Допущен», а что дальше?

До сих пор я ничего не сказал о том, что сделал для достижения цели, ради которой отправился в Англию, а именно для того, чтобы стать адвокатом. Пора вкратце коснуться этого.

Студент должен был выполнить два условия, чтобы быть официально допущенным к адвокатской практике: «отмечать семестры» (их было двенадцать, общей продолжительностью около трех лет) и сдать экзамены. Вместо выражения «отмечать семестры» существовало другое — «съедать семестры», ибо каждый семестр полагалось присутствовать по крайней мере на шести обедах примерно из двадцати четырех. «Съедать семестры» не означало обязательно обедать. Необходимо было лишь являться к назначенному часу и оставаться до окончания обеда. Но обычно все ели и пили, кухня была хорошая, вина первоклассные. Обед обходился в два с половиной — три с половиной шиллинга, т. е. две-три рупии. Это считалось умеренной платой, так как в ресторане такую сумму пришлось бы заплатить за одно лишь вино. В Индии нас, т. е. тех, кто еще «не цивилизован», весьма удивляет, когда стоимость напитков превышает стоимость пищи. Я тоже поражался тому, как люди решаются выбрасывать столько денег на спиртное. Впоследствии я это понял. Чаще всего я ни к чему не притрагивался на этих обедах, так как из подававшихся блюд мог есть лишь хлеб, отварной картофель и капусту.

Но эти блюда мне не нравились, и вначале я их не ел. А впоследствии, когда они мне понравились, я осмеливался также просить для себя и другие кушанья.

Обед для старшин юридической корпорации обычно был лучше, нежели обед для студентов. Один из студентов (он был парс и тоже вегетарианец) и я попросили, чтобы нам подавали те же вегетарианские блюда, что и старшинам корпорации. Наша просьба была удовлетворена, и мы стали получать фрукты и овощи с адвокатского стола.

На четырех человек за столом полагалось две бутылки вина, а так как я к вину не прикасался, меня всегда приглашали составить четверку, с тем чтобы получилось две бутылки на троих. В каждом семестре устраивался один торжественный вечер, когда, кроме портвейна и хереса, подавали шампанское. В такие вечера на меня был особый «спрос».

Я не мог понять тогда, да и сейчас не понимаю, каким образом эти обеды могли в какой бы то ни было степени служить подготовкой к адвокатской профессии. Когда-то на этих обедах бывали лишь немногие студенты, и потому они имели возможность разговаривать с присутствовавшими на обеде старшинами корпорации и произносить речи. Это способствовало расширению их кругозора и приобретению внешнего лоска и изысканности. Здесь они совершенствовали и свое ораторское искусство. Все это было невозможно в мое время, поскольку старшины корпорации сидели за отдельным столом. Обычай постепенно утратил свое значение, но консервативная Англия все же сохраняла его.

Учебный курс был несложным. Адвокатов шутливо называли «обеденными адвокатами». Все знали, что экзамены фактически не имели значения. В мое время надо было сдать два экзамена: по римскому праву и по обычному праву. Были учебники, которые выдавались на дом, но почти никто не читал их. Я знал многих, которые в течение двух недель бегло знакомились с конспектами по римскому праву, но, тем не менее, выдерживали экзамены. Что касается экзаменов по обычному праву, то студенты усваивали этот предмет при помощи таких же конспектов за два-три месяца. Вопросы были легкими; а экзаменаторы великодушными. Процент сдавших экзамен по римскому праву обычно колебался от 95 до 99, а процент сдавших все экзамены доходил до 75 и даже более. Так что мы почти не боялись провалиться на экзаменах, их можно было сдавать четыре раза в году. Таким образом, экзамены не представляли никакой трудности. Но я сумел сделать их для себя трудными. Я счел необходимым прочесть все учебники. Мне казалось обманом не читать их. Я истратил много денег на покупку книг. Римское право я решил читать на латыни. Знание латыни, приобретенное мною в период подготовки к вступительным экзаменам в высшее учебное заведение в Лондоне, сослужило мне хорошую службу. Впоследствии это пригодилось мне и в Южной Африке, где заимствованное из Голландии обычное право было основано на нормах римского права. Изучение кодекса Юстиниана значительно помогло мне в понимании южноафриканского права.

Для усвоения английского обычного права потребовалось десять месяцев упорного труда. Очень много времени ушло на чтение объемистой, но интересной книги Брума «Обычное право». Весьма интересным, но трудным для понимания оказалось «Право справедливости» Снелла. Интересной и полезной была книга «Судебные прецеденты» Уайта и Тьюдора, ряд дел из которой рекомендовались для изучения. С большим вниманием я прочел также книги Уильямса и Эдварда «Недвижимость» и Гудива «Движимое имущество». Книгу Уильямса я читал, как роман. Припоминаю, что лишь еще одна книга вызвала у меня такой же интерес — «Индусское право» Мейна, которую я прочел уже по возвращении в Индию. Но здесь не время говорить о литературе по индийскому праву.

10 июня 1891 года я кончил экзамены и получил разрешение заниматься адвокатской практикой. 11 июня мое имя было занесено в списки адвокатов при Верховном суде. 12 июня я отплыл на родину.

Невзирая, однако, на свои занятия, я был бесконечно беспомощен и полон тревоги. Я не чувствовал себя достаточно подготовленным к юридической практике.

Но о своей беспомощности я расскажу в следующей главе.

XXV

Моя беспомощность

Стать адвокатом было легко, но заниматься юридической практикой — трудно. Я прочел законы, но не знал, как их применять. С большим интересом я проштудировал «Принципы законности», но не представлял себе, как правильно применять их в своей деятельности, «Sic utero tuo ut alienum nоn laedas» — (пользуйся своей собственностью так, чтобы не наносить ущерба собственности других) — таков один из этих принципов, но я не знал, как извлечь из него пользу для клиента. Я прочел обо всех судебных делах, основанных на данном принципе, но так и не понял, как применять его в юридической практике. Кроме того, я не изучал индийского права и не имел ни малейшего представления ни об индусском, ни о мусульманском праве. Я не знал даже, как вчинять иск. Я слышал, что сэр Фирузшах Мехта рыкает, как лев, во время заседаний в суде. Каким образом сумел он научиться этому искусству в Англии? О такой проницательности в юридических вопросах, какой обладал он, я не смел и мечтать. У меня были серьезные опасения, смогу ли я, занимаясь адвокатской практикой, заработать себе на жизнь.

Меня терзали подобные сомнения и беспокойство, еще когда я изучал право в Англии. Как-то я рассказал об этом друзьям. Один из них посоветовал мне обратиться к Дадабхаю Наородж. Я уже говорил о том, что, уезжая в Англию, запасся рекомендательным письмом к нему, но счел неудобным беспокоить столь великого человека. Когда объявляли о его лекции, я садился, бывало, где-нибудь в уголке и по окончании уходил, насладившись виденным и слышанным. Чтобы сблизиться со студентами, Дадабхай основал ассоциацию. Я часто приходил на заседания ассоциации, восхищался его заботой о студентах. Они в свою очередь платили ему уважением. Наконец я осмелился вручить ему рекомендательное письмо. Он сказал: «Можете зайти ко мне в любое время». Но я так и не воспользовался этим приглашением, так как не счел возможным беспокоить его без особой на то необходимости. Поэтому я не решился внять совету своего друга и не обратился тогда к Дадабхаю. Не помню, кто мне порекомендовал встретиться с м-ром Фредериком Пинкаттом. Он был консерватором, но его отношение к индийским студентам было чистым и бескорыстным. Многие студенты обращались к нему за советом. Я также попросил его о встрече, и он дал согласие. Никогда не забуду беседы с ним. Он встретил меня как друг и посмеялся над моим пессимизмом.

— Не думаете ли вы, что все должны быть похожи на Фирузшаха Мехту? Такие, как Фирузшах и Бадруддин, встречаются редко. Будьте уверены, можно стать рядовым адвокатом, не обладая особым мастерством. Честности и трудолюбия вполне достаточно для того, чтобы заработать на жизнь. Не все дела сложные. Расскажите мне о том, что вы вообще читали.

Когда я назвал то немногое, что прочел, он был, как я мог заметить, зесьма разочарован. Но это длилось недолго. Вскоре его лицо озарилось приятной улыбкой, и он сказал:

— Я понимаю ваше беспокойство. Вы читали явно недостаточно. У вас нет глубоких знаний о мире, которые являются sine qua non[4]для вакила. Вы не знаете даже истории Индии. Вакил должен знать природу человека. Он должен уметь читать мысли человека по его лицу. И каждый индиец обязан знать историю Индии. Она не имеет прямого отношения к юридической практике, но знание ее необходимо. Насколько я понял, вы даже не читали историю восстания 1857 года Кея и Маллесона. Прочтите сначала ее, а потом еще две книги для того, чтобы понять природу человека.

Это были книги по физиогномике Лаватора и Шеммельпенника.

Я был чрезвычайно благодарен моему высокочтимому другу. В его присутствии все мои страхи исчезли, но как только я ушел, тревога вернулась. Как узнать человека по его лицу? Этот вопрос не давал мне покоя на обратном пути домой. На другой день я приобрел книгу Лаватора. Книги Шеммельпенника в магазине не было. Я прочел книгу Лаватора и нашел, что она гораздо труднее, чем «Право справедливости» Снелла и мало интересна. Я изучал лицо Шекспира, но не мог понять, откуда взялась у Шекспира привычка бродить по улицам Лондона.

Книга Лаватора не дала мне новых знаний. Совет м-ра Пинкатта практически мне ничего не дал, но его доброта оказала мне хорошую услугу. Его улыбающееся открытое лицо сохранилось в моей памяти. Я положился на его мнение о том, что проницательность, память и способности как у Фирузшаха Мехты совсем не обязательны для того, чтобы стать преуспевающим юристом: вполне достаточно честности и трудолюбия. А поскольку этого у меня было достаточно, я стал чувствовать себя увереннее.

Я не смог прочесть фолиантов Кея и Маллесона в Англии, но сделал это в Южной Африке, так как решил прочесть их при первой возможности.

Итак, с каплей надежды, смешанной с отчаянием, я сошел с парохода «Ассам» в Бомбее. Море в гавани было бурным, и пришлось добираться до причала на катере.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Райчандбхай

В последней главе я говорил, что море в бомбейской гавани было бурным, это обычная картина для Аравийского моря в июне — июле. Оно было неспокойным все время, пока мы плыли из Адена. Почти все пассажиры страдали морской болезнью; один я чувствовал себя превосходно и, стоя на палубе, глядел на бушующие валы и наслаждался плеском волн. За завтраком, кроме меня, было еще два человека; они ели овсяную кашу из тарелок, которые держали на коленях, стараясь не вывалить содержимое.

Шторм на море был как бы символом моей внутренней бури. Но я спокойно переносил шторм, и, думаю, мои волнения также не отражались на моем лице.

Беспокоила каста, которая могла противодействовать моей деятельности. Я уже говорил о мучившем меня чувстве беспомощности. Я не знал, как приступить к делу. Но меня ожидали гораздо большие испытания, чем я предполагал.

Старший брат пришел встретить меня на пристани. Он уже познакомился с д-м Мехтой и его старшим братом, и так как д-р Мехта настаивал, чтобы я остановился у него в доме, мы отправились к нему. Таким образом, знакомство, начавшееся в Англии, продолжалось и в Индии, вылившись затем в постоянную дружбу между нашими семьями.

Мне очень хотелось увидеть мать. Я не знал, что ее уже нет в живых и она не сможет вновь прижать меня к своей груди. Только теперь мне сообщили эту печальную весть, и я совершил полагающиеся омовения. Брат не сообщил мне в Англию о ее смерти, так как не хотел, чтобы удар постиг меня на чужбине. Но и на родине весть эта была для меня тяжелым потрясением. Я переживал потерю матери гораздо сильнее, чем смерть отца. Большинство моих сокровенных надежд рухнуло. Но помнится, внешне я никак не проявлял своего горя и смог даже сдержать слезы и жить, словно ничего не случилось. Д-р Мехта познакомил меня с некоторыми своими друзьями и братом Шри Ревашанкар Джагдживаном, с которым мы подружились на всю жизнь. Но особенно я должен отметить знакомство с зятем старшего брата д-ра Мехты поэтом Райчандом, или Раджачандрой, участвовавшим на правах компаньона в ювелирной торговой фирме, носившей имя Ревашанкара Джагдживана. Райчанду было тогда не более 25 лет, но уже с первой встречи я убедился, что это человек большой учености, с сильным характером. Было известно, что он шатавадани (человек, обладающий способностью одновременно запоминать или следить за сотней вещей). Д-р Мехта посоветовал мне испытать его исключительную память, Я исчерпал свой запас слов из всех известных мне европейских языков и попросил поэта повторить эти слова. Он повторил и даже точно в том же порядке, в каком я их назвал. Я позавидовал такой способности, но не это очаровало меня. Черты, действительно восхитившие меня, я открыл позже. Это были его глубокое знание священных книг, безупречность характера и горячее стремление к самопознанию. Впоследствии я убедился, что в самопознании он видел единственный смысл своей жизни. Следующие строки Муктананда никогда не сходили с его уст и всегда жили в его сердце:

Я буду считать себя счастливым только тогда, когда буду видеть Его в каждом своем поступке. Поистине Он — нить, что поддерживает жизнь Муктананда.

Коммерческие операции Райчандбхая выражались в сотнях тысяч рупий. Он был знатоком жемчуга и бриллиантов. Он умел разрешить любой, даже самый запутанный деловой вопрос. Но не это было основным в его жизни. Главным у него была страсть к созерцанию бога. На его рабочем столе всегда лежали религиозные книги и дневник. Закончив дела, он тотчас брался за них. Многие из его опубликованных сочинений представляют собой воспроизведение записей из дневника. Человек, который сразу после разговора о важной коммерческой сделке начинал писать о сокровенных тайнах духа, был, разумеется, не дельцом, а подлинным искателем истины. Не раз и не два, а очень часто я наблюдал, как в разгар коммерческих дел он погружался в благочестивые размышления. Я никогда не видел, чтобы он выходил из себя. Нас не связывали ни деловые, ни другие эгоистические отношения, я испытывал удовольствие от самого общения с ним. Я был и то время всего лишь адвокатом без практики, но где бы мы ни встретились, он всегда заводил со мной беседы на религиозные темы. Я шел тогда ощупью, нельзя сказать, что у меня был серьезный интерес к религии, но беседы с ним захватывали меня. С тех пор я встречался со многими религиозными деятелями, стремился увидеться с главами различных религий, и должен сказать, что ни один из них не произвел на меня такого сильного впечатления, как Райчандбхаи. Его слова проникали мне глубоко в душу. Я преклонялся перед его умом, его высокой нравственностью и был уверен, что он никогда не стал бы преднамеренно сбивать меня с пути, что он вверяет мне свои сокровенные мысли. Поэтому в моменты духовного кризиса я неизменно искал прибежища у него.

Однако, несмотря на уважение к нему, я не смог отвести ему в своем сердце место гуру. Оно все еще не занято, и я продолжаю поиски.

Я верю в индусское учение о гуру и его значение для духовного познания. Думаю, есть большая доля истины в том, что истинное познание невозможно без гуру. Несовершенный учитель может быть терпим в мирских делах, но не в вопросах духовных. Только совершенный гнани заслуживает, чтобы его считали гуру. Необходимо всегда стремиться к самоусовершенствованию, ибо каждый получает такого гуру, какого заслуживает. Бесконечное стремление к совершенству право каждого. Оно его собственная награда. Остальное все в руках бога.

Итак, хотя я не мог отвести Райчандбхаю место гуру в своем сердце, он неоднократно, как увидите дальше, направлял меня и помогал мне. Три современника оказали сильное влияние на мою жизнь: Райчандбхаи — непосредственным общением со мной, Толстой — своей книгой «Царство божие внутри нас» и Раскин — книгой «Последнему, что и первому». Но о них я скажу ниже.

II

Как я начал жизнь

Старший брат возлагал на меня большие надежды, Он жаждал богатства, известности, славы. У него было благородное, чрезвычайно доброе сердце. Это качество в сочетании с простотой привлекало к нему многих друзей, и с их помощью он надеялся обеспечить меня клиентами. Он рассчитывал, что у меня будет громадная практика, и в расчете на это чрезмерно увеличил домашние расходы. Он прилагал все старания, подготовляя поле деятельности для меня.

Буря, разразившаяся в касте в связи с моим отъездом за границу, еще не утихла. Члены касты разделились на два лагеря: одни сразу же снова признали меня, другие не были склонны допускать меня в касту. Для того чтобы польстить первому лагерю, брат повез меня в Насик, где я омылся в священной реке, а прибыв в Раджкот, он дал обед в честь касты. Мне все это не нравилось. Но любовь брата ко мне была безграничной, а моя преданность ему — под стать этой любви, и потому я беспрекословно выполнял все его желания, считая его волю законом. Таким образом, затруднения, связанные с возвращением в касту, были фактически преодолены.

Я никогда не пытался искать доступа в секту, не захотевшую принять меня, не было у меня и никакой обиды на руководителей секты. Некоторые из них относились ко мне неприязненно, но я тщательно старался не задевать их чувств, уважая предписания касты об отлучении. Согласно этим предписаниям, никто из моих родственников, в том числе тесть, теща и даже сестра и зять, не должен был принимать меня; и я не должен был даже пить воду в их доме. Они были готовы тайно обойти запрещение, но мне было не по душе делать тайно то, чего я не мог делать открыто.

Своим поведением я ни разу не подал касте повода причинить мне беспокойство; мало того, я не испытывал ничего, кроме привязанности и великодушия со стороны основной части секты, которая все еще смотрела на меня как на отлученного. Мне даже помогали в моей работе, не рассчитывая, что я сделаю что-нибудь для касты. Я убежден, что вся эта доброта — следствие моего непротивления. Если бы я шумно добивался приема в касту, пытался разбить ее еще на несколько лагерей, провоцировал бы членов касты, они наверняка отплатили бы мне тем же, и вместо того, чтобы остаться в стороне от бури, я, вернувшись из Англии, оказался бы в водовороте страстей, и, возможно, мне пришлось бы обманывать и лицемерить.

Мои отношения с женой были все еще не такими, как мне хотелось. Пребывание в Англии не излечило меня от ревности. Я по-прежнему был привередлив и подозрителен, и потому все мои благие намерения оставались невыполненными. Я решил, что жена должна научиться читать и писать и что я буду помогать ей в занятиях; но моя страсть мешала нам, и жена страдала из-за моих собственных недостатков. Однажды я не остановился перед тем, чтобы отослать жену в дом ее отца, и согласился на ее возвращение только после того, как причинил ей глубокие страдания. Лишь позже я понял, что поступал безрассудно.

Я намеревался провести реформу в воспитании детей. Брат имел детей, а моему ребенку, родившемуся еще до отъезда в Англию, было уже почти четыре года. Мне хотелось научить малышей физическим упражнениям, воспитать их выносливыми, причем самому руководить их воспитанием. Брат поддержал меня, и я более или менее преуспел в своих усилиях. Мне очень нравилось проводить время с детьми, а привычка играть и забавляться с ними сохранилась у меня и по сей день. Думаю, что мог бы быть хорошим воспитателем детей.

Необходимость проведения «реформы» питания была очевидна. Чай и кофе уже заняли свое место в доме. Брат считал нужным к моему возвращению создать в доме некое подобие английской атмосферы, и поэтому посуда и тому подобные вещи, использовавшиеся лишь в особых случаях, теперь употреблялись ежедневно. Мои «реформы» были призваны завершить это начинание. Я ввел овсяную кашу и какао, которое должно было заменить чай и кофе. Но на деле какао стало лишь дополнением к чаю и кофе. Ботинки и полуботинки уже употреблялись. Я завершил европеизацию своих близких введением европейской одежды.

В результате расходы наши возросли. Новые вещи появлялись в доме каждый день. Нам удалось «привязать у своих дверей белого слона».[5]Но где взять необходимые средства? Начинать практику в Раджкоте было бы смешно. У меня едва ли были познания квалифицированного вакила, а я рассчитывал, что мне будут платить в десять раз больше, чем ему! Вряд ли найдется клиент, который будет настолько глуп, чтобы обратиться ко мне. А если бы такой и нашелся, мог ли я присовокупить к своему невежеству высокомерие и обман, увеличить тяжесть моего долга перед обществом?

Друзья советовали мне отправиться на некоторое время в Бомбей, чтобы приобрести там опыт, и проработав в Верховном суде, изучить индийское право и постараться получить какую-нибудь практику. Я согласился и уехал.

Создавать свое хозяйство в Бомбее я начал с того, что нанял повара, неопытного, как и сам. Он был брахманом. Я обращался с ним не как со слугой, а как с членом семьи. Он никогда не мылся, а только обливался водой.

Его дхоти и даже священный шнур были грязными. Он был совершеннейшим младенцем в вопросах религии. Но где мог я взять повара лучше?

— Хорошо, Равишанкар (так звали его), — говорил я ему, — ты не знаешь, как стряпать, но ведь ты должен знать свою сандхья (ежедневная молитва) и т. п.

— Сандхья, сэр? Плуг — наша сандхья, а заступ — наш ежедневный обряд, Вот какой я брахман. Я должен жить, пользуясь вашими милостями, или пахать землю.

Итак, мне предстояло обучать Равишанкара. Времени для этого у меня было достаточно. Половияу блюд я стряпал сам, экспериментируя с вегетарианскими блюдами английской кухни. Я поставил плиту и стал хлопотать возле нее вместе с Равишанкаром. Я не имел ничего против совместной трапезы, Равишанкар также, и мы весело садились вместе за стол. Было только одно неудобство: Равишанкар поклялся оставаться грязным и не мыть продукты.

Однако я не мог прожить в Бомбее дольше четырех — пяти месяцев: не хватало средств, чтобы покрывать постоянно растущие расходы.

Вот как я начал жизнь. Я понял, что профессия адвоката — плохое занятие: много показного и мало знаний. Во мне росло чувство ответственности.

III

Date: 2016-07-25; view: 219; Нарушение авторских прав