Ему не терпится увидеть высокопоставленного ламу из Тибета.

Он провел нас по коридору на этот раз в другую комнату, в которой никто из нас еще не был. Это было помещение для приема гостей. В нем сидело множество молодых людей, разговаривавших с девушками, вид которых меня поразил. Тогда я еще очень мало знал о женщинах.

Высокий молодой мужчина сидел в низком кресле. Ему было, как мне показалось, лет около тридцати. Когда мы вошли, он поднялся и коснулся груди в области сердца, как принято на Востоке. Я, разумеется, ответил ему тем же. Нас представили ему, и он протянул нам руку. На этот раз я, конечно, был готов к такому повороту событий и пожал ему руку по всем правилам.

— Вижу, что вы тоже переходите на западные обычаи, которые нынче распространяются в Чунцине, — заметил он смеясь.

— Да, — ответил я, — я уже дошел до той стадии, когда сидят на совершенно неудобных стульях и пожимают друг другу руки.

Это был вполне приятный молодой человек, и я до сих пор помню его имя. Со временем ему суждено было погибнуть в Чунцине.

Мы вышли во двор, сели на низкой каменной стене и долго разговаривали. Я рассказывал ему о Тибете и наших обычаях. Я успел поведать ему многое о своей жизни в Тибете, а он мне — о своей жизни в Америке. Я спросил его, что он делает в Чунцине, ведь невозможно было предположить, чтобы столь разумный молодой человек жил в этом душном месте без каких-либо оснований. Он сказал, что готовит цикл статей для одного из американских журналов. Он спросил, разрешаю ли я, чтобы он упомянул меня в своих заметках, на что я ответил:

— Мне бы не хотелось, чтобы вы делали это, потому что я здесь выполняю определенную задачу. Я обучаюсь для того, чтобы в дальнейшем путешествовать на Западе. Поэтому мне хотелось бы сделать вначале что-то достойное внимания, и только потом стать известным вашим читателям. Когда у меня будет чем похвастать, — продолжал я, — я найду вас и дам интервью, которое вы сможете поместить в журнале.

Он был сообразительным молодым человеком и быстро меня понял. Вскоре мы уже чувствовали себя старыми друзьями. Он разговаривал по-китайски довольно прилично, и поэтому мы без труда объяснялись с ним. Он сопровождал нас некоторое время по пути обратно в монастырь.

— Мне бы очень хотелось когда-нибудь посетить храм в вашем монастыре и поприсутствовать на богослужении, если это разрешается, — сказал он. — Я не исповедую вашу религию, но отношусь к ней с почтением и хотел бы отдать дань уважения храму.

— Хорошо, — ответил я, — вы побываете в нашем храме и примете участие в богослужении. Вы будете нашим желанным гостем, это я вам обещаю.

После этого мы простились, потому что нам предстояло еще многое сделать, чтобы быть готовыми к завтрашнему первому дню учебы. Подумать только, завтра первый день, когда меня назовут студентом, — как будто я не учился всю свою жизнь! Вернувшись в монастырь, я пересмотрел все свои вещи. Оказалось, что кое-какие из них испачкались в путешествии и нуждались в стирке. В соответствии с обычаем, во время учебы в колледже мы должны были одеваться, питаться и покупать себе личные вещи за свой счет. Кроме того, мы не имели права нанимать себе прислугу для выполнения грязной работы. Впоследствии я перешел на голубую одежду китайских студентов, потому что моя тибетская слишком сильно привлекала к себе внимание. Я не хотел постоянно быть в центре внимания, предпочитая учиться в спокойной обстановке.

Помимо таких бытовых мелочей, как стирка одежды, мы должны были посещать богослужения, и я, как ведущий лама, обязан был принимать участие в этих службах. Таким образом, днем я был студентом, ко, возвращаясь к вечеру в монастырь, я становился высокопоставленным священником, который должен выполнять определенные функции в соответствии со своим званием. Так подошел к концу день, который, как мне казалось, никогда не закончится, ведь я впервые в своей жизни оказался оторванным от своих близких и знакомых.

Утро в первый день занятий было теплым и солнечным. Мы с Хуангом вышли на дорогу, ведущую в город — путь к новой жизни в качестве студентов медицинского колледжа. Вскоре мы преодолели расстояние, отделявшее нас от города, и вошли во двор колледжа, где несколько сотен студентов ходили взад-вперед и время от времени поглядывали на доску объявлений. Мы тоже подошли к ней и внимательно прочли списки студентов. Наши имена оказались рядом, а это означало, что долгое время мы будем учиться вместе. Мы прошли через толпу студентов, читающих списки, и направились к той аудитории, где согласно расписанию у нас должны были проводиться занятия. Там мы сели, всему удивляясь — или, может быть, только я один удивлялся — мебели и всем тем хитроумным приспособлениям, которые нас окружали. Затем после, как нам показалось, целой вечности, в аудиторию пришли небольшими группами и заняли свои места остальные студенты. В конце концов зазвучал гонг, и в класс вошел китаец-преподаватель.

— Доброе утро, — сказал он.

Мы все вместе встали, потому что правила поведения предписывали таким образом выражать почтение преподавателю.

— Доброе утро, — ответили мы ему.

Преподаватель сказал, что даст нам небольшую контрольную работу для того, чтобы выяснить, что мы знаем, а чего не знаем. Поэтому он попросил не падать духом тех из нас, чьи познания окажутся неудовлетворительными. Он заявил, что не сможет обучать нас до тех пор, пока не выяснит точно, что каждый из нас уже знает.

Вопросы были очень разнообразными. Они затрагивали широкий круг предметов. Это был большой набор требований продемонстрировать осведомленность во всех областях китайских наук: арифметике, физике, анатомии, многих аспектах медицины, хирургии, а также других дисциплинах, которые должен был знать каждый, желающий глубоко изучать медицину. Преподаватель попросил нас не писать, что мы не знакомы с тем или иным предметом, если мы не можем ясно ответить на соответствующий вопрос. Мы должны были по мере возможности очертить круг своих представлений об этом предмете с тем, чтобы он понял, где заканчиваются наши знания.

Затем преподаватель позвонил в колокольчик. Дверь открылась, и в аудиторию вошли два ассистента с кипами книг в руках. Они прошли между рядами и раздали книги, оказавшиеся на самом деле не книгами, а сшитыми вместе листами бумаги, на которых были написаны всевозможные вопросы и оставлены пустые строки для того, чтобы вписывать в них ответы. Затем пришел еще один ассистент и раздал всем карандаши. Нам предстояло пользоваться именно карандашами, а не перьями. Затем мы стали вчитываться в вопросы один за другим и отвечать на них по мере возможностей. Мы могли — или по крайней мере я мог — убедиться в том, что, судя по ауре лектора, он обладал глубокими знаниями и действительно хотел учить нас.

Дело в том, что мой наставник лама Мингьяр Дондуп, дал мне довольно разностороннее образование. По результатам контрольной работы, о которых нам сообщили через два дня, стало ясно, что я во многих отношениях лучше, чем мои однокурсники, разбираюсь во многих предметах, однако не обладаю никакими познаниями в области электричества и магнетизма.

Через две недели после контрольной работы мы провели занятие в лаборатории, где нам показывали опыты, целью которых было продемонстрировать суть этих наук тем, кто, подобно мне, не имел представления о смысле этих двух трудно произносимых слов. Лектор предварительно рассказал нам кое-что об электричестве.

— Теперь я продемонстрирую вам на опыте, как действует электричество, — сказал он затем. — Это будет вполне безобидный опыт.

Он дал мне в руки два провода и сказал:

— Не подержите ли вы эти проводки, пока я не велю вам их отпустить? Только держите крепко.

Мне показалось, что он хочет, чтобы я помог ему в каком-то опыте (только потом я понял, чего он на самом деле хотел!), и поэтому я взял из его рук проводки. И все же его аура говорила о том, что он замышляет что-то нехорошее. Я подумал, что, должно быть, неправильно понял его намерения, потому что во всех отношениях он казался мне хорошим человеком. Он обернулся и подошел к своему демонстрационному столу. Затем он щелкнул переключателем. Я увидел свет, исходящий из проводов, и ауру лектора, которая свидетельствовала о его сильном удивлении. Казалось, что он необычайно изумлен.

— Крепче сожмите пальцы, — сказал он. Я сдавил проводки еще сильнее. Лектор посмотрел на меня, а затем протер глаза. Он был поражен. Это теперь было ясно каждому, кто мог видеть ауру. Было очевидно, что этот человек уже давно так сильно не удивлялся. Другие студенты тоже наблюдали за всем происходящим, разинув рты от удивления. Они не могли понять, что это все значит. Они так и не поняли, что должно было со мной случиться. Вернув переключатель в обратное положение, лектор поспешно подошел ко мне и взял из моих рук проводки.

— Должно быть, где-то что-то не сработало, — сказал он. — Или обрыв в цепи.

Он взял в руки проводки и вернулся к столу. Один из них был у него в левой руке, а другой — в правой. Продолжая держать их, он протянул руку и слова щелкнул переключателем.

— 0-о-о! — завопил он. — Выключите! Меня убьет! При этом его тело стало трястись и корчиться, будто одновременно все мышцы оказались парализованными. Некоторое время он продолжал визжать и что-то выкрикивать, а его аура при этом сияла, как солнце. Как интересно, думал я, никогда не видел у людей таких красивых аур!

На продолжающиеся крики лектора прибежали люди. Одна мужчина с ходу оценил ситуацию, бросился к столу и что-то на нем переключил. Несчастный лектор упал на пол. Его продолжало трясти, а на лице у него выступил пот. На него было жалко смотреть. Вдобавок ко всему, его лицо стало бледно-зеленым. Наконец ему удалось встать, держась за край стола.

— Это вы во всем виноваты, — обратился он ко мне.

— Я? Но ведь я же ничего не делал. Вы сказали мне держать проводки, и я держал их. А затем вы решили забрать их у меня и чуть было не умерли, — ответил я.

— Непостижимо, непостижимо, — бормотал он.

— Что непостижимо? — спросил я. — Я просто держал их так, как вы мне сказали. Чего же вы не можете понять?

Он взглянул на меня.

— Разве вы ничего не чувствовали? Разве проводки не щипали вам пальцы?

— Что ж, — ответил я. — Я действительно ощутил в них приятное тепло, но больше ничего не было. А что я должен был почувствовать?

Другой лектор, тот, который спас первого, сказал:— Может, попробуете еще раз?

— Конечно, попробую столько раз, сколько вам будет нужно, — ответил я.

Он снова дал мне в руки проводки.

— Внимание, я включаю. Говорите, что вы чувствуете, — попросил он, щелкая переключателем.

— Напоминает приятное тепло. В этом тепле нет совсем ничего страшного. Мне кажется, что я поднес руки близко к огню.

— Сожмите сильнее, — сказал лектор. Я так и сделал. Я сжимал проводки так сильно, что мышцы моих рук напряглись. Лекторы переглянулись, а затем выключили ток. Затем один из них взял у меня проводки, обернул их тканью и легонько прижал пальцами.

— Включай, — сказал он другому. Другой включил, и человек, который держал замотанные в ткань проводки, тут же выпустил их из рук.

— Да, напряжение есть, — сказал он.

Падая, концы проводков освободились от ткани и соприкоснулись. Произошла яркая вспышка света, и с концов проводов посыпались искры.

— Доигрался, — сказал один из лекторов. — Выбило пробки. — И он направился куда-то, должно быть, что-то ремонтировать.

Устранив неисправность, они начали читать нам лекцию по электричеству. Они сказали, что собирались подвергнуть меня удару электрического тока напряжением двести пятьдесят вольт для того, чтобы продемонстрировать возможности электричества. Оказалось, что у меня необычайно сухая кожа, и поэтому двести пятьдесят вольт ничуть не подействовали на меня. Я мог взять в руки оголенные провода и не пострадать от того, что они были подключены к источнику напряжения. А бедняга-лектор оказался совсем другим человеком — он был очень чувствителен к электрическому току.

— В Америке, если человек совершает убийство, — сказали они в ходе лекции, — и если правосудие признает, что он виновен, этого человека казнят при помощи электричества. С этой целью его привязывают к креслу, а затем подводят к его телу электрический ток, который убивает его.

Это очень интересно, думал я. Мне было любопытно, что они сделали бы со мной, однако садиться на настоящий электрический стул мне совсем не хотелось.

ГЛАВА 3 ДНИ УЧЁБЫ

Густой серый туман спустился на Чунцин. Он окутал дама, реку и мачты кораблей в гавани, он превратил витрины магазинов в расплывчатые, сияющие бледным оранжево-желтым светом очертания. Вокруг было необычайно тихо, и мне подумалось, что туман, похоже, делает Чунцин более привлекательным. Затем раздался шаркающий звук шагов какого-то сгорбленного старичка, который растаял в тумане еще быстрее, чем появился из него. И опять эта странная тишина, сквозь которую до нас лишь изредка доносились случайные приглушенные звуки. Создавалось впечатление, что туман смягчает все шумы, как толстое одеяло.

Был поздний вечер. В тот день мы с Хуангом закончили занятия и собирались пройтись по городу, чтобы подышать свежим воздухом, подальше от помещений, где мы занимались вскрытием мертвых тел. И вот на улице нас встретил этот туман. Я ощущал сильный голод, как, очевидно, и Хуанг. Сырость забиралась под одежду, нам стало холодно.

— Давай зайдем куда-нибудь перекусим, Лобсанг, — сказал Хуанг. — Я, кстати, знаю здесь неподалеку хорошее местечко.

— Давай, — ответил я. — Я всегда готов побывать в новом интересном месте. Что ты мне собираешься показать?

— Я хочу показать тебе, что здесь, в Чундине, мы живем не так плохо, как тебе кажется.

Он повернулся и повел меня за совой. Однако лучше будет сказать, что он стал наощупь продвигаться во тьме до тех пор, пока не перешел на другую сторону улицы, где можно было прочесть вывески на магазинах. Некоторое время мы шли вниз по улице, а затем вошли в ворота, которые удивительно напоминали вход в горную пещеру. Внутри туман, казалось, был еще гуще, чем снаружи. Посетители курили здесь, выпуская в воздух густые облака зловонного дыма. Едва ли не в первый раз я видел, как столько человек курят одновременно. Меня тошнило от этой новой обстановки: люди сидели здесь с тлеющими углями во рту, испуская носом клубы дыма. Мой удивленный взор остановился на одном из мужчин. Дым у него валил не только из носа, но и из ушей. Я указал на него Хуангу.

— А, это любимец здешнего общества, — ответил Хуанг. — Он глух как пень. У него нет барабанных перепонок, поэтому ничто не задерживает дыма, который может выходить не только через рот и нос, но и через уши. Он подходит к иностранцу и говорит: “Дай мне сигарету, и я покажу тебе что-то такое, чего ты не можешь делать ”. Таким образом ему удается постоянно курить за чужой счет. Но это не самое главное. Давай-ка я закажу еду. Меня здесь хорошо знают, поэтому мы получим самые лучшие места по самой низкой цене.

Меня это вполне устраивало. В течение последних дней я практически ничего не ел. Ведь в этом городе все казалось мне таким странным и чужим, включая еду. Хуанг сказал что-то одному из официантов, и тот сделал заметки в своем блокноте. Затем некоторое время мы сидели и разговаривали.

Еда была одной из моих проблем, потому что я не мог получить то, к чему привык. Мне приходилось есть, среди всего прочего, мясо животных и рыбу. Для меня, ламы из Тибета, это было совершенно невыносимо. Однако мои старшие друзья в монастыре Потала в Лхасе говорили мне, что мне придется привыкнуть к этой заморской пище. Они освободили меня от чувства вины, которое в противном случае постоянно преследовало бы меня. Ведь в Тибете священники не едят мяса — но мы находились в Китае и для того, чтобы выполнить свою миссию, мне приходилось есть любую здешнюю пищу. Здесь я не мог заказать себе то, что хотел. Поэтому мне приходилось покорно съедать те ужасные блюда, которые каждый раз мне подавали, и при этом притворяться, что они мне нравятся.

Подали наш ужин. На одной тарелке лежала половина черепахи, окруженная морскими ракушками. На другой же были тушеные лягушки среди капустных листьев. На вкус эти блюда оказались довольно приятными, но я бы предпочел свою тсампу. Поэтому, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, я хорошенько заел лягушек лапшой и рисом. Мы пили чай. Единственным, к чему я не прикасался в Китае, невзирая на многочисленные предложения, были спиртные напитки. Никогда, никогда и еще раз никогда. Согласно нашим поверьям, нет ничего хуже этих опьяняющих напитков, нет ничего хуже опьянения. В Тибете считают, что напиваться — тягчайший грех, потому что, когда человек находится в состоянии опьянения, астральное тело — духовная составляющая человека — уходит из физического и оставляет его на растерзание паразитирующим сущностям. Дело в том, что жизнь возможна на многих уровнях, физическое тело — это лишь одно из проявлений нашей жизни, самое низшее ее проявление, и поэтому чем больше человек пьет, тем больше он повреждает себя на других уровнях существования. Общеизвестно, что пьющие временами видят красных слоников и другие существа, нетипичные для физического мира. Мы верим, что подобные существа являются проявлениями злых сил, которые пытаются воздействовать на физическое тело и вынудить его к дурному поведению. Ведь ни для кого не секрет, что выпивший человек “не совсем в своем уме”. Поэтому за все время пребывания в Китае я ни разу не прикоснулся к спиртному. Я ни разу даже не попробовал ни рисовой водки, ни настойки целебных трав на спирту.

Утка под соусом — это одно из самых вкусных блюд, но лишь для тех, кто любит мясо. Я же предпочитал бамбуковые побеги, которые как пища вообще неизвестны на Западе. Они больше всего напоминают один из выращиваемых в Европе сортов сельдерея. Английский сельдерей довольно сильно отличается от того, который я имею в виду.

Коль я заговорил о китайской кухне, будет не лишним отметить, что в Китае нет такого блюда, как чоп-сьюи. Это всего лишь общее название для китайской еды. Так называют еду вообще, любую китайскую еду.

Если кто-то пожелает отведать хорошие, подлинно китайские блюда, ему следует зайти в первоклассный китайский ресторан и заказать рагу из грибов и бамбуковых побегов. Кроме того, попробуйте рыбный суп или утку под соусом. В настоящем китайском ресторане вам не дадут ножа для того, чтобы разрезать утку. Официант подойдет к вам со специальным маленьким топориком и разрубит ее для вас на куски подходящего размера. Если вам она придется по вкусу, каждый кусочек будет завернут вместе с кусочком зеленого лука в сэндвич из пресного хлеба. Один такой сэндвич кладется в рот целиком. Еду, как правило, заканчивают листьями лотоса — или, если вы предпочитаете корни, корнями лотоса. Есть люди, которые предпочитают семя лотоса, однако что бы вы ни выбрали, вам обязательно нужно заказать побольше китайского чая.

Приблизительно так мы поели тогда с Хуангом в харчевне, в которой его так хорошо знали. Цены там оказались на удивление умеренными. Направляясь в конце концов к выходу, мы находились в блаженном состоянии сытых, отдохнувших и не истратившихся людей, и туман теперь был нам нипочем. Мы пошли по улице, которая выходила на дорогу в Киалинг и, пройдя некоторое время по этой дороге, свернули в сторону нашего храма. Когда мы пришли, как раз шло богослужение.