Так говорит Заратустра

Воробьи радости в пшенице боли.

Карл Любомирский

Я возлагаю огромную долю вины в победе массовой культуры, которая стала губителем искусства и истинной культуры, на просветителей восемнадцатого века и на прогрессистов девятнадцатого. Они были выдающимися умами, почти гениями – но своим творчеством убили в зародыше гениев грядущих поколений. Нет не сразу: вначале их учения должны были принести плоды. Сегодня эти плоды – налицо! Они заявили: все люди равны – и что бредовее – все одинаковы, все имеют право. Понимаете, равенство перед законом, это я еще туда-сюда могу признать: если человек не гений, то ему, видимо, лучше жить по распорядку коллектива. Но вот «одинаковость» - это ошибка, стоившая нашей цивилизации жизни. Именно просветители одарили нас «массовым потребителем: читателем, зрителем, слушателем». И вот пошла мода: ликвидация безграмотности, хождение в народ, организация народных театров. К чему это привело: все получилось. Вот только практика показала феноменальную штуку (это называется: что и требовалось доказать). Да, в СССР абсолютное большинство стало грамотным, во все библиотеки доставили поэтов и писателей (разрешенных, разумеется, но потом и это исправили). Более того: их стали читать! Более того: прочли! И что?! Да ничего: оказывается – не в коня корм! Им это ничего не дало. Ничего они не смогли понять. И как только у них появилась возможность самим заказывать музыку – они бросили искусство, которое в их глазах было лишь абракадаброй.

Поэтому теперь эти «образованные» плебеи читают (и требуют, заказывают – они же «потребитель») то, что они понимают. Дешевые детективы, дефективных юмористов, дешевые телесериалы и песенки под гармошку. Но мало этого: ведь им еще и уважение подавай, они хотят должности занимать, в столице жить, в солидные театры ходить. Вот и получилось, что они управляют, окают, гэкают, мимо нередко золотых толчков ходят и требуют видеть морды из ящика на театральной сцене - в постановке, доступной их интеллекту. Им дали в руки газеты, их как обезьян научили в дырку кидать бумажки с проголосованием – а они все равно делают это бестолково. Ну, не дано! Вот и получается трагифарс.

Как ученый я понимаю, что без эксперимента судить о предмете сложно, но иногда этот эксперимент слишком опасен. Ладно, это наши дурни – опаснее, что эта идиотская концепция одинаковости привела на наши улицы варваров: а они не желают цивилизовываться! Ведь мы же сами два века орем во все горло: вы – такие же, как и мы. Вот вам дороги, больницы, школы, оборудование. Вот вам телевизор: смотрите – вот как мы там у себя хорошо живем. И они поехали к нам «так» жить. Это же естественно! Это ясно было ежику. Они же не станут (и не смогут) у себя это создавать – ибо им такого не дано создать! А вот вселиться, захватить, разграбить, уничтожить – это им по силам. И это не они первые нас стали обзывать поработителями, которые надавали им все эти школы, больницы, дороги – нет! Это мы сами себя так назвали – и перевели все это на их языки. Просветили, так сказать. Потом сами перевезли – еще раз одарили. А после этого стали извиняться! Это же маразм – это даже не мазохизм. А Евросоюз опять принимает новых ненужных членов и миллиард долларов дарит Африке и строит какую-то гигантскую трубу для орошения. Запомните: каждый цент, каждый сантиметр коммуникации, каждый миллиграмм лекарства для них, каждый принятый (не)легальный эмигрант – это гвоздь в крышку гроба нашей цивилизации - наших стриженных газонов, концертов Баха, французских кондитерских, интеллектуальных кинофильмов и спокойных прогулок перед сном. Так что пора заказывать Шопена.

В чем главная интеллектуальная заслуга Фридриха Ницше, которую, к сожалению, не сделали исторической: он впервые полнокровно сформулировал простейшую мысль, которую, однако, до него никто высказать не решился. Эта мысль о, если можно так выразиться, неодинаковости – как внутри этнокультурной структуры, так и между этими культурами и между отдельными людьми. Он как бы избавился от векового комплекса – вот только другие им заморочены до сих пор. Итак, Ницше считал: «Нет несправедливости в неравных правах, несправедливость в притязании на «равные» права». Поэтому он ненавидел социалистов («сволочей»), которые наушничали рабочих мстить – и научили. Вся его замечательная с дискурсивной точки зрения многотомность – лишь расширенная аргументация упомянутых тезисов. Однако историки философии, обращая внимание на тысячи подробностей, так и не вычленили его исходной идеи. Когда-то я к ней пришел самостоятельно и во многом интуитивно, еще не прочти ни строчки Ницше – теперь же я всячески развиваю это направление и крайне негативно отношусь к бараньему упрямству окружающих.

…Обычно говорят – «все гениальное просто». Я бы сказал иначе – все гениальное – гениально. Так точнее. У того же Ницше есть, к примеру, еще одна блистательная мысль о том, что нет и не может быть ничего общего: ведь красивое – для ценителей красоты, для красивых, а нежное – для нежных, и этот список можно продолжать долго. Кажется, что может быть проще и понятней? Но для этого надо иметь гениальность, чтобы порвать путы привычных заблуждений, и, проанализировав множество примеров, открыть эту нехитрую истину. Откуда подобная ясность? Да он просто обладал даром отличать красивое от безобразного (помните у Уайльда: «но избранник тот, кто видит в прекрасном лишь одно – красоту»). Ницше сам писал стихи, музыку, которой был просто болен; тонко чувствовал танец. К слову сказать – хотите получить удовольствие: купите запись «Так говорил Заратустра» (музыкальная фантазия Рихарда Штрауса на известную книгу Ницше), где дирижирует Фриц Райнер (есть другие записи – но это, возможно, лучшая).

И не надо мне говорить, кто его любил и как использовал. И Христа, и Наполеона, и Гегеля, и Макиавелли, и Вагнера и других потомки прилаживали под свои интересы - великие в том не виновны. И на всякого вашего «любившего» фюрера я вспомню другого. Вон в письме Блока к матери от 1910 года черным по белому: «Читал Ницше, который мне очень близок». Ну, и что Блок плохого сделал? Максимум - недолго и не полностью ошибался в революции.

Однако ни Ницше, ни Блока, ни его маму, ни меня так никто упорно и не слышит, хотя публикуют и читают: дело в том, что грамотность еще не означает умения читать. Потому что пока гром не грянет – до человека опасность не дойдет. И Ницше пророчески об этом сказал: «Меня поймут после европейской войны». Но в 1914 она началась, потом были и другие войны – и ничего. В последние годы я публикуюсь на страницах самых элитных периодических изданий, а все равно, все как страусы голову в песок прячут – а ведь экспансия варваров уже началась, да и маскульт уже одержал победу. Вот уж точно – желая наказать, бог лишает разума (или вспомним название офорта Гойи: «Сон разума порождает чудовищ»).

Я прекрасно знаю, что нерадивая пресса и досужий читатель окрестит меня «ницшеанцем», списывая на это многие идеи. Нет, я почту за честь – но если бы под ницшеанством понимали то, чем реально Ницше обогатил философию, а не ту профанацию его мыслей, которую развили за сто лет. Людям навязали страшный образ Ницше (вы же не читали его биографии, как он мог, например, защищать лошадь, которую жестоко избивал хозяин), потом низвели до плоского варианта байки про сверхчеловека (и под эту марку подгоняют все, что не лень) – а им в их инертности все неважно.

Я могу сказать, что то нервное расстройство, которое постигло его в последние годы жизни, стало, с моей точки зрение, следствием того, что его сознание не выдержало его колоссального знания истины, столь не соответствующего реалиям жизни.

…А хотите, я вам назову имя философа, который открыл теорию, гораздо более жестокую и страшную для вас, чем все идеи Ницше? У него вполне безобидное имя - Аристотель. Дело в том, что он впервые сформулировал мысль о причинно-следственной связи. Это когда, к примеру, вы чего-то не то сделали или делаете, и непременно пожмете плоды этого. Вот наступили вы на горло своей песне: согласились жить по коллективным правилам – и лишитесь своей судьбы; вот предохраняться не будете – и на алименты залетите, пить будете – развалиной станете, в сериалах, молодежь, сниматься будете – вас выжмут и выкинут на помойку; варваров к себе подселите – житья не будет, современную попсу слушать станете – совсем дебилами сделаетесь и т.д.. И все это Аристотель.

/…/ А как раньше-то хорошо было (предположим, в России до революции): идешь по городу – так всякий тебе поклонится, всякий барину дверь откроет. И всякая прислуга наставления выслушивать будет: а сейчас попробуй поучать – все разбегутся. Или загородом: сидишь в беседке (под греческие развалины стилизованной), ешь землянику, пишешь либеральный трактат, а крестьяне мирно себе пасутся за озером; Дуняша (краснощекая батрацкая девка) чаю подает, Тишка (крепенький такой паренек из деревни) теплую ванную готовит, да и прислуживает, так сказать, по-всякому. Все на своем месте.

Пласидо Доминго

Кругом вставали волны-стены,

Спадали, вспенивались вновь,

Пред ним неслась белее пены

Его великая любовь.

Николай Гумилев

Это тот случай, когда я могу назвать вокалиста гениальным. Именно так, потому что есть феноменальные голоса, есть певцы, обладающие замечательное школой и техникой, но того, чего добился Пласидо, не смог сделать, наверное, никто из его коллег (и в этом ему не в последнюю очередь помогло то, что у него дирижерское мышление). По обширности и многоплановости репертуара (140 опер, оперетты, мюзиклы, неаполитанские, испанские, русские народные песни, романсы русских композиторов, испанская сарсуэла, мексиканские марьяччи, хиты эстрады двадцатого века, религиозные песни); по тому, сколько десятилетий он держит потрясающую форму, по тем артистическим качествам, столь редким для оперного певца – он непревзойден. И даже не так важно, что он больше всех открывал сезонов в Метрополитен опера, что получил огромное количество музыкальных наград мирового класса, стал руководителем двух театров и основал конкурс собственного имени. Я хочу так же сказать, что из известной всему современному миру троицы теноров, он, безусловно, первый. О его исключительном вокале я уже писал в разделе «О пении», теперь мне хочется сказать, что Доминго отличается еще и редкостными человеческими качествами. Он не жалеет себя в работе, он всегда помогает коллегам и молодым исполнителям. Как я уже говорил, я многому научился, слушая его записи (а это десятки дисков и кассет), и вот – в один из его гастрольных визитов в Москву, после выступления, меня с ним познакомили, причем, у меня была возможность без свидетелей задать ему несколько профессиональных вопросов, что я и сделал. Они касались именно его техники - тех приемов, которые он использует. Несколько волнуясь, я спросил и на закрытом звуке показал несколько нюансов, интересуясь, правильно ли я отгадал его методу. Мы говорили по-английски, он сначала переспросил, потом прислушался и с изумленным видом сказал: «Вы все понимаете верно, только пусть это знание пока останется с вами, вы на него имеете право».

Затакт

Обо всем уже успели написать, но, по счастью, кое о чем не успели подумать.

Станислав Ежи Лец

Это книга моих мемуаров, но вот в каком жанре она написана – вопрос будущего. Наверное, еще не все, что существует в этом мире, получило свое название, не все явления и объекты опознаны - особенно, если эти объекты имеют крылья. Скорее всего, так – это портрет, причем портрет с перспективой и в разных плоскостях. Это автопортрет, это отражения выбранных мною самим зеркал. Значит, жанр этой книги – зазеркалье.

Какова структура этого кристалла? Я бы хотел, чтобы это была симфония - концерт с одним дирижером и множеством оркестрантов.

Да, некоторые части могут показаться асимметричными, но в этом логика неравнозначности сути явлений. Кроме того, могу признаться, что настоящая публикация – есть как бы список, сокращенная версия более полной, которая, я надеюсь, увидит свет через несколько месяцев, и будет кратна более чем девятистам страницам.

Один сказал, что он поэт – и тем он интересен. Я не только поэт, поэтому, сегодня я еще менее интересен массовому потребителю, но есть процент и есть несколько судеб, которым я обязан сказать те слова, которые прозвучат в книге. Меня всегда поражало: почему один человек способен понимать и быть талантливым, а миллиард – нет. Этот парадокс, в числе других, станет объектом рассмотрениях различных глав-частей моей симфонии.

Для меня ценность этой книги состоит, прежде всего, в том, что я произвожу то, что ученые называют «чистым экспериментом». Причем – никто так рано мемуаров не писал: обычно это делают, когда половина событий забыта, а другую половину можно выдумать или исказить: действующие лица либо умерли, либо не опасны. Это же будет документ личный и документ эпохи.

Итак, все «нормальные» мемуары пишутся тогда, когда уже все пройдено, все свидетели умерли, можно врать что угодно, и даже говорить правду – и никто тебе за это не отомстит. Можно выдумывать, что ты сразу все понимал про того человека или про ту политику (сейчас очень модно ругать советский режим, в то время как сами эти хулители его же и создавали, а затем оберегали).

Я заранее знаю, что эта книга (как и предыдущая, и последующая) поссорит меня с энным количеством, так сказать, людей. Тем не менее, я осознанно ее публикую, потому что, во-первых, уверен в значимости того, о чем пишу, а, во-вторых, у меня всегда вызывали подозрение люди, которые ни с кем не ссорятся (лично я принципиально не ссорюсь только с теми, кто не при мне разливает пиво). И потом, надо же достойно подготовиться к юбилеям 1917 и 1937 годов: ведь, судя по происходящему в последние годы, «праздник» уже не за горами.

Кое-что из того, о чем я буду рассказывать, мне придется излагать в весьма жесткой стилистике: я ее не люблю, я весь соткан из другого материала – более мягкого, льющегося, даже воздушного, но есть темы, которые очевидным образом требуют иного.

Вначале, давайте разберемся, отчего складывается такое положение, когда человек в двадцать лет садится за стол и пишет десятки публицистических статей, книги - причем это не приносит ему ни значительных денег, а славу он мог бы заработать гораздо более легкими и быстрыми способами, которые во множестве нам предоставляет век победившей масскультуры? Мало этого, такие публикации только ссорят его с конкретными и массовыми окружающими, которые как раз и могли бы дать молодому человеку и деньги, и славу. Я мог бы сослаться на одно лишь природное свойство характера этого человека, но ответ будет долгим. И по этому поводу не лишним будет вспомнить такой афоризм: чем отличается гений от таланта? Тем, что талант видит цель и знает, как в нее попасть, а гений знает, как попасть в ту цель, которую никто не видит. А Бердяев вообще сказал, как отрезал: для таланта законы все же сохраняются, а вот для гения законов уже не существует.

Итак, даже, если я многих «оркестрантов» застану врасплох, я даю первый дирижерский взмах – для начала нашего концерта…

Не лгать!

Молодого человека заподозрили в искренности, а стало быть, в

безумии, и люди здравомыслящие его отвергли.

Эрик-Эмманюэль Шмитт. Секта эгоистов.

…Ложь начинают прививать ребенку в детстве – и в течение жизни она превращается в циклопическую фантасмагорию. Детей учат, что родственникам (или друзьям семьи) говорить, кто они, указывать на их завистливость, дурные поступки, манеры, жизненные промахи – нельзя: есть нормы хорошего тона, да и «кто к вам придет на помощь в трудную минуту»? Для меня, правда, трудные минуты – это не говорить о том, что вижу, но это очень индивидуально. Нельзя отшатнуться от вызванного домой электрика, от которого несет перегаром – потому что он наделает вам еще хуже, чем, если вы все же его харе улыбнетесь и нальете. С соседями надо быть вежливыми, кто бы они ни были, и что бы они ни устраивали (как то: заливали сверху, морили тараканов, устраивали ночные дебоши, сдавали квартиру бандитам и т.д.). Школьным учителям нельзя дерзить и говорить, что думаешь. Я, правда, не дерзил, но учителя постоянно жаловались маме, что у меня такая «умная ухмылочка», что лучше бы я ругался матом (ай, как педагогично!). В поликлинике, врачихе, которая вечно на обеде, которая вам … вовсе (вместо мата) не нужна (кроме бумажки с выпиской) надо не просто не отвечать адекватно ее поведению, но еще и конфеты с купюрами дарить! Кстати, дарить надо везде: учителям, электрику (наливать), за любую справку мелкому и крупному скоту-чиновнику и т.д. Далее. На уличную шпану презрительно не смотреть! На пьяных жителей соседней деревни на даче презрительно не глядеть! При устройстве на работу (я лично пока никуда не устраивался, но мне рассказывали знакомые) начальству улыбаться, а какое он дерьмо, жена его шлюха, а дети дебилы – говорить только в узком кругу столь же приличных людей.

Тут вспомню, кстати, весьма показательную мизансцену из жизни. Как раз под новый 2007 год, я был в телеэфире, и, переходя от политики к более «легкой» теме подарков, ведущий передачи меня и спрашивает: «Женя, а по каким критериям вы выбираете подарки начальнику?». Я говорю, что не знаю, потому что нет у меня начальника. Ведущий несколько возбужденно переспрашивает (ну, план же): «Ну, вот представим, что у вас есть начальник!». Я опять: «Ну, что я буду выдумывать – нет у меня начальника». И тут он, уже просто срываясь: «Есть у вас начальник!!!». Понимаете, товарищи, психология – вещь интереснейшая, с ней человек ничего поделать не может. Если судьба человека – это во многом расположение звезд, встречи, таланты – и так далее, то рок (злая сила) – это его психика. Тем более, когда она едина для больших масс людей.

Вернемся к перечислению того, чего «низя» - про правительство надо не сильно болтать, про президента – вообще надо помалкивать. Еще случай в тему: года два назад на передаче «Частная жизнь» (Владимира Молчанова) мне звонит редактор и на одной фразой предупреждает: «Евгений, вы можете рассказывать о чем угодно, даже о своей сексуальной жизни, но не говорите про Путина».

А помните, как надо опасаться, что-то сказать о декане, не отойдя на почтительное не к нему расстояние? Это все я говорю о бытовой сфере. А сколько заставляли врать в пионерских лагерях (благо, я не застал), сколько лгали ученые (особенно историки) по идеологической указке властей. Сколько сейчас написали законов, запрещающих называть негра негром (хотя все между собой их зовут еще хуже, да они и сами себя называют «черными»). Какие немыслимые табу накладывает семья и общество на интимные, сексуальные инстинкты? Сколько лжи между супругами, между детьми и родителями! Так что же мы хотим в итоге? Ничего, кроме изувеченного ложью дегенерата, общество принять в свои стройны ряды не может! А если кто-то благодаря силе воли и сложившимся обстоятельствам все же не уничтожен как личность – то его надо непременно сломать, чтобы другим неповадно было. И что меня бесит больше всего – так это то, что вот эти, казалось бы, банальные идеи всем известны, но от этого ничего не меняется из века в век. И не изменится.

Итак, про начальство нельзя, про низкий уровень публики, предположим, актеру говорить не следует, про церковь, про власть, про расы, про возраст дам нельзя; а можно только про отсутствующих, чтобы сохранить маску порядочности. В итоге мы живем в бочке лжи – а сверху ятаган. А я из нее выпрыгнул и даже ятаган перехватил, так что теперь вооружен.

Нет, обман сам по себе есть медаль с двумя сторонами. Всем понятно, что без обмана человечество давно загнулось бы (оно, правда, и так не больно хорошо себя чувствует). Другое дело - надо понимать, ради чего? Если это касается каких-то болезней, искреннего желания не уничижать человека в том, в чем он сам не виноват и т.д. Сюда можно было бы отнести и искусство (как самый громадный вымысел), но я считаю это категорически неправильным мнением: искусство не просто правда, оно есть истина в своем первозданном, божественном, детском, чистом виде. Когда-то Гете сказал фразу поразительную по своей глубине: «Величайший дар человеку от бога – возмущаться всем дурным». И мне хочется ее развить: если существует подобный благородный дар, то он автоматически подразумевает и то, что человек должен испытывать восторг перед всем прекрасным.

МГУ*

Не знаю, хорошо ли я воспитан, - я думаю вслух.

Станислав Ежи Лец

В университет я поступил в 1999 году. Еще философы заметили, что есть реальный предмет и есть представление о нем. Я могу свидетельствовать, что тот престиж, который аурой окутал МГУ, мало чего стоит. Впавшие в маразм старики и блатное поколение преподавателей помоложе, устаревшие учебники, полное отсутствие возможности выбирать те предметы, что тебе интересны (как это практикуется на Западе) и зубреж в ущерб пониманию. Возможно, на истфаке весь этот негатив чувствовался еще сильнее – уж слишком долгое время здесь господствовала идеология. И, по большому счету, ничего не изменилось. Заместитель декана по науке – бывшая заведующая кафедрой марксизма (!), да и саму эту кафедру восстановили под другим названием. А сейчас, кажется, добавили еще и новую идеологическую кафедру – по религиозным вопросам. Это если не вспоминать гендерные показатели, вроде того, что, как и в школе, в университете многие преподавательницы находятся в полном климаксе – и это не может не отражаться на их отношении к учащимся. Лично я таким всегда советовал «прятать свой климакс под макси». …Кроме всего прочего, я вообще не верю ни в один из вариантов коллективного образования – это всегда халтура, это всегда трата энергии не на то, что лично тебе нужно, это всегда общение с совершенно случайным набором людей, это кювет твоего пути.

…Кажется, на двадцать каком-то этаже Главного здания МГУ есть музей флоры, фауны и прочих составляющих СССР. Именно там я впервые понял, что за организм, что за громадина была эта страна. Рельефные карты из папье-маше с лежащими подле них в пыльных витринах тушканчиками или пучками засушенных трав, образцами горных пород, чучелами обитателей бескрайних просторов одной шестой части суши – все это произвело на меня сильное впечатление. Понятно, что как только существу, не обладающему способностью мыслить самостоятельно, показывают указкой экскурсовода на все это раздолье, так вот этому существу кажется, что все это его. Причем если этого всего много (на пафосном языке «множество» переводится «величием»), то и его ничтожного много и он пустое место с очередью на квартиру, машину, дачу – он тоже великий! А если другой экскурсовод расскажет ему про то, что вот на это все: на тушканчиков из тайги (пять Франций, между прочим!), на травку, на пыльные витрины, на очереди – на все это аж с незапамятных времен покушались буквально все (живущие за границей этой витрины, ой, то есть страны) - так он уже готов рвать на себе майку в дурном патриотическом угаре. А если ему еще и кино талантливо снять, где бы все эти травы колосились, очереди постоянно подходили, а героям с разодранными майками был вечный почет: ну, товарищи, тогда все – «кранты»; и под звуки курантов по музеям прогулка, бокал пены под новый год и далее в этом же душе.

Мои сокурсники (штук 160) были, естественно, людьми случайными – кто по блату, кто, чтобы дождаться мужа, а у кого не хватило денег на взятку на юридический факультет (те, кого взяли по обязательному списку от национальных регионов – вообще тихий ужас). Историей интересовались единицы, а в профессии остался вообще один - два. Вот такая вот профанация на деньги налогоплательщиков: кто мандаринами или компьютерами торгует, кто в отдел светской хроники писарчуком подвязался, а один вообще в администрации президента сидит за компьютером, и в его обязанности входит отслеживать и компрометировать негативную информацию о ВВП, обнаруженную в интернете (там этим достойным дельцем много таких вот мальчиков занимаются). Это, кстати, хорошо, что так происходит – функционеры преподаватели уже получают от принятых ими по блату студентов, как говорится, по полной: на них откровенно плюют. И с каждым годом ситуация усугубляется. Вон, в сентябре 2006 года декан (кстати, очень неплохой) журфака (Ясен Засурский) пришел на свою первую лекцию (провести принятие-посвящение в студенты) - так его никто не слушал: молодчики прямо в аудитории пили водку, говорили по телефону и кричали. В итоге, декан покинул зал.

Я вообще не понимаю: как это «историков» может быть 160 человек – да еще каждый год, да еще в нескольких вузах? Историк – это мыслитель, это аналитик с философским началом и огромной эрудицией. Это человек с особым даром чувства эпохи и необыкновенно развитой способностью к анализу, и, более того, с интуицией. Таким надо родиться, это не деталь с конвейера, а штучный, уникальный «товар».

…Замечу, что ни в школьных, ни в университетских попойках я не участвовал; в самодеятельности не выступал и на практику не ездил - то есть не особенно дружил с коллективом. Зато все темы курсовых я исследовал достаточно глубоко и нестандартно: и культ Осириса в Древнем Египте, и свод законов «Русской правды» (об этом вообще надо отдельно писать), и все прочее.

…Педагоги на истфаке были самые разные по уровню преподавания и по характеру, но, по большому счету, феноменов, современных Грановских не было. Индивидуальные увлечения и попытки делать научные изыскания основной массой не приветствовались. Поэтому, то, что я периодически публиковал объемные научные статьи, выступал на конференциях, а затем и на телевидении, в печатной прессе могло вызывать только зависть и подлость. Мнсы и профессора (за которых когда-то аспиранты написали какую-нибудь незначительную книжонку – и с тех пор ничего нового они не сделали) сложно переносили мои успехи. Все это не могло не закончиться подлостью, дискредитировавшей факультет и, в особенности, кафедру Новой и новейшей истории.

…В начале апреля 2004 года, будучи на последнем курсе, я опубликовал собственную научную монографию. Случай абсолютно экстраординарный. Хвалебные рецензии специалистов (5 за первый месяц) и шумиха в прессе подлили масла в огонь. Вначале мне не позволили защищать изданную монографию в качестве диплома (!), обязав распечатать ее (более 400 страниц - вместо обычно требуемых ста), добавив типовой титульный лист. Дальше – больше: из концертных афиш (а я уже тогда начинал петь сольные программы оперных арий) мои «коллеги» узнали, что 1 июня я даю концерт. Дипломная сессия длилась что-то около двух недель, но мою защиту поставили именно на день 1 июня. Я даже не буду объяснять, что перед выступлением вокалист не должен разговаривать, что должен готовиться и быть в форме. Ситуация предельно понятна. В итоге, несмотря на весь ужас в глазах моих родителей, я поступил принципиально: я не принял участие в фарсе - не пошел защищать диплом. Замечу, что ни одному работнику МГУ не хватило совести, что-либо предпринять по этому поводу. Более того, не имея внутренней потребности получить ничего для меня незначащую бумажку, я не стал просить (еще не хватало) назначить другой день; и еще более этого – я даже не взял в деканате справку, что «прослушал курсы» с такими-то пятерками, но без защиты диплома. Мне это не нужно было ни для того, чтобы опубликовать сорок научных статей и монографию, ни для того, чтобы редактировать исторический журнал, ни для того, чтобы вести авторскую историческую рубрику в аналитическом еженедельнике «Власть-коммерсантъ»; ни для того, чтобы со средней периодичностью раз в две недели, начиная со второго курса, выступать в качестве эксперта на множестве телепрограмм (например, «Дата» и «Версты» по ТВЦ и «Свобода слова» по НТВ), ни для того, чтобы читать публичные лекции на двести слушателей (например, в Доме журналиста); ни для того, чтобы получить приглашение читать курс лекций в Сорбонне, ни для того, чтобы полгода вести авторский семинар в Академии бизнеса и права, на который сбегались студенты с параллельных курсов; ни для того, чтобы лично организовывать международные научные конференции, ни для того, чтобы петь, режиссировать, писать стихи и гулять в парке.

Для тех, кто любит лаконичные формулировки, еще раз подчеркну: у меня нет диплома о высшем образовании. Триста статей, книги, спектакли, сольные программы, биографии в швейцарской и русской энциклопедиях жанра «Кто есть кто», рубрики в самых элитных еженедельниках и авторские курсы лекций есть, а диплома нет. Это называется, как выразился обворованный на вокзале в 1943 году гений Александр Вертинский: «узнаю матушку Россию».

Больше всего мне жаль времени, сил, энергии, которые я мог бы применить на более важные вещи, чем мытарства в быдляцкой школе и в МГУ (за украденные годы впору с суд подавать на эти организации!).

(….)

…Нет, я хочу сказать, что некоторые персонажи на истфаке (среди преподавателей и студентов) у меня в памяти оставили скорее положительный след. Но я колеблюсь их называть – сделаю медвежью услугу. Зависть и недоброжелательство со стороны доброй части их коллег ко мне огромная. Знаете, если смысл бонапартизма Наполеона в политической сфере во многом означал компромисс и сотрудничество ранее противоборствующих категорий населения, то я устроил на истфаке своего рода местный «бонапартизм»: дело в том, что желание сделать мне гадость объединила даже тех, кто годами пикировался друг с другом.

И, тем не менее, мне все равно хочется вспомнить добрым словом и Наталью Борисовну Селунскую, и Елену Ивановну Федосову, и Елену Васильевну Федорову (у нее были замечательные «необязательные» лекции по искусству), и Ларису Георгиевну Захарову, и Галину Александровну Зайцеву, а Леонид Иосифович Бородкин – вообще чуть ли не единственный умный человек на факультете (желаю ему в новом году стать деканом). К нему же, кстати, в аспиранты пошел Андрюша Володин, который как-то всегда выделялся в моих глазах на общем фоне бездарной молодежи (он на курс старше меня) своим умом и обаянием. Он очень серьезно, успешно и относительно рано стал заниматься темой своей специализации – и достиг в этом хороших результатов. Единственное, что меня всегда коробило, это какая-то неказистая, узкая тематика его исследования. Ему бы не статистику рабочих стачек высчитывать, а эпоху итальянского Ренессанса выбрать предметом интереса. Потому что и живописью он интересовался, и эрудированный, и обаятельный. Вот вы замечаете подчас: как-то все не так в жизни происходит, не так, как надо!

…Но и про тех товарищей, которые запомнились с негативной стороны - тоже упомяну. Про всех нет места, но пару примеров («методом тыка» – так что не обижайтесь: судьба такая). Вот, к примеру, вспоминается Белоусов (занимается прошлым веком Италии, его латентный кумир - Муссолини): талантливый, несколько харизматичный (несмотря на раннюю плешивость), в отличие от многих коллег хорошие рубашки носит, но с жутким гонором. На одном из первых семинаров он задал группе какой-то незамысловатый теоретический вопрос. Дело было на старшем курсе, к которому студентов думать так и не научили (образование заключается в дебильной зубрежке), кроме того, Белоусов относится к тем преподавателям, которые задают вопросы для того, чтобы самим на них ответить: ведь главное, показать, что они умнее. А я по наивности ему тут же и ответил. Он несколько завис, потом, видимо, клемма сошлась, и он пустился в часовое рассуждение, в конце которого сформулировал мой ответ. А я, поверьте мне, не нарочито, говорю: «о, так я же это еще вначале сказал». Вот тут, конечно, жаль, что под его личико не было фотоаппарата. Бернард Шоу говорил: «Женщины и слоны обид не прощают» - в тот день к ним присоединился еще и Лев (Белоусов). Даже, когда я хранил гробовое молчание все занятие, он то и дело говорил: «ну, вы можете помолчать!». Такой невроз был. Упрямо и упорно он дожидался, как вы догадываетесь, экзамена: но я, сволочь, ответил на все вопросы. И тогда Лев спросил меня: «Как власти решали проблему румынских шахтеров в начале девяностых годов: назовите девять мер?». Конечно, мне таких людей, как этот «Лев», жалко, ведь мои предки христиане, но зачем же так мелко?

Медяков А.С. тоже (преподаватель моей кафедры) себя проявил не лучшим образом. Ну, про то, как он вел семинар – это просто неинтересно, но вот, сколько же в человеке мелкого. Помню, у меня вышла упомянутая книга, я принес пару экземпляров подарить хорошим знакомым, кому-то показывал в коридоре, мимо проходил декан Карпов – и пригласил меня зайти в кабинет. И вот мы сидим, и приходит Медяков, садится напротив меня – а дальше то, что нельзя передать на уровне слов. Суть в том, что с ним была тихая истерика: увидев у меня в руках книгу с моей фотографией на обложке, он весь сжался, не поздоровался, на меня за полчаса не посмотрел ни разу, на декана – пару раз исподлобья. Думаю, господи, ты еще относительно молодой мужик, откуда столько чувства неполноценности? Ну, даже если ты завидуешь – хотя бы сыграй обратное: обрадуйся, сделай поздравительную мину с позиции старшего.

Еще археологи - с придурью. Учебники у нас были 80-х годов, а они (да и не только) на кафедре каждый год что-то новое откапывают, на лекциях об этом с радостью сообщают, и заставляют зубрить. А на кой черт это надо: всем понятно, что через месяц они нароют, чего-нибудь новое – и это «удревнит культурный слой». Так какой же смысл зазубривать, какие фибулы, заколки и кости лежали в 20 курганах, если вы еще сотню сотен их не раскопали. У вас еще нет репрезентативной информации – а вы уже заставляете учить выводы. Признаюсь, что к концу первого курса я возненавидел археологию, хотя меня всегда интересовали древние артефакты. Только уже после окончания МГУ научно-популярные фильмы ВВС мне вернули радость интереса к этой области праистории.

Вот думаешь: сколько времени от жизни я потратил на школу и вуз: кто мне их вернет? Ведь ничего я там дельного не узнал, только масса негатива. За все это надо в суд подавать по уголовному делу о лишении нескольких лет жизни.

…Вообще – это смех и грех. Если бы вы знали, чего «историки» творят в своем цеху десятилетиями на деньги налогоплательщиков? Они, к примеру, до сих пор не могут дать однозначного ответа на вопрос: «Слово о полку Игореве» - это памятник древности, или подделка Мусина-Пушкина восемнадцатого века. А татаро-монгольское иго – ну, все с ног наголову переписано. Про историю партии и СССР – просто молчу. Вообще, по большому счету, у большинства преподавателей, к сожалению, я обнаружил врожденный паралич мозга.

…В последние годы на Воробьевых горах строится несколько новых зданий университета – так представляете, какая там кормушка. Мне рассказывают, что такого воровства даже в областях далеких от академических сфер редко встречают. Но, это – ладно, страсть людишек к дешевым деньгам стара и скучна. (…)

Начиная изучать ту или иную эпоху, занимаясь с документами, главное для историка помнить, что люди тех отдаленных веков знали о себе так же мало, как и мы о них. Я в жизни испытал множество счастий – одно из них – счастье научного открытия. Что есть открытие – это новая концепция, или на микроуровне – искра, нюанс. Кроме того, я для себя обозначил такой необычный тип открытия, как очевидно верная догадка, которую сейчас либо сложно сформулировать, либо проверить. Вот, к примеру, выяснил Бор, что Ньютон ошибался: внутри ядра электроны не стоят на месте, как планеты солнечной системы: так я считаю, что и планеты меняют орбиты, но очень медленно, а самое важное, что мы все находимся, как бы в одном большом атоме – а он в человеке. Процесс смещения орбит и замедленного понимания этого я могу отчасти объяснить присутствием в космосе антиматерии – этот термин незадолго до смерти упомянул в своей незаконченной записке Сахаров, а я его связал с теми процессами, о которых я говорил выше. Наука: здесь главное искра, которая происходит от сильного трения большого массива информации и размышлений.

/…/ Я вам, кстати, сейчас выдам страшную тайну всех ученых-историков, которые считаются «большими» и «серьезными» (никто до меня не сформулировал). Значит так, главные вопросы по поводу любого исторического периода: из-за чего случилась война, революция, смена хозяйственного уклада и так далее. Науке история в современном ее непонимании около 150 лет, так вот, ребята, первые пятьдесят лет все валили на одно, вторые пятьдесят – на другое (в зависимости от происхождения марающего бумагу), а последние полвека стали хитрить: а и то, и другое – «совокупность причин», «множество факторов, с некоторыми доминирующими». А, поди поспорь – я первый скажу, что правда: ведь, объехтивно же! Ну, до России история доходит, как обычно, с опозданием, поэтому наши геродоты с четвертого и пятого этажей стали «объективными» только, когда им разрешили (кто расторопнее – в 1986, а кто дубовее - после 91-го). …У большинства преподавателей, к сожалению, я обнаружил врожденный паралич мозга.

Да! Чуть не забыл: каждый лектор начинал свою историю болезни, пардон, исторического периода, с душераздирающего рассказа о том, что при СССР он совершенно не верил в марксистский подход и учил по-своему. И так каждый. Так у меня вопрос: а на ком же все держалось, яхонтовые мои? Есть хороший анекдот: дедушка показывает внуку фотографию, на которой Гитлер выступает перед толпой. «А про что он говорит?» - спрашивает ребенок. «Что надо казнить и захватывать». «А вот ты тут в первом ряду стоишь и руку тянешь – это что значит?». «А это я ему говорю: минуточку!». Они же все пуганные: кто постарше еще помнят, как некоторых водили в КГБ давать показания «по делу Краснопевцева» (был такой юный аспирант, который в советские годы решил «возвращаться к ленинским принципам»).

Знаете, многие кафедры последние годы решились, сели, поднатужились и переиздали учебники! Поверьте мне, эти козлы искренне хотели отмыться – не вышло! Переписали все дословно! Это же с денатуратом Карлсона и козлиным молоком выпускников университета Красной профессуры вошло. Что мы хотим, если заместителем декана по научной части до сих пор работает мадама, которая ранее заведовала кафедрой истории КПСС (марксизма-ленинизма)!? Для меня большое значение имеют метафоры: так вот деканом был зав. кафедрой истории СССР Кукушкин; потом, когда СССР сказали ку-ку, его на посту сменил наш главный византинист Карпов. Образованные люди поймут, что означает византийский (во многом перенятый Сталиным) стиль правления. Здесь нет смысла говорить о том, что Карпов и как личность, и как ученый гораздо крупнее Кукушкина – просто сама метафора весьма показательна: ничего не меняется.

…Помню, зашел я на факультет (бал «день историка») через год после окончания - 2 декабря 2005. Пробыл минут 40: убогость, примитив, жалко – студенты ничего в жизни не видели, как и их преподаватели. Актовый зал – рухлядь, помойка. Недавно я случайно узнал, что на факультете организовали (из ничего и из никого) новую кафедру – истории стран СНГ. Терминов для оценки этого нет. Как мне сказали, сейчас ею заведует Власов (такой - лысенький, с бегающими глазками: вот они бегали-бегали, и прибежали к кафедре СНГ).

Другая новая кафедра – Истории мировых религий – это поражение науки и университета. Несколько лет назад была шумная дискуссия, вводить ли курс православия в школе (это в светском-то государстве!) – в итоге во многих школах ввели (в нарушение Конституции). Я написал тогда массу статей, которые напечатали и «Коммерсантъ», и «Огонек», другие издания, но в этой стране все глухо. Самое главное, о чем забывают – история религий всегда была (естественно) в курсах истории, но не как отдельная идеологическая надстройка, а как фактор, как историческое явление. Но ведь у нас же свято место пусто не бывает: обанкротился марксизм, значит, надо другую болванку народу засунуть – вот и вспомнили про религию (помнится, еще Муссолини говорил: надо пропагандировать религию, «иначе как всех этих олухов держать в узде?»). Замечательно обо всем этом сказал в своем дневнике протоирей Александр Шмеман (и среди них есть достойные личности): «Как если бы бог спасал Церковь от внешних успехов. Ибо при внешнем успехе она есть только этот успех: земной, человеческий, преходящий и, главное, придающий гордыню. «Преуспевающая» церковь служит Антихристу» (Шмеман А. прот. Дневники. М., 2005, с. 611). А сколько лицемерия в этих книжонках, которые распространяет богатые издательства патриархии? Сейчас, знаете, модно стало выискивать, что в религии совпадает с наукой. Я как-то раз честно взял одну из таких агиток – это фальсификация немыслимой наглости: там все поставлено с ног на голову! И не в первый раз. Это лицемерие в свое время заметил даже Гитлер: «Немыслимая система обучения в школе позволяет следующий абсурд: в 10 00 школьники идут на урок катехизиса, на котором Сотвооре6ние мира излагается им в соответствии с учением Библии; в 11 00 они находятся на уроке естествознания, на котором их знакомят с теорией эволюции. И это при том, что две доктрины находятся в полном противоречии друг с другом. /…/ Христианская религия пытается выбраться из этого тупика, объясняя, что картинам Священного Писания надо придавать символическое значение. Любой, кто попробовал бы заявить такое четыреста лет назад, кончил бы свою карьеру сожжением на костре под аккомпанемент осанны» (Тревор-Ропер Х. Застольные беседы Гитлера. М., 2004, с. 104).

…Я очень жалею, что не учился, предположим, в Оксфорде, где-нибудь в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, или во флорентийской Академии неоплатоников, или в Бриеннском училище… Не из-за научных заблуждений далеких времен, а из-за встреч с истиной.

* Глава «МГУ» идет в сильном сокращении, по сравнению с книжным вариантом.

Академик

Когда смеяться не над чем, рождаются старики.

Станислав Ежи Лец

26 марта 2003 года меня избрали действительным членом Русской академии наук и искусств (РуАН). Таким образом, я стал, наверное, самым молодым (21 год) академиком в России. По всей вероятности, это произошло вследствие «совокупности заслуг» - от научных до артистических. Что сказать, конечно, как и ко всему прочему, связанному с признанием общества или корпорации, надо относиться с большой долей иронии: я уверен, что человек, который утрачивает это чувство, становится смешен. Тем более что в наше слетевшее с шестеренок время количество академий и ночных клубов переходит за грани разумного. Ничего особенно полезного, кроме очередной порции зависти со стороны коллег, мне это звание не дало. Отечественные «ученые» привыкли восполнять недостаток таланта званиями: помню, как один доцент во время дискуссии на конференции был поставлен в тупик моими аргументами, и он решил всех поставить перед фактом, несколько истерично ответив: «я вообще доцент, давайте учитывать звания!». Этого срыва было более чем достаточно, чтобы он продемонстрировал свою несостоятельность, но я уже имел возможность на иронию: «ну, в таком случае, вы проиграли, потому что я академик».

И все же, как смехотворны людские мании: я знаю несколько ученых старой формации, которые в миг лишались цели в жизни и здоровья, когда им, предположим, на семидесятилетний юбилей не присваивали звание академика. А сейчас (да и, по большому счету, всегда) – какова его ценность?

«Немецкая сага»

Я только дверь, но, может быть, дверь твоя.

Карл Любомирский

Японское чудо – это вовсе не экономика, а Юкио Мисима. Я не верю, что он был человеком в общеизвестном смысле этого слова – нет, он был сказочным принцем, в сказке написанной сразу всеми великими писателями. Он так был влюблен в идеал красоты, так стремился в единое мгновенье ухватить взглядом и руками сразу все красивое, сразу всю красоту мира, что получить он ее мог только через смерть – через другой единовременный абсолют. В этом его небытие есть трагедия и радость бытия. Тексты Мисимы пространны, но их читаешь запоем, захлебываясь, тебе никогда не хватает этого человека. Ты стремишься вслед его словам - а он ускользает, хотя, возможно, не было на свете человека, который бы желал схватить вас так крепко, что вам бы немедленно открылись все тайны на свете. Я чувствую себя поглощенным его загадкой, его восторгом перед красотой. Мисиме принадлежит если не открытие, то, очевидно, самая яркая формулировка идеи о том, что существует не просто красота, но еще и уничтожение уродства, как явление красоты. И в этом, с моей точки зрения, его великая заслуга перед всем мыслящим и чувствующим человечеством.

Энергия слов Юкио колоссальна – каждый слог-слово-фраза, словно натянутая тетива немыслимого лука. Тело, созданное его словами, не в состоянии жить только лишь по законам бытия – ему даже небытие кажется недостаточным. Восторг – самая недостаточная радость от его произведений. Когда я читаю Мисиму – я сдираю с себя разом все маски вместе с кожей и нутром, и начинаю жить вот так – вывернутым наизнанку, перелицованным из человека-тела, ставшим отныне человеком-душой. Мисима завораживает, он был настоящим явлением природы, как и Уайльд, и Кокто. Он постигал мистику мироздания через ритуал смерти, которая звучала в нем всеми мелодиями любви. Я даже готов предположить, что Юкио Мисима – это главный философ XX века: ибо ни в ком с такой силой не выразился ужас человека, у которого отнимают красоту, которую его душа наблюдала долгие века. И этот железобетонный кошмар он переживал через созидание красоты во всех тех областях, которыми он был увлечен как писатель, драматург, режиссер, актер (снялся в фильме про святого Себастьяна); Юкио даже дирижировал симфоническим оркестром! Никто с подобной силой не отстаивал традиции (и в первую руку, память о самураях), но и никто другой из японских писателей (а Япония – это совершенно особый регион, долгие годы находившийся в полной самоизоляции) не был столь западным по стилю, по революционности своего творчества и жизни, которые он не разделял. Его любимыми писателями были Уайльд и Томас Манн (о котором Висконти говорил, что «это тот редкий случай, когда я могу согласиться со всем, что писал этот человек»). Мисима был поклонником традиций самураев – прежде всего их аристократического начала, преданности идеалам мужской дружбы и сохранению оригинальной идентичности. Его роман «Исповедь маски», с моей точки зрения, величайшее произведение и по форме и по тому глубочайшему психологизму, который отличает все сочинения Мисимы. Что ж, очевидно, прав был Иосиф Бродский, когда, анализируя поэзию Кавафиса, писал: «Гомосексуальная идея жизни в конечном счете, вероятно, более многогранна, чем гетеросексуальная» (Избранные эссе. М.: Независимая газета, 1999, с. 62).

…Справка (практически «мосгор»): «Главные персонажи большинства романов Мисимы оказываются физически или психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость, или извращенный секс… Идеолог ультраправых кругов, Мисима выступал за возрождение верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи».

(Большая Советская Энциклопедия, 3-е издание).

Мисима режиссировал свою жизнь как самый великий спектакль; все, что он делал, было на уровне высокой драматургии. А его финал достоин всех «Оскаров» сразу: собрав подле себя немногочисленных молодых соратников, он совершил попытку государственного переворота, захватив 25 ноября 1970 года командующего Сил самообороны, и обратившись к толпе с балкона дворца (сохранилась его уникальная фотография в момент речи). Я уверен, дело было отнюдь не в его желании вернуть полноту власти императору, а в жажде быть по-настоящему услышанным, и даже более того (его популярность как писателя и публичного человека была и без того огромна) – он хотел прочувствовать, что значит Поступок. Но толпа не способна слышать (хотя, у меня есть небольшое подозрение, что он на это и не рассчитывал). Мисима вернулся в кабинет плененного командующего, совершил ритуал харакири, после чего юный адъютант его обезглавил и сам покончил с собой.

Сегодня Мисима – самый читаемый по всему миру японский писатель. Его пьесы так же популярны, но в виду своей специфичности и сложности, театральной России они почти неизвестны. И вот в конце 2005 года я понял, что должен поставить одну из его самых гениальных пьес – «Мой друг Гитлер». Несмотря на эффектное название (сам спектакль я назвал по-форсайтовски скромно «Немецкая сага»), оно не означает, что образ Гитлера сделан автором положительным – наоборот…

(…) Эта пьеса многопланова – как историк, я могу свидетельствовать, что в ней блистательно рассказано о политике. Не лишней, на мой взгляд, будет аналогия с пьесой Альбера Камю «Калигула» - оба автора в разной степени использовали один и тот же прием: они не стали описывать лишь конкретно-исторического человека, но подняли его на уровень метафоры, они нашли в своих героях то, что характерно для всех подобных им личностей. Да, безусловно, Калигула Камю еще в меньшей степени походит на своего исторического прототипа, чем Гитлер Мисимы (в его пьесе все же гораздо больше документального), но оба эти героя выписаны на исключительно высоком художественном уровне. В этом отличие любого выдающегося писателя, который обращается к историческим сюжетам – его интерпретация, подчас, становится не просто самоценной, но и более яркой, чем оригинал. Итак, политика, человеческие отношения, пороки и добродетели личности, тема предательства, любви – все есть в пьесе Юкио. Но, прежде всего, ценность представляет сам текст: как я уже говорил, красота и энергия сочинений Мисимы завораживает.

Зная обо всем этом, я изначально решил, что ставить пьесу необходимо в стиле условного театра, а главным приемом должен стать ритуал, но ритуал оживленный реальным человеческим нервом, его эмоцией, сверкающей на пределе возможностей артиста – на разрыве аорты. Надо было создать сложную ткань партитурного спектакля, где музыкальная и пластическая форма служат камертоном текстовой канве. Я не сомневался, что четыре действующих лица (Гитлер, глава штурмовиков Эрнст Рэм, социалист Штрассер и промышленник-оружейник Густав Крупп) не должны быть представлены классическими штампами – актерами, подобранными по принципу возраста и пугающей внешности (типа «Нушрока»). Наоборот, чтобы поднять сюжет на уровень эпический, раскрыть его метафизическую природу, я решал, что все четыре актера должны быть молоды и обладать сильным эротическим началом. Причем, самым соблазнительным и опасным среди них будет именно Гитлер: и это абсолютно обоснованно - даже с чисто научной, исторической, психологической и социологической точек зрения. Любой лидер должен обладать притягательностью. И Гитлера (и еще одного «энергичного и молодого» политика), как известно, выбирали (по сути) женщины; перед его харизмой преклонялись мужчины. Сальвадор Дали был помешан на фюрере с самого начала – он даже писал в своих теоретических работах, что его образ замечательно подходит для развития его «параноидально-критического» метода исследования сюрреалистической реальности; известна его пророческая картина «Загадка Гитлера» (1937-1938).

Физиологическую привлекательность даже униформы офицеров третьего рейха давно заметили кинорежиссеры: от антифашиста Висконти («Гибель богов») до толерантной создательницы «Ночного портье» и до мастера эротического фильма Тинто Брасса («Черный ангел», «Салон Китти» - кстати, первый фильм – это ремейк «Чувства» Висконти, а во втором главную роль сыграли его актриса Ингрид Тулин и любимый актер Хельмут Бергер). Франсуа Трюффо как-то сказал, что Франция сдалась без боя перед красотой завоевателей, ему вторит гениальный драматург Жан Жене, считающий, что облик грубости и угрозы вызывает подсознательное сексуальное влечение (ну, вы мне скажите: кто еще из современных режиссеров способен на такой глубокий анализ).

Зная обо всем этом, я решил, что на сцене будут четверо молодых актеров, одетые в униформу гитлер-югенда (на премьере реквизитор нас несколько подвел – и вместо соответствующих рубашек нам пришлось использовать черные майки – но и это произвело нужное впечатление). Самое сложное было все вышеперечисленное им растолковать. Актеры люди интеллектом не избалованные, да и душевные характеристики большинства из них особого оптимизма не вызывают. Кроме того, пьеса, действительно, очень сложна – даже на уровне текстов, рассчитанных на опытных артистов. Тем не менее, потратив огромное количество нервов и здоровья, после четырех месяцев (с перерывами) напряженной работы, спектакль был готов. Я оживил актеров своим нервом, раздал каждому из них по части своего тела – и сказал играть так, чтобы струпья летели. Замечу, что я был не только его режиссером, но и продюсером, художником и сам подобрал музыкальный ряд (уникальные записи Зары Леандр, немыслимая «Фауст-кантата» моего любимого Шнитке и еще масса музыки самых разных стилей). Подробнее все это вы можете прочесть в той книге, о которой я упомянул в предисловии, и которая ныне готовится к печати.

…Мои усилия увенчались успехом: люди перестали бояться своего и чужого тела, а гениальная музыка их как бы вытягивала на необходимый уровень (но не всегда); она стала камертоном, который помогал актерам выверять интонацию, компенсируя таким образом недостаток репетиций (я целых два месяца потратил только на то, чтобы выставить им нужную интонировку текста, но мне это удалось не до конца – за редким исключением, актеры народ одномерный). По ходу дела мне стало понятно, что актер должен устать, чтобы суметь, наконец, полностью отдаться процессу. Желание было разлито посреди смутных ее объектов и субъективизма зрительного зала. Неуловимость эмоции характеризовало каждое действие актеров, играющих по моей системе. Я стремился к тому, что театр сначала раздает, а затем (неожиданный поворот) срывает все маски, показывая человеку его обратную перспективу – протосущность. Во всем, с моей точки зрения, должен был чувствоваться Рок, но Рок здесь не харакири – а его причина и даже, что более существенно, предчувствие его неотвратимости. В реализации всего этого мне помогала пьеса, написанная на стыке мифа и реальности. …Одним из забавных парадоксов было то, что, потратив кучу времени на поиски исполнителя роли Гитлера, я его нашел в труппе еврейского театра «Шалом» (Денис Дэмкив). Правда, ему не было так уж смешно, когда он в очередной раз пришел получать зарплату, а в бухгалтерию входит директор с газетой, где рассказывается о его похождениях на моей сцене (но все обошлось). Мы играли спектакль на сцене недавно открывшегося Театрального центра «Армида» (на Петровке): его эстетическое оформление (французский дизайн зала и кресла от Филиппа Старка) очень соответствовало моим этическим поискам (сейчас там, кажется, развели столь модную в наше сбитое с толку время клубную деятельность, но что тут поделаешь; я думаю, что предмет – игрушка в руках человека, а человек – предмет в руках бога).

…Мистика всегда живет с нами, только мы не всегда готовы ее увидеть. Когда спектакль был поставлен и уже прошло несколько месяцев, вышла первая биография Мисимы на русском языке, из которой я узнал, что в то время, когда он писал эту пьесу, у него было нечто вроде игрушечной армии – «Общество щита», которое он создал из юношей (Юкио с ними постоянно возился: проводил смотры, рассказывал о традициях, о жизненных основаниях и т.д.). Свое режиссерское решение сделать всех исполнителей по возрасту и внешности гитлер-югендами я осуществил, не имея об этом информации. Значит, мне удалось увидеть сквозь время, почувствовать ритм биения сердца автора – это даже не то, что называется «прочесть между строк», это более таинственное начало.

…Сегодня моя «Немецкая сага» - уже стала легендарной. Надо сказать, что постановка имела невероятный успех – множество положительных рецензий, переполненный зал; уже на третий показ находились желающие купить билет за 9 тысяч (зал был средних размеров и не вмещал всех желающих, тем более, что многие ходили подряд несколько раз). Сцена убийства Рэма неизменно повергала зрителей в шок, чему в немалой степени способствовала инфернальная и одновременно божественная музыка Шнитке: был даже случай, когда две зрительницы почти одновременно упали в обморок. Но и аплодисменты были очень эмоциональными и продолжительными. Могу честно признаться: я даже не мог предположить, что столь неоднозначная тематика вызовет такую положительную реакцию, причем, даже у тех, кто наверняка должен был прореагировать неадекватно. Например, ко мне приходили знакомые работницы музея – дамы уже немолодые и соответствующего воспитания: так они первые кричали «браво» и все не могли нахвалиться актерами (ага, вы бы их видели на репетициях – пошлые бездари; ведь это все за счет моего здоровья!) и тем, как я все это придумал. Ко мне приходили журналисты и называли спектакль «светлым» (!), благодарили «за кислород», говорили, что «очистились» (нет, извините, но это действительно все так и есть – просто, я не ожидал такого понимания). Не забуду и лица Андрея Житинкина, который, видимо, успел о многом задуматься на моем спектакле. Интересно было узнать реакцию одной немецкой фрау, которая работает в России: она все удивлялась, как я на это отважился. В течение нескольких месяцев ко мне приходят неожиданные письма и звонки, людей, которые видели постановку, и только сейчас смогли найти мои координаты им решиться поблагодарить. Потом еще помню: одна женщина лет сорока зашла вся заплаканная за кулисы и сказала, что если бы она посмотрела мой спектакль, когда ей было 18, она любила человека, а ее родители выдали за богатого, но нелюбимого – то она бы «не погубила свою жизнь». После всего этого я понял, что нам действительно не дано предугадать, как наши слова и дела отзовутся: кто бы мог предполагать на такую пьесу такую реакцию?