ГЛАВА 7 Записная книжка моего брата 44 page

– Кто именно занимает ваше внимание в ложе лорда Бенедикта? Вы знаете Сандру, мисс Уодсворд? – спросил он свою даму, выказывавшую все признаки большого расстройства.

Дорого бы дала Дженни, чтобы вернуть себе самообладание и не выдать разрывавшей ей сердце тайны посторонним людям. Мысль, что мать увидит Алису и пастора и со свойственной ей бестактностью и невоспитанностью начн„т сейчас же выкладывать всю подноготную, была для Дженни невыносима. И раздражение е„ усиливалось от сознания, что она сама привлекла внимание соседа к ложе лорда Бенедикта. Ей даже показалось, что взгляд лорда упал на не„. Но от этого, к е„ удивлению, ей не стало тяжелее. Напротив, что-то чистое, как прохладная струя воздуха, вдруг освежило е„. Пасторша, услышавшая имя Сандры, спросила: – Разве Сандра здесь? Вы его видите, мистер Тендль? – Да нет, мама, мистер Тендль просто рассказывает мне о Сандре, – выразительно глядя на своего кавалера, ответила Дженни.

В это время, как на зло, индус встал с места и, перегнувшись впер„д, подал Алисе коробку конфет. Сейчас, в светлом костюме, он был особенно экзотичен. На Сандру и две женские фигуры рядом, уже давно начавшие привлекать всеобщее внимание, направились сотни биноклей, в том числе и бинокль леди Уодсворд-старшей.

– А, так вот какие штучки откалывают наши тихони! Вот как! Мы сидим на трибуне, а они в лучшей из лож! Ну, милейшая Алиса, это вам даром не пройд„т!

Пасторша была в бешенстве. Шляпа е„ съехала набок, на щеках выступили красные пятна, глаза метали молнии. Она стала безобразна. Бедная Дженни, знавшая по опыту, что теперь уже ничто не удержит в границах приличия е„ мать, ломала голову над тем, как бы уехать со скачек и увезти пасторшу домой, не дав ей учинить какой-нибудь скандал. Пасторша уже была готова вскочить со своего места и бежать к ложе лорда Бенедикта, чтобы изругать дочь и мужа, как почувствовала, что е„ точно пригвоздила к месту чья-то рука и она была не в силах произнести ни слова. Она поняла, чей взгляд настиг е„ и кто удержал е„ в границах приличия.

Скакуны и жокеи сменяли друг друга. Страсти людей, их алчность и жадность то стихали, то разгорались снова. Только сердца Дженни и пасторши ни на минуту не отдыхали от сжигавшего их огня злобы, ревности и зависти.

– Посмотри, Алиса, мы считали, что наши туалеты броски. Вон там два платья, фиолетовое и зел„ное. Вот это краски. В Испании – и то было бы ярко. Даже у нас в Азии такого не найд„шь, – смеясь, говорила Наль.

Алиса, а вслед за ней пастор, Сандра и лорд Мильдрей подняли свои бинокли. «Ах!» вырвалось у всех одновременно. На лице Алисы, таком спокойном за мгновение до этого, не осталось ни кровинки.

– Что случилось? Что с тобой, дорогая? – спрашивала Наль, не узнав ни Дженни, ни пасторши на дал„ком расстоянии.

Алиса, мгновенно подумавшая о здоровье своей подруги, овладела собой, улыбнулась Наль и сказала, что действительно, туалеты дам кричащи и есть чему поучиться на их примере. И тут же перевела разговор, спрашивая, отчего так сосредоточенно молчит Николай.

– Этот день учит меня многому. В частности, Алиса, я учусь у вас. И если у меня когда-нибудь будет дочь, я назвал бы е„ Алисой, в память об этом дне. Чтобы навеки запомнить, как следует нести свои страдания, – прибавил он тихо, нагнувшись к девушке.

Настал перерыв. Двери ложи лорда Бенедикта то и дело открывались, впуская кого-либо из его великосветских знакомых, не забывавших подать дамам цветы или конфеты, так что Наль и Алиса решили, что их кавалерам не избежать роли грузчиков на обратном пути. Перерыв окончился, скачки возобновились, а королевская чета вс„ оставалась на своих местах, почему и знать не считала себя вправе оставить скачки. Но лорд Бенедикт, ещ„ раз пристально поглядев на два ярких пятна на трибунах, шепнул своим спутникам, чтобы они выходили из ложи.

Алиса, для которой эта пытка становилась невыносимой, вышла сразу же за лордом Бенедиктом и, вместе с Сандрой, поспешила к выходу. Быстро подкатили вызванные швейцаром коляски, так как разъезд – а его особенно любили дамы, ибо демонстрировали свои туалеты главным образом тогда, якобы поджидая свои коляски, – ещ„ не начался.

Силы Алисы истощились. Но чудное лицо Флорентийца, доброе, нежное, полное любви и ласки, склонилось к ней, – и волна радости и мира охватила е„. Сандра был необычно молчалив. Лицо его потеряло обычное по-детски добродушное выражение. Он казался старше благодаря каким-то новым, внезапно появившимся на его лице суровым складкам. Алиса, впервые увидевшая Сандру таким, была поражена тем, как может внезапно меняться человек, словно перескочив из одного возраста в другой.

– Ну, что призадумался, мудрец? – внезапно раздался голос Флорентийца.

– Я не могу не думать о пасторе: Мне кажется, мисс Алиса, что ваше поведение, ваша кротость и доброта невозможны на земле. Вы посланы на не„ для утешения грешников. Я думаю о том счастье, какое наш„л в вас ваш отец, о той уверенности, какую он должен ощущать, оставляя земле такой перл, – вс„ с тем же суровым лицом говорил Сандра, не глядя на своих спутников.

– Другими словами, ты не можешь разделить в сво„м сердце отца и дочь, – улыбаясь, ответил Флорентиец. – И оба взяли тебя в плен своими чарами. Теперь жизнь без пастора и Алисы уже теряет для тебя что-то в своей привлекательности?

– Да, лорд Бенедикт. Завтрашний день, когда я не услышу голоса моего дорогого друга и не увижу его добрейших глаз, не смогу принести этому честнейшему сердцу все свои маленькие скорби, будет горек мне. Должен сознаться, я слаб сейчас, и каждое свидание с пастором, который тает на глазах, разрывает меня на части. А на сегодняшних скачках мне открылась вся жизнь этого подвижника. И я понял, как часто я бывал глуп, груб и бестактен в его доме.

Сандра смотрел в окно, но ничего перед собой не видел. Его ч„рные глаза точно потухли и смотрели в себя, сл„зы текли по его щекам.

– Сын мой, мой друг. Ты страдаешь в эту минуту. Ты думаешь об уходящей жизни и о себе, о том, как будешь страдать, лишившись верного друга. Но ты забыл, что перед тобою, – хоть ты и причислил е„ к ангелам небесным, – сидит дочь оплакиваемого тобою пастора. Дочь – юная женщина из плоти и крови, – чьему сердцу много мучительнее, чем твоему. Считаешь ли ты, что сейчас по отношению к ней ты полон такта?

– Нет, лорд Бенедикт, я понимаю, что я не только бестактен, я ещ„ и жесток. Но если бы я не высказался сейчас, я умер бы от боли в сердце. Я ещ„ не научился мудрости жить так, чтобы сила любви несла меня легко сквозь все препятствия дня.

– Возьми мою руку, Сандра. Пройдут годы, ты будешь главой семьи, главой университета, большим уч„ным. Но того момента, когда ты был слабее женщины,

– не забудешь никогда. И больше в твоей жизни не случится той бури протеста против смерти, в какой ты жив„шь сейчас. Ты узнаешь, что смерти нет. Что есть вечная сила обновляющей вселенную Любви. Что есть только мудрая красота, раскрывающая для каждого врата радости жить и трудиться. Не плакать о пасторе ты должен, но отдавать ему силу и мужество, чтобы он мог уйти отсюда, взяв у каждого из нас последний дар нашей любви. Плоха любовь, напутствующая друга слезами.

Коляска подкатила к подъезду, и вскоре вс„ общество сидело за обедом. С необычайным тактом хозяин направлял разговор за столом и так развлек своих гостей, что тяж„лые впечатления от скачек ст„рлись из их памяти. Тотчас же после обеда дом лорда опустел, так как все его обитатели вновь уехали в деревню.

Как только Дженни и пасторша увидели, что ложа лорда Бенедикта опустела, всякий интерес к скачкам у них пропал. Теперь, к своему удивлению, Дженни почувствовала одиночество и печаль. Казалось бы, с отъездом отца и, особенно, сестры ей должно было стать легче. А Дженни овладело чувство, точно она внезапно осиротела. Ей хотелось поскорее вырваться отсюда, но, представляя свой молчаливый дом, она готова была ехать куда угодно, только бы не оставаться вдво„м с матерью. Как много отдала бы сейчас Дженни, чтобы застать дома отца и музицирующую Алису. Теперь ей казалось, что в звуках этих была жизнь. Ушли звуки, воцарилось молчание, ничем не заполненное, тоскливое, от которого хочется бежать… Дженни с ужасом думала о возвращении.

Кавалеры предложили дамам пообедать в каком-нибудь ресторане, на что пасторша охотно согласилась. А Дженни вс„ же предпочла свой одинокий дом обществу матери и е„ кавалера, которые сошли у первого же приличного ресторана. Мистер Тендль, оставшись с девушкой, старался всячески рассеять е„ угрюмость, в ч„м отчасти и преуспел. Его доброта и такт невольно подкупили Дженни. В разговоре он раскрывался перед ней как человек недюжинного ума, высокого образования и большой эрудиции.

Дженни пристально поглядела на своего собеседника и встретилась с его большими серыми глазами, вдумчиво и пытливо смотревшими на не„. Рыжеватый блондин с вьющимися волосами, высокого роста, отлично слож„нный и загорелый, мистер Тендль был чрезвычайно интересным мужчиной.

Когда коляска остановилась перед домом пастора, он помог Дженни сойти и приподнял свою шляпу, чтобы с ней проститься. У девушки сжалось сердце. Сейчас она останется одна в молчащем доме. Одна со своими мыслями, от которых хочется бежать. Должно быть, лицо е„ отразило такую тоску, что она передалась доброму человеку, пожелавшему помочь ей в е„ печали.

– Не хотите ли вы, леди Уодсворд, – сказал он голосом, полным уважения, – превратиться на сегодня в студентку. Мы отпустим коляску, вы переоденетесь, как подобает вольнослушательнице, и на омнибусе мы отправимся обедать в парк.

– Я очень хотела бы принять ваше предложение, но… – Но не знаете, как это согласуется с этикетом. С этим не стоит считаться. Вопервых, вы уже не раз нарушали этикет, а во-вторых, парк так велик, что вряд ли вы рискуете встретить там своих знакомых. А в-третьих, нужно выбирать не условное и внешнее, ничего нестоящее, а глубокие, сокрытые в себе ценности, которые требуют забот и внимания. Иногда они заставляют нас прислушиваться к себе особенно бдительно. Обстановка, в которой мы никогда не бывали, в этих случаях может внезапно осветить порывы, неясные нам самим.

– Я согласна, – тихо ответила Дженни. – Сейчас этот молчащий дом мне кажется гробом.

Отпустив коляску, молодые люди вошли в переднюю. Дженни проводила гостя в зал, предложив ему просмотреть последние научные журналы. Снисходительно улыбаясь, она объяснила удивл„нному гостю, что отец е„ считает себя не только большим певцом, но ещ„ и большим уч„ным. А на самом деле он только скромный пастор.

– Как, – весь изменившись в лице, вскричал мистер Тендль, – значит, я в доме знаменитого уч„ного, философа, чья книга выйдет не сегодня-завтра из печати и о которой уже сейчас говорят уч„ные. Боже мой, как я мечтал с ним познакомиться. Мне говорили, что помимо уч„ности он ещ„ и совершенно изумительных качеств человек. Так это он и есть чаш отец?

– Отец ничего не рассказывал мне о своей книге, – холодно и высокомерно ответила Дженни. – Не путаете ли вы его с кем-нибудь из Уодсвордов. Их ведь много, – с тайной досадой проговорила Дженни.

– Пастор Уодсворд, автор выдающейся книги, может быть только один, леди Уодсворд. Ведь имя вашего отца Эндрью?

– Да, но в нашей семье до сих пор никто не знал, что глава е„ такое светило. Отец очень скрытен и не любит рассказывать о своих делах. Впрочем, с Сандрой они постоянно погружаются в умствования.

– Счастливец Сандра! И как только ему удалось познакомиться с вашим отцом. К лорду Бенедикту он, конечно, проник через своего друга, лорда Мильдрея.

– Ошибаетесь. Сандра был близок с лордом Бенедиктом давно. Он индус, познакомился с лордом ещ„ в Индии, и связь их ид„т от детских лет Сандры. И это Сандра вв„л лорда Мильдрея в дом Бенедиктов. Что же касается моего отца, то он всю жизнь искал молодые таланты и всюду им протежировал. Я вас покину, мистер Тендль, с вашего разрешения, чтобы явиться к вам в образе скромной студентки.

Войдя в свою комнату и сбросив с себя яркое платье, ставшее ей ненавистным, Дженни надела простой ч„рный костюм и такую же шляпу. И показалась себе гораздо милее, чем в кричащем фиолетовом туалете. В мыслях е„ был сумбур. Чужой человек называет отца светилом, великим уч„ным, а она и мать всю жизнь считали его странным, склонным к юродству человеком. В ч„м же дело? Почему отец ни слова не говорил о своей книге? Правда, он всю жизнь над чем-то работал и что-то постоянно переписывала для него Алиса. Но ей, Дженни, вс„ это казалось пустой забавой человека, которому не удалась его жизнь и от нечего делать он начал искать утешение в науке. Неудачники вечно носятся со всякими идеями, и вдруг… книга и слава отца, – а она так далека от него и даже не знает, верн„тся ли он домой завтра.

Возвратившись в зал, Дженни застала своего гостя погруженным в какую-то статью. Мистер Тендль так углубился в чтение, что даже не сразу приш„л в себя и понял, где он и кто перед ним. Опомнившись, он весело рассмеялся и вежливо извинился перед Дженни за свою рассеянность.

– Очевидно, – сказал он, – люди, в ком жив„т страсть к науке, одинаково рассеянны. Простите великодушно, мисс Уодсворд.

Молодые люди вышли, но Дженни, привыкшая ощущать себя красавицей, оскорбилась оттого, что мистер Тендль, увлекшись статьей, и не посмотрел на не„. Наоборот, она поймала взгляд сожаления, украдкой брошенный на книгу, от которой ему уже не хотелось отрываться.

По ассоциации она вспомнила об отце и Алисе, в е„ сердце ожила ревность, и она впала в мрачность. Е„ спутнику пришлось потратить немало усилий, чтобы вызвать улыбку на е„ лице. Обед в парке несколько отвлек внимание Дженни от пережитых волнений. Многое из того, о ч„м говорил ей мистер Тендль, е„ удивляло. Многое было ново и неожиданно. И вс„ же ни разу Дженни не задумалась, кто же этот милый человек. Не поинтересовалась его судьбою.

Она принимала его общество, как необходимый ей сегодня рецепт, который можно выбросить завтра, ибо в н„м не будет больше нужды.

Вернувшись домой раньше матери, Дженни заперлась у себя в комнате и легла спать, лишь бы ни о ч„м не думать.

Так завершился этот тревожный и печальный для всех наших героев день.

ГЛАВА 6 БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ ПАСТОРА, ЕГО ЗАВЕЩАНИЕ Благополучно добравшись до деревни и прокатившись на лошадях по залитой лунным светом дороге, слегка утомл„нные спутники лорда Бенедикта разошлись по своим комнатам. Только пастор остался внизу, в кабинете хозяина.

– Вероятно, это одна из последних моих лунных ночей, когда я могу ещ„ ценить красоту земли, которую так любил. Как много раз я напутствовал людей, уходящих к престолу Отца. И как редко видел истинное знание и истинную веру. И как часто старался я победить в них страх. Теперь, когда сам иду к Отцу моему, понимаю, что это не страх давит человека, но сознание бесполезно и бесплодно прожитой жизни. Сознание недостаточной верности заветам любви, недостаточной чистоты прожитой жизни.

– Нет смерти, дорогой друг. С последним физическим дыханием дух оставляет форму, в которой жил на земле. Современный человек впитывает в себя столько предрассудков, что не понимает даже, как жизнь – великая Жизнь – движется вокруг него и в н„м самом. Если бы в вашем сердце не жил тот Свет, который сейчас окружает нас обоих и вс„ вокруг нас, – в вас не было бы той высокой чести, в какой вы жили и жив„те. В сердце человека, сообразно его развитию, оживают одно за другим качества Той единой Жизни, что он носит в себе. Качество, доходя до своего полного развития, переходит в силу, живую, всегда активную. Оно переста„т быть только свойством человека. Оно ль„тся, как кровь, по его жилам, как светоносная материя любви; раскрывается, наконец, как оживший аспект Жизни вечной в н„м. Вс„, в ч„м человек смог дойти в сво„м развитии до конца, стало аспектом его божественного духа, его внутренним творческим огнем. Когда физическая форма становится мала ожившему духу человека, когда он вырос из не„, как юноша из детского платья, – человек меняет форму, а мы называем это смертью.

Ваша жизнь, как ни строго вы судите е„, – безупречна. И встреча наша не случайность, но великая радость, посланная нам обоим. До сих пор я был в долгу у вас, мой верный, преданный друг.

– Я вас не понимаю, лорд Бенедикт. Это верно, что я испытываю какое-то чувство большой близости, словно бы когда-то давно был знаком с вами. Но… кто раз узнает вас, тот иначе себя подле вас и не может чувствовать. Ваша доброта и сила обаяния подчиняют себе всех.

– Вы никогда не думали о жизни людей на земле, как о жизни вечной, а не отрезке от рождения до смерти. А между тем, это ряд земных жизней на протяжении веков. Нет в небесах места, где отдыхают. Живое небо трудится так же, как и живая земля. Мы уходим отсюда, трудимся, учимся, жив„м в облегч„нных формах, по иным законам, точно так же как на земле мы можем жить только по законам земли.

И на этой земле вы бывали уже не раз, и не раз встречались со мною. Но то были встречи мимол„тные, и каждый раз я бывал чем-нибудь вам обязан и оставался вашим должником. В последнюю же нашу встречу вы спасли мне жизнь. Я искал вас теперь долго, чтобы отплатить за все ваши благодеяния. Только несколько месяцев тому назад, в Москве, я узнал, что вы в Лондоне и что вы пастор. Узнал вс„ о вашей жизни от моих друзей, которые потеряли ваш след в Венеции и шли неверным пут„м, ища вас в артистических кругах.

Как только я получил это известие, я изменил свой план и приехал сюда, где немедленно же вас отыскал. Примите теперь все мои услуги вам и Алисе как возвращение моего векового долга. И не будем больше говорить об этом. Здесь вс„ светло, вс„ сияет. Что же касается второй половины вашей семьи, одно могу сказать: вс„, что будет возможно, я сделаю для Дженни и вашей жены. Боюсь, что это будет бесполезно, но вс„ же сделаю.

– Как странно я себя сейчас чувствую, лорд Бенедикт. Точно я становлюсь л„гким-л„гким и действительно вспоминаю давнишнее знакомство с вами. Удивительное спокойствие и мир нисходят в мою душу. И не столько от ваших слов, сколько от вашего присутствия, от какой-то особенной вашей доброты, от какого-то мужества и силы почти нечеловеческих, которыми веет от вас. Примите благоговейную благодарность уходящей души за ту ясность и спокойствие, которые вы влили в не„. Благодаря вам мо„ прощание с земл„й полно величия. Что касается моей жены и Дженни, – Боже мой, как много сил я потратил, чтобы охранить их от зла. И тут вы меня утешили, и их я оставляю под вашей защитой. Я видел ясно, как постоянное раздражение и жажда роскоши и праздной жизни вс„ теснее сближают их с людьми лживыми, неустойчивыми и даже бесчестными. Я видел, как они тонут в мелочных мыслях и чувствах. Как их вечное бурление оборачивается постоянной сосредоточенностью на самих себе. Но я не мог найти хоть каплю доброты в их сердцах.

– Перестаньте думать о них, мой милый лорд Уодсворд. Ваше время на земле теперь принадлежит только вам. В эти последние дни текущего воплощения я приш„л, чтобы дать вам то знание, которого вы искали всю жизнь и для которого вы проложили себе дорожку ногами тех, кто приходил к вам за утешением и уходил не только утешенным, но и с сознанием, что у него есть друг. К вам приходили за миром, а уходили не только в мире, но и в радости понимания своего права на жизнь, на счастье, на труд.

Сбросьте с себя все путы условностей, что мешают вам общаться в огне и духе. Все сл„зы, скорби, страсти, что собрало ваше сердце, как в чашу, уже горят не в одном вашем сердце, но и в мо„м, и в сердцах целого ряда светлых людей, поставивших себе целью общее благо. На вас нет уже ни оков условной любви, ни оков предрассудков. Живите все эти дни, как живут после смерти всего личного. Живите, благословляя каждый день в мужестве и мудрости, в любви неугасимой Великой Матери Жизни.

Не только дочери вашей Алисе, но и юному обожателю вашему Сандре, а также тайно и очень глубоко страдающему Мильдрею, и моим детям, Наль и Николаю, всем преподайте великий урок мудреца, прощающегося с земной жизнью радостно и спокойно, чтобы начать, вернее, продолжить труд жизни вечной.

Рассматривайте все эти дни как дни заслуженного беззаботного отдыха и пожинайте плоды разбросанной, как горсть драгоценных камней, любви на земле.

Флорентиец проводил пастора в его прекрасную комнату, из которой открывался вид на залитый луною парк.

– Я незаслуженно счастлив, лорд Бенедикт. Я даже и мечтать не мог о красоте, в какой живу сейчас. И если вы говорите, что в долгу у меня, то что же сказать мне? Я молился Отцу, чтобы отойти в мире, и я не находил его. Вы помогли раскрыться сердцу моему не только в мире, но и в полной радости. Как прекрасна жизнь! Как могуч и велик росток этой жизни в человеке, если он веками меняет форму и вновь жив„т! Только сейчас мне это до конца ясно. Зачем же церковь учит оплакивать смерть? Зачем учит: «Упокой со отцы», если только в самом себе можно обрести покой. И найти его, – я понял, – можно только живя в свете. Да, нужно учить, как жить в свете, пока человек трудится на земле, а не как упокоиться с отцами.

– Спокойной ночи, лорд Уодсворд, до завтра. Вот вам ещ„ пилюля, она принес„т вам сон.

Флорентиец подал пастору лекарственную конфету, крепко пожал ему руку и, ещ„ раз пожелав спокойной ночи, спустился к себе вниз. Пастор, посидев ещ„ немного в тишине, почувствовал такое сильное желание спать, что едва успел раздеться, как мгновенно заснул.

Казалось, весь дом спал, погруженный в тишину. Но сам хозяин сидел за письменным столом и писал письмо, иногда пристально вглядываясь во что-то вдалеке. Дверь на террасу была открыта, аромат цветов проникал в комнату. Изредка ветерок колебал пламя свечей и заставлял огонь переливаться и играть золотом волос писавшего. Внезапно Флорентиец поднял голову, прислушался к чему-то и, покачав головой, тихо сказал:

– Алиса, Алиса, я надеялся, что у тебя будет больше сил сегодня. Сойди сюда, если тебе так трудно и тяжело. Я думал, ты поняла, что должна поддержать отца и превратить в земной рай его последние дни, а ты преда„шься печали о себе. Перестань плакать и приди сюда.

А Алиса, вернувшись в свою комнату, накинула белый фланелевый халат, распахнула дверь на балкон, опустилась в кресло и застыла в горьком сознании неизбежной разлуки с обожаемым отцом. Она вспоминала. Ни разу она не видела отца раздраж„нным. Ни разу он не вош„л в дом без улыбки. Какой бы скорбью ни болело его сердце, он входил в дом, неся ласковое слово каждому. Многое, чего не понимала Алиса в детстве, стало ясно ей теперь. Но е„ детское сердце разгадало драму отца. И каждое е„ движение, каждое дело дня – вс„ было единым стремлением: защитить отца, не дать ему заметить ничего тяж„лого, отвести от него очередной удар.

Два сердца, две жизни, отца и дочери, слились в одно целое. И теперь… отрывалась часть е„ сердца. Не отец уходил, но от е„ собственного сердца отрезалась половина. День без отца… И Алиса изнемогала от муки. Вся тонула в той крови, что, казалось ей, сочилась из е„ сердца. Она сидела без мыслей, без надежд, придавленная страданием, точно слыша, как из сердца е„ каплет кровь, собираясь вокруг не„ целым озером.

Внезапно, точно электрический ток, пробежала по ней какая-то сила. Девушка вспомнила вс„, что лорд Бенедикт говорил ей за последние дни. Так ярко вспомнила, точно услышала его голос; сейчас, в ночной тишине, он звал е„ к себе. Она – мгновенье назад такая обессиленная – встала и от„рла глаза. Образное представление своих страданий, как текущей из сердца крови, было так сильно, так ярко, что ей казалось, что и сейчас из сердца е„ каплет кровь. Она зажала сердце руками и посмотрела себе под ноги, желая убедиться, не стоит ли она в луже крови.

Бросив взгляд вниз, в сад, она увидела лорда Бенедикта, который звал е„ жестом руки. Она сошла с лестницы и увидела, что он стоит на пороге своего кабинета.

– Войди, дитя, – сказал он, закрывая за нею дверь. – Мы с тобою да ещ„ один человек в доме не спим в эту ночь. Остальные нашли силы быть мудрыми и принять жизнь, как она ид„т. Ты думаешь, что не спит Сандра. Нет, индусу я дал успокоительных капель, он спит, как и твой отец. Не спит тот, кто ни словом не обмолвился о твоих и своих страданиях. Не спит лорд Мильдрей, сердце которого разрывается от твоей драмы, от твоей тоски. Чтобы остановить кровь, текущую сейчас из твоего сердца, он рад был бы лечь на плаху. И сейчас, внешне спокойный, мечется, как тигр в клетке, не находя никакого решения. Не плакать, не истекать кровью тебе надо, дочь моя. Но вспомнить, как у вечного огня ты обещала нести утешение и помощь людям. Что толку сидеть и плакать? Разве неизбежное не свершится потому, что ты плачешь? В ком может найти отец твой силу и отдых сейчас? Сейчас, когда ему предстоит переменить форму своей жизни. Ты привыкла называть эту перемену смертью. Но смерти нет, это наше заблуждение. Я уже говорил тебе: пока жив„шь – не теряй ни мгновения в пустоте. Ищи творить сердцем. А в слезах нет места творящей силе. О ч„м бы ни плакал человек, он плачет о себе. Высшая форма человеческой любви – это действие, энергия. Тот, кто мужается, только тот вступает на высокий путь благородства и самоотвержения. И только в таком бесстрашном сердце нуждается жизнь.

В жизни нет мгновений остановки. Она – вечное движение, вечное стремление впер„д. И только мужественный движется в ногу с нею. Если и впредь ты будешь оплакивать каждый неожиданный – только по твоей невежественности – удар судьбы, то тебе нет надобности жить подле меня. Ты хочешь разделить со мной жизнь. А это жизнь самоотверженного труда. В ней проходят, чередуясь, победы, разочарования, скорби и радости. Но унынию в ней нет места.

Смерть – предрассудок человека, исходящий от его варварского отношения к жизни. Смотри на эту дивную природу: уже начинается рассвет, а луна ещ„ светит. И с каждым мгновением ты видишь, как день сменяет ночь, и вс„ это форма той же Единой, Жизни, что жив„т в тебе, во мне, в солнце, в облаке, в траве. Много учась, ты обрет„шь знания, и тебя перестанет выбивать из колеи закон жизни и смерти. Сегодня пойми крепко и ясно: если хочешь опять встретиться с отцом, готовь то священное и высокое место, где это стало бы возможным. Знай: ты МОЖЕШЬ СОЗдать ту семью, где отец твой будет вновь воплощ„н. Ты МОЖЕШЬ СТать ему матерью и воздать материнской любовью и заботой за все его заботы о тебе, за всю его любовь. Но «может» ещ„ не значит «будет». В тебе сила, в тебе любовь, в тебе возможности повернуть руль судьбы так или иначе. И вс„ зависит от того, как ты проводишь сейчас отца и какое уже теперь дашь ему благословение.

Девушка, преображенная, сияющая, приникла к руке своего великого друга и прошептала:

– Я вс„ поняла. От вас перелилась в меня сила. Мне больше не о чем плакать… Но лорд Мильдрей? Как я могу его утешить?

– Предоставь мне заботу о н„м.

Погладив успокоенную Алису по голове, дав ей капель и велев сейчас же ложиться спать, так как отцу понадобятся е„ заботы. Флорентиец проводил Алису до лестницы и снова сел к столу, где и закончил последнее письмо.

Рассвет переходил в раннее утро. Лорд Бенедикт потушил свечи, прош„л в свою спальню, откуда через четверть часа вышел в пижаме, с мохнатым полотенцем на плече. Собрав письма, он положил их в ящик стола, закрыл его, написал на бумажке несколько слов и вышел в парк. Подойдя к дому с другой стороны, он поднял камушек, завернул его в ту бумажку, что положил себе в карман, и, остановившись перед одним из открытых окон второго этажа, ловко бросил туда свой камушек.

К ногам погруженного в невес„лые думы и всю ночь не спавшего лорда Мильдрея вдруг упало что-то белое, стукнувшее об пол. Вздрогнув от неожиданности, он наклонился и поднял бумажку, из которой выпал камушек.

«Надевайте пижаму, берите мохнатое полотенце и сходите вниз, на террасу. Пойд„м к озеру купаться в водопаде», – прочел Мильдрей. Записка была без подписи, но Мильдрей сейчас же узнал крупный, прекрасный почерк хозяина. Он выглянул в окно, но кроме пения птиц и чудесно расцветающего утра ничего не услыхал и не увидел. Обрадованный неожиданной возможностью совершить дальнюю прогулку с лордом Бенедиктом, Амедей поспешил переодеться и спустился, недодумав мыслей, терзавших его всю ночь.

– Ну, мученик, – встретил его вес„лым смехом лорд Бенедикт, – на кого вы похожи? Ещ„ две-три так прелестно провед„нные ночи, и меня обвинят по крайней мере в истязании своих гостей. Можете ли, лорд Мильдрей, образцовый воспитатель моего приятеля индуса, объяснить причину вашей скорби, которая в одну ночь съела половину вашего веса?

– Объяснить это легче л„гкого, лорд Бенедикт. Полное бессилие помочь страдающим людям довело меня до отчаяния. Но вот что я хотел бы знать: каким образом вы угадали, что я не спал и что сидел именно в этой из тр„х отвед„нных мне комнат. Ведь вы должны были точно знать не только то, что я не спал, но и то, что вы да„те призыв человеку, который прочтет вашу записку немедленно. И до чего же вы молоды и прекрасны, лорд Бенедикт, теперь я понимаю, почему вам дали прозвище Флорентиец.

– Знаете ли вы, мой дорогой гость, что если мы будем останавливаться на каждом шагу, как это делаем сейчас, то верн„мся, когда наши дамы будут уже завтракать. Будем двигаться энергичнее, и, пожалуй, я расскажу, как узнал о вашей бессоннице. Посмотрите вокруг себя и вглядитесь в разнообразие окружающей вас жизни. Цветы каких чудесных форм и окраски окружают вас! Листья, травы, бабочки, птицы, мухи, пч„лы – вс„ жив„т самой напряж„нной жизнью, творит, отда„т свой аромат, плоды и красоту… и умирает.

Вы срываете цветок, вдеваете его в петлицу или украшаете им стол. Вы не думаете, что цветок умирает, отдавая вам свою красоту. Вас не тревожит эта смерть. Вы е„ благословляете, принимаете спокойно, как нечто неизбежное, обычное. Почему? Только потому, что в этом нет ничего вашего. Ничего от вас лично, от вашей привязанности, ваших привычных желаний, вашей любви, в которую вы каждый день вплетали нити своего сердца, крови, плоти и духа. И вы спокойны. Вы знаете неизбежность закона целесообразности, закона, заставляющего вс„ живое менять свои формы.